Текст книги "Темная история в третьем роддоме"

Глава 6

– Да фигня это! – отмахивалась Марго.

– Да я тебе говорю! – доказывала Оленька почти с пеной у рта, в секунде от того, чтобы рвать на себе рубаху. – У меня подружка рассказывала, что её подружка…

– О, привет, Таня, – поздоровалась Ангелина. – У нас, видишь, горячие дебаты.

– Кого выбираем? – полюбопытствовала Зуева. Она была личностью политически ленивой и социально безответственной.

– Выбираем, кто прав, кто виноват, – сообщила Геля и, подставив под подбородок холёную ручку, приготовилась слушать дальше.

– Я – не виновата, – уведомила Марго.

– А я – права, – парировала Оля.

– Речь-то о чём? – предлагая себя в качестве судьи, спросила Татьяна.

– О симороне, – презрительно выдала Ангелина.

– Лекарство, что ли, новое? – заинтересовалась Зуева.

– Хочешь большой и чистой любви? – спросила её Геля.

Тане очень хотелось ответить, что на сеновале она сегодня уже была, но из этических соображений ответила нейтрально:

– Кому же большая и чистая любовь бывает лишней?

Как выяснилось, вопрос был риторический, потому что гламурная акушерка обратилась к Ольге:

– Я тебе говорю: если я надену лучшее платье, сделаю причёску, макияж, каблуки, опять же, натяну, двенадцать сэмэ, а потом ещё и винца хлопну – то стоит мне выйти на улицу, у меня полквартала большой и чистой любви будет. Безо всякой магии-шмагии.

– Так, брейк, – остановила спарринг Таня. – Тот факт, что ты можешь добиться чего-то без магии, ещё не доказывает, что сама магия эффекта не имеет. Может, имеет место суммирование эффекта.

– Вот, видишь, что умные люди говорят! – Ольга вцепилась в аргумент, как бульдог в любимую игрушку.

– Я слышу, – Ангелина выделила это слово, – что говорят умные люди. Но пока ничего умного не услышала.

– Вы мне всё же расскажите, в чём суть-то, – попросила Татьяна. – Я, может, проникнусь и тоже себе пару палочек прикуплю.

– Тут не палочки нужно покупать, а труселя, – брезгливо процедила акушерка. – Красные.

– Красные труселя я всегда готова купить, – призналась Зуева. – А что, магичить можно только в красных трусах? – удивилась Зуева.

– Без. Магичить нужно без трусов, – сообщила Геля, и Татьяна рассмеялась.

– Если магичить БЕЗ трусов, – сказала она, – то хоть какого-нибудь мужика по-любому подцепишь. Это древнейшая магия-шмагия. Вы рассказывайте, рассказывайте, – попросила Зуева.

– Вот, – продолжила Ольга, искоса поглядывая на Ангелину. – Нужно купить красные трусы. На полнолуние. Поносить их. А потом снять, намочить под краном и со словами «Трусы на люстру, мужик – в дом», закинуть на люстру сушиться. Но не больше, чем с третьего раза. Если не получится, значит, ещё рано.

– … тебе идти в баскетболистки, – закончила Геля, но Ольга сделала вид, что не услышала.

– А ещё лучше, если сама какой-нибудь стишок сочинишь. Тогда ещё больше магии вольётся, и ритуал будет действенней. А ещё, – вдохновенно рассказывала она, – можно отправить самой себе приглашение на собственную свадьбу. Купить самую красивую открытку-приглашение, написать: «Дорогая моя! Рада тебе сообщиться, что в этом году я выхожу замуж за самого лучшего и любимого мужчину. Приглашаю тебя разделить этот праздник», и подписать. А потом вложить в красный конверт и отправить себе по почте.

– Вот на почте-то повеселятся твоей шизофрении, – колко отреагировала Ангелина.

– Да, нет, прикольно, – возразила Таня, натягивая за дверцей шкафа тёплые колготки. – А ещё что?

– Что, решила завести мужика? – окрысилась Геля на неё.

– Я, вроде как, уже завела, – призналась, посмеиваясь, Татьяна.

– Игрушечного? – явно издеваясь, поинтересовалась акушерка.

– Угу. Надувного, – кивнула Таня, чтобы не разочаровывать девушку. – Теперь хочу настоящего.

