Текст книги "О Воплощении"

41) Поэтому умолкните, богоненавистники, и не унижайте Слова, не отъемлите у Него единого со Отцом Божества, как у имеющего в чем-либо нужду, или у не ведущего, чтобы не возвергнуть вам на Христа своих недостатков, как сделали иудеи, метавшие тогда в Него камнями. Все это принадлежит не Слову как Слову, но свойственно человекам. И как, слыша, что Он „плюну“ (Ин. 9, 6), „простер руку“ (Мф. 8, 3), воззвал Лазаря, действия эти, хотя и совершены они с помощью тела, называем не человеческими, но Божиими, так, если в Евангелии о Спасителе сказуется что-либо человеческое, то, вникая опять в свойство сказуемого и находя это чуждым Богу, приписываем это не Божеству Слова, но Его человечеству. Ибо хотя „Слово плоть бысть“, но немощи суть собственность плоти, и хотя плоть стала богодвижима в Слове, но благодать и сила принадлежат Слову. Дела Отчие совершал Он с помощью плоти, и, тем не менее, видимы также были в Нем немощи плоти. Так, Он вопрошал и воскресил Лазаря; возражал Матери, говоря: „не у прииде час Мой“ (Ин. 2, 4), и в то же время сделал воду вином, потому что во плоти был истинный Бог, и Слово имело истинную плоть. Посему делами давал познавать и Себя – Сына Божия, и Отца Своего, а немощами плоти показывал, что носит на Себе истинное тело и что оно есть Его собственное.

42) Поелику же приведено это в ясность, то исследуем и сие изречение: „о дни же и о часе никтоже весть, ни Ангели… ни Сын“ (Мк. 13, 32). Ибо еретики, всего более оставаясь в великом о сем неведении и омрачаясь при сем смыслом, думают иметь в этом сильный предлог к своей ереси. Но мне кажется, что они, представляя это в предлог и ища себе в этом опоры, снова богоборствуют, как исполины. Ибо Господь неба и земли, „Имже вся быша“ (Ин. 1:3), судится ими „о дни и часе“, всеведущее Слово обвиняется ими как не знающее о дни, ведающий Отца Сын именуется не знающим часа во дни. Можно ли кому сказать что-либо малосмысленнее этого? Или какое безумие можно сравнить с их безумием? Словом произведено все: и годы, и времена, и ночь, и день, и вся тварь, и Зиждитель именуется не знающим создания! Сама связь речи в представленном месте показывает, что Сын Божий знает „час“ и „день“, хотя ариане и претыкаются о неведение. Сказав: „ни Сын“, описывает ученикам предшествующее дню, говоря: будет то и то, „и тогда… кончина“ (Мф. 24, 14). Но Кто говорит о предшествующем дню, Тот, конечно, знает и день, который явится после предсказанного. А если бы не знал „часа“, не мог бы означить и предшествующего часу, не зная, когда будет час сей. Как если кто иной, желая не знающим обозначить дом или город, опишет то, что перед домом или городом; обозначив же все это, скажет: „Потом вскоре и город или дом“, – то, без сомнения, обозначающий знает, где этот дом или город, а если бы не знал, то не стал бы обозначать то, что перед ними, чтобы по незнанию или слушающих не завести куда далеко, или самому, говоря это, не ошибиться и не обмануться в обозначении, так Господь, говоря о предшествующем „дню“ и „часу“, в точности знал и не может не иметь ведения о том, когда настанет сей „час“ и „день“.

43) Почему же, зная, не сказал тогда ученикам явно? Никто не должен допытываться, о чем сам Он умолчал. „Кто бо разуме ум Господень, или кто советник Ему бысть?“ (Рим. 11, 34) Почему же, зная, сказал, что не знает и Сын? Известно, думаю, всякому верующему, что и это сказал не по иному чему но как человек по причине плоти. Не есть это недостаток Слова, но человеческому естеству свойственно и не знать. И это опять вполне можно уразуметь, если кто с благою совестью исследует время, когда и кому сказал это Спаситель. Итак, сказал Он это не тогда, как приведено Им в бытие небо, не тогда, как Слово устрояло все у Самого Отца, и не прежде того, как сделалось человеком, но когда „Слово плоть бысть“. Поэтому и все, что Слово, после того, как сделалось человеком, говорит по-человечески, справедливо относить к человечеству. Ибо Слову свойственно знать сотворенные вещи и не иметь неведения о начале и конце их, потому что твари – Его дело. И Слово знает, сколько тварей произвело Оно и долго ли существовать им. Зная же начало и конец каждой твари, без сомнения, знает решительный и общий конец всего. Говоря в Евангелии о Себе по человечеству: „Отче, прииде час: прослави Сына Твоего“ (Ин. 17, 1), конечно, как Слово знает и час общего конца, не знает же как человек, потому что человеку свойственно не знать, особливо сего не знать. Но и это незнание усвоено Спасителем по человеколюбию, ибо когда Господь сделался человеком, не стыдится по причине не знающей плоти говорить о Себе: не знаю, желая показать, что, ведая как Бог, не знает по плоти. Не сказал: не знает и Сын Божий, чтобы не оказалось не ведущим Божество, но говорит просто „ни Сын“, чтобы неведение относилось к Сыну человеческому.

