Текст книги "Водопад жизни"

Машина продолжала упорно выруливать по неровным дорожкам, и вдруг моему взору открылась картина, для которой трудно сразу найти слова. Именно на таком берегу Ассоль высматривала своего капитана. Проста и прекрасна гладь моря с чуть набегающими волнами, а берег плавно и незаметно сливается с ней в единое целое. Берег и море застыли в вечных, нерасторжимых объятиях. Только Брат и Сестра слева вдали напоминали о том, что это Японское море. Я была потрясена.

– Теперь это будет моим любимым местом в Находке. – Герман был доволен.

– Поэтому я и привез тебя сюда. – Он как прозорливец читал в моем сердце, видел его запросы.

– Я прогуляюсь по берегу.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я шла. Мне хотелось плакать от чувства уходящего времени, от скоротечности всего окружающего. Ничто нельзя удержать, и я осязаемо ощутила всем своим существом вот эти уходящие сейчас прекрасные минуты, когда я нахожусь на вершине счастья. Такое было впервые. Я повернула назад. Мой любимый, единственно нужный мне человек, сидел в машине и смотрел, как я медленно приближаюсь. И это – о, ужас! – проходит, проходит прямо сейчас.

– Стой, стой, вернись и подходи медленно.

Он снимал меня на камеру мобильного телефона. В этот момент по радио звучала песня «Не отрекаются любя…». Я села в машину и не могла говорить.

– Посмотри, – Герман прокрутил мне видеосюжет с песней. – Нравится?

– Песня в тему, – я смотрела на Германа в черных очках и непереносимо чувствовала уходящее время.

Мы покинули Наш берег, так мысленно я его назвала, который будет стоять передо моими глазами до конца дней.

В запасе у нас было еще два часа.

– Давай помоем машину. Ты же говорил, что это моя машина, и я хочу ее помыть.

Таким образом, мы убили еще один час. В чистой ароматной машине мы заехали на рынок, чтобы поискать Герману трико к зиме. От долгих прогулок мы проголодались и сначала перекусили в маленьком кафе у рынка, а потом пошли по бесконечным рядам с одеждой и обувью. Я плохо переношу такое хождение среди товаров и задыхаюсь от их изобилия. Мы посмотрели несколько моделей, но все было не то. Герман был тоже взвинчен, я никогда не видела его таким.

– Со мной по рынкам ходить, только нервы трепать, – сказал он, оборачиваясь.

Мы сели в машину. Герман опустил голову на руль. Возникла пауза.

– И долго ты еще будешь комедию разыгрывать? Я ведь очень сильно тебя люблю, – тихо сказала я. Он прислонил ко мне голову. – Не надо под меня подстраиваться. Я принимаю тебя таким, какой ты есть. Просьба на будущее – говорить мне обо всем, что тебе не нравится, прямо. И не только о том, что касается быта.

– Понимаю. И об отношениях.

Мы выехали с рынка, проехали метров 100 и остановились при выезде на большую дорогу. Герман включил радио, звучала музыка из фильма «Профессионал».

– Твоя любимая музыка, – напомнила я ему.

– Ее все время играют на похоронах, – хмыкнул он.

– Какие похороны?! Люди вечно все испортят. В этой музыке смысл завершенности, как будто закончился какой-то этап.

– Как хорошо мне с тобой, Таюшка, – дрогнул его голос.

– Просто сейчас между нами ток высокого напряжения. Мы не вошли у себя в привычку. Потом будет спокойнее. Надеюсь, наша совесть чиста перед нашими женами и мужьями.

– Абсолютно.

Мы ехали к Мише молча. Я чувствовала, что Герман находился под впечатлением всего того, что произошло на рынке. Потом он с удивлением произнес:

– Я в психе, а мой любимый человек не только не сердится, а смеется, видит в этом комедию.

Миша что-то строил на сдельщине. Вместо того чтобы спокойно подождать внизу, мы взбирались наверх, выделывая на машине небезопасные трюки, и остановились прямо возле места его работы.

– Сразу видно, что ты занимался ралли. Ралли это когда ездят где попало. – Герман затрясся от смеха. Ему понравился мой ляп.

