Текст книги "Водопад жизни"

НАЕДИНЕ С СОБОЙ
Часть 3

ГЛАВА I

Вместе со всей этой внешней жизнью, хлопотами и суетой рядом со мной все время был призрак прошлого. Он ожил после похорон тети Киры и бессонными ночами нашептывал, что я здесь для того, чтобы он осветил мою оставшуюся жизнь. И я говорила себе, да, Россия – это моя жизнь, а Белоруссия – моя любовь, а жизнь без любви не бывает. Но, боже мой, какой это был самообман! Я поражалась «изобретательности» собственного ума, который старательно и скрупулезно склеивал по кусочкам обрывки воспоминаний, цепляясь за самые незначительные из них, вместо того, чтобы прислушаться к собственному сердцу, а оно говорило совсем другое.

Да, первая любовь имеет свой смысл – это идеал, который живет в нашем воображении и задает планку чувств на всю жизнь. Она лишена корысти и более близка к совершенству, потому что чиста и в ней еще нет порочных страстей взрослого человека.

Но тот другой, о котором я вспоминала, глядя на лик святого, не только достиг этой планки, а вдохнул в меня жизнь и возвел на пьедестал из унижения. Жив он или умер, но это лучшее, что было в моей женской судьбе. Я была сильна его любовью и шла по жизни спокойно, без страха перед трудностями и одиночеством.

На чаше весов был мертвый муляж школьных лет, требующий оживления, и слова – «от тебя я все приму», которые навсегда остались в моей памяти и не давали покоя сердцу. В этих словах было невиданное смирение и тем более велико оно было, что исходило от очень гордого человека.

Ничто не предвещало сильных холодов, декабрь был теплее обычного. Сквозь тонкий слой снега просвечивала зеленая трава и вокруг красота неописуемая. Особенно сказочным был можжевельник у крыльца. Весной я срезала макушку, от чего он приобрёл округлую форму. Когда была оттепель и солнце светило особенно ярко, по его пушистым веткам с тонкими иголочками стекали струйки подтаявшего снега и застывали в виде причудливого кружева. Тогда все деревце искрилось и казалось волшебным. Окружающее великолепие вызывало у меня восторг и невольную тоску, может быть оттого, что не с кем было его разделить.

Первая зима в моем собственном доме мне нравилась. Не слышно никаких гудящих и жужжащих. Только ночью иногда прошуршит чуть слышно мышка за стеной, но я уже не боялась. На страже стояли мои великолепные охотники Буся и Беня. Тишину этого умиротворяющего места нарушали иногда машины, идущие со стороны Литвы, или погромыхивала телега с бурой лошадью. Чуть что подавал голос Мухтя.

В этой тишине, на удивление, стал раздаваться мой голос. Я запела, во всю силу своих слабых легких, зная, что меня никто не услышит. Чтобы внести какой-то смысл в это занятие, песни я посвящала кому-нибудь из родных или друзей, подбирая их под характер каждого.

Мне очень нравилась мелодия «Ближе к мечте» из репертуара «Сикрит гарден», и я все время ее напевала. Вдруг сами собой сложились слова, и получилась песня. Не знаю, кому она была посвящена, но в ней вылилась вся моя подспудная тоска по человеческой любви, которой не хватало в моей жизни.

В конце декабря из Слонима позвонила Ира и сказала:

– Приезжай к нам на Новый год, тебе еще рано сидеть со старушками.

Собиралась я вдохновенно, примерила маленькое черное платье, набросила на шею золотую гирлянду. Я и не подозревала, что грядущий 2012 год будет для меня одного цвета с платьем.

Сидя за новогодним столом, я испытывала удовольствие от уютной, красиво убранной комнаты, от приятного шампанского и от мысли, что все неплохо. У меня есть прелестный дом и все, что нужно человеку – печка, вода и свет. С этой стороны я живу без излишеств, зато позволяю себе ездить, куда захочу – скрежет зубовный для Клары, у которой более бережливый подход к жизни.