44) Посему, говоря об ангелах, не простирается выше и не „сказал ни Дух Святый“, но умолчал, делая тем двоякое указание, что если знает Дух, тем паче как Слово, знает Слово, от которого и Дух приемлет (Ин. 16, 14), и что, умолчав о Духе, делает явным то, что о человеческом Своем служении сказал: „ни Сын“.

В доказательство же того, что сказанное „ни Сын… весть“ относится к человечеству, показывает вместе, что по Божеству ведает Он всё. Ибо о том же Сыне, о Котором сказал, что не знает дня, говорит, что знает Он Отца. „Ни Отца, – сказано, – кто знает, токмо Сын“ (Мф. 11, 27). Всякий же, кроме ариан, согласится, что Знающий Отца тем паче знает все касающееся твари, а в числе всего и конец ее. И если день и час определены уже Отцом, то явно, что определены чрез Сына, и Сын знает определенное чрез Него. Ибо нет ничего, что пришло бы в бытие и определено было не чрез Сына. Следовательно, Сын, будучи Творцом всего, знает, какими, в каком числе и надолго ли по изволению Отца получили бытие твари, в чем и когда будет их изменение. Еще же, если все, что принадлежит Отцу, принадлежит и Сыну, (как это сказал Сам Сын (Ин. 16, 15)), а Отцу принадлежит знать день, то явно, что знает и Сын, и это имея собственно принадлежащим Себе от Отца. И еще, если Сын во Отце и Отец в Сыне, Отец же знает день и час, то явствует, что и сущий во Отце Сын и ведущий, что во Отце, Сам знает день и час. Если также Сын есть истинный Образ Отца, а Отец знает и день, и час, то явно, что и Сын знанием сего уподобляется Отцу.

И неудивительно, если Тот, „Имже вся быша“ и в Ком „всяческая состоятся“ (Кол. 1, 17), знает созданные вещи и когда конец каждой вещи и всех вообще. Но удивительно то, что и такую истину защищать принудило нас сие безрассудство, подлинно приличное только безумию ариан. Ибо, причисляя к созданным Сына Божия присносущное Слово, вскоре обучатся они утверждать, что и Сам Отец меньше твари. Если Знающий Отца не знает дня и часа, то боюсь, чтобы не сказали эти безумцы, что ведение о твари, и даже о малой части твари, важнее ведения об Отце.

45) Но они, произнося такую хулу на Духа, пусть остаются в том ожидании, что, как сказал Господь, никогда не получат отпущения в сем нечестии (Мф. 12, 31). Мы же как христолюбивые и христоносные знаем, что Слово сказало не знаю, не приписывая незнания Себе как Слову, потому что Оно знает, но указывая на человечество, потому что человекам свойственно не знать; и поелику облеклось в неведущую плоть, то, в ней пребывая, в отношении к плоти сказало: „Не знаю“. Так, сказав тогда: не знает и Сын, и представив в пример незнание людей при Ное, тотчас присовокупил Господь: „бдите убо, яко не вестеи вы, в кий час Господь ваш приидет“ (Мф. 24, 42), и еще: „в оньже час не мните, Сын человеческий приидет“ (Мф. 24, 44). Ради вас сделавшись подобным вам, сказал Я: „ни Сын“. А если бы не знал по Божеству, то надлежало бы сказать „бдите“, потому что не знаю и в какой час не ожидаю. Но Господь не сказал сего, сказав же: „яко не весте“ вы и „в оньже… не мните“, показал, что не знать свойственно людям, ради которых и Он, имея подобную с ними плоть и сделавшись человеком, говорит: не знает и Сын, ибо не знает по плоти, хотя и знает как Слово. И пример живших при Ное снова обличает бесстыдство христоборцев, потому что и здесь не сказал о Себе: Я не знал, но говорит: „не уведеша, дондеже прииде вода“ (Мф. 24, 39). Не знали люди, а Кто навел потоп (это был Сам Спаситель), Тот знал день и час, в который отверз хляби небесные, и разверз бездны, и сказал Ною: вниди ты, и сынове твои, „в ковчег“ (Быт. 6, 18, Быт. 7, 1). Если бы не знал, то не предсказал бы Ною: „еще… дней седмь, Аз наведу потоп на землю“ (Быт. 7, 4). Если же обозначает день изображением бывшего при Ное, день же потопа знал, то знает, конечно, и день Своего пришествия.