Потом мы отвезли Мишу домой, чтобы он переоделся и забрал 4-летнего сына. Мальчишку усадили в детское кресло рядом со мной и двинулись к Айе. Она заказала купить по дороге селедку и торт. Приехали мы почти затемно. Айя хлопотала с ужином на кухне и кинулась ко мне с объятиями.

– Красотуля ты наша. Не носи такие цвета, – она посмотрела на мой блекло-фиолетовый свитер, – тебе нужно что-нибудь ярче. И джинсы более в обтяжку. Она была женщиной и в своем репертуаре.

Ужин проходил весело. Мы ели куриные окорочка и гадали, чем сейчас кормят кур на продажу.

– На Новый год вы с Германом поживете две недельки у нас на хозяйстве, а мы с Васей съездим в Новосибирск к Артуру.

Было почти одиннадцать вечера. Вдруг выяснилось, что Васю просили срочно кого-то отвезти километров за пятьдесят. Герман тут же вызвался его заменить. Айя запротестовала.

– Не надо, иначе вы вернетесь домой в два часа ночи. – Но Герман не унимался.

– Может, действительно, не надо, – вставила я свое слово.

– Ты зачем подыгрывала Айе? – накинулся он на меня, когда она вышла.

– Я не подыгрывала, а просто беспокоюсь, ты можешь переутомиться. Ехать ночью в такую даль? – пожала я плечами.

– А ты знаешь, как упахивается Вася? И как он устает?

Я сделала руки крестом.

– Все. Я просто сказала, но будет так, как ты хочешь.

Лицо Германа озарилось улыбкой, а в его блеснувших глазах я увидела столько любви и нежности, что даже растерялась. Неужели это от моих немудреных слов? Волшебный день продолжался, и подтверждением этого было внутреннее ликование Германа, которое не могло от меня укрыться. Отсюда и рвение всем помочь, сострадание, желание действия, подвига. Он был словно на взлете.

Айя настояла на своем, придумав на ходу, что везти уже никого не нужно, и мы благополучно поехали домой, прихватив с собой Мишу с сыном. Наше тайное возбуждение передалось и Мише. Обычно молчаливый и не слишком счастливый на вид, он вдруг разговорился.

– Как вам остров Русский? – обратился он ко мне.

– Вот такой остров! – я подняла большой палец. – Особенно интересно было, когда по смс я сообщила своим, что стою на краю земли у моря – океана. Все поверили, кроме сына. Он сразу уличил меня и сказал, что это не океан, а Японское море.

– Миша в молодости гонял на машине как зверь. А поехали прямо сейчас во Владивосток, – пошутил Герман.

– Зачем мелочиться, можно махнуть еще дальше, – серьезно ответила я.

– Например, в Питер, – с восторгом добавил Миша. Он, кажется, заражался нашим веселым счастьем.

Неразговорчивый обычно Миша смеялся и оживал прямо на глазах.

Утомительный, но феерический день заканчивался. Мы ехали по освещенной огнями Находке, которая казалась волшебной и призрачной, похожей на все выдуманные города Грина. Герман положил свою руку на мое бедро и вел машину одной рукой.

– Я будто родился заново, ты подарила мне жизнь, – сказал он, не отнимая руки.

– А тебе спасибо за берег.

В эту ночь я была юной девушкой, которая теряет целомудрие в первую брачную ночь. Такое уже было, когда в 1998 году любовь сотворила чудо. Пожалуй, я теперь поверю в библейскую историю, где уже престарелые муж и жена произвели на свет ребенка. У Бога все возможно.

Герману нравилось удивлять, и на следующий день он повез меня на другой берег. Приморье замечательно тем, что здесь можно встретить очень разные и неожиданные ландшафты. Второй берег был тоже хорош, но совсем другого характера. Защищенный скалами от ветра, он был усыпан галькой и напоминал черноморское побережье Кавказа. Эти два образа можно было сравнить как яркую демоническую красотку с нежным обликом ангела. Погуляв минут десять, я помочила руки в холодной воде и вернулась к машине.

– Так мало? – удивился Герман.

Накатав слишком много бензина, оставшуюся часть дня мы провели на диване, просматривая сериал о храбром Шарпе.

Утром Герман уехал по делам, а мне позвонила Айя.

– У меня был Миша, только что уехал, спрашивал, когда Тая с Германом снова приедут, ему понравилось с вами. Может быть, сегодня приедете?