Агрессия Ангелины сдулась от непроходимой тупости собеседниц. Маргарита, которая начала этот спор, теперь тихо сидела в уголочке и, боясь привлечь на себя огонь, молча переводила взгляд с одной противоборствующей стороны на вторую и третью.

– А ещё нужно купить пару мужских тапочек и поставить их в прихожей. И представить, что их носит твой будущий муж.

– А нужно конкретного будущего мужа представлять? – подала-таки голос Марго, видимо, проникнувшись Таниным энтузиазмом.

– Нет, не обязательно. Главное, представлять, что рядом с тобой есть кто-то, кто тебе нравится. А ещё тапочки нужно выгуливать, – рассказывала Ольга.

– На шлейке? – не удержалась Таня.

– Нет, в сумочке. Хочешь, чтобы был общительным – иди с ними в клуб. Хочешь, чтобы интеллигентный был – сходи с ними на выставку. Хочешь, чтобы работящий – сноси на работу.

– Знакомишься там с парнем, – подражая Ольгиным интонациям, как бы продолжила Ангелина, – вынимаешь из сумочки тапочки, и, как в «Золушке», примеряешь. Подошли – берём, не подошли – посылаешь лесом.

Оленька на сарказм оппонентки ответила жесточайшим игнором.

В голове у Татьяны вырисовывалась общая система.

– Ангелина, ты зря так. Общий принцип этой магии какой? Поломать стереотип поведения. Заставить сделать что-то непривычное, безумное. А там течением знаешь, куда занести может?

– Куда? – саркастически полюбопытствовала та.

– Ой, лучше тебе и не знать, – Татьяна подмигнула и взялась за пуховик. – Ладно, девочки, хорошо с вами, но я домой. Помыться нужно, переодеться, трусы, опять же, на люстру закинуть. И обратно в больницу. Я после обеда в подчинение к Маме Фриде поступаю. Нужно морально подготовиться.

* * *

Дома, в съёмной «студии», Таня быстро скинула с себя вещи и полезла в душ. Отпарившись под тёплыми струями, она обтёрлась махровым полотенцем. Зеркало затянуло паром, и Таня провела по нему рукой. Татьяна потянулась ближе к зеркалу, рассматривая себя без очков. Отражение было лишено обычной резкости и было вполне приятно. Губы у неё классические. Не толстые, не тонкие, хорошо очерченные. Если правильно накрасить, приятные, умеренно пухлые губки. Нос нормальный. Обычный, такой, славянский нос. Карие глаза с красивым разрезом. Если ещё и реснички накрасить, то вообще выйдет шикарно. Правда, через минусовые очки глаза кажутся меньше. Но можно линзы надеть. Хотя в линзах Таня чувствовала себя не очень комфортно. Но красота требует жертв. Главное, определиться, во имя чего эти жертвы.

Взгляд Татьяны упал на белые в красные сердечки трусы. Не совсем красные, зато про любовь. Зуева быстро застирала их под краном и вышла в комнату. На потолке висела простенькая четырёхрожковая люстра. Идеально для совершения маленького безумия. Впрочем, после того маленького безумия, которое Таня совершила сегодня ночью, какие-то трусы на люстру были каплей в море. Кстати, после «безумия» Татьяна не досчиталась жгута. Ключ от кабинета волшебным образом нашёлся на «постовом» столе, и Зуева забежала туда подобрать потерю, но в кабинете было так, словно ничего там и не было. По всему выходило, что Дежнёв, к своей неразборчивости в связях, ещё и фетишист. И всё же Зуева забралась на диван, чтобы быть повыше, и проговорила:

– Трусы на люстру, – задумалась, подбирая рифму, – СтасБорисыч шустро в мою жизнь приди… – тут Татьяна снова напрягла свои поэтические способности и закончила: – И не обмани.

И швырнула трусы. Которые звучно шлёпнулись на пол. Не быть ей баскетболисткой. Таня подняла их, сполоснула под струёй воды и швырнула снова. Теперь стоя прямо под люстрой. Снова мимо. Но теперь Тане удалось их поймать. Остался третий раз. Последний. Эх, размечталась, Татьяна Егоровна. Таких, как ты, у Дежнёва вагон и маленькая тележка. В смысле, целое отделение и ещё два соседних этажа. Таня, не глядя, подбросила трусы вверх, ожидая, что они звучно шмякнутся. Но ничего не услышала. Она посмотрела на пол. Пусто. Потом наверх. Трусы висели на загогулине рожка.