46) И сказав притчу о девах, еще яснее показал, кто суть не знающие дня и часа, когда говорит: „бдите убо, яко не весте дне ни часа“ (Мф. 25, 13). Незадолго перед этим говорил: „никтоже весть… ни Сын“, а теперь не сказал: и Я не знаю, но говорит: вы „не весте“. Следовательно, когда и ученики спрашивали о кончине, хорошо сказал Он: „ни Сын“, по причине тела относительно к плоти, желая показать, что не знает как человек, потому что людям свойственно не знать. Если Он есть Слово, и сам имеющий прийти, сам Судия, сам Жених, то знает, когда и в какой час придет и когда скажет: „востани, спяй, и воскресни от мертвых, и осветит тя Христос“ (Еф. 5, 14). Как сделавшись человеком, Он с человеками алчет, и жаждет, и страждет, так с человеками и не знает как человек, по Божеству же как по Отцу сущее Слово и Премудрость знает, и ничего нет сокрытого от ведения Его.

Так и о Лазаре опять по человечеству вопрошает Тот, Кто пришел его воскресить, и знает, откуда воззовет душу Лазаря; но знать, где была душа, важнее, нежели знать, где лежало тело. Спрашивал же по человечеству, чтобы воскресить по Божеству. Так спрашивает и учеников, пришедши „во страны Кесарии“, хотя знал и прежде ответа Петрова. Ибо если Отец открыл Петру то, о чем вопрошал Господь, явно, что откровение было чрез Сына, ибо сказано: „никтоже весть Сына, токмо Отец: ни Отца… токмо Сын, и емуже аще волит Сын открыта“ (Мф. 11, 27). Если же ведение об Отце и Сыне открывается чрез Сына, то несомненно, что вопрошающий Господь, Сам прежде открыв Петру от Отца, впоследствии спрашивал по человечеству, желая тем показать, что, вопрошая по плоти, знает по Божеству то, что скажет Петр. Итак, ведает Сын, потому что знает все, знает Своего Отца, а сего знания ничто не может быть выше и совершеннее.

47) Хотя и этого достаточно к обличению еретиков, но чтобы еще более чрез это показать в них врагов истины и христоборцев, желательно мне спросить в свою очередь. Апостол во втором послании к Коринфянам говорит: „вем человека о Христе, прежде лет четыренадесяти: аще в теле, не вем, аще ли кроме тела, не вем, Бог весть“ (2 Кор. 12, 2). Поэтому что же скажете? Знал ли апостол, что с ним было в видении, хотя говорит „не вем“, или „не знал“? Если не знал, то смотрите, чтобы вам, навыкнув падать, не впасть и в беззаконие фригов, которые говорят, будто бы Пророки и другие служители Слова не знают ни что делают, ни о чем возвещают. Если же, говоря „не вем“, апостол знал, потому что имел в себе Христа, открывающего ему все, то подлинно не развращенно ли и не самоосужденно ли сердце христоборцев? Об апостоле, когда говорит „не вем“, утверждают, что знает, о Господе же, когда говорит „не вем“, утверждают, что не знает. Если Павел потому, что был в нем Христос, знает и то, о чем говорит „не вем“, то не тем ли паче ведает Сам Христос, хотя и говорит „не вем“. Апостол, поелику открывает ему Господь, знает то, что было с ним, потому и говорит „вем человека о Христе“; зная же человека, знает и то, как был восхищен этот человек. Так, Елиссей видел и знал, как взят был Илия. Но и зная, когда сыны пророческие стали думать, что Илия повергнут Духом „на едину от гор“, сначала уверял их в том, что видел и знал, когда же стали принуждать его, умолк и согласился, чтобы шли искать (4 Цар. 2, 12, 15–18). Неужели, поелику умолк, то и не знал? Знал, конечно, но согласился как не знавший, чтобы они, убедившись, не сомневались более о взятии Илии. Тем паче Павел, будучи сам восхищен, знал, как он был восхищен, потому что и Илия знал и, если бы спросил кто, сказал бы, как был взят. Однако же Павел говорит „не вем“, думаю, двух ради причин: во-первых, как сам сказал, „да не како за премногая откровения почтит кто его иным паче, еже видит“ (2 Кор. 12, 6, 7), а во-вторых, поелику Спаситель сказал „не вем“, и Павлу сказать прилично было „не вем“, чтобы не казаться рабу выше Господина своего и ученику выше Учителя (Мф. 10, 24).

