Текст книги "Святой Шарбель. Новый взгляд"

Молчаливый пастушок, слышащий Бога отрок

Юссеф Антуан Макхлоуф родился в 1828 году в селении Бекаа-Кафра в Северном Ливане. Истинно христианское воспитание привило ему страсть к чтению молитв. Впервые Юссеф Антуан познакомился с монашеской жизнью благодаря двум своим дядям-отшельникам, за которыми он пришел в скит монастыря Святого Антония.

Каким было детство будущего «самого великого святого XX века», как высказался о святом Шарбеле папа Иоанн Павел II? Деревушка Бекаа-Кафра высоко в горах на севере Ливана, на высоте 1600 м над уровнем моря, в 140 км от Бейрута – столицы Ливана. Что мы знаем о Ливане? Ливан – страна семнадцати религий. Вот где повод для раздумий святых отцов, утверждающих, что различия между христианами, исповедующими веру в единого Бога, но относящимися к разным конфессиям, столь велики, что не пристало россиянам, отчаявшимся победить горе и болезни, возносить молитвы святому Шарбелю.

Что мы знаем о Ливане? Молодежь наслышана преимущественно об экзотических курортах, поездки на которые предлагают сегодня многие туристические агентства, люди старшего поколения помнят, что более 15 лет в Ливане шла кровопролитная гражданская война, репортажи с полей сражений долгие годы не сходили с полос советских газет. В XX веке Ливан, небольшое государство на Ближнем Востоке, долгое время был в фокусе мирового внимания как регион затяжного и кровавого конфликта на межрелигиозной почве. Сейчас, правда, практически ничто уже не напоминает об этой войне.

На территории этого маленького государства (200 км с севера на юг и около 50 км – с запада на восток) с населением более 4 миллионов человек проживают последователи приблизительно 17 различных религий и вероисповеданий. При этом в этническом отношении Ливан раздроблен не до такой степени. Арабы составляют 93 %, армяне 6 %, прочие, преимущественно греки и проживающие в стране иностранцы, – 1 %. Исторически сложилось так, что лесистые горы Ливана традиционно служили убежищем религиозным диссидентам. Во времена Византийской империи здесь от преследований властей скрывались монофизиты и монофелиты, исповедовавшие веру в одну природу или волю во Христе.

В период мусульманского владычества ситуация повторилась. В Ливане нашли убежище близкие к правоверным суннитам шииты-имамиты, а также возникшие в недрах шиитского ислама, но впоследствии довольно далеко ушедшие от исламского учения секты исмаилитов, друзов, алавитов. С момента провозглашения независимости в ноябре 1943 года вплоть до 90-х годов XX века Ливан балансировал на грани войны между общинами. Согласно Конституции страны, пост президента занимает христианин-маронит, премьер-министр – мусульманин-суннит, а спикер парламента – мусульманин-шиит.

До гражданской войны христиан и мусульман было приблизительно поровну, но они в свою очередь подразделялись еще на множество общин, что затрудняло для представителей каждой из двух религий возможность занять господствующее положение в стране. Самая большая христианская конфессия – марониты. Их Церковь, близкая к сирийской традиции, с 1736 года окончательно признала верховенство Римского Папы. Марониты до недавнего времени играли определяющую роль в экономике (пользуясь льготами, которыми наделяло их государство) и политике страны. Далее по численности следовали православные, принадлежащие к автокефальной Антиохийской Православной Церкви. Затем – отколовшиеся от нее и перешедшие в унию с Римом так называемые мелькиты – представители Католической Церкви восточного обряда, а также Церкви несториан и яковитов. Среди армян есть последователи Григорианской Церкви, а также армяно-католики. Кроме того, в Ливане существуют значительные по численности общины протестантских церквей и деноминаций. Среди мусульманского населения существует приблизительное равенство между суннитами, проживающими на севере страны и в Бейруте, и шиитами, жителями юга страны и долины реки Бекаа на востоке страны.