Хм.

Ну вот. Дело сделано. Теперь осталось просушить волосы, приготовить еду «на вынос», и можно отправляться обратно в больницу. Таня включила телефон, чтобы посмотреть, сколько времени. И увидела входящее с очень содержательным текстом.

«Привет!», – написал Станислав Борисович. Только что.

«Доброе утро, Станислав Борисович», – вежливо ответила Таня. – «Не могли бы вы вернуть мне жгут?»

«А то что?» – прилетело от Дежнёва.

«А то будет хищение материальных ценностей», – напомнила Таня.

«Тю! Таки шо мне ваши пять копеек, как сказала бы на это глубокоуважаемая Фрида Марковна», – и пока Таня приходила в себя от наглости заведующего, прилетело продолжение: – «На фоне неуставных отношений с подчинённой, развратных действий сексуального характера по отношению к медперсоналу, использования служебного помещения и оборудования в личных целях и отсутствия на рабочем месте во время дежурства».

Таня хихикнула.

«Так это ты – бывалый рецидивист. А для меня хищение материальных ценностей – первое правонарушение», – призналась она.

«Ладно. Так уж и быть. Открою страшную тайну», – ответил Дежнёв со смайликом-привидением. – «Твой жгут лежит в том самом ящике, где раньше лежали записки. Можешь забирать, пока я добрый» – И смайлик умывающегося котика. – «Но учти: рано или поздно я тебя поймаю. И отшлёпаю».

Настроение у Станислава Борисовича было хоть разливай по бокалам – до того игривое и пьянящее. Оказывается, и после сорока жизнь полна открытий. Даже в отношении собственной персоны. Разве Стас в здравом уме и твёрдой памяти мог предположить, что будет зажигать в тёмной комнате, с завязанными руками, хрен знает с кем – и не будет испытывать на этот счёт угрызений совести? Хотя совесть – это громко сказано. Скажем так: не будет испытывать по этому поводу никакого дискомфорта. Кроме распирания в штанах. Стеснительно-хулиганистая Пипетка неясной этиологии попала точно в цель. Точнее, не так. Била она по мозгам. А отдавало почему-то ниже пояса. Стас предвкушал, как Пипетка отреагирует на довесок к жгуту. Как бы ему хотелось это видеть! Как недовольно сходятся тёмные Татьянины брови. Как полыхают возмущением её тёмные глаза. Почему именно Татьяна? Потому что она смотрелась в этой роли лучше других. И потому что Стасу так хотелось. Конечно, он нормальный мужик, и поглядывал на молоденьких и симпатичных девчонок. Но скорее в целях эротически-фантазийных, чем сексуально-практических. Печально было сознавать, что он дошёл до стадии, когда его потянуло на свежее мясцо. Но оно было таким нежненьким, таким живеньким, так задорно скакало, что ну как не впиться в этот сочный бочок? Разумеется, ничего серьёзного. Татьяна ему в дочки годилась, если бы Дежнёв своевременно подсуетился. Кто бы ему, дрыщавому очкарику, дал в его пятнадцать лет? Но если бы дал, то у него могла бы быть дочь её возраста. Или сын. Это же другое поколение. Другие вкусы. Другие интересы. Другие фильмы. Другие песни. Другой мир. Нет, конечно, ничего серьёзного. Но пока фартит, нужно пользоваться.

Стас с удовольствием окинул взглядом убранную квартиру. Чистота – это приятно. Хоть и хлопотно. И полез в душ. Закрыл окно в спальне плотными жалюзи. Проверил, на сколько стоит будильник, и совершенно нечаянно перечитал переписку. Закрыл чехол телефона и уложил его под подушку. Поворочался. Снова открыл телефон и написал: «Чем занимаешься?». Когда она уже доберётся до ящика? Может, уже добралась, но оскорбилась?

«Пишу приглашение на свадьбу», – пришло в ответ.

«Ккому?», – сбился палец у Стаса.

«„Кому“ или „к кому“?» – переспросила Пипетка, будто это имело какое-то значение.