Настоящие морозы начались к концу января и продолжались до середины февраля. Не думала я, что у меня такой холодный дом. Печь топилась с обеда до позднего вечера, но выше 13 градусов днем температура не поднималась, а утром и вовсе градусов 7. Но дело было не только в доме. По какой-то причине моя огромная печь не справлялась со своей задачей.

Спать я ложилась, как медведь в берлоге, почти не раздеваясь и наваливая на себя кучу одеял. Желая продлить световой день, вставала я поздно, к самому обеду. Надевала шубу, пила чай и сидела у печи. Это было единственное теплое место в доме. Валенки я купить не догадалась, поэтому заливала в жаровню кипяток и ставила на нее ноги. На память мне приходили Челюскин или Папанин на Северном полюсе, и дух мой был, на удивление крепок. Слушая Шопена и греясь у огня, я даже испытывала некоторое душевное наслаждение и говорила себе:

– Ничего, все это временное переживем, будем бить по морозу классической музыкой. А как же во время блокады Ленинграда люди выдерживали? Шостакович даже творил.

Потом готовила еду, пела, ходила за водой к колодцу. Металлический трос, на котором висел насос, проржавел и оборвался. От этого гибкий водопровод из металлопластика согнулся, и вода в нем замерзла. В другое время я бы забеспокоилась, но не теперь. В моей душе воцарилась поэзия – я шла за водой с песнями.

Звонила Клара, поражалась и открыто завидовала:

– Ты хоть за водой сходишь, а мы сидим у телевизора как идиоты.

– Да, жизнь в доме более целесообразна и гармонична, – соглашалась я.

В конце февраля во мне проснулась весна. Задолго до восхода солнца, часов в пять утра, я просыпалась и чему-то радовалась. Включала музыку, чаще всего «Аве Марию» Каччини, и стояла, прижавшись спиной к не остывшей за ночь печке. Мое сердце разрывалось от избытка нежности, я посылала ее всем, кто пересек когда-либо мою жизнь, и в мыслях долетала до самых берегов Тихого океана.

В марте я поехала в Петербург, где меня быстро растащили по кусочкам – на какое-то время я стала мамой, бабушкой, домохозяйкой, палочкой – выручалочкой, а потом снова возвратилась домой, еле живая. И не могла надышаться чистым воздухом, насмотреться на милый пейзаж и насладиться тишиной и покоем.

В середине мая, как повелось у нас со дня покупки дома, приехала Клара. Не успели мы подойти друг к другу и обняться, как я уже слышала ее голос,

– Вижу, вижу, все блестит, – то ли с одобрением, то ли нет, изрекла она, обводя взглядом сияющие чистотой потолок, окна, стены и всю кухню.

– Целую неделю терла, – развела я руками.

– Самая неблагодарная и невидная работа, – отмахнулась Клара, – скажи мне, почему ты такая чистоплюйка?

– Но если этого не делать из года в год, то все очень скоро станет «видным», от грязи, – не согласилась я. Спор начинался с самого порога. Но он также внезапно и заканчивался.

– Хорошая хозяйка. – Клара с удовольствием посмотрела на стол, уставленный красиво оформленными блюдами и накрытый скатертью, которую она подарила мне на прошлый день рождения.

– Я вот думаю, почему такой красивый холодец? Потому что тарелки красивые, – констатировала Клара присматриваясь.

– А еще заметь, петрушка и кружки морковки, – добавила я.

От тарелок с холодцом разговор тут же перешел в излюбленное Кларой русло – я и отсутствие мужчин в моей жизни.

– Я, когда увидела тебя в первый раз, сразу поняла – мой человек. На твоем лице было такое страдание! Ты по жизни – борец. А когда я решила подарить тебе золотую цепочку, Зиновий меня спросил – тебе это надо? Надо, говорю, для моей души надо. Я, как и ты, выросла без отца. Жили мы очень бедно. Мать привязывала меня на спину и ходила по людям работать. – В глазах Клары блеснули слезы.

К огороду я Клару не подпустила, и оставшуюся часть дня мы провели, гуляя по саду, который млел в цвету и ароматах. Спать не хотелось, и мы сидели на лавке у крыльца. В небе ярко светились звезды, пели ночные птицы. На душе было томно и грустно.