Особняком стоит община друзов, насчитывающая приблизительно 150–200 тысяч человек. Эта секта возникла в X–XI веках как ответвление от гностического течения в исламе – исмаилизма. Сами друзы предпочитают именовать себя «мувахиддунами», то есть единобожниками, монотеистами. Они верят в Единого Бога и отмечают такие мусульманские праздники, как Ид-аль-Адха (Курбан-байрам) и «ашура». Но это, пожалуй, и все, что связывает друзов с традиционным исламом, частью которого они уже давно себя не считают. Коран для них – лишь одно из многих священных писаний, его они используют наряду с текстами из других монотеистических религий. Собственно же священные тексты друзов заключены в «Китаб-аль-хикма» (Книга мудрости), доступной только посвященным. Друзы никого не принимают в общину со стороны, не соблюдают мусульманские религиозные и бытовые предписания, проводят богослужения по четвергам, причем большинству членов общины, которые считаются непросвещенными, эти посещения не обязательны. Для друзов характерно почитание пророков, в число которых входят не только известные персонажи из Ветхого и Нового Завета, но и античные мудрецы, например Платон. От аврамических религий эту секту отличает вера в переселение душ. Учение секты держится в тайне от посторонних людей. В этом угадывается феномен синкретической религиозности, характерный для тех регионов мира, где пересекаются различные духовные и культурные традиции.

Характерен этот феномен в определенной степени и для Ливана в целом. Ливанцы всех вероисповеданий часто обращаются с молитвами к огромной статуе Пресвятой Девы Марии гор Ливанских или отправляются на поклонение в маронитский монастырь, где похоронен святой Шарбель, место паломничества недужных.

Столица страны Бейрут – типичный космополитический город без специфического национального или конфессионального облика. Но это только Бейрут. Проезжая по христианскому северу и северо-востоку и глядя на достаточно ухоженные пейзажи, придорожные кресты и часовенки, ощущаешь себя где-то на Апеннинах или Пиренеях.

После гражданской войны демографическая ситуация маленькой страны с ее 4-миллионным населением сильно изменилась. Сегодня, по разным оценкам, от 60 до 70 % жителей Ливана составляют мусульмане. А параллельно идет активный процесс эмиграции, который на нынешнем этапе захватывает христиан, в первую очередь – маронитов. Впрочем, большой поток эмиграции всегда был характерен для маленького Ливана с его крайне скудными природными и промышленными возможностями. Но в последние годы, по признанию самих представителей маронитской общины, к причинам эмиграции добавился еще и религиозный, точнее исламский, фактор.

Тем не менее, среди тысяч паломников, движущихся к монастырю святого Шарбеля, – и мусульмане, и представители других нехристианских верований. Поистине, для горя и беды нет различий.

Деревень, подобных Бекаа-Кафра, немало на высокогорных склонах севера Ливана, но именно она, благодаря тому, что на весь мир прославил ее родившийся здесь когда-то мальчик Юссеф, сегодня – благоустроенное поселение с асфальтированными улицами и нарядными усадьбами. Развитая инфраструктура – иначе не может быть, когда ежедневно сюда прибывают сотни автобусов с паломниками. Среди усадеб Бекаа-Кафра выделяется один дом, которого как будто не касалось время, – никаких новомодных архитектурных фрагментов. Правда, к этому дому пристроена церковь – здесь служатся мессы в честь святого Шарбеля. В этом доме в середине позапрошлого столетия мальчик Юссеф появился на свет.

Не только редкие визиты двух братьев матери – отшельников накладывали отпечаток на детское видение мира. Не так далеко от Бекаа-Кафра Долина Святых, одна из самых почитаемых в мире христианских святынь, там в первые века христианства скрывались христианские священники, собирая в своем укрытии учеников – первых отшельников и монахов.

Ливанская земля очень камениста. Ливанские крестьяне сочинили поговорку – если с вечера убрать с поля все камни, утром они обязательно появятся. Казалось бы, эта выжженная солнцем каменистая земля никогда не сможет стать плодородной. Только чудо может заставить ожить эту землю. Но людям, которые здесь родились, выбирать не приходилось. Поколения ливанцев отдавали каменистой пустыне свою силу и молодость, превращая ее в плодородную пашню. Виноградники, фиговые плантации – сегодняшний ливанский пейзаж.