«Оба», – ответил Дежнёв.

«К себе на свадьбу», – прилетело сообщение, и на какой-то момент в районе солнечного сплетения у Стаса повис кирпич. – «Себе».

«„Себе“ или „к себе“?» – уточнил Дежнёв, понимая, что ничего не понимает в этой жизни.

Следующее сообщение подтвердило его подозрения: «Я пишу себе приглашение на свою свадьбу».

«А зачем?» – задал он логичный вопрос.

Ответу позавидовала бы даже Чёрная Королева из «Алисы»:

«Как зачем? Разве моя свадьба может состояться без меня?» – спрашивала у Стаса Пипетка.

«Нет», – ответил он, чувствуя себя Белым Кроликом. Кроликом он почувствовал себя ещё ночью, в кабинете УЗИ. Теперь же он чувствовал себя всё страньше и страньше. – «Дичь какая», – отбросил Дежнёв политкорректность.

«Вовсе нет», – возразила Пипетка. – «Тапки я же не выгуливаю».

«Ты пьяная?» – на всякий случай уточнил Стас.

«А-а-а… Вы в этом смысле! Нет, это сегодня на „женсовете“ обсуждался актуальный вопрос по привлечению мужчины в свою жизнь» – сообщило сообщение. – «Поверьте, написать себе приглашение на свадьбу – самый невинный способ».

Стас остановил в себе первую реакцию: «А что, одного меня тебе мало?» Он должен вести себя как взрослый разумный мужчина. Это значит, нужно сначала спросить, потом услышать ответ, и только потом – паниковать.

«А ещё как?» – задал он самый нейтральный из вопросов.

«А что, в этот раз вы не подслушивали?» – прилетел ответ со смайликом-ангелочком.

«Начальство не подслушивает. Начальство следит за настроениями трудового коллектива», – парировал Стас. – «Так причём тут тапки?»

«Согласно современным магическим технологиям, нужно завести дома мужские тапки». «Ухаживать за ними. Чтобы не скучали, везде носить с собой». «И хотя гипотеза самозарождения жизни отвергнута современной наукой, предполагается, что рано или поздно в тапках заведётся мужчина». «Или выведется», – прилетали сообщения одно за другим.

«А ещё?» – спросил Стас, посмеиваясь. Кирпич в солнечном сплетении рассосался, и настроение возвращалось.

«А ещё можно закинуть на люстру красные трусы», – сообщила Пипетка.

«Зачем?» – не понял Дежнёв.

«Станислав Борисович, что же вы такой непонятливый? Чтобы мужчину в свою жизнь привлечь», – выдала собеседница очередной шедевр женской логики.

«А какая связь?» – уточнил он.

«Не знаю, но я уже закинула», – гласило сообщение.

«Фотку пришли», – окончательно развеселился Стас.

«Станислав Борисович, вы же сами обещали: никаких интимных фото», – погрозил ему пальцем смайлик.

«С каких пор люстра у тебя стала интимным местом?» – спросил Дежнёв. – «Ладно, раз ты такая жадная, сама смотри на свои трусы. А будешь покупать тапки – бери сорок четвёртый», – уведомил он, зевнул и сунул телефон под подушку. Завтра будет день – будет пища. Вряд ли Пипетка появится на работе раньше.

Глава 7

Таня уставилась на сообщение, будто оно было написано на чистом инопланетянском языке. «Бери сорок четвёртый». За грудиной стало тепло и сладко. И пусть писал Станислав Борисович не ей, а какой-то Таинственной Незнакомке из Тёмной Комнаты. И может быть даже просто имел в виду, что сорок четвёртый размер довольно распространённый. Или на то, что с таким размером ноги тот размер, который значения не имеет, тоже должен порадовать. Согласно народным суевериям. Всё так. Но сердце почему-то упорно хотело думать, что Станислав Борисович написал это ЕЙ. И про СЕБЯ. Глупое, глупое сердце…

Зуева наварила дежурных пельменей на ужин, перекусила сама – теми же пельменями, уложила их в контейнер, и поскакала на работу. Переодевшись в ординаторской – по случаю присутствия на работе Фриды Марковны, – Таня подбежала к столу заведующего, чтобы забрать потерю. Быстро открыла ящик. И закрыла.

