Текст книги "Водопад жизни"

Я спрашивала, а Айя рассказывала, и постепенно у меня складывалось представление об их большой семье. Отец любил возиться с детьми, давая возможность работать жене, которая была настоящим трудоголиком. Она даже умерла, не лежа в постели, а на следующий день после того, как пришла с работы. Будучи уже на пенсии, она не просидела дома ни дня. И, самое главное, что я узнала, она была русской! Вот откуда православная вера у Германа.

Я попросила на память несколько его фотокарточек. На одной из них, помеченной 2009 годом, он выглядел сурово, словно освободился полностью от иллюзий и принял свою судьбу, с глазами, из которых вынули душу. На другой фотографии он был юношей с лицом, напоминающим ангельский лик. Наверное, Господь именно таким его задумал.

– Мама очень любила Гешу, после смерти она оставила ему двухкомнатную квартиру. Он тогда сидел.

– Это не с тобой я тогда говорила по телефону, когда он попал во второй раз?

– Этого не могло быть, потому что мы жили тогда во Владивостоке.

– Значит, это была Илзе. – Но у меня никак не вязался тот голос и манера говорить с этой Илзе, которую я узнала. Айя нисколько не прояснила для меня эту загадку – что же все-таки тогда случилось на самом деле, и кто со мной говорил по телефону. Я почему-то думала, что Илзе при всей своей вздорности не склонна врать. А Айя вполне может утаить то, что мне знать нежелательно.

– Как же он умудрился снова влипнуть?

– Хотели свести счеты с каким-то мужиком, но он оказался не промах, вызвал милицию. Понадобились деньги, а пока их искали, дело почти закончилось, оставалось мало дней. Адвокат ничего не успевал, что-то там состряпал наскоро. Я предлагала Герману подать на апелляцию, подождать, но он сказал, – Ничего не надо.

Я не понимала, почему понадобилось доставать деньги, если уже была продана квартира? Значит то, что мне сказала по телефону какая-то мифическая сестра, было неправдой. Неплохо бы поговорить с Илзе, но уже не получится. Айя продолжала,

– Ему не шел криминал. Там надо быть очень жестким, а у него даже словечек не было блатных, они к нему не приставали. Во второй раз он очень тяжело сидел, никто ему не помогал. Илзе возмущалась, – у нас не всегда ужин есть, а его там накормят.

– Да, я помню эти ужасные годы после дефолта, мы еле выживали.

– Нескладно как-то все у него в жизни.

Мне было теперь чем занять свой ум ночью, я лежала и составляла жизнеописание Германа. Я почти ясно видела, как он жил 14 лет без меня. Более туманно представлялась его жизнь задолго до нашего знакомства. Важно было то, что я теперь видела мотивы его поступков. Узнанные факты я прикладывала к его личности, которую знала, и передо мной постепенно возникали его образ и судьба. К утру у меня получилась полная хронологическая повесть вплоть до 2008 года, когда он приехал в Яблоневый Овраг, где меня, к сожалению, уже не было.

2009 год – потеря иллюзий, пустой взгляд, глубокие складки вокруг крепко сжатого рта. В этот год он познакомился с Милой. Она должна была его немного отогреть.

Незадолго до того, как я его нашла, Герман объявил Айе, что будет жить один. Это означало, что достойную пару он так и не нашел, и жизнь не удалась.

И именно тогда, когда человек на краю и считает, что все потеряно, Бог протягивает ему руку. 15 мая 2012 года я нашла Германа. Что и требовалось доказать.

Утром, в половине восьмого мы с Айей крепко обнялись.

– Звони и приезжай. Летом даже лучше – на море отдохнешь. Ты для нас теперь как родная.

Вася отвез меня на автовокзал в Находку. Было темно, шел дождь. День похорон был последним погожим днем, а сейчас ненастье обрушилось на город с удвоенной силой. Но моему настроению это вполне соответствовало. Когда автобус тронулся, я получила, наконец, полную возможность заливаться слезами под стук дождя, яростно бившего в окно, и казалось, что вся природа плачет вместе со мной.