Ливанская земля – ничто без воды. А найти воду в каменистой земле, выстроить и протянуть водопровод – иногда дело всей жизни. В самом монастыре святого Шарбеля, в Аннайе, можно видеть чудо, сотворенное руками монахов-маронитов, – водопровод, который святые отцы тянули по пустыне 19 км. И сегодня вода из этого водопровода, выстроенного подвигом рук и духа и молитвой, считается святой.

Антуан и Бригитта – родители Юссефа – жили со своими пятью детьми в этом каменном двухэтажном доме, который время милостиво сохранило для паломников последующих столетий. Набожностью отличалась вся семья Макхлоуфов. И если отец Юссефа, Антуан, с утра до ночи был озабочен хлопотами по хозяйству, то мать, Бригитта, сколь бы ни был утомителен ее день, не могла вечером, подобно земле без воды, обойтись без молитвы. Не то, чтобы она была фанатичкой, – молитва была духовным светом, озаряющим ее нелегкую жизнь. Дети – четверо сыновей и дочь – должны были свято соблюдать незыблемое правило – во время материнской молитвы нельзя дергать и тормошить мать, что бы ни случилось. Все неурядицы в это время приходилось улаживать им самим.

Сохранилось предание о том, как однажды вечером, покормив и обиходив детей, Бригитта опустилась на колени перед статуей Девы Марии, особенно почитаемой в семье. Опускалось солнце. Дети, которые успели заскучать, сидя в тишине, подумали, что мать молится слишком долго. Может быть, задремала, уткнувшись лбом в подножие статуи, измученная хлопотами тяжелого знойного дня. Некоторое время дети сидели в молчании, а потом единственная дочь Бригитты, ее, по всеобщему признанию, любимица, подошла к матери и тронула ее за руку, полагая, что мать уснула. Ну и гневной же тирадой разразилась в ответ стремительно обернувшаяся Бригитта! С негодованием она, не вставая с колен, громко обрушилась на детей, недоумевая и распаляясь: как, десятки раз она твердила им, что для нее нет более важных и наполненных светом и смыслом мгновений, чем те, когда она на коленях беседует с Господом. Как посмели они, дети, тронуть и отвлечь ее в эту святую минуту, когда она, как многократно было им говорено, никого не видит и не слышит? Обиде и негодованию матери не было предела. Со слезами раскаяния маленькая девочка, а с ней и напуганные вспышкой матери мальчики стали просить прощения у Бригитты. И, как гласит предание, ни до, ни после сдержанной и суровой Бригитте не приходилось так бурно проявлять недовольство своими детьми. Истово верующая женщина не знала тогда, что ей уже воздалось за ее страстную всепоглощающую веру – она стала матерью будущего святого, тихого темноглазого мальчика, который в эти минуты вместе с братьями и сестрой просил у матери прощения за то, что оторвал ее от молитвы.

Соседи Антуана и Бригитты оставили потомкам воспоминания о том, что семью родителей Юссефа отличали не только набожность, доходящая подчас до аскетизма в повседневной жизни, но и трудолюбие. Эти люди много работали и искренне стремились накопить денег, чтобы облегчить в будущем жизнь их детям.

Однако они не предполагали, что об одном из детей, о Юссефе, им не придется заботиться. Хотя и настораживало их многое в этом ребенке. Даже черты лица у него были странные – непохожий на отца и мать, он вообще не казался деревенским мальчиком. Подобно матери, он много и часто молился, особенно на пастбище, где пас коз, и много молчал. Соседи и родители редко слышали, чтобы он щебетал с другими детишками. С братьями и сестрой он тоже старался проводить поменьше времени, казалось, только возможность быть одному, только молчание и одиночество делают его счастливым. Но кто сможет дерзнуть сказать теперь, что в часы своего долгого молчания, столь тягостного обычно для других детей, этот необычный мальчик был один? Кто знает, чьи голоса слышались ему, какие видения его посещали, когда взрослым случалось заметить, что Юссеф надолго замирает посреди пастбища, подняв глаза к небу? С кем говорил он, от кого получил, возможно, тайный знак предопределенности своей будущей святой судьбы?