Прямо поверх жгута лежал презерватив. Новенький, такой, блестящий квадратик. Таня открыла ящик снова. Не причудилось. Она взяла в руки жгут. Презерватив стукнулся о пустое днище. Закрыла ящик. Села на диванчик, где спали дежурные врачи, когда выпадало поспать. Намотала жгут на руку.

Всё выходило совсем не так, как Таня планировала. Всё это Таня затеяла из злости. Из глупой, детской обиды, что её не замечают.

Заметили.

Теперь она обиделась на то, что её заметили не так, как ей бы хотелось.

Её разрывали два противоположных чувства. С одной стороны, где-то глубоко внутри, ниже уровня пупка, что-то напряглось в предвкушении. Пусть в Тёмной Комнате удовольствие получал Станислав Борисович – получал безо всякого стеснения, кстати, полной ложкой. Стеснение, как выяснилось, вообще не про Дежнёва. Хотя, учитывая, что он врач, хуже того – акушер-гинеколог, о каком стеснении вообще может идти речь? Так вот, Станислав Борисович вкушал наслаждение так улётно, что Татьяна сама завелась, хоть выжимай. И он был такой… сладкий. Такой горячий. От него так вкусно пахло. Он был такой, что Тане хотелось его всего. Себе. И – вот. Он отдаёт себя. Пользуйтесь, Татьяна Егоровна.

Но с другой стороны, в ней поднималось возмущение. Это что значит? Выходит, людская молва права, и самый короткий путь к сердцу мужчины в среднем составляет пятнадцать сантиметров? Сунул, пардон, в руку, и всё: «Ванюша, я ваша навеки»? Тьфу, не Ванюша, а Танюша. Так неинтересно. И неправильно. Они ведь даже… незнакомы, по сути. И, по сути, выходит, ему глубоко плевать, кто там: Танюша, Ванюша… Главное, пятнадцать сантиметров «короткого пути» пристроить. Это же никакого уважения! Он же её просто использует!

Наверное, в этой прогрессирующей шизофрении Таню занесло бы и дальше, если бы в этот момент в ординаторскую не протиснулась Фрида Марковна. Отдохнувшая сутки, она была полна энергии, как новенький энерджайзер. Как сто новеньких энерджайзеров, засунутых в одного зайчика. Объёмы «зайчика» были соответствующими, но это понятно: сто батареек нужно где-то разместить.

– О, Танечка! – радостно воскликнула наставница. – Вот как вовремя ты подошла! Пойдём-ка, поможешь на осмотре! Пойдём-пойдём! Ты у нас девушка молодая, крепкая, не то, что я, пожилая матрона, – поторапливала Мама Фрида, подталкивая Зуеву перед собой, как Поддубный – гирю.

Причина такой активности обнаружилась в смотровой… в инвалидном кресле. Молодая женщина лет тридцати смотрела на вошедших врачей, как партизан на гестапо. Халатик облегал уже обозначившийся животик. Второй триместр.

– Я буду рожать, – упрямо произнесла пациентка.

– Таки прямо сейчас? – доброжелательно полюбопытствовала Фрида Марковна.

– Нет, в принципе, – тем же тоном заявила беременная.

– Таки лично у меня принципиальных возражений нет, – прокомментировала монументальная докторша. – Только я бы советовала рожать в роддоме, а не в вашем этом… принципе. Давайте мы с Татьяной Егоровной поможем вам подняться на кресло и посмотрим, как обстоят у вас дела.

– И что, даже не будете настаивать на аборте? – всё так же упёрто спросила женщина.

– У меня есть подозрение, это предложение вам уже делали, – сказала Фрида Марковна, поддерживая пациентку за один локоть. Татьяна взялась за второй. – Собрались. Поднимаемся на три. Раз, два, встали!

Совместными усилиями пациентку разместили на кресле. Она пыталась передвигать ногами, но закинуть их на подколенники оказалось для неё непосильной задачей.

– Авария? – спросила Фрида Марковна, вынимая зеркало и приступая к ручному обследованию.

– Нет, – коротко ответила пациентка. И спустя пару минут прояснила: – Десять лет назад меня изнасиловала и избила банда подонков.

– Я бы за такое кастрировала, – совершенно другим, серьёзным тоном сказала Мама Фрида. – Без анестезии. У вас всё нормально, давайте вернёмся в кресло. Из кресла. С какими жалобами поступили?