ТЫ МОЙ АНГЕЛ И МОЙ ИДЕАЛ
Часть 6

ГЛАВА I

В аэропорту я была в онемении всех чувств, и ощущала только одну-единственную болевую точку в самой глубине сердца, откуда, казалось, утекала с каждой минутой моя жизнь. Не верилось, что всего 24 дня назад меня здесь встречал Герман. Я вышла на улицу, жадно впитывая в себя воздух Приморья. Увижу ли я еще когда-нибудь этот край? На память о нем я купила набор открыток.

В самолете я пила белое вино, которое по-прежнему предлагали за обедом, и лила нескончаемые слезы, отвернувшись к иллюминатору. Так прошло 8 часов полета.

В Домодедово я ждала еще четыре часа до следующего рейса, и это было тяжким испытанием. Толпы людей сводили меня с ума. Я представила себе старинный кинжал, который лежал у меня дома в столе, и знала, как его применить. Это были страшные минуты, то, что называется богооставленностью.

Самолет благополучно приземлился. Я увидела знакомое слово «Санкт-Петербург», лицо дочери, и мне стало немного легче.

– Ну как ты? – только и спросила она. А я говорила и говорила без умолка о Германе, другой темы у меня не было.

Дома Рита приготовила мне успокаивающую ванну. Я смотрела с удивлением на свое тело, зачем оно здесь и для чего существует, если уже исполнило все свои задачи и функции. Потом мы попили чаю и перед сном немного посидели на диване. Я страшно устала, сказывалась разница во времени и пережитое напряжение, поэтому помолившись об усопшем, уснула как убитая.

Утром я обнаружила на телефоне кучу непринятых звонков от Айи.

– Ты жива? Слава богу! Я оборвала телефон. Тут сообщили в новостях, что разбился самолет Москва – Санкт-Петербург, погибли больше ста человек, и мы извелись от беспокойства.

Как же я, тварь безбожная, могла допускать такие чудовищные мысли? Разбился какой-то частный самолет, но это ничего не меняло.

Все ушли на работу, и я осталась одна в полупустой комнате с бледно-фиолетовыми стенами и красными шторами. Эти цвета вполне подходили для душевнобольных. Атмосферу довершали визг и скрежет дрели откуда-то сверху. Я упала с плачем перед иконой и молилась, а потом скорее покинула душившее меня помещение.

Первым делом я поехала в Никольский собор и купила себе нательный крестик. Потом заказала сорокоуст за упокой и панихиду, завтра 9 дней.

Лида помогла приготовить скромные поминки, без спиртного. Я поставила на стол маленькое фото, зажгла свечу и прочла молитву. Потом мы ели и вспоминали Германа.

– Получается, что у вас было три попытки, – сказал сын.

– И всегда мы расставались.

– Значит, судьба у тебя такая, мама.

– Не каждый может жить без любви, – задумчиво произнесла Лида, – только ты смотри, не засобирайся туда, за ним. Ты нам нужна здесь.

Илья уехал по своим делам, а мы с Лидой продолжали сидеть за поминальным столом и пили чай.

– Когда Илья узнал о смерти Германа, то сказал, – я знаю маму, она никогда ни с кем уже не сойдется.

– Я теперь часто стала думать о смысле своей жизни. Для чего в ней был, например, мой муж? Я ведь его не любила, это понимаешь только потом. Но всегда хотела иметь детей, семью. Для чего мне была дана любовь к Герману? Вечные разлуки и встреча перед смертью? Я очень изменилась после этого. Может, затем, чтобы я молилась за него, ведь больше некому? Только в этом и вижу теперь смысл. Я совершенно случайно узнала, что он был крещен в нашей вере, и положила ему свой нательный крестик.

– Говорят, что в гроб нельзя ничего класть, особенно из своих вещей.

Меня это не волновало. Наоборот, мне казалось, что этим я как будто оставила ему частичку себя.

В церкви я подошла к священнику.

– Батюшка, скажите, нельзя ли обвенчаться с уже умершим человеком, если не успели сделать это при жизни?

Он посмотрел на меня, как на больную.

– Вы говорите ересь!

– Но как я могу быть ближе к нему?

– Чем ближе вы будете к Богу, тем ближе будете к нему. Молитесь о нем, причащайтесь хотя бы раз в месяц.