Белорусская девочка – «дитя Шарбеля»

Детям часто свойственно видеть то, что сокрыто от других. Вот письмо из белорусского города Белоозерска. Автор его – молодая еще женщина Валентина Кулакова, директор одной из местных школ.

«Я родилась в полесской деревне у реки Буг. Выучилась в пединституте, получила профессию, которой можно было только гордиться, по распределению приехала в город Белоозерск. Все складывалось у меня удачно, я с молодости была комсомольской активисткой, с удовольствием занималась общественной работой. В Белоозерске встретила своего будущего мужа, шофера, непьющего, спокойного парня. Забеременела, тут же мне, как человеку активному, к тому же молодому специалисту, дали квартиру в только что отстроившемся высотном доме. Казалось бы, вот оно, простое женское счастье. Есть дом, есть любимый, есть друзья и уважающие меня ученики и их родители. А скоро и малышка – почему-то верилось, сбудется моя мечта и у меня будет именно девочка – звонким детским «уа-уа» огласит наш дом. Задолго до родов сама нашила своему малышу приданого, купила множество игрушек, подготовила детскую, муж своими руками смастерил кроватку. Казалось, счастливому ожиданию конца не будет. Рожала я свою девочку очень трудно, мучилась почти двое суток, вся исстрадалась, но, когда раздался первый крик ребеночка, сердце мое екнуло, показалась, что что-то не так с моей девочкой. Врачи, которые тянули головку моего ребенка, как будто испугались чего-то, даже не сразу сказали мне, что родила я девочку. Зашили меня, отвезли на каталке в палату. Я просила показать мне девочку, дать подержать, но они в одно мгновение куда-то унесли ее. Утром мне тоже ее не принесли, отговорились тем, что девочка слабенькая, побудет пока в специальной палате. Но я понимала, что медсестра врет, отводит глаза. Тем более, что девушке, лежавшей со мной в палате, уже наутро принесли ее малыша.

Я не знала, что и говорить мужу, который с самого утра маячил под моим окном. В обед пришли молодые наши учительницы, мама мужа, а я не знала, как им сказать, что я до сих пор не видела нашей девочки, что я сердцем чувствую – беда. Только на следующее утро пришла ко мне в палату главврач родильного отделения, села на кровать ко мне, и по ее сострадательному голосу я все поняла. «Вы женщина совсем молодая, у вас красивый любящий муж, к тому же вы образованная, умная, понимаете, что…» «Мой ребенок жив?» – перебила я ее. «Да, но…» Мне казалось, стены больничной палаты вокруг меня почернели. Я предполагала, что мой ребенок родился с каким-то отклонением, но то, что я услышала, было для меня полной неожиданностью. Оказывается, у Аннушки – в мыслях я уже называла свою дочку Аннушкой – заячья губа. В первую минуту я даже не поняла, что это значит, до меня как сквозь туман доплывали слова врача о том, что я могу, если настаиваю, посмотреть на девочку, но, если нет… Короче, эта «добрая» женщина, которой, видимо, стало меня жалко, предлагала оформить отказ от ребенка тихо и без огласки, чтобы не попасть под перемывание косточек всеми городскими злыми языками. Я не понимала, о чем она говорит, я хотела только увидеть как можно скорее своего несчастного ребенка. Жила надежда, что врач все преувеличивает, младенцы ведь всегда рождаются сморщенными, некрасивыми, самый красивый ребеночек может страшилищем показаться. Но то, что я увидела… Действительно, у моей Ани была заячья губа. Но не просто завернутая посередине губка, как бывает у некоторых деток, у которых это уродство не такое страшное и поддается операции, а огромная, кончик губки почти сливался с носиком, обнажая крохотные розовые десенки. Хуже всего то, что десна тоже была изуродована, челюсти моей дочки являли собой почти треугольник.

Как с этим жить? Как жить мне и как жить с таким лицом моему ребенку? У врача еще хватило ума сказать, что, если бы не это, девочка была бы красавицей.