– Не знаю, спрошу у Геши. – Мне не очень нравилась эта идея, хотелось больше быть с Германом вдвоем.

После обеда мы поехали за корюшкой, очень уж мы ее полюбили, а потом позвонил Миша.

– Может быть, съездим, на велосипеде покатаешься? – с сомнением спросил Герман, не видя у меня энтузиазма.

– Только лишь для этого? Мне не очень хочется, вчера ведь только были. – Герман молчал и продолжал крутить баранку в том же направлении. Но доехали мы только до Врангеля. Он вдруг развернулся и объявил, что не хочет никуда ехать, и вызвал Мишу по телефону. Любит, кот этакий, чтобы последнее слово было за ним. Миша вышел опять сумрачный и молчаливый. Герман держался за нижнюю часть груди слева.

– Родной, я бы с удовольствием, но прихватила почка. Не думай ничего, хорошо? В следующий раз. – Хорошо разыгрывает, – подумала я.

По дороге домой позвонила встревоженная Айя.

– Если что, вызывайте скорую.

– Все в порядке, он уже принял таблетку. Как приедем домой, позвоним. Мне было стыдно за разыгранную сцену перед Мишей.

Но почему он держался за бок?

– Геша, как ты себя на самом деле чувствуешь?

– Полегчало, – он явно был не намерен продолжать об этом разговор.

– Если с тобой что-нибудь случится, я не переживу. Я слишком сильно тебя люблю, до невозможности.

– И я тоже.

– Но я не могу говорить тебе об этом 24 часа.

– И не надо.

Он встал и заходил по комнате. Какой-то неспокойный, как будто мечется.

– Знаешь, ведь счастье бывает после страданий.

– После страданий? – он как будто впервые услышал эту истину.

– А еще у одного писателя, кажется, О. Генри, я прочитала, что если человек не познал войны, тюрьмы и любви, то он не жил.

– Ну, войну я знал. Тюрьму – тоже. И что еще?

– Любовь.

Он подошел к телевизору, взял с тумбочки свой паспорт и достал из него раскладную бумажную иконку.

– Помнишь? Это ты мне дала тогда, когда я уезжал в 1998, летом. – В паспорте лежали маленькие фотографии Лоры и Аси. – Это моя бывшая жена и дочь, – сказал он как будто для себя, и сел за стол. Начинался вечер откровений, а может быть, исповеди.

Кажется, Герман решил вспомнить сегодня всех своих женщин. Я не мешала ему, это была его жизнь, и ему хотелось рассказывать мне обо всем.

– Я тебе не говорил об одной камчадалке, которая покончила с собой? Очень красивая была, мама у нее русская. Она нарисовала и прислала картину с моей звездой и письмо, что жить без меня не хочет. Не знаю, я ее не хоронил. Возможно, она просто хотела, чтобы я вернулся. Но я ей сразу сказал, что уеду. Я тогда в армии служил на Камчатке.

Может быть, он ждал моей оценки или эмоций, но я молчала. Герман продолжал разворачивать передо мной свиток всех встреченных им в жизни женщин.

– Когда я приехал в эту комнату, на меня имела виды одна из соседок.

– Я даже знаю кто. Лариса?

– Да. Однажды она пригласила меня, накрыла стол, и говорит – ты один, и я одна, давай жить вместе.

– Вот так просто?

– Я говорю, давай, но это шутка, и продолжения не последовало. А еще год я жил с одной.

– Это, случайно, не ее картошка стоит в ящике под столом? Ты ее Милой по телефону называл, когда она тебе звонила.

– Она самая. В свое время она мне здорово помогла, но у нее столько внуков, забот и хлопот с ними. Она землекоп, может одна 11 соток вскопать.

– Есть такие люди. Ну а мне похвастаться нечем.

– А я не хвастаюсь.

– Да, кто только не имел на тебя виды, ведь ты у нас красавец, хоть куда. И все у тебя роднули, и всех ты целуешь, – поддела я его.

– Я всех девушек своих целую, они у меня все в телефоне, кладовщица – клад, больница – боль, – воскликнул он. А потом посмотрел на меня с упреком и покачал головой:

– А тебя я люблю.