– Я жду ребёнка, – впервые за время осмотра улыбнулась женщина. – Я счастлива. Какие у меня могут быть жалобы? И если бы ещё каждый первый врач, к которому я попадаю, не убеждал меня в том, что в моём случае лучше сделать аборт, жизнь была бы ещё прекраснее.

Она была симпатичной. И даже красивой. Ухоженное лицо. Качественная стрижка. Аккуратные ногти. Абсолютно нормальная женщина. Только инвалид.

Обсудив с пациенткой лекарственные препараты, которые она принимает, и назначив анализы, Фрида Марковна обратилась к ординаторке:

– Татьяна Егоровна, проводите Веру Михайловну в пятую палату. Заодно познакомьте с нашими реалиями. У нас, Верочка Михална, с доступностью не очень, сами понимаете, государственное финансирование. Но минимально оборудованная кабинка в туалете есть. К сожалению, это единственное, чем мы может похвастаться.

– Ничего. Я привыкла, – вновь улыбнулась женщина. – Главное, чтобы с ребёнком, – она бережно коснулась живота, – всё было хорошо.

– Вы позволите довезти вас до палаты? – вспомнила Таня основы инклюзивного взаимодействия.

Вера кивнула.

– Не надо меня жалеть, – сказала она, когда Зуева вывезла кресло из смотровой. – Я нормальный человек.

– Я не сомневаюсь, – согласилась Таня.

– Нет, вы меня жалеете, – повторила пациентка, обернувшись. – Я такой же человек, как и вы. У меня есть образование, работа. Я в состоянии себя обслужить. У меня есть любимый и любящий муж. У меня будет ребёнок. Я – нормальный человек.

– Конечно, – согласилась Зуева.

– А вы соглашаетесь из жалости, – Вера отвернулась и уставилась на руки, сложенные на коленях.

– Вера Михайловна, простите. Вы – нормальный человек. Только…

– Ну? – пациентка снова обернулась.

– Только жизнь у вас ненормальная, – как на духу, выдала Таня.

– Ненормальная, – неожиданно призналась женщина. – Конечно, ненормальная. Конечно, я хочу быть, как все. Конечно, я не хотела оказаться привязанной к инвалидному креслу. Но у каждого свой крест. Кто-то живет без любви. Кто-то без детей. Кто-то без мозгов. Не мы его выбираем, – она положила руку на рычаг управления и развернула кресло к собеседнице. – А всё остальное выбираем мы.

– Я вам сочувствую, – призналась Татьяна.

– Спасибо, – ответила Вера спокойнее, без вызова.

– Тяжело, наверное.

– Тяжело, – согласилась она. – У нас стыдятся инвалидов.

– Может, не инвалидов. Может, стыдятся того, что не инвалиды, – предположила Таня.

– Неважно, – женщина развернула коляску по направлению движения и убрала руку с рычага, показывая, что даёт Тане возможность её везти. – Да, этот мир не хочет нас видеть. Но мы ему покажем, – Вера обернулась и подмигнула.

Убедившись, что пациентка нормально устроилась, Таня направилась обратно в ординаторскую. Фрида Марковна ещё не вернулась, и до разбора историй болезни, который традиционно устраивался на сон-часе, оставалось ещё достаточно времени.

Не мы выбираем свой крест. А всё остальное – мы. Татьяна повторила про себя слова пациентки-колясочницы. Не Таня выбрала это глупое, неубиваемое временем увлечение. Но она может выбрать, что с ним делать. Она может молча страдать. Она может гордо удалиться. А может взять всё, что ей предлагает судьба. И даже если ничего не получится, она будет жалеть о том, что сделала. А не о том, что не сделала.

У кабинета послышались неторопливые шаги Фриды Марковны. После трех часов штудирования историй, расшифровки анализов, обсуждения стратегий лечения и описания прогнозов наставница милостиво дала Тане перерыв.

«Вообще-то, тут лежит не только жгут», – быстро написала она.

«Естественно», – почти сразу прилетело сообщение от Дежнёва. – «Я же так и не доказал свою гетеросексуальность».

«Вас это беспокоит?» – написала в ответ Таня. – «Хотите об этом поговорить?»