48) Следовательно, Давший ведение Павлу гораздо паче знал Сам. Ибо говоря о том, что предшествует дню, как сказано выше, знал Он, когда день и когда час. Однако же, зная, говорит: не знает и Сын. Для чего же тогда наименовал Себя незнающим, что знал как Владыка? Сколько исследователям нужно прибегать к догадкам, думаю, что для нашей пользы сделал это Господь. Предположению моему Сам Он дает значение истины. В том и другом Спаситель соблюл полезное для нас, потому что и сделал известным, что встретится прежде конца, чтобы, как сам Он сказал, не изумлялись мы этим событиям и не ужасались их (Мф. 24, 6), но по ним ожидали последующего за тем конца, о дне же и часе не благоволил сказать по Божеству „знаю“, но по причине не ведущей плоти, по замеченному выше, сказал „не вем“, чтобы еще не предложили Ему вопросов, и тогда уже Ему или не опечалить учеников, не сказав, или сказав, не сделать того, что не было бы полезно им и всем нам. Ибо что ни делает Он, все это, без сомнения, для нас, так как ради нас „Слово плоть бысть“. Поэтому ради нас сказал: не знает и Сын. И не солгал, сказав это, потому-то как человек по человечеству сказал: не знаю, и не допустил учеников вынуждать у Него ответ, потому что сказанным „не знаю“ остановил их вопрос.

В Деяниях апостольских написано, что, когда „взыде на ангелы“ (Псал. 17, 11), восходя как человек и вознося на небо плоть, которую понес на Себе, когда и ученики, видя это, снова вопрошали, скоро ли будет конец и скоро ли приидет, тогда сказал им яснее: „несть ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во Своей власти“ (Деян. 1, 7). Не сказал тогда „ни Сын“, как говорил прежде сего по человечеству, но „несть ваше разумети“, потому что плоть Его была уже воскресшая, отложившая мертвенность и обоженная, и Ему восходящему на небеса прилично уже было отвечать не по плоти, но научить, наконец, по Божеству: „несть ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во Своей власти: но приимите силу“. Какая же Отчая Сила, кроме Сына? Ибо Христос „сила Божия и Божия Премудрость“ (1 Кор. 1, 24).

49) Итак, Он, будучи Словом, знал. Ибо, говоря это, давал разуметь: Я знаю, но „несть ваше разумети“ для вас, и сидя на горе, говорил: Я по плоти „не знает… и Сын“, имея в виду вашу и общую всех пользу. Ибо вам полезно слышать это и об ангелах и о Сыне, по причине обманщиков, какие будут после сего, чтобы вы, когда демоны преобразятся в ангелов и вознамерятся говорить о кончине, не верили им, потому что они не знают, и когда антихрист, приняв притворный вид, скажет: „я христос“ и для обольщения слушающих покусится также говорить о дне и о кончине, и ему не поверили, помня Мое слово „ни Сын“.

Сверх того, не знать, когда конец или когда день кончины, полезно людям, чтобы, зная, не сделаться им не брегущими о текущем времени в ожидании дней близких к концу и не иметь предлога, что тогда только позаботятся о себе. Поэтому умолчал и о смертной кончине каждого, чтобы под предлогом знания люди надмившись не начали большую часть времени не радеть о себе. Так Слово сокрыло от нас то и другое, и конец всего, и предел каждого (потому что с общею кончиною соединен конец и каждого, и кончиною каждого приближается общий конец), чтобы, поелику конец неизвестен и непрестанно ожидается, с каждым днем как призываемые преспевали мы, „в предняя… простираясь, задняяже забывая“ (Флп. 3, 13). Ибо кто, зная день кончины, не оставит без внимания текущего времени? Не зная же этого дня, не будет ли готовиться каждый день? Посему-то и присовокупил Спаситель к сказанному, говоря: „бдите убо, яко не весте вы, в кий час Господь ваш приидет“ (Мф. 24, 42), и: „воньже час не мните, Сын человеческий приидет“ (Лк. 12, 40). Следовательно, сказал это по причине пользы такого неведения; ибо говорит это с тою целью, чтобы всегда были мы готовы. Вы, говорит, не знаете, а Я, Господь, знаю, когда прииду, хотя ариане и не ожидают Меня, Отчее Слово.