– Здесь какая-то первозданность, – вздохнула Клара. – Мужчину бы тебе только надо.

– О боже, опять ты за свое, ну сколько можно?!

Клара будто и не слышала. Некоторое время мы молчали. Наконец, я произнесла,

– Был у меня мужчина. – Клара вся обратилась в слух.

– Моя так называемая первая любовь – просто игрушка в сравнении с этим. То, о чем ты сейчас услышишь – мой оазис в пустыне. Ты говоришь, что я борец. Нет. Я была очень слабой и забитой женщиной. Такой бы, наверно, и осталась. Он дал мне силы жить и не просто жить, а радоваться жизни, несмотря ни на что.

Мы продрогли и вошли в дом.

– Вот его святой покровитель, Герман Соловецкий (отшельник), – я сняла со стены над окном маленькую сияющую иконку и прижала ее к губам. Потом поставила ее на полку.

– А я все думала, почему она висит отдельно от других.

О сокровенном мне легче говорить в темноте из какого-нибудь дальнего угла. Я постелила Кларе на диване, который отделила шторой от своей кровати, и начала рассказ.

ГЛАВА II ЯБЛОНЕВЫЙ ОВРАГ

Что было вначале? Ведь всегда бывает что-то вначале, с чего все начинается. Так вот в начале этой непростой истории были… его глаза! Они словно наполнились каким-то знанием и удовлетворением и успокоились на мне. Я поняла это сразу, и внутри что-то слабо откликнулось. Очень слабо, потому что тогда я совершенно обессилела и была полной пустыней, а тут вдруг словно росток проклюнулся под живительной каплей воды. Глаза его были цвета моря под утренним, нежным солнцем, они ласкали и прикасались к самой сердцевине моей души.

Всю жизнь я ждала любви – напрасный труд. Она приходит только тогда, когда ты на краю. Приходит как Бог, чтобы спасти и поддержать.

Я тогда была почти мертва, приходила к друзьям как в спасительную гавань, садилась на свой стул в углу кухни и подолгу смотрела в одну точку. Они меня не трогали. Найдутся ли еще на свете такие друзья?

Фая подошла ко мне и погладила по голове.

– Милая моя, пойми, что только тело твое еще привязано к нему, а душа далеко и никогда и не была рядом с ним. Все пройдет. У тебя чудесные дети, прекрасная квартира, работу мы тебе подыщем более денежную. Пошли со мной в магазин, развеешься немного.

Во мне не было никакого движения, и я машинально переставляла ноги. На что мне моя прекрасная квартира, если мне жить в ней не хочется, каждый угол пропитан ненавистным мужем, и хочется упасть с балкона.

На входной двери магазина я заметила объявление об обмене дома на квартиру. Меня словно ударило током, и я сорвала бумажку с кривым школьным почерком. Вот то, что мне нужно! Не об этом ли я молилась по ночам, слезно умоляя Господа изменить мою жизнь, чтобы забыть ее как дурной сон.

Гена, муж подруги одобрил идею.

– Завтра же и поезжай, чего тут думать.

На следующий день после беспокойной ночи я поехала по объявлению в Яблоневый Овраг – городской поселок под Жигулевском. Когда я вышла из автобуса и огляделась вокруг, меня поразила красота уголка, который принадлежал заповеднику Самарская лука. Повеяло вдруг чем-то давно знакомым, и охватила уверенность, что я на верном пути.

По счастью, хозяева оказались дома. У калитки меня встретил высокий худощавый мужчина около 35 лет, проводил в дом и сразу же предложил снять валенки, чтобы просушить их у огня. Во всех его движениях была забота и предупредительность.

На высоком стуле сидела его жена в меховой шапке – яркая брюнетка с черными подведенными глазами. Она представилась Глорией, предлагая звать ее попросту Лорой. На столе стояла недопитая бутылка водки, обед подходил к концу. Как давнюю знакомую меня усадили за стол, налили рюмку, что было кстати – я замерзла, предложили борщ, картофельное пюре и гуляш. Герман, так звали хозяина, присел на диван позади меня и закурил сигарету. Обстановка была непринужденная. Не знаю почему, но мне давно не было так хорошо.