– Знаешь, я думаю, что Бог неслучайно устроил нашу встречу именно тогда, когда ты один.

Ближе к ночи Герману стало хуже. Он вышел покурить, и потом быстро вошел в комнату, распахнул окно и присел возле него, ему не хватало воздуха. Я испугалась и дотронулась до его спины.

– Не трогай меня, – резко сказал он.

– Я вызову скорую.

– Не надо. Я сам разберусь со своими болячками. – Я не могла смотреть на это и взяла телефон.

– Я сказал, не надо. Ложись, отдыхай. – Мне стало немного обидно. Я встала и пошла к шкафу, развязывая пояс халата.

– Куда ты, – встревожился он.

– Отдыхать, – бесцветным голосом ответила я, вернулась к дивану и легла, отвернувшись к стене. Приступ у Германа прошел. Он включил телевизор.

– Ты обиделась?

– Нет, – я повернулась к нему. Он взял меня за руку.

– Ты никогда не должна обижаться на меня, я тебя прошу, – серьезно сказал он. Потом прилег ко мне, обнял и так лежал, задумчиво глядя в телевизор. На его лице было благостное выражение, и я немного успокоилась.

Утром ему нужно было съездить за больничным листом. Он выпил кофе, выкурил свои полсигареточки и когда стоял у двери, я подбежала и поцеловала его в сомкнутые холодные губы. Он ушел и снова вернулся за сигаретами. Потом задержался в дверях и смотрел на меня. На мой вопрошающий взгляд он изобразил губами три раза поцелуй.

Я еще немного полежала, сна не было. Что же мне приготовить сегодня на обед? Вчера за ужином мы спорили.

– Что бы ты хотел на обед, – спросила я его.

– А что ты хочешь?

– Не знаю, скажи ты.

– Нет, теперь ты скажи?

– Что приготовлю, то и будешь есть, – рассердилась я.

– Вот это мне нравится, – похвалил он и занялся поеданием необыкновенно вкусной корюшки.

В ожидании Германа я решила сварить хороший борщ, а на второе гуляш с гречкой. Первое блюдо было почти готово, и я начала тушить мясо, оставив гречку на самый конец, поскольку у плиты работала лишь одна конфорка. После одиннадцати раздался звонок, это была Айя.

– Таечка, Таечка! Она как будто задыхалась.

– Айя, что с тобой?

– Герман умер.

– Что?!

– Герман умер. В 11 часов. Я только что из больницы.

Сердце словно сжали железные тиски. В глазах потемнело, и границы между предметами стали медленно стираться. Только тонкая ниточка сознания связывала меня с кипящим, уже никому не нужным варевом.

– Таечка?!

– О-о-о-о-й!

– Держись, дорогая моя, я позвоню позже.

ГЛАВА III

Неправда! – хотелось мне крикнуть, но каким-то непостижимым чувством я знала, что так должно быть.

Меня бил озноб. Когда я вошла в нашу маленькую комнату, я не узнала ее. Как же так? Вот ведь его вещи.

Что-то надо было срочно сделать. Я машинально оделась и побежала в магазин за сигаретами. Потом вышла на площадку, где только сегодня утром сидел в кресле Герман, и стала неистово курить одну сигарету за другой, дрожа всем телом. Я чувствовала, что он сейчас рядом, сидит напротив и не одобряет меня. Но когда болит душа, ей тесно, она рвет тело на части, и мне хотелось причинить себе вред, удушить свои легкие.

Сегодня утром он вернулся, забыл сигареты, а может быть, прощался, когда стоял на пороге и посылал мне воздушный поцелуй. Что он думал и чувствовал в последнюю минуту? О, если бы это знать.

Весь день я провела между курилкой и комнатой. В желудке был спазм, но всякий вид и запах пищи вызывал тошноту. Вечером позвонила Айя.

– Как ты? – У нее был обычный голос.

– Держусь, – ответила я как можно спокойнее, кому нужны мои эмоции.

– Я ездила в больницу, забрала его вещи, – сообщила она мне. – Врач рассказала, что когда он поднимался по ступенькам, то сильно закашлялся. Своевременной помощи не оказалось, а единственное легкое не справилось. Ему нужно было просто вовремя откачать жидкость из плевры, и он бы жил. Я смотрю на этих идиотов и думаю, в суд бы подать на них за халатность, но Германа этим уже не поднимешь. Я звонила родным, все спрашивают, как ты, я говорю – держится. Завтра мы заберем тебя к себе, Таечка, а то ты там одна.