На следующий день я позвонила Полине, и мы договорились сходить вместе в храм, чтобы сделать заочное отпевание. В первом храме нам отказали, нужно было свидетельство о смерти. Писать Айе и ждать ответа я была неспособна, и мы зашли в другой храм. Ко мне вышел молодой серьезный священник, и я рассказала ему все, что могла. К счастью он меня понял и согласился совершить обряд. После отпевания батюшка дал мне землю, чтобы рассыпать ее крестообразно на могилке. Только когда я буду там, одному Богу известно.

Больше задерживаться в Питере я не могла, меня угнетала фиолетовая комната, людские толпы в метро, душа требовала уединения.

Меня жаждали видеть и слышать Клара с Зиновием и никаких отказов не принимали, и я решила ехать сначала в Барановичи.

Поезд отходил вечером, поэтому накануне отъезда я провела весь день одна в давящей на меня комнате. Слезы не прекращались, я зажимала рот рукой и глухо кричала, как раненый зверь, все было слишком свежо в памяти. На меня напал недуг скорби и уныния. Впереди был один мрак.

Вдруг я вспомнила об Олечке – художнице, которая подрабатывала в нашем институте мытьем полов два раза в неделю. Вот кого я хотела бы услышать сейчас. Она была верующим и очень живым человеком, с чутким отзывчивым сердцем. И муж был ей под стать, совершенно волшебный, по ее собственному выражению. Они были счастливы. Но как водится, и у них были свои проблемы и несчастья – раздор с родителями, сложные отношения с сыном, материальные проблемы и вечное неустройство быта. Олечка принимала все без ропота.

– Я сама во всем виновата и должна буду ответить за это перед Богом, – говорила она.

Еще в институте мы обнаружили сходные ценности жизни и на этой почве сошлись. Я набрала ее номер.

– Да, Таечка, – узнала она меня, – ты где сейчас?

– Олечка, здравствуй милая. Я сейчас в Питере, но сегодня уезжаю. Я проездом издалека, из Находки. Потеряла там своего любимого человека, которого нашла совсем недавно чудесным образом. Он был очень болен, с одним легким. Мы прожили всего 24 дня вместе, – я захлебывалась в слезах.

Олечка мгновенно схватила суть и сказала то, что могла сказать только она.

– Он тебя дождался! И целых 24 дня! Какая ты счастливая женщина! У тебя великая судьба! Миллионы женщин за всю жизнь не имеют даже понятия об этом. Они живут и умирают, не познав ничего подобного.

– Для меня время остановилось, я не воспринимаю внешний мир. Сердце – кровавая рана.

– Таечка, голубушка моя, как приедешь домой, молись не то что в каждое слово, а в каждую букву. Плач, кричи, и ты встанешь. На тебя сейчас все небо смотрит, ведь у тебя на руках Герман. А от сильного уныния читай псалом 50. Вы там обязательно встретитесь.

– Я не знаю, как мне теперь жить. Меня тянет все бросить и уйти куда-нибудь, хоть в монастырь, или туда, где плохо, тяжело.

– Только не принимай никаких решений в таком состоянии. Молись, проси Бога, чтобы указал тебе путь.

Это была первая брешь, которую она пробила в моем мраке, через маленькую щелочку пробился лучик света. Кто, кроме нее способен сказать такое? Какой бальзам на душу пролился и привел меня в некоторое чувство. Еще больше я осознала, что ничего легкого в этой жизни меня не ждет, но в ней появился смысл, и это было большое благо.

В Барановичах на центральном вокзале меня встретила Клара.

– Я думала, ты будешь выглядеть хуже.

– А что мне было делать при его родственниках? Пришлось изо всех сил держаться.

За обедом Клара и Зиновий выслушали мой короткий рассказ. Мне бы хотелось сказать больше, но все мои слова иссякли за последние дни в Питере. Зиновий молчал, а Клара прослезилась.

– Я так хотела его увидеть.

– А мы планировали большую поездку на машине сюда через всю Россию и, конечно, заехали бы к вам.

Я показала фотографии Германа.

– Какой породистый мужчина, – сказала Клара.