– Какая у вас квартира? – задала вопрос Лора.

– Однокомнатная.

Она посмотрела на мужа с внутренним торжеством, так мне показалось.

– А почему вы меняетесь? – снова спросила она.

– Мне все равно, лишь подальше сбежать от мужа, чтобы не нашел.

Лора защебетала, не умолкая ни на минуту, касаясь в основном дома и моего будущего хозяйства, как будто все уже было решено. Герман задумчиво курил и изредка вставлял вопросы, которые, так или иначе, касались моей особы. Его взгляд я чувствовала на своей спине, что было неудобно и приходилось все время оборачиваться.

– Вы учительница? – в голосе слышалось одобрение. И снова с удивлением:

– У вас двое детей?

Около часа мы сидели за столом и беседовали как родственники, словно собрались не для обмена, а для какой-то другой цели. По некоторым мелочам я уловила глубокий внутренний разлад между этими двумя людьми, несмотря на то, что внешне они казались вполне образцовой семьей.

Я осмотрела дом и сад, но почти формально, потому что была в счастливом забытьи и считала их уже своими. Место меня притягивало как магнит. Все утопало в снегу – был конец января, а мне уже мерещился здесь будущий рай, я боялась его потерять и даже не спросила, почему меняются они.

Решено было ехать смотреть мою квартиру, которая находилась в Комсомольском районе Тольятти – полчаса езды на автобусе через ГЭС. Правда, автобус ходил не так часто, как хотелось бы. Мы стояли на остановке, Лора скороговоркой рассуждала о клубнике и козочках, но я ее почти не слушала.

Со мной происходило что-то необычное – давно забытый покой, тихая радость, ясность предчувствия, что перехожу, а может, и перешла уже какую-то грань своей судьбы. Герман ненадолго отлучился, а когда вернулся, то глаза его сияли. Был ли он таким всегда, откуда мне знать, но Лора смотрела на него с удивлением, словно впервые видела.

Моя квартира, уютная, чистая, ничего лишнего, все на своих местах – результат моего всегдашнего стремления к порядку и целесообразности, вызывала постоянное восхищение моей подруги Фаи, стоило лишь ей появиться у меня в гостях.

– У нас есть еще несколько вариантов, мы осмотрим их, а на обратном пути заедем, – сказала Лора, глядя в записную книжку.

Это был блеф, но я всецело доверилась Богу и не входила в тонкости. Никаких расчетов и мыслей о неравноценном обмене я не допускала, потому что была счастлива. Я напоила гостей кофе, и они уехали. Я встала на колени перед иконкой Божьей Матери и, дрожа от возбуждения, молилась о том, чтобы все свершилось.

В десять часов вечера они вернулись с положительным ответом, и мы, как говорится, ударили по рукам.

– Завтра Герман приедет, и вы начнете оформлять документы, – немного погрустневшим голосом произнесла Лора. Был понедельник, 27 января 1992 года.

Почему о делах говорит Лора, а Герман все больше хранит молчание? – подумалось мне мимолетом.

Потом я узнала, что это была ее затея с обменом, и этот корявый школьный почерк на объявлении принадлежал ей. Мы еще раз выпили кофе, Герман был его великим любителем, и, прощаясь в прихожей, сердечно обнялись с Лорой. Герман стоял у входной двери, в тот самый момент мы впервые заглянули друг другу в глаза.

Я ждала и волновалась, а утром, еще до прихода Германа сбегала в бюро по обмену, оно было недалеко от дома. Но там мне сказали, что квартира на дом обмену не подлежит. От расстройства у меня начался упадок сил, и я прилегла на тахту, чтобы немного вздремнуть и забыться. Около трех часов дня меня разбудил звонок в дверь, это был он.

– Ничего не получится, – встретила я его словами. – Мне сказали, что дом на квартиру не меняется.

– А мы сделаем куплю – продажу, – сказал он без всяких сомнений.

Я не разбиралась в таких вещах, но в голосе Германа звучала такая спокойная уверенность, что для меня снова засиял луч надежды.