Господи, почему ты дал и так скоро забрал? Ведь мы еще не надышались друг на друга. Я с горечью вспомнила свои самонадеянные слова:

– У нас с тобой сейчас самое хорошее время, хоть бы лет десять полноценной жизни.

– Да, а потом уж как Боженька решит, – ответил мне Герман.

Как беспамятны были мы в своем счастье. Надо было денно и нощно молиться, а он вел себя как здоровый.

Он ушел, а мне жить дальше. Зачем? Ради детей? Холодно. Все сейчас от меня далеко.

В курилке ко мне подсаживались жильцы, и всем я повторяла одну и ту же историю о нас. Все, кто был Герману должен, приносили деньги.

– Да, такого у нас еще не было, – сказал кто-то.

Соседка, которая жила напротив нас, тронула меня за колено,

– Соболезную. Должен пройти год, тогда станет легче.

Остаток дня прошел как в тумане. Я не думала, что усну. В первом часу ночи поставила свою раскладную иконку на столик, зажгла свечу и легла на пустой диван. Мне было нечем дышать.

– Герушка, любимый, я знаю, что ты здесь, не уходи, не оставляй меня.

Потом я заснула и проспала на удивление всю ночь. Утром я увидела в окне серый рассвет и не поняла, где нахожусь. Потом все вспомнила, обвела глазами комнату, ничему не веря, и глухо застонала. Заставила выпить себя чаю. Потом села за компьютер и разослала всем сообщения о том, что умер Герман. Кларе и детям я позвонила по телефону.

– Умер? – не поверил сын.

– И опять одна – произнесла Клара.

– Неужели все было так серьезно? – удивлялась Женя.

– Я тебя понимаю, мне было также плохо, когда умер мой муж, – писала коллега из института.

– По силам, по силам. Я плачу вместе с тобой, – отозвалась Вероника из Минска.

– У тебя есть деньги? – спрашивала дочь.

Позвонила Айя,

– Как ты, дорогая?

– Плохо. Но стараюсь держать себя в руках.

– Сегодня ночью я долго не могла уснуть и только закрыла глаза, вижу сон, но это был не сон – Герман входит в вашу комнату и останавливается у твоего изголовья. Ты лежишь, но тебя не видно. Он склоняется к тебе, как будто пришел попрощаться. Мы заберем тебя завтра. Он хочет, чтобы ты еще один день побыла в их комнате. Собери все его вещи, мы решим, что с ними делать.

– В котором часу ты видела этот сон?

– Примерно в час ночи.

– О боже, я ведь именно в этот момент звала его.

Я заставила себя проглотить две ложки супа и начала собирать вещи Германа. На память себе я оставила фонарик-зажигалку, толстовку, которую надевала в холодные дни, и мобильный телефон – подарок Германа.

Вечером пришла с работы Лариса и постучала ко мне в комнату.

– Я только что узнала. Пошли ко мне, выпьем пива, а то тебе тяжело.

У Ларисы была такая же маленькая комнатка, как и у нас, но на всей обстановке лежала печать особенного, женского уюта. Лариса вязала, рукодельничала, любила красивую посуду. Она сразу же оценила эксклюзивный свитер, который был на мне, подарок Айи, потом усадила на диван и поставила бокалы для пива.

Лариса была крепкой, энергичной женщиной 42 – 45 лет и, как говорится, в теле. Короткая черная стрижка и громкий голос придавал ей что-то мужское, но круглые голубые глаза смотрели прямо и доверительно, в них было что-то детское. Она работала в троллейбусном парке, и работа ей нравилась. Она рассказала мне свою недавнюю женскую историю.

– Вот ушла сегодня от одного кадра. Он старше меня, ходил когда-то в море, имеет свой дом, о котором я всегда мечтала. Вчера я выскребла и вычистила этот дом, напекла пирогов и ушла.

– Насовсем?

– Насовсем.

– А почему? – удивилась я.