Я как во сне дошла до палаты. Сил едва хватило на то, чтобы твердо сказать этой женщине, которая, конечно, хотела как лучше, – об отказе от Аннушки и речи быть не может. Жила надежда, что все образуется, как вертелось в голове – «зарастет», ведь так продвинулась наука, столько операций можно теперь сделать. Вспомнила, как читала историю о литовской девочке, которой сенокосилкой отрезало ножку и как врач из Москвы спас девочку, проведя сложнейшую операцию. Ведь и мне должны пойти навстречу все светила медицины.

Из роддома я выписывалась без радостной суеты и шумихи, которыми всегда сопровождаются такие события. Я не оставляла врачам конфет, подарков, цветов – вряд ли им было бы приятно получить их. Мой муж молча усадил меня в такси, я взяла на руки свою бедную уродливую девочку. Мать мужа в первые же часы пришла на смотрины. Не буду плохо писать о ней, она уже в могиле, но с того «осмотра» я раз и навсегда перестала звать ее «мамой». К сожалению, моя родная мама, рано умершая, поддержать меня не могла.

Только молодые женщины, только счастливые роженицы могут понять, какой ужас – не иметь возможности счастливой выкатить коляску со своим ребенком из подъезда. Когда, будучи вынужденной все же выйти из дому с коляской днем, ты оглядываешь все проулки, боясь встретить знакомых и готовясь сразу же юркнуть за ближайший поворот, увидев знакомые лица. Мы с Аннушкой выезжали гулять в сумерках, когда люди с улицы исчезали, а в домах загорались огни. Саша, муж, делал все, что полагается делать молодому отцу: бегал на молочную кухню, стирал пеленки. Но я видела, что отцовство из радостного события превратилось для него в бессрочную кару неизвестно за что. Я понимала, что теперь Сашу не удержит надолго любовь ко мне. Что ж, к горю моему, я оказалась права. Шесть лет спустя Саша ушел от нас, встретив другую женщину. Больше всего я горевала о том, что он не сделал этого сразу – убитая большим горем, я бы легче это пережила.

Начались наши с Аннушкой мучения. Все скопленные деньги сразу же ушли на поездку в Москву, к врачам. Если бы такое случилось со мной сейчас, когда медицина очень дорогая, а нам, простым смертным, дорога к хорошим врачам заказана, быть бы моему ребенку инвалидом. Но тогда мы на удивление быстро смогли попасть на прием к хирургу, нас посмотрели и назначили срок первой операции. Правда, она могла быть сделана, только когда ребенку исполнится шесть лет.

С работы мне пришлось уйти, а ведь я так любила школу, детей. Устроилась уборщицей в детском садике возле дома. Аннушке дали пенсию по инвалидности, на которую, как объяснили нам, мой ребенок не имел права, но нам выхлопотали ее работники районо, которые ценили меня как очень хорошего работника. Ни о каком детском садике и речи быть не могло – дети очень жестоки к больному сверстнику, и общение с ними превратилось бы для моей дочки в мучение. Я со страхом ждала, когда Аннушке придет время идти в школу.

В шесть лет сделали первую операцию – на десне. Сказали, что она далеко не последняя, через год – повторная. После будет еще одна, и уже потом врачи, лечащие мою дочь, приступят к пластическим операциям на губе. Все взвесив, я не повела ребенка в первый класс, посчитав, что ее организм, измученный поездками по врачам, не сможет осилить школьных нагрузок. Мы занимались дома. Но, когда мы пошли в школу – в 9 лет, сразу в третий класс, моя дочь стала признанной отличницей после первых же нескольких школьных дней. Тихая, рассудительная, она спокойно переносила то, что дети с ней практически не общались. Конечно, им было неприятно видеть перед собой изуродованное лицо. Я все это очень хорошо видела, мои знакомые, встречая нас в городе, неуверенно спрашивали, как у нас дела, а сами старались не смотреть на моего ребенка.