– Сначала нужно приватизировать квартиру, а у меня нет денег, – слабо возразила я.

– Я приватизирую, – невозмутимо ответил он.

Меня захлестнула знакомая теплая волна, что-то новое неумолимо надвигалось на мою жизнь. Возражать Герману было невозможно, поэтому я молчала и только прислушивалась к себе.

– Я схожу за шампанским, отметим начало сделки, – вопросительно-утвердительным тоном предложил он. Увидев мои колебания, он не стал дожидаться ответа и пошел к входной двери. Я стояла в растерянности. Потом открыла холодильник, там были только остатки вареной картошки.

Герман вернулся с бутылкой зубровки.

– Шампанского не было, – ответил он на мой вопросительный взгляд и извлек из кармана банку с печенью трески.

Потом он разлил крепкий напиток по маленьким красивым стаканчикам и, молча, на меня смотрел. Синие облегающие джинсы, серый мохеровый свитер, светло-русые волосы и пристальный взгляд удивительных глаз, цвет которых изменился от освещения, стал более глубоким и насыщенным. Не знаю, сколько бы он молчал, суета была ему неведома. Я первая подняла рюмку.

– Впервые в моей жизни важное дело получается так быстро и удачно, и, честно говоря, мне бы и потом не хотелось терять с вами связь.

– А мы и не будем ее терять, – завершил Герман, и мы чокнулись. За неделю до этого я отвезла маленькую дочку к свекрови и теперь мысленно благодарила себя за это. Сын был в школе, он учился в четвертом классе во вторую смену.

Мы рассказали друг другу о себе, дойдя даже до школьных лет, где нашли общие способности и интересы – наши сочинения считались лучшими и зачитывались как образцовые перед всем классом, прочитали друг другу свои первые стишки.

– Почему ты уходишь от мужа, – спросил вдруг Герман, – мы уже перешли на ты.

– Нашел себе другую. Видишь ли, он неплохой человек, последнюю рубашку отдаст, и может быть, я тоже в чем-то виновата, но… нельзя же до такой степени забывать семью – заговорила я, увлекаясь, но Герман прервал меня.

– Ты – прекрасна! … Такая открытая. … Таких, как ты, нет.

Я почувствовала, что краснею, и опустила голову, боясь незнакомого мне чувства.

Только что мы, как посторонние люди, говорили о всяких пустяках, а теперь стоим посередине кухни, и он встряхивает меня за плечи.

– Ты заслуживаешь лучшего. Я хочу, чтобы ты была счастлива, и ты будешь счастлива! Слышишь?

В его руках я почти теряю сознание.

– У тебя есть музыка?

– Есть! – радуюсь я передышке от непосильных ощущений и лечу ставить мою любимую Аббу.

– Давай я, – Герман забирает пластинку, – Какую ты хочешь? В каждом слове и движении желание хоть что-то сделать для меня.

– Танцующую королеву.

Ведь сегодня я стала королевой. Мне 39 лет, Герману – 33, возраст Христа. Что-то в этом есть.

Герман бережно обнимает меня, и мы танцуем. Ликующая музыка, его улыбка, сияющие глаза и мое поющее сердце.

Зубровка выпита. Как я не умерла от алкоголя в тот день?

– Я хочу почувствовать тебя поближе, – шепчет он.

– Не надо.

В эту минуту я сбросила с себя ярмо плотской привязанности к мужу, которого в душе презирала. Сейчас было совсем другое.

– И чем это вы тут занимаетесь? – голос сына вывел нас из опьянения друг другом. К счастью, в тот момент мы просто тихо сидели. Не помню, как Герман ушел, и как я оказалась в постели, но всю ночь сквозь сон я снова и снова как будто слышала его возглас,

– Ты будешь счастлива!

Через три дня, 1 февраля, 1992 года вступил в силу закон о приватизации, и мы шли в контору под руку, как муж и жена, долго и счастливо живущие в браке. Наши действия были слажены и сами собой разумеющиеся. Герман обладал способностью понимать с полуслова, а я вдруг полюбила молчать, читая его взгляд и даже мысли.