Потом я ушла в зал, где она постелила мне на диване. Остаток вечера я просидела, глядя в одну точку. В спальне орал телевизор. Потом Клара зашла ко мне.

– Почему не смотришь новости?

– Клара, поверь, для меня не существует сейчас не то что телевизора, а всего – музыки, развлечений, и даже тех занятий, которые я любила. А новости я и раньше почти не смотрела.

– Ты как одержимая, ну нельзя же так. Все, забудь, нет больше Германа.

– Что ты сказала?! Может быть, я разыгрываю спектакль, и мне совсем не тяжело?

– Я все думаю, это какие же деньги потрачены на дорогу! И дети помогают, надо же. Я, например, когда за Зиновия замуж выходила, и то разрешения у детей спрашивала.

– Ты все мои деньги считаешь. Да, мои дети так воспитаны. Они уважают мнение и личную жизнь других и никогда в нее грубо не вмешиваются.

Я рассказала ей историю с крестиком.

– Вот посмотришь на тебя, женщина как женщина, а присмотришься – что-то необычное. Ты не от мира сего. Черты лица у тебя обалденные, и носик точеный. – Это было уже слишком.

– Прекрати все разговоры о внешности, чем лучше я выгляжу, тем мне хуже. – По телевизору в этот момент показали человека со страшно распухшим лицом, с которого свисали куски какой-то ужасной массы.

– Видишь, вот это горе, а у тебя не горе. Если бы ты потеряла детей или внуков, тогда другое дело.

Наконец, Клара ушла. Я умылась, а душ принимать не стала, я не хотела видеть свое ненавистное тело, которое все равно сгниет в могиле и чем быстрей, тем лучше, тогда прекратится эта невыносимая боль.

Я вспомнила свою приятельницу – астрологиню в Тольятти, которая предсказала мне не очень долгую жизнь. Если бы она оказалась права. Я просто уцепилась за эту мысль, но потом мне стало стыдно – я, кажется, верю в Бога, как я могу соединять такие вещи. Помолившись, я уснула. Ночью, как насмешка судьбы, мне приснился Вадим.

Мне было невмоготу, и через два дня я уехала. Дорога меня успокаивала, создавая иллюзию движения жизни и ее скоротечности.

Дом встретил меня обычной своей тишиной. Броник принес мою кошку, и рядом задышало живое существо. Мы немного посидели, выпили водки, которую я неизменно привозила ему в знак благодарности за Бусю. Когда он ушел, я предалась своему горю вполне. Оно на меня накатывало порывами, и тогда я голосила, зовя Германа.

Ко всему прибавилась проблема с печкой. Уже второй год она меня мучит. Хорошо, что сильные холода еще не наступили. В нетопленом доме я спала, не снимая зимнего пальто и бурок. Но мне было все равно. Верная Буся охраняла мой сон от мышей, которых я находила утром по 5 штук, с отгрызенными головами. Но даже это не вызывало никаких эмоций, былого страха. Мне казалось, что я не испугалась бы сейчас никакого зверя, вздумай он залезть ко мне в дом. Так все было закрыто для меня Германом.

Я была неспособна решать какие-либо проблемы. Помогла Добра. Когда она увидела мое бледное осунувшееся лицо, и что я близка к отчаянию, то взяла дело в свои руки. На третий день вдруг раздался звонок, и она сообщила мне номер телефона печника. Это было чудо средь бела дня. Приехали отец с сыном и бодро взялись за дело. Они оказались настоящими мастерами.

– Сейчас растопим, – заверил меня отец. Сначала они вынули несколько кирпичей из кладки печи, изучая ее конструкцию. Работали они четко, слаженно и даже задорно, испытывая удовольствие от своего труда. Я залюбовалась ими. Вскоре печка заполыхала веселым огнем.

– Невероятно, – поразилась я, – У меня даже была мысль разломать ее.

– Не надо. Это очень хорошая печка, сейчас таких не строят. Просто ее 20 лет не чистили. Вам хватит ее лет на пять, кидайте только картофельную кожуру в конце топки. Можно поддерживать огонь даже целый день.