50) Итак, Господь, лучше нас зная полезное для нас, предостерегал этим учеников, и они, уразумев это, исправили тех фессалоникийцев, которые готовы были погрешить в этом (2 Сол. 2, 2). Но поелику христоборцы и этим не приводятся в стыд, то, хотя знаю, что сердце их ожесточеннее фараонова, хочу однако же спросить их еще и о сем. Бог спрашивает в раю, говоря: „Адаме, где еси?“ (Быт. 3, 9), вопрошает и Каина: „где есть Авель, брат твой?“ (Быт. 4, 9), поэтому что скажете о сем? Если полагаете, что Бог не знает и потому спрашивает, то вы присоединяетесь уже к манихеям, потому что им принадлежит такая дерзкая мысль. Если же, опасаясь явного наименования манихеями, принудите себя сказать, что спрашивает, зная, то какую несообразность или странность можете примечать в том, что Сын, чрез Которого тогда вопрошал Бог, сей говорю, Сын и ныне, облеченный плотью, как человек вопрошает учеников. Разве пожелаете, став манихеями, порицать и данный тогда Адаму вопрос, только бы иметь вам случай похвалиться своим злоумием.

Во всем обличаемые, еще ропщете вы по причине сказанного у Луки, хотя и хорошо это сказано, вы же понимаете худо. Что же это именно необходимо предложить здесь, чтобы и в этом виден был развращенный ум еретиков.

51) Итак, Лука говорит: „и Иисус преспеваше премудростию и возрастом и благодатию у Бога и человек“ (Лк. 2, 52). Таково изречение. Но поелику ариане и в сем находят преткновение, то необходимо опять спросить их, как фарисеев и саддукеев, о ком говорит Лука? Спрашиваем же так: Иисус Христос есть ли человек, как и все прочие человеки, или Бог, носящий на Себе плоть? Если и Он обыкновенный человек, подобный другим людям, то пусть и преуспевает так же, как человек. Это, конечно, мудрование Самосатского, которого и вы в сущности держитесь, по имени же только отрицаетесь ради людской молвы. А если Он – Бог, носящий на Себе плоть (как и действительно), и „Слово плоть бысть“, и, будучи Богом, снизошло на землю, то какое преспеяние имел Тот, Кто равен Богу? Или с чего начав, возрастал Сын, всегда сущий во Отце? Если преспевает всегда Сущий во Отце, что будет выше Отца, в чем бы преспевать Сыну? Потом хорошо будет сказать здесь то же, что сказано о приятии и прославлении. Если преспевал, сделавшись человеком, то явно, что, пока не сделался человеком, был несовершенен, и более плоть стала причиною Его совершенства, нежели Он причиною совершенства плоти. И еще, если, будучи Словом, преспевает, то чем же может сделаться высшим Слова, Премудрости, Сына, Божией силы? А Слово есть все это, и кто может сделаться сколько-нибудь причастником сего, как луча, тот делается совершеннейшим человеком и равноангельным. Ибо и ангелы, и архангелы, и господства, и все силы, и престолы по общению с Словом „выну видят“ (Мф. 18, 10) лицо Отца Его. Как же Дарующий совершенство другим Сам преспевает после них? Ангелы служили и при человеческом Его рождении, и сказанное Лукою говорится после служения ангелов. Как же вообще может даже прийти это на мысль человеку? Или как Премудрость преспевала премудростию? Как Подающий благодать другим (о чем Павел, зная, что Им преподается благодать, говорит во всяком послании: „благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами“) Сам преспевал благодатью? Или пусть скажут, что апостол солгал, или пусть осмелятся утверждать, что Сын не есть Премудрость. А если Он Премудрость, как Соломон сказал и Павел написал: „Христос, Божия сила и Божия Премудрость“, то какое преспеяние допускала Премудрость?