«Нет, спасибо. Поговорить не хочу», – сообщил Станислав Борисович. – «Я – больше практик, чем теоретик». «А у тебя как с практикой?» – деликатно поинтересовался он чуть позже.

Как у неё с практикой? Первый короткий роман у Тани случился ещё до той памятной практики, когда она познакомилась со Станиславом Борисовичем. Из-за этой практики она и ушла от Саши, студента-ортопеда с выпускного курса. Девственность она потерять успела, а вот опытом не обзавелась. Второй роман, если его так можно назвать, случился с Татьяной уже в вузе, на пятом курсе. Володя учился в аспирантуре у руководителя их кружка по акушерству. И это был тот самый случай, когда проще дать, чем объяснить, почему не даёшь. Он был настойчив и целеустремлён. Девчонки завидовали такой замечательной партии. И Татьяна даже рассматривала вариант, не выйти ли ей за Владимира замуж. Сколько можно мечтать о несбыточном? Но через полгода поняла, что всю жизнь с ним она не выдержит. Володя был хороший, умный, надёжный – просто не её. И она позволила однокурснице его у себя увезти. Когда Владимир, путаясь в словах, признался, что переспал с другой, Таня испытала огромное облегчение.

«Ну, так… Есть немного», – призналась она.

«Практика – важнейшая часть подготовки медицинского работника», – сообщил Дежнёв. – «Поэтому я готов предоставить доказательную базу моей гетеросексуальности в целях отработки соответствующих навыков».

Лицемерный гад! Доказательную базу он готов предоставить!

«Условия те же», – ответила на это Таня. – «Вы не пытаетесь развязать руки, снять повязку и не предпринимаете никаких других способов меня узнать. Устраивает?»

«Без рук. Без ног. Без глаз. Девушка, вам бы в патологоанатомы», – прокомментировал Танино сообщение заведующий отделением.

«Торг неуместен», – поставила точку Зуева.

«Я всё равно тебя найду. И отшлёпаю», – традиционно заявил Станислав Борисович.

«Тебя возбуждает БДСМ?» – посмеиваясь, ответила Таня.

«Меня возбуждаешь ты», – со свойственной ему прямотой, признался Дежнёв, и сердце перевернулось в Таниной груди. – «Так когда мы перейдём от слов к делу?»

«Послезавтра?» – предложила Зуева, зная расписание ночных дежурств.

«Я столько не проживу», – прилетело в ответ. – «Давай, завтра. А лучше сегодня. И ещё лучше – прямо сейчас».

«Послезавтра. В 23.00», – подвела итог дискуссии Таня.

* * *

Звук Пипеткинской эсэмэски ворвался в сон Дежнёва, как залп «Авроры» в историю России. Дремоту как ветром сдуло. Конечно, Стас шутил про «столько не проживу». И «меня возбуждаешь ты» было скорее комплиментом, приятностью, на которые падки все женщины. Но… в каждой шутке есть доля шутки. А всё остальное правда. И доля правды Стасу не понравилась. Будучи беспристрастным диагностом, он определил у себя зависимость. В начальной стадии, но прогрессирующую. И пока он не определился, как к данному факту относиться. Он давно и прочно увяз в незамысловатых «сунул, вынул и пошёл», не обременённых сложными чувствами. Что нового может быть в отношениях с женщинами и в женщинах вообще? Женщинами были его пациентки, его сотрудницы, начальник – и та была женщиной. Стас их знал справа налево, слева направо, сверху вниз и снизу вверх… Снизу вверх – преимущественно. Чего он там не видел?

А вот поди ж ты…

Дежнёв добрёл до ванной, сполоснул лицо прохладной водой… Может, дело как раз в том, что не видел? Он усмехнулся. Новый взгляд на женщину: с завязанными глазами. Свежо. Современно. Антинаучно. Такими темпами он скоро начнёт красные трусы на люстру забрасывать. Хотя нет, красные трусы на люстру – это чтобы мужика привлечь. А ему мужик зачем? Чтобы привлечь бабу, нужно что-нибудь другое. Например, носки под кровать. Нет. Носки под кровать – это чтобы от неё избавиться. Стас, тихо посмеиваясь, вернулся в комнату и свернул диалог с Пипеткой. И обнаружил, что писала не только она. Фрида Марковна сообщала, что сегодня юбилей у Варвары Григорьевны, их самой старшей медсестры. Не по статусу, а по возрасту. Дежнёв смутно припомнил, что сдавал деньги на подарок. Но кому и на что – вылетело напрочь. Идти на работу, с одной стороны, было лень, а с другой – это способ поймать Пипетку с поличным. Теперь Станислав Борисович был почти уверен, что это Татьяна. Кто ещё из пипеток может быть сейчас в отделении?