Я договорилась с ними о помощи на будущее, а для себя отметила один важный секрет – нужно проверять и поджигать люфт, который ведет в главную трубу и создает тягу во всех каналах печи.

Дни проходили как сон. Меня удивляло, что вокруг живут люди, о чем-то заботятся и ведут себя так, словно собираются жить вечно. По утрам я молилась и зачеркивала очередной день в календаре с мыслью о том, что я еще ближе к смерти. Слава богу, что есть смерть и она неизбежна. В любом случае хорошо. Если представить, что за гробом ничего нет, то навсегда утихнет боль. Но если там что-то есть, то можно надеяться на встречу с любимым. Моя настоящая вера рождалась только сейчас.

Иногда мы созванивались с Вероникой. Я говорила ей,

– Мою боль может утолить только более сильная душевная или физическая боль, меня тянет туда, где беда, война, огонь, болезнь, разруха.

– Видно, у каждого своя голгофа, – вздыхала она.

Автоматически переделав домашние дела, я часами просиживала в интернете и читала все о смерти и загробной жизни. – Я должна сузить все свои потребности и связи с этим миром – думала я, отбирая ненужную одежду. – Взять бы сейчас посох и пойти странницей по свету, к могиле Герушки, дойти до нее и умереть там. – Я прочитала, что до сорока дней умершие дают иногда о себе знать всякими знаками, например, неисправным электричеством или чем-то подобным. В этот момент замигала моя настольная лампа. Так было несколько раз, пока она совсем не перегорела. А однажды в ноутбуке открылась сама собой страничка и зазвучала песня Мирей Матье «Сердце поет», которую я часто слушала, получая от Германа очередную смску.

Каждый день был для меня годом, еще одной маленькой, мучительно прожитой жизнью, и я надеялась, что следующий окажется последним. Было ощущение, что я стою в двух разных мирах одновременно.

Помня наказ священника быть ближе к Богу, в воскресенье 18 ноября я поехала утром в церковь к причастию. Поститься мне было легко, потому что я абсолютно утратила аппетит. Если я хотела жить праведно, то только для пользы души Германа.

22 ноября зазвонил телефон. Это была Клара, но сначала я не узнала ее. Вместо, как обычно, бравурно-шутливого голоса, я услышала растерянно-заикающийся.

– Даже не знаю, как тебе сказать… Сегодня рано утром, часов в пять мне приснился сон, но это был не сон, а видение, настолько отчетливое, что я испугалась. В зале, где ты спала, вижу Германа. Он сидит в кресле спиной к окну, лицо в тени, но я знаю, что это он. На нем рубаха в красную крупную клетку, спортивные штаны и голые ноги в сланцах. И говорит он так громко, чисто, грамотно, как послание из космоса: «Я шел издалека, – а я понимаю, из какого далека, – я очень долго шел, я же не знал адреса, и все-таки я пришел, потому что только вы можете ей это сказать. – У него была на руке татуировка?

– Нет.

– А что же это такое могло быть? На руке, как будто что-то нарисовано. Потом он говорит, – разве нормальные люди так делают, – и распахнул рубаху, а на шее у него кольцом кровавое месиво, похоже на кровяную колбасу. – Если это прорвет, то она будет здесь со мной, а я не хочу. Осталось полторы недели. Пусть узнает, что надо сделать. Мама любила булки с капустой и картошкой. Пусть испечет и раздаст соседям». – Я до сих пор боюсь смотреть на это кресло, где он сидел. И это жуткое, неприятное месиво на груди.

Моя реакция на сон была закономерна. Я не только не испугалась, а даже обрадовалась, что получила какую-то весточку от него, пусть даже через Клару. Втайне я надеялась, что он заберет меня через полторы недели, но не могла его не послушать. Ясно, что ему нужна моя помощь, и он хочет, чтобы я еще жила.

– Это не татуировка, – догадалась я, – это бумажная рисованная иконка, которую я ему положила.

– Точно. Я тоже сначала не поняла, а потом вспомнила про крестик. Свои вещи не кладут в гроб умершему. Зиновий говорил, что не надо тебе сон рассказывать, но я не хочу, чтобы потом на мою голову что-нибудь посыпалось. Но почему он именно мне приснился? Наверное, потому что это я надоумила тебя его найти. Жила бы ты себе спокойно, так нет же, надо было мне влезть.