Аня училась в восьмом классе, когда ей сделали последнюю операцию. К этому времени мы уже успели дважды побывать у невропатолога – у ребенка развивалась неопасная форма невралгической болезни. Кроме того, дочь очень переживала из-за своей фигуры – ей было запрещено заниматься спортом, а малоподвижный образ жизни не способствовал стройности ее фигуры. Последняя операция выровняла ей губу, но все равно искривленная улыбка выглядела очень неприятно, и четыре следа от шрамов тоже, как нам сказали в клинике, будут видны всю жизнь. Дочь наотрез отказалась фотографироваться с одноклассниками для выпускного альбома и даже идти на выпускной вечер. Желания поступать в институт, ехать учиться у нее тоже не было, хотя она закончила школу с золотой медалью.

Все годы меня мучила мысль: как, почему моя дочка родилась с таким уродством? Ведь ни у меня, ни у бывшего супруга не было в роду алкоголиков, больных людей, родилась Аня за два года до Чернобыльской катастрофы. И вот два года назад мне посоветовали поехать в деревню Смиловичи к знающей женщине, знахарке, как мне сказали, умеющей говорить правду по фотографии. Я привезла свои фотографии, мужа, Анины. Знахарка долго смотрела на снимки, потом попросила показать, если есть, фотографии, где мой муж изображен с людьми, с которыми он общался в молодости. У меня было несколько групповых фотографий, на которых он с учащимися своего училища. Она долго рассматривала снимки, потом указала мне на совсем неприметную девушку и сказала, что эта девушка сделала какой-то сглаз, сама или к кому-то обратилась. Сказала, что муж ухаживал за этой девушкой, и та, наверное, пришла в ярость, когда он ее оставил, чтобы встречаться со мной. «Она тебе это зло сделала, – безапелляционно сказала знахарка. – Теперь горю уже не помочь». И эта женщина рассказала мне про исцеления изображением святого Шарбеля. До того я никогда не слышала о таком чуде. Она дала мне отксерокопированную черно-белую картинку, довольно истрепанную, видимо, побывавшую уже во многих руках. Сначала она окуривала картинку травами, для того чтобы «освободить» ее от болезней и просьб тех людей, которые ею раньше пользовались. Потом дала переписать с бумажки текст молитвы святому Шарбелю, рассказала, что каждое утро по три раза я должна читать эту молитву, вставляя в нее имя дочери. На фотографии я увидела трудноразличимый портрет монаха с длинной белой бородой и в черном клобуке. Я засомневалась – в такое никогда не верила, да и вся моя предыдущая жизнь была такой, что в церкви не помню, когда и была. Но особенно эта женщина удивилась и рассердилась, когда я сказала ей, что Аня – некрещеная. «Немедленно иди и окрести, без Бога ребенок твой живет», – закричала она на меня. Я по возвращении сразу же завела с Аней об этом разговор. Аня удивилась, не сказать, чтобы мое предложение ее обрадовало. Но я настояла, в воскресенье пошли мы к нашему батюшке. «Батюшка» – такое название меньше всего подходило, он оказался совсем молодым человеком с почти незаметной бородкой. Он долго беседовал с моей дочерью, расспрашивал, чем она интересуется, сетовал на ее равнодушие к себе, убеждал, что очень большой грех – замкнуться в своих неприятностях. Вскоре мы дочку окрестили. Я, как учила та женщина, молилась святому Шарбелю каждое утро и вечер, на ночь клала изображение под Анину подушку. Однажды рассказала своей знакомой об этом, и та спохватилась – конечно же, святой Шарбель, сразу нужно было нам о нем рассказать. Она принесла мне тоненькую книжечку, где было несколько изображений святого Шарбеля, все она уже вырезала для своих членов семьи, а одно еще осталось – для нас. Я принесла его дочери вместе с книгой. Дочка прочла книжку об исцелениях в Ливане и в России и, наверное, от отчаяния ухватилась за спасительную мысль. Я заметила, что, закрывшись в комнате, она даже читает, лежа на диване и прижимая к губам изображение святого Шарбеля. Несколько месяцев я не придавала этому значения, пока вдруг не заметила, что улыбка моей дочери стала очень приятной, ненатянутой, даже симпатичной, и разговаривать она стала свободнее, ей больше не мешает натяжение шрамов. А потом оказалось, что шрамы стали светлеть, белеть, как-то сглаживаться, и вскоре Аннушке стал помогать обычный макияж – тональный крем, пудра. А однажды дочь решилась накрасить губы яркой помадой и долго рассматривала себя в зеркале – и обе мы пришли к выводу, что подчеркивать губы для Аннушки отныне так же позволительно, как любой другой девушке.