52) Люди, будучи тварями, могут простираться вперед и преспевать в добродетели. Так, Энох „преложен бысть“ (Евр. 11, 5), и Моисей, возрастая, усовершался, и Исаак, преспевая, стал велик, и апостол сказал о себе, что с каждым днем „простирается в предняя“ (Флп. 3, 13). Ибо каждому было в чем преспевать, взирая на предлежащую ему степень. Но Сын Божий как единый, к чему мог простираться? Все преспевает, взирая на Него, Сам же Он един во Едином Отце и от Него уже не простирается, но в Нем всегда пребывает. Посему преспевать свойственно людям, Сын же Божий, поелику Ему не в чем преспевать, будучи совершенным во Отце, смирил Себя нас ради, чтобы Его смирением мы могли паче возрастать, возрастание же наше не в ином чем состоит, как в удалении от чувственного и в приближении к Самому Слову, потому что и Его смирение не иное что есть, как восприятие нашей плоти. Поэтому преспевало не Слово, поколику Оно – Слово, совершенное от совершенного Отца, ни в чем не имеющее нужды, но и других возводящее к преспеянию, но и здесь именуется преспевающим по человечеству, потому что и преспеяние свойственно также людям.

И Евангелист, говоря со строгою осмотрительностью, к преспеянию присоединил и „возраст“. Слово и Бог не измеряется возрастом, возрасты же принадлежат телам, следовательно, и преспеяние принадлежит телу. С преспеянием тела преспевало в нем для видящих и явление Божества. А в какой мере открывалось Божество, в такой более и более для всех людей возрастала благодать, как в человеке. Будучи младенцем, был Он носим, став отроком, остался в храме и вопрошал священников о Законе, а по мере того, как постепенно возрастало тело и являло Себя в нем Слово, исповедуют уже сперва Петр, а потом и все, что „воистину Божий“ Он „Сын“, хотя иудеи, и древние, и сии новые, добровольно смежают очи и не хотят видеть, что преспевать премудростию не то значит, будто бы преспевает сама Премудрость, скорее же то, что преспевает премудростию человечество. „И Иисус преспеваше премудростию… и благодатию“. Если же надобно выразиться вместе истинно и удобопонятно, то Иисус преспевал Сам в Себе, потому что „Премудрость созда Себе дом“ (Притч. 9, 1) и сделала, что дом преспевал Ею.

53) О каком же говорится преспеянии? Не о том ли обожении и не о той ли благодати, какие, по замеченному выше, после уничтожения в людях греха и бывшего в них тления по подобию и сродству с плотью Слова преподаются им Премудростию? Так, когда с летами возрастало тело, соответствовало сему в нем и явление Божества, и всем делалось явно, что Божий это храм и что Бог был в теле.

Если же будут упорствовать, что Слово, сделавшееся плотью, наречено Иисусом, и к Нему станут относить сказанное „преспеваше“, то пусть слышат, что и это не умаляет Отчего света (потому что Сын есть Отчий свет), показывает же опять, что Слово сделалось человеком и носило на Себе истинную плоть. И как говорили мы, что Слово плотью страдало, плотью алкало и плотью утруждалось, так справедливо можно сказать, что Оно плотью преспевало, потому что не вне было Слово, когда совершалось это, какое бы то ни было сказанное нами преспеяние. В Слове была преспевающая плоть и называется плотью Слова. И это опять для того, чтобы человеческое преспеяние по причине соприсущего Слова пребывало непогрешительным. Итак, это не преспеяние Слова, Премудрость не была плотью, но плоть сделалась телом Премудрости. Посему, как уже сказали мы, не Премудрость, поколику Она Премудрость, сама в Себе преспевала, но человечество преспевало премудростью, постепенно возвышаясь над естеством человеческим, обожаясь, соделываясь и являясь для вас органом Премудрости для действенности Божества и Его воссияния. Потому не сказал Евангелист: преспевало Слово, но „Иисус преспеваше“, а сим именем наречен Господь, сделавшись человеком. И таким образом, преспеяние, как сказали мы и выше, принадлежит естеству человеческому.