– Нет, Клара. Это хорошо, что мы его нашли. И это не мы, а Бог так через нас решил. Почему Герман не хочет, чтобы я умерла? Наверное, чтобы было кому за него молиться.

– Нет, он любит тебя и хочет, чтобы ты еще пожила. И ты будешь жить, не надо больше говорить о смерти.

Я обратила внимание, что 22 октября – четверг, день недели, когда он умер.

Этим же вечером я срочно позвонила Верочке и рассказала ей сон Клары.

– Я позвоню батюшке, – сказала она, а через два часа уже возбужденно говорила в трубку:

– Представляешь, первые слова батюшки были – О Боже, что же вы творите?! – Это он о крестике. Запиши номер телефона и позвони ему вечером.

В девять вечера я уже говорила с батюшкой.

– Не нужно было класть в гроб свой крестик, но раз уж так произошло, не думайте об этом. Сходите в церковь, исповедайтесь и причаститесь. Скоро рождественский пост, возьмите на него благословение, это будет вам полезно для душевного состояния. Больше молитесь за него, подавайте милостыню. Ну и, конечно, испеките пироги и раздайте соседям, как просил ваш умерший.

Я все исполнила в точности – испекла пироги, разнесла их соседям, немало удивив их, а в воскресенье была уже в церкви. Отец Владимир выслушал меня и сказал:

– То, что вы положили крестик, не грех. – Он привел слова из Евангелия «Нет большей жертвы, если кто душу свою положит за ближнего…». А что касается сна, то он хочет молитв ваших о нем, поминайте его и подавайте милостыню.

В ночь на четверг 29 ноября я долго не могла уснуть. Я искала хотя бы во сне забытья, но засыпала не сразу, долго пребывая в слезах. Проснулась в начале десятого утра и, не желая вставать в эту холодную и тусклую действительность, лежала несколько минут в полудреме. Кто-то лег рядом со мной и провел кончиками пальцев по подбородку, пощекотал ноздри, потом опустился вниз, дотрагиваясь губами до низа живота. Я слегка отмахнулась от его баловства. Трудно было не узнать по всем этим шалостям Германа. Он был молодой, со светло-русой шевелюрой, как на фотографии. Он обнял меня и выкрикнул мне прямо в ухо с воодушевлением:

– Мы живые!

Я встрепенулась и резко села на кровати.

– Господи! – проговорила я вслух. – Герушка! Дождалась! Ты живой! Я знаю, что ты живой. Спасибо Тебе, Господи за утешение. Это знак. Теперь я знаю, что тот мир существует!

Все утро я молилась в слезах благодарности и умиления. Я так привыкла плакать на молитве, что без слез считала бы молитву несостоявшейся. Значит, я выполнила просьбу Германа, он доволен. Боль немного утихла и весь день я ходила просветленная. Потом боль вернулась снова, но в ней не было того ужаса и мрака, которые я испытала в Москве. Я поняла, что Герман рядом со мной, ему тоже тяжело и нужна моя помощь, поэтому я постараюсь сделать все, что в моих силах. И еще я поняла, что Бог бесконечно милостив, Он никогда нас не оставляет. Это мы оставляем Его, а потом впадаем в уныние.

Тем не менее я не находила покоя и в один из дней поехала в Жлобин, где был некий прозорливый батюшка. В три часа ночи 5 декабря я была уже на вокзале и в ожидании, пока откроется церковь, сняла на несколько часов номер в дешевой гостинице. Это были ужасные минуты ледяного одиночества. Я скулила, как брошенный хозяином щенок и молилась. Я как будто специально искала для себя страданий.

В церкви я полностью отстояла службу и причастилась. Потом долго ожидала приема. На улице выстроилась очередь, было солнечно и холодно. Батюшка принимал в небольшой постройке рядом с церковью. Я все пыталась сформулировать свой вопрос, но никак не могла. Что я хочу узнать? Как дальше жить? И что это за вопрос?

Дошла, наконец, моя очередь.