И еще я заметила, как не по дням, а по часам просыпается в ней интерес к церкви. Она сама стала регулярно ходить в храм, напоминала мне о важных праздниках, в комнате у нее появился иконостас, она стала покупать в храме книги. Очень часто, я слышала, в разговоре с подругой ссылалась на мнения отцов церкви – даже по Интернету вступила в переписку с каким-то священником.

Аннушка ожила. Стала более активно участвовать в жизни сверстников, интересоваться одеждой, своим внешним видом, а с приходом лета интенсивно взялась за учебники – освежить в памяти школьную программу. Подала документы в Белорусский государственный университет, мне сказала, что на заочное отделение, но по возвращении, сияя, сообщила, что поступила на очное отделение, сразу сдав первый экзамен на «отлично», и даже уже заручилась обещанием выделить ей бесплатное место в общежитии. Начались сборы, радостная суета. Я смотрела, как моя дочка готовится к новой, самостоятельной жизни, которая ее теперь больше не пугает, и только тогда по-настоящему начала молиться – с умилением, как говорят в православной церкви, – ливанскому святому. «Дорогой святой человек, – шептала я ему, – ты не умер, не почиваешь спокойно среди ангелов, а ходишь по свету, выискиваешь тех, кто, даже не веря по-настоящему, призывает тебя на помощь, и моей доченьке ты дал счастья в земной жизни». Я очень просила дочку не оставлять святого без молитв и благодарностей, просила взять с собой изображение святого человека. Дочка послушалась, взяла картинку, которая так ей помогла, с собой, в общежитии прикрепила на стенку – подальше от чужих глаз. Сначала она боялась, что подружки ее засмеют, если она расскажет кому-нибудь о том, как молитвами и прикладываниями портрета целителя избавилась от уродства на лице. Но однажды у ее подруги Тани страшно разболелся зуб, лицо обезобразило флюсом. Особенно плохо стало ночью, поднялась температура. И моя Аннушка решилась снять со стены Шарбеля и приложить к щеке подруги. Вскоре у Тани боль перестала быть такой сильной, она притихла под одеялом и уснула, не отпуская от щеки руки моей дочери с изображением святого. Утром проснулась – ровненькие аккуратненькие щечки и самочувствие хорошее. Аннушка сразу мне позвонила, рассказала о чуде. А потом, приехав домой, привезла новую книгу о Шарбеле, потолще, где было много рассказов о том, как святой Шарбель исцеляет людей в российских городах. Показала нескольким соседкам, больным пенсионеркам, и тут же портреты святого из книжки «разошлись по рукам»… Однажды знакомая, увидев мою приехавшую на каникулы дочь, спросила:

«Это и есть твое дитя Шарбеля?» Подумалось – так ведь и есть оно…»

Можно только поражаться, читая письмо этой женщины и многие другие письма, где счастливые родители, осененные благотворной тенью святого Шарбеля, рассказывают о том, как ливанский Божий угодник не только пришел на помощь и исцелил их тяжелобольных детей, но и «поспособствовал» их обращению к вере, их духовному просветлению. Именно детям часто открывается то, что сокрыто от взрослых, зараженных «вирусом» стремления отыскать во всем рациональное зерно, объяснить все с точки зрения логики и рассудка. Девочка Аня, как видим, сразу поверила в святого Шарбеля, а мама ее, бывшая учительница, лишь хваталась за соломинку, обращаясь к нему, и, только увидев свою дочь исцеленной и счастливой, поверила по-настоящему. Воистину, у детей дорога к Богу короче и прямее, не напрасно на многих изображениях Господа мы видим Христа в окружении маленьких ангелов…