Весь февраль мы встречались по поводу и без. Герман приходил чаще всего днем, объявлял с дверей новость, если таковая была, нежно целовал меня и называл Таюшкой. Ему нравилось мое имя, а я и правда таяла под его взглядом словно снегурочка.

Я готовила ему кофе. Потом он принимал душ, выходил чуть влажный и пристально смотрел на меня. Я выдерживала его взгляд и постепенно тонула в нем. В это время мир для нас не существовал, оставалось только огромное чувство причастности друг другу, благодарности за все, что было, есть и будет. Герман открывал мне меня, и каждый раз я видела себя в новом свете.

– Бровки вразлет, – говорил он, прикасаясь к моему лицу.

К тому времени мы окончательно выяснили наши отношения с мужем. Он жил теперь у кассирши. По его словам, она готовила ему завтрак из всех существующих на свете продуктов и приносила прямо в постель. Зарплата у него тогда была о-го-го, о чем знали только его начальник и кассирша, поскольку сама её выдавала.

Оголодав с детьми от безденежья и беспробудного пьянства супруга, я отправилась к нему на работу в день зарплаты, чтобы изъять хоть сколько-нибудь денег на пропитание. По телефону он пообещал, что через 30 минут будет, но его заплетающийся язык убил во мне всякую надежду, было ясно, денежки уплывут за считаные часы. Начальник поймал меня в пустом коридоре со словами:

– Вот вы-то мне как раз и нужны, – и потащил в свой кабинет.

– Как он мог променять вас на этот «окурок»? – задал он риторический вопрос. – Мы ему уже и квартиру трехкомнатную хотели дать, так он ее прохлопал. Вы знаете, сколько он получает?

Я пожала плечами. Он уставился на меня и назвал невероятно огромную цифру – 2 тысячи рублей.

– А будет она с ним до тех пор, пока он будет «поить» ее деньгами.

Я не подала вида, что близка к обмороку, а только спросила:

– Где он сейчас?

– У нее.

– Я поеду за ним.

Начальник с готовностью назвал адрес. Он не хотел терять из-за пьянства незаменимого работника, которому можно было в любое время суток доверить самый опасный участок железной дороги, и свято верил, что я верну блудного мужа в лоно семьи, и он бросит пить. Наивный! Тем не менее он позвал милиционера, чтобы отвезти меня прямо к месту.

– Иначе, вы знаете, что с ним будет? – сказал он мне на прощание.

Когда я вышла из машины, меня трясло. Машинально я подобрала по дороге булыжник для «голубков», которые никак не ожидали моего визита. На третьем этаже я позвонила в дверь и присела, чтобы меня не увидели в глазок.

Дверь открыла сама хозяйка, а ее дорогой постоялец тут же вышел из туалета в одних трусах. Ярость его была неописуема. Срывающимся голосом я попыталась что-то говорить о своей чести, но получила удар в переносицу, который уложил бы меня навсегда, не встань хозяйка между нами. Она встала между нами, когда поняла всю опасность положения. Удар у бывшего десантника был знаменитым. До сих пор наш стол хранил трещину только из-за того, что дочка, которая едва научилась ходить, поранила себя об угол этого злополучного стола.

Кровь хлынула рекой из мгновенно распухшего носа и на время остудила страсти, а потом вызвала даже издевательский смех у «победителя». Когда самое страшное было позади, я вытерла с лица следы крови холодным полотенцем и спокойно произнесла:

– Сейчас берем такси и едем домой за твоими вещами, и ты уходишь. Голубки не ожидали такого поворота. Кассирша прикурила две сигареты и одну из них протянула ему.

– А это что такое? – взвешивая на ладони булыжник, ухмыльнулся он.

– Это для вас, но воспитание не позволило.

На следующий день начальник был в бешенстве, когда они явились к нему за объяснениями.

– Да провалитесь вы все со своей любовью, – орал он мне в телефонную трубку.

Я задумалась о глупости своего замужества и была очень невысокого мнения о себе. Даже оглушительное одиночество не могло быть оправданием.