– Не мое. – Она помолчала, потом ответила на мой немой вопрос:

– Ходит, трясет своим животом. Ему, видишь ли, нужна мадам, а я тюфяк, потому что отвернулась к стене и никакого желания. Он звонит, а я не отвечаю. Пусть ищет себе мадам, а я найду себе тюфяка.

Мы выпили и стали говорить о Германе.

– Вы как приехали, любо стало посмотреть на него, а то, вы уж извините, напивался до полусмерти. Нечасто, но крепко.

– А давно он здесь жил?

– Давно. Лет 5, наверное.

Лариса отхлебнула пива и затянулась сигаретой. Настала моя очередь откровенничать. Я рассказала нашу с Германом историю. Прочла даже слова песни, которую ему пела. Лариса расчувствовалась,

– Какой вы, Таиса, хороший человек. У меня тоже есть стихи, – и она прочла пару неплохих стихов. Просто удивительно, каких талантливых людей можно встретить порой в самых неожиданных местах.

Я пригласила ее к себе посмотреть вещи Германа и что-нибудь взять себе.

Она увидела на нашем столике мою фарфоровую подставочку для чайного пакетика.

– Ой, какая прелесть. Подарите ее мне, и в Находке останется что-то от вас, а мне будет приятно.

– Наверное, я больше никогда не приеду сюда.

– Почему? Всякое может быть.

В самых добрых чувствах мы расстались.

Перед сном я немного помолилась, но чувствовала угрызения совести. Вряд ли Герману понравилось бы, как я провела вечер. Пиво и разговоры одурманили меня, но ненадолго приглушили боль.

Тем еще безотраднее было утро. Приехали Айя с мужем. Я накормила их обедом, который готовила для Германа. Тяжко давались мне эти хлопоты. Тяжело было покидать навсегда эту комнату, где мы провели 24 дня, самых прекрасных и счастливых. Но находиться в ней было еще хуже.

Все, что было возможно, Айя засунула в багажник машины.

– А нельзя поехать сейчас в морг?

– А зачем это нужно, я уже была в больнице, мне отдали его вещи и документы. Завтра мы с тобой съездим в похоронное бюро и на рынок за одеждой для Германа, Артур должен прислать деньги.

Я не могла слушать об этих ужасных вещах, о которых Айя говорила вполне обыденным голосом. Мне было тошно от всей этой суеты, сердце мое кровоточило, но я старалась изо всех сил сохранять обычное выражение лица.

– Не обращайте на меня внимания, – я отворачивалась к окну машины. Сколько раз мы проезжали с Гешей эти чудные места, но теперь они вызывали лишь острую боль. Айя говорила:

– Я жизнерадостный человек и не могу долго страдать. Всегда нахожу себе отвлечение. Я и Илзе советовала смотреть телевизор, а то она уже капли сердечные пила.

Вася включил музыку. Это был нож в сердце. Как он может? Я чувствовала, что не выдерживаю, мне нужно побыть одной и открыто поплакать.

На рынке мы ходили среди рубашек, брюк и обуви, подбирая нужный размер, и это было для меня чудовищно.

В похоронном бюро нас заставили поволноваться. Было воскресенье, и праздник 4 ноября перенесли на понедельник. В связи с этим трудно было найти копателей могилы. У меня на руках уже был авиабилет на 7 ноября, не хотелось никаких задержек и проблем с деньгами в такой момент, но благодаря ловкости и обаянию Айи все было улажено.

Наконец, мы купили и сделали все необходимое для похорон и возвращались домой. Я тоже внесла свою лепту в три тысячи, больше у меня не оставалось. Во Врангеле мы остановились у кафе, где Айя заказала поминки. Дома она обзвонила всех родных и тех, кто знал Германа, включая Милу.

– Это была его жизнь, – рассуждала она, – ведь никто не мешал друг другу. А когда Вася увидел тебя, то сказал, – Тая подходит Герману, это его женщина.

От этих слов у меня полились слезы.

Айя поняла, что мне все время хотелось говорить о Германе, только это меня и поддерживало. Но она устала, и они с Васей уселись смотреть телевизор, который находился в той комнате, где я тщетно пыталась уснуть.

Весь мир на экране казался мне крикливой и пошлой комедией, и терзал меня до невозможности. Душевная боль уничтожала физическую, и я уже не чувствовала усталости, а просто лежала с закрытыми глазами и молилась, чтобы скорей закончился этот кошмар.