54) Посему как с преспеянием плоти Господь Сам именуется преспевающим, потому что тело принадлежало Ему собственно, так и сказуемое относительно ко времени смерти, что Господь возмущался, плакал, надобно принимать в том же смысле. Ибо еретики, кидаясь туда и сюда, и на этом как бы вновь созидая свою ересь, говорят: вот плакал и говорил: „ныне душа Моя возмутися“ (Ин. 12, 27), и молился, „да мимоидет… чаша“ (Мф. 26, 39), почему же, если говорил это, Он – Бог и Отчее Слово? Так, написано, богоборцы, что плакал, и говорил „возмутися“, и на кресте сказал: „Элои, Элои, лима савахоани? еже есть… Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил“ (Мк. 15, 34. Мф. 27, 46), молился и о том, „да мимоидет… чаша“, и это написано. Но я желал бы также, чтобы и вы дали ответ. Ибо каждое из ваших возражений необходимо отражать тем же. Если Глаголющий есть простой человек, то пусть плачет и боится смерти как человек. Если же Он – Слово во плоти (для нас не обременительно повторять всегда одно и то же), то чего было бояться Ему – Богу? Или почему, убоялся смерти, будучи Сам жизнь и других спасая от смерти? Или почему говоря: „не убойтеся от убивающих тело“ (Лк. 12, 4), Сам убоялся? Почему Тот, Кто говорит Аврааму: „не бойся, яко с Тобою есмь“ (Быт. 26, 24, Ис. 43, 5), и Моисея поощряет к мужеству пред фараоном, и Навину говорит: „крепися и мужайся“ (Нав. 1, 6), Сам пришел в боязнь от Ирода и Пилата? Притом, другим став помощником, чтобы не имели страха (ибо сказано: „Господь мне помощник, и не убоюся: что сотворит мне человек?“ (Псал. 117, 6), Сам устрашился игемонов, людей смертных, и, добровольно пришедши на смерть, убоялся смерти? Совместно ли с чем и не злочестиво ли говорить, что убоялся смерти или ада Тот, Кого „видевше… вратницы… адовы убояшася“ (Иов. 38, 17)? Если же, по словам вашим, убоялось Слово, то почему же задолго пред сим, говоря о злоумышлении иудеев, Оно не спаслось бегством, но, когда искали, сказало: „Аз есмь“ (Ин. 18, 5)? Господь мог и не умереть, как говорил: „область имам положити душу Мою, и область имам паки прияти ю“, и: „никтоже возмет ю от Мене“ (Ин. 10, 18).

55) Напротив того, бояться свойственно было не естеству Слова как Слова, христоборцы и неблагодарные иудеи, но Слово было во плоти, подверженной страху. И не говорилось сего о Слове до приятия Им плоти, когда же „Слово плоть бысть“ и сделалось человеком, тогда написано это относительно к человечеству. Несомненно же, что о Ком написано это, Тот воскресил Лазаря из мертвых, воду сделал вином, даровал зрение родившемуся слепым и говорил: „Аз и Отец едино есма“ (Ин. 10, 30).

Итак, если еретики человеческие свойства выставляют в предлог к тому, чтобы о Сыне Божием думать низко, лучше же сказать, почитают Его человеком совершенно земным и не небесным, то почему из дел Божеских не признают Слова, сущего во Отце, и не отрекутся, наконец, от своего злочестия? Ибо можно им видеть, почему Творящий дела есть Тот же самый, Кто являет и удобостраждущее тело, попуская ему плакать, и алкать, и обнаруживать в себе свойственное телу. Через подобное сему делал Он известным, что Он – бесстрастный Бог и приял на Себя удобостраждущую плоть, а делами доказывал о Себе, что Он есть Божие Слово, впоследствии сделавшееся человеком, и говорил: „аще и Мне не веруете, – видя Меня облеченным в человеческое тело, – делом Моим веруйте: да разумеете… яко Аз во Отце, и Отец во Мне“ (Ин. 10, 38).

Но весьма великими кажутся мне бесстыдство и хула христоборцев. Слыша: „Аз и Отец едино есма“, усиливаются перетолковать смысл и расторгнуть единство Отца и Сына, а слыша, что плакал, проливал пот, страдал, не обращают внимания на тело, но причисляют за сие к твари Того, Кем тварь получила бытие. Чем же, наконец, еретики эти отличаются от иудеев? Как те хульно приписывали дела Божии вельзевулу, так и они, причисляя к тварям совершившего эти дела Господа, понесут на себе и одинаковое с иудеями непощадное осуждение.