Через день блудный супруг появился тихим зайцем и, глядя странным гипнотическим взглядом, как у актера Машкова, объявил:

– Ты думаешь, я там живу? Я живу в общежитии. Хитрость была так явна и неприкрыта, что вызвала у меня улыбку.

– Мне нет дела до того, где ты живешь. А хорошо я расколола вашу шоблу?

Я торжествовала как детектив, которому удалось раскрыть преступление, но все страдания были еще впереди. Не так легко разорвать связь, которая возникла за четыре года, и не все было только плохим.

Иногда он являлся повидать дочь. Его посещениям я не препятствовала, потому что это были на редкость трезвые минуты. Иногда появлялась мысль все простить и вернуть его в семью, но это было невозможно по двум причинам. Во-первых, практичная кассирша держала его мертвой хваткой, пока я копалась в своей душе, пытаясь найти там хоть что-то похожее на любовь. Во-вторых, простить я бы все равно не смогла, хотя страдала ужасно.

Сила телесной привязанности, о которой говорила моя подруга, держала меня в плену. В душе воцарились мрак и пустота. Я боролась с собой и последним сожженным мостом была записка, которую я вложила в сумку с его оставшимися вещами и отправила им на квартиру.

– Забирай свои вещички. Ты не достоин такой женщины, как я!

Это был первый всплеск моей проснувшейся женской гордости, который вызвал ошеломительную реакцию у моего мужа. На следующий день он появился вдруг с цветами и конфетами. Но к сожалению, было поздно – я становилась другой, и весь этот парад вызвал у меня ироническую усмешку. Только тогда пришло понимание, что я начала освобождаться от некоего ярма, которое неизбежно в браке. И совсем ушло оно только тогда, когда ушло из души. Для этого, наверное, и появился в моей жизни Герман.

Через неделю после встречи с Германом муж привез дочь, и я с детьми отправилась погостить к маме. Когда мы возвратились, он нагрянул под вечер в легком подпитии.

– Где вы были, я уже два дня не застаю вас дома? – приступил он ко мне с допросом.

– А какая тебе разница? Я уже подала на развод.

Муж угрожающе молчал и тупо смотрел на меня пьяными глазами. Я совсем забыла, что во время хождений по делам мы с Германом зашли в дом, где жила кассирша. Мне требовалась подпись мужа на одной из бумаг. Кассирши дома не оказалось, но в глазок двери ее досужие дочери наверняка видели меня с высоким представительным мужчиной и передали ей.

– П… ц, – гаркнул муж и выкинул вперед свою правую ногу. Не отшатнись я от него вовремя, моя грудная клетка треснула бы как орех. Потом он схватил меня за волосы, но четырехлетняя Рита испугалась и закричала. Он по-своему любил дочь, и это его остановило, а я бросилась бегом к соседке.

– Ты кого бьешь? – стыдила она его, когда он тупо сидел у открытой двери и смотрел перед собой.

– Она моя и я ее никому не отдам, – прослюнявил он в ответ. Меня трясло от страха и отвращения. Уходя, он пообещал,

– Я тебя убью, – и, коварно улыбаясь, засунул руку за борт пальто, словно нащупывал там пистолет. Как я могла жить с этим чудовищем – билась во мне мысль.

– Не ты меня породил, не тебе и убивать, – ответила я, из последних сил сохраняя выдержку.

Когда Герман заметил, что я все время держусь за грудную клетку при вдохе, пришлось рассказать ему обо всем без лишних подробностей. Прищуриваясь, он смотрел в стену, словно видел перед собой противника.

– Может быть, мне разобраться с ним, как ты думаешь? – поинтересовался он, как бы примеряя взглядом что-то на стене.

– Только не это, – испугалась я не на шутку.

В стране в самом разгаре была перестройка. Все быстро менялось, дни катились как бильярдные шары и располагались в неизвестной никому комбинации, суля кому-то выигрыш, а кому-то провал, но каждый ждал чего-то лучшего. Февраль подошел к концу, и мы втроем, я Лора и Герман поехали в БТИ, чтобы сдать документы на регистрацию. В бюро пришлось ждать очень долго, и некуда было деться друг от друга. С Германом мы теперь были связаны тайными нитями, каждый из нас это понимал и по-своему нервничал, особенно Лора. Она шумно вздыхала, подходила к окошкам, заговаривала с людьми. Герман ходил по залу взад – вперед, пока, наконец, не предложил жене:

– Давай, ты побудь здесь, а мы с Таей съездим за квитанциями?