Когда Айя с мужем ушли спать, я тихонько включила фонарик – зажигалку, достала брошюрку, которую купила в церкви по дороге, и открыла страничку, где была молитва вдовицы о супруге. Обливаясь горючими слезами, я стала жадно ее читать.

Сон не шел, и я думала, – Герман – латыш, хоть и обрусевший, а значит, католик. Почему тогда он так стремился в нашу православную церковь? Что я могу для него сделать? Буду молиться, а завтра положу в гроб бумажную иконку, которую он сохранил. И вдруг меня осенило. Я сниму с себя нательный крестик и отдам его тебе, любимый. Пусть хоть эта частичка будет тебе от меня. Я содрогнулась от этой дерзкой мысли, но решение было принято. После этого я сразу же уснула.

Утром 6 ноября мы купили живых цветов и долго кружили по городу в поисках морга. Туда должны были подъехать коллеги Германа и катафалк. Родственники и знакомые почти все были за рулем и поехали сразу на кладбище.

Подходило к 12 дня, когда предполагался вынос покойного. Я была как в лихорадке, не могла усидеть в машине и вышла, чтобы не мозолить глаза своим удручающим лицом.

Подъехал катафалк. Началось движение, вынесли две табуретки и поставили на него пустой гроб. Я отвернулась. А когда повернулась, там уже лежал он. Я подошла к гробу первая и положила ему в нагрудный карман рубашки иконку с крестиком, а сверху на грудь красные и розовые гвоздики. Слезы залили все мое лицо.

– Герушка, прости, что не нашла тебя раньше.

Он лежал совсем как живой, спокойный и будто слегка улыбался. Ни намека на какую-то борьбу или предсмертную муку не было в его просветленном лице. Что ты думал, когда умирал?

Подошла и прослезилась Айя.

– Он хорошо выглядит, я думала, он будет синий. Доктор сказала, что он умер еще достаточно быстро. При таком диагнозе его ждала долгая и мучительная смерть, у него ведь еще был туберкулез почек.

Пришли служители похоронного бюро, и процессия двинулась. Мне предоставили право ехать в катафалке, и более 40 минут я могла в последний раз остаться с ним наедине. Слезы не прекращались. Я говорила ему о своей любви, как никогда при жизни, просила прощения за то, что не протянула ему руку тогда, когда ему было особенно тяжело. Даже простая переписка могла бы поддержать его, а я отказала, отрезала его от себя. Я ощущала перед ним безмерную вину и горе. Я упивалась слезами и дала ему обет любви и верности до конца моих дней и даже подумывала в тот миг о монастыре. Это было невозможно для такой грешницы, как я, но эта мысль меня утешала.

Когда мы приехали на кладбище, там уже все были в сборе. Глаза мои высохли, и на людях я не проронила ни слезинки. Началось прощание. Я была одной из последних.

– Спокооойный лежит, – сказал Вася, а Айя тихо шепнула:

– Ты заметила, там, возле морга он улыбался, а здесь лежит строгий?

Вдруг я услышала голос Илзе,

– А крестик ему положили? Он православный, мать его в своей вере крестила. – У меня перехватило дыхание. Вот оно что!

– Положили, – поспешила я заверить, ведь никто не станет в этом разбираться, тем более мало верующая родня Германа.

Когда гроб опустили, я бросила ком тяжелой, сырой земли и отошла. Я не хотела смотреть, как закапывали любимое тело. Задумчиво стояла и наблюдала за этим действом подруга Айи Виолетта, яркая привлекательная брюнетка.

К трем часам в кафе, где были заказаны поминки, собралось 11 человек. Слово взяла Айя.

– Помянем нашего дорогого Гешечку. Я думаю, он сейчас находится среди нас. – Она была немногословна.

Все принялись поглощать пищу. Мне кусок в горло не шёл, но, скрывая слезы, я заставляла себя есть. Я ждала, что еще кто-нибудь из родных скажет слово о Германе, но напрасно. Вдруг Илзе заявила:

– Пусть о нем его женщины говорят. – Повисла неловкая пауза. Я колебалась и все чего-то ждала. Встала Виолетта.