Взбодрившись этой мыслью, Стас собрался. Он жил недалеко от больницы – всего пятнадцать минут пешком. Сегодня его путь был немного дольше, чем обычно, поскольку нужно было завернуть за цветами. Предприимчивые кавказцы открыли цветочный ларёк, который теперь превратился в цветочную будку, в пяти минутах ходьбы от роддома, и в накладе не оставались. Дежнёв не помнил, что, кому и на что сдавал, но он был, во-первых, мужиком, а во-вторых, завотделением. Разве он может прийти на юбилей сотрудницы без цветов?

– Дочк родил? – спросил улыбчивый не то продавец, не то владелец, не то два в одном, упаковывая незамысловатый букет из роз.

Стас с усмешкой помотал головой.

– Жина? – не отставал кавказец, радуясь за покупателя от всей своей широкой кавказской души. – Малчик, дэвочка?

– И «малчик», и «дэвочка», – скопировал акцент Дежнёв. – И каждый день по нескольку штук, – и на недоумевающее выражение лица собеседника пояснил: – Я заведующий отделением в роддоме.

Настроение у Дежнёва упало ниже уровня плинтуса. Вот оно, зеркало правды. Оказывается, у него спрашивали, не кто у него родился, а не дочка ли у него родила. Он ещё и жениться не успел, а его уже в дедушки списывают. Неужели всё так плохо? Станислав Борисович бросил взгляд в отзеркаливающее стекло двери. Вроде такой, каким был с утра. Виски немного присыпаны сединой. На лбу пролегли глубокие борозды. Так не мудрено при его работе. От глаз разбегаются тонкие лучики морщинок. Но взгляд ясный. Улыбка обаятельная. Стас на это надеялся. Потому что если нет, то, может статься, это «ж-ж-ж» с отложенными до послезавтра планами неспроста…

Да ну. Он же Станислав Дежнёв. Мужчина в самом расцвете сил. Без моторчика в одном месте. Каждая новая сотрудница в роддоме, а то и во всей больнице, мечтает его охомутать. А каждая старая не мечтает только потому, что осознает безнадёжность затеи. Точка. Не то последнюю уверенность в себе можно потерять. Вместе с волосами, что покидают умную голову, и песком, который вот-вот начнёт сыпаться.

В ординаторской, самом большом служебном помещении, юбилярша с добровольными помощницами из «старой гвардии» наводили лоск на составном праздничном столе. Всё было скромно, почти по-семейному: дачные заготовки, бутерброды, картошечка, самосольная селёдочка и самопечный торт. Стас поздравил Варвару Григорьевну, вручил цветы, чмокнул в щёчку, по фэншую отвесил ей несколько комплиментов, снял верхнюю одежду и быстро заглянул в ящик стола. Он был пуст. Жертва Эроту благосклонно принята. Остаётся ждать жатвы.

Разговор вокруг стола шёл на околохозяйственные темы. Несмотря на бегство волос и поддавливающий песок, Дежнёв пока до них не дозрел. И пока его не взяли в клещи, откланялся по неотложным нуждам. Опять-таки, необходимо поймать Пипетку с поличным, прижать… Слегка. Чтобы осознала, что добровольное признание смягчает вину, а до его дома всего пятнадцать минут средним шагом. И не нужно ждать никакого мифического «послезавтра».

На посту никого не было, Стас взял ключик от кабинета УЗИ, традиционно пустовавшего в это время суток, и направился туда, чтобы его никто не дергал. Путь пролегал мимо процедурной, из которой слышался смех. Нет, Дежнёв не был противником чувства юмора на рабочем месте. Просто смех показался уж больно знакомым. Стас дёрнул дверь… и понял, что с поличным Татьяну не возьмёшь. Поскольку пипетки сидели в полном составе.