– Нет! – взвилась Лора, – вечно испортишь настроение!

Мне удалось успокоить ее, и снова воцарилось напряженное ожидание. Герман тайком смотрел на меня страдальческим взглядом, а я отвечала ему еле заметной улыбкой, в которой он, без сомнения, должен был прочитать:

– Ничего не хочу и не жду от тебя, только будь!

Наконец, наши документы приняли и сказали ждать месяц.

Герман улетел во Владивосток. За это время словоохотливая Лора пару раз навестила меня, и от нее я узнала, что родня Германа обосновалась в Приморье еще в 50-е годы. Отец давно умер, он был значительно старше своей жены, а мать была еще жива, но болела раком. Они были родом из Латвии, в семье две сестры, брат Артур и самый младший Герман. Сама же Лора была родом из Молдавии.

– А почему вы решили приехать в эти края? – спросила я.

– Жили в комнатенке девять метров, и мать с нами. Потом мы плавали на судне, зарабатывали на дом. Я в столовой работала, рыбу чистила. Когда приехали сюда, Герман долго подбирал местность, ему понравился Яблоневый Овраг.

– А сейчас зачем оттуда уезжаете?

– У Геры бизнес, он все время мотается, а я не хочу сидеть одна. Вот, курсы бухгалтерские заканчиваю.

Лора затянулась сигаретой и несколько раз повторила с горечью, – я знаю, что Герман мне изменяет.

Разговор принимал опасный оборот. Чтобы смягчить атмосферу, я тоже поведала ей о приключениях своего мужа, и была рада, когда она ушла.

Все мои дни были наполнены спокойным, чуть тревожным ожиданием. Как у беременной женщины, которая ждет своего часа и прислушивается к признакам жизни своего драгоценного плода. Я сшила себе новый халат из темно-зеленого ситца в мелкий рисунок и украсила лацкан большого отложного воротника аппликацией с белым колокольчиком. Мое состояние тихой полноты способствовало разного рода рукоделию.

Был конец марта, но весна немного запаздывала, на улице шел снег. Я включила музыку Баха «Бранденбургские концерты» и занялась вязанием. Герман появился внезапно. Он приехал только что и забежал на минутку. Разлука показалась вечностью, но мы не бросились друг другу в объятия, а подошли к окну и смотрели на хлопья снега, которые косо летели в такт звучащей музыке. В этот момент мы остро ощущали гармонию звуков, летящего снега, всего мира, каким его задумал Бог, и наших чувств.

– Это философская музыка, – сказала я. Герман прижал меня к себе и так мы стояли еще некоторое время.

Через несколько дней мы прошли последнюю процедуру купли-продажи у нотариуса и через неделю решили переезжать. Нужно было с толком собраться, доделать все мелкие дела, найти машину и грузчиков. Всем занимался Герман.

Этот день совпал с праздником Благовещения, 7 апреля, когда птица гнезда не вьет, а девица косы не плетет. К вечеру грузовик перевез наши вещи с двух сторон, и я должна была возвратиться вместе со всеми обратно, чтобы переночевать у друзей, где остались мои дети.

Грузчики забрались наверх, а мы с Лорой в нерешительности стояли у высокого борта машины.

– Иди в кабину, – скомандовал Герман жене. Потом ловко подхватил меня на руки и забросил в кузов.

– Ух ты! – воскликнул один из наших помощников.

Мы сидели в темноте, и наши руки сплелись в прощальном пожатии.

В моей, теперь уже бывшей, квартире Лора быстро организовала маленький фуршет с водкой. Мы выпили по рюмке за окончание предприятия, за продолжение наших дружественных отношений и, вообще, за все хорошее. Она включила магнитофон и в припадке бурного веселья танцевала шейк. Герман вызвался проводить меня, но я вежливо отказалась.