56) Но им, слыша „Аз и Отец едино есма“, надлежало видеть единое Божество и свойственное Отчей сущности, а слыша: „плакал“ и подобное тому, именовать сие свойственным телу, тем паче, что в том и другом имеют основательный повод признавать одно написанным о Нем как о Боге, а другое сказанным по причине человеческого Его тела. В Бесплотном не было бы свойственного телу, если бы не приял на Себя тленного и смертного тела. Ибо смертною была святая Мария, от которой было тело. А потому, когда был Он в теле страждущем, способном плакать и утомляться, тогда необходимо стало, чтобы Ему вместе с телом приписывалось и то, что собственно принадлежит плоти. Итак, если Он плакал и возмущался, то и плакало и возмущалось не Слово как Слово, но это свойственно было плоти; если и молился, „да мимоидет чаша“, то не Божество страшилось, но и эта немощь свойственна была человечеству. И слова „вскую Мя еси оставил?“, по сказанному выше, Ему же опять, хотя нимало не страждущему (потому что Слово было бесстрастно), приписали однако же Евангелисты. Ибо Господь соделался человеком; и это совершается и говорится Им как человеком, чтобы Ему Самому, облегчив и эти страдания плоти, соделать плоть свободною от них. Посему не может быть и оставлен Отцом Господь, всегда сущий во Отце, как и прежде, нежели изрек это, так и по произнесении этих слов. Но непозволительно опять сказать, будто бы убоялся Господь, Которого убоявшись, „вратницы… адовы“ дали свободу содержимым в аду, „и гробы отверзошася: и многа телеса… святых восташа… и явишася своим“ (Мф. 27, 52, 53). Итак, да умолкнет всякий еретик и да устрашится говорить, будто бы имел боязнь Господь, от Кого бежит смерть, как змий, пред Кем трепещут демоны, Кого страшится море, для Кого разверзаются небеса и все силы колеблются. Ибо вот, когда говорит Он: „вскую Мя еси оставил“, Отец показывает, что как всегда, так и в это время был Он в Нем. Потому что земля, зная вещающего Владыку, немедленно потряслась, завеса раздралась, солнце сокрылось, камни расселись, гробы, как сказано выше, отверзлись, и бывшие в них мертвецы восстали, и, что всего удивительнее, предстоящие, которые прежде отреклись от Него, когда увидели это, исповедуют, что „воистину Божий Сын есть Сей“ (Мф. 27, 54).

57) В рассуждении же сказанного Им: „аще возможно есть, да мимоидет чаша“ (Мф. 26, 39), обратите внимание на то, почему Сказавший это в ином случае сделал упрек Петру: „не мыслиши яже Божия, но человеческая“ (Мф. 16, 23). Об отменении чего просил, Сам того хотел, на то и пришел. Но как Ему было свойственно хотеть сего, потому что на сие и пришел, так плоти свойственно было и страшиться; почему как человек сказал Он эти слова. И опять, то и другое сказано было Им в доказательство, что Он – Бог, Сам хотел сего, но, сделавшись человеком, стал иметь страшливую плоть, и по причине ее Свою волю срастворил человеческою немощью, чтобы, и сие также уничтожив, снова сделать человека не боящимся смерти. Вот подлинно необычайное дело! Кого христоборцы почитают говорящим по боязни, Тот мнимою боязнью сделал людей отважными и небоязненными. И блаженные апостолы после Него вследствие этих слов столь начинают презирать смерть, что не обращают внимания на судей своих, но говорят: „повиноватися подобает Богови паче, нежели человеком“ (Деян. 5, 29). Другие же святые мученики до того простирали небоязненность, что скорее можно было почитать их преходящими в жизнь, нежели претерпевающими смерть. Итак, не явная ли несообразность – удивляться мужеству служителей Слова и приписывать боязнь Самому Слову, силою Которого и они презирали смерть? Самою твердою решимостью и мужеством святых мучеников доказывается, что не Божество имело боязнь, но нашу боязнь отъял Спаситель. Ибо как смерть привел в бездействие смертью и все человеческое – Своим человечеством, так и мнимою боязнью отъял нашу боязнь и сделал, что люди не боятся уже смерти. Поэтому и говорил и вместе делал сие. Человечеству свойственно было говорить: „да мимоидет… чаша“, и: „вскую Мя еси оставил“; а по Божеству сделал Он, что меркнет солнце и восстают мертвые. И опять, говоря по-человечески: „ныне душа Моя возмутися“, говорил божески: „область имам положити душу Мою, и область имам паки прияти ю“. Возмущаться свойственно было плоти, а иметь власть положить и приять душу, когда хочет, не человекам уже свойственно, но возможно только силе Слова. Человек умирает не по собственной своей власти, но по необходимости природы и против воли; Господь же, Сам будучи бессмертен, но имея смертную плоть, был властен как Бог разлучиться с телом и снова восприять оное, когда Ему было угодно. Об этом и Давид воспевает: „не оставиши душу Мою во аде, ниже даси преподобному Твоему видети истления“ (Псал. 15, 10). Плоти тленной прилично было не оставаться более смертною сообразно с естеством своим, но пребывать нетленною по причине облекшегося в нее Слова. Как Оно, быв в нашем теле, подражало свойственному нам, так мы, прияв Его, от Него приобщаемся бессмертия.