– Я не женщина Германа, но должна сказать о нем. Он был безобидный, никогда никому не делал плохого, а, наоборот, всегда стремился оградить всех от своих проблем.

– Спасибо тебе, – сказала я ей и встала с поднятым бокалом. Сразу наступила тишина.

– Да, я скажу… Я знала Гешу 20 лет. Это был человек с тонкой ранимой душой, у него было щедрое, открытое и великодушное сердце. Он умел любить. А все его женщины, в том числе и я, не долюбили его. Он никогда ни о ком не сказал плохого слова, готов был помочь по первому зову. Я обращаюсь к молодым, берегите любовь, никогда не расставайтесь, есть такие слова, «и каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг…». – Каждое мое слово рвалось из сердца, и вся присутствующая молодежь плакала вместе со мной. Айя тоже расчувствовалась,

– Правильно сказала, Таечка!

– Он был на подъеме, строил планы, как всегда, наполеоновские, – сказала я ей с горечью.

– На взлете всегда и умирают.

Я обратилась к дочери Илзе:

– А тебе спасибо, что отозвалась, помогла найти Германа.

Поминки закончились. Погода была довольно теплой, все немного постояли на солнышке у кафе, а потом стали прощаться и рассаживаться по машинам. Мы ехали во Врангель.

Я решила прогуляться по Врангелю и сказала, что приду позже, поскольку была не в состоянии слушать и поддерживать обычные житейские разговоры и скрывать свои чувства. Для всех все закончилось, а для меня только начиналось. Я могла думать и говорить только о Германе.

Я шла по главной улице в самый конец поселка. Окруженный со всех сторон сопками он представлял уникальное зрелище. Геша любил Врангель.

Через час я вернулась, и мы еще около получаса пробыли у дочери Айи. Разговоров о Германе избегали, говорили о чем угодно, только не о нем. Как будто вздохнули с облегчением. Может быть, мне это только казалось, но я упорно молчала, не поддерживая никаких житейских тем.

Дома у Айи долго и невыносимо тянулся для меня грустный вечер. Чем бы его занять? Скорей бы улететь, и пусть разобьется самолет, в котором соберутся вместе со мной все плохие люди. Слезы душили, я их еле сдерживала, но они все равно набегали, как волны на том берегу, о котором я не могу вспоминать без внутреннего крика. Позвонил Артур, спросил обо мне.

– Да вот сидит рядом, а слезки капают, – ласково улыбнулась мне Айя.

Мне казалось, что все члены моего тела умерли, я не двигалась, будто приросла к столу. Айя дотронулась до моих волос, собранных на затылке, потом провела по подбородку.

– У тебя вот здесь хорошо. Красивые глаза, и профиль твой мне нравится. Тебе только нужно больше краситься и носить яркое. – Боже, о чем она говорит? Ее слова вызвали невыносимую боль, потому что со смертью Германа у меня вдруг появилось отторжение своей внешности. Она стала мне не только неинтересна, но каждый комплимент наносил рану. Зачем и кому теперь это нужно, все это временное сгниет в гробу, думала я, глядя на себя в зеркало. Мне было бы легче стать уродом.

– Ты еще найдешь себе мужчину, – не прекращала свою невольную пытку Айя..

– Какой мужчина, Айя? Если мне за 14 лет никто не смог заменить Германа, то теперь и подавно. Я давно привыкла жить одна.

– Хватит уже плакать, все мы там будем, – вступил в разговор Вася.

Он сидел на кухне в кресле, где недавно сидел Герман. Айя присела к нему на колени, они шутили, смеялись, желая меня отвлечь. Они не понимали мою натуру, которая должна переболеть, чтобы выздороветь. Но и в возможность выздоровления я не верила, мне просто хотелось умереть. Эти мысли были пугающе реальны. Мне все время не хватало воздуха.

Я попросила у Айи семейный альбом с фотографиями. Это немного отвлекло и помогло скоротать вечер. Когда я увидела фото их матери, я чуть не вскрикнула – копия моей бабушки Насти. Вот откуда идет мое сходство с Илзе и Германом, они похожи на мать. Тот же утончённый овал, разрез глаз и даже взгляд. Потом мне попались фото Геши в морской форме, совсем молоденький курсант мореходного училища.