– У меня умер любимый человек, и я не вижу смысла в жизни, часто приходят мысли о смерти. Я понимаю, это грех, но скажите, что мне делать?

– Когда он умер?

– 1 ноября.

– Ну, так что же вы хотите? Дождитесь сорока дней или хотя бы года. А до тех пор надо терпеть и ждать. И молиться за него нужно обязательно.

Как все просто – терпеть и ждать. И молиться.

Поезд в мою сторону был не скоро, и чтобы не сидеть всю ночь на вокзале, оставалось только ехать в Минск к Веронике. С Вероникой мы жили в одной комнате, когда были студентками, и она была одной из тех подруг, к которой можно явиться в любое время дня и ночи, несмотря на ее педантичность. Мы всегда понимали друг друга. Некоторые находили ее манерной, но на самом деле она была очень тонкой и сложной натурой с необычайно теплой душой. Мне всегда везло на друзей, и… соседей.

К пяти часам вечера мы уже сидели на кухне за ужином, и я рассказывала ей о своей спонтанной поездке. А утром проснулась в непривычно спокойном состоянии. Ника уже давно встала и готовила завтрак. Может быть, мне и правда нельзя сейчас оставаться одной, а принять приглашение сестры и поехать в Днепропетровск. Я знала, что не изживу боли, но, по крайней мере, не наделаю глупостей.

Ближе к сороковому дню приехала Рита, чтобы быть со мной в этот важный и таинственный день. Она помнила Германа больше, чем своего отца.

Накануне поминок я снова сходила в церковь и заказала панихиду, а 10 декабря накрыла на стол, поставила увеличенную фотографию Германа и зажгла свечу. Мы пили компот, ели кутью и пирожки трех сортов – с капустой, картошкой и повидлом. От печи шло тепло, было грустно и уютно. Я сказала:

– Царство небесное, тебе, Герушка. Надеюсь, что я недолго задержусь на этой земле. Как же все далеко от меня сейчас.

Рита плакала вместе со мной и болела моей болью. Я вспомнила, как в детстве она рыдала над книжкой о гадком утенке, заливаясь слезами после каждого предложения, у нее было нежное и ранимое сердце. Позвонил Алекс и сказал, что мысленно он с нами. Он тоже проникся сочувствием. В Питере, когда с дрожащими губами и глазами полными слез я стояла в прихожей, он, уходя на работу, нашел простые, искренние слова и открылся для меня с новой стороны. – Время, только время все залечит. А вы к нам приезжайте, в любое время приезжайте, – сказал он на прощание.

На следующий день 11 ноября мы уехали в Минск, там наши дороги расходились. Я была рада возможности ехать куда угодно, даже в Днепропетровск, лишь бы ехать. Мой маршрут пролегал через Барановичи, и я заночевала у Клары.

За ужином Клара, узнав, что я пощусь, покрутила пальцем у виска, а Зиновий высказался вполне откровенно:

– Что ты сохнешь? Он что, отец твоих детей?

Утром Клара пошла на прогулку с собачкой Джулькой, а когда вернулась, то спросила:

– Сегодня сороковой день?

– Вчера был.

– Ну и как ты это объяснишь? Опять снился сон и очень ясный. Вижу садик и ящички, на них фотографии его женщин, но детские. Я спрашиваю, – почему детские, а он отвечает, – но ведь они когда-то были детьми. Два ящичка пустые, один из них – для него. Мы с тобой стоим, а он смотрит в твою сторону и говорит, – уведи ее отсюда, здесь холодно и скоро будет вода.

У меня мороз пошел по коже.

– А ведь там, рядом с его могилой ров для отвода воды.

– Ну вот откуда я знаю? – воскликнула Клара.

– Слушай, если учесть разницу во времени, то сороковой день был у них вчера, а по-нашему – сегодня.

– Точно! Вот видишь. А ящички эти что-то вроде кладбища. То место, куда его пока определили.

– Кошмар! Как это все непостижимо. А что означает второй пустой ящичек? Может быть, это для меня? – с надеждой спросила я.

– Нет, раз он сказал увести тебя, значит, ты будешь еще жить.

Днем Клара проводила меня на электричку до Горыни.