Текст книги "Святой Шарбель. Новый взгляд"

В 1944 году представители арабских стран образовали в Александрии Арабскую лигу. До самых последних дней патриарх Антоний Арида оставался верен убеждению в том, что Ливан уникален посреди окружающего его арабского мира.

Особо следует сказать о Маронитской Церкви и войне в Ливане. Во время Гражданской войны 1975 года число палестинских беженцев достигло 20 % общего населения Ливана. Среди них было и несколько тысяч маронитов. Поражение в Иордании бойцов ООП в 1969 году также вызвало новый поток беженцев в Ливан. Присутствие палестинских боевиков угрожало существованию государства; их склады оружия были даже в самом центре Бейрута, а направлялось оно не только в сторону Израиля, но и на солдат ливанского правительства.

Соседние страны оказывали на Ливан давление, так как их раздражало наличие христианской страны в регионе. Возникали отряды самообороны. В 1975 году начались вооруженные конфликты. Особенно осложнились события к 1976 году, когда ливанские левые и палестинцы, опираясь на помощь из-за границы, достигли перевеса и настаивали на пересмотре Конституции Ливана, а Сирия поддерживала левые движения. В последующие годы Ливан прошел через череду боев и договоров о прекращении огня. В июне 1982 года Израиль вторгся в южные районы Ливана с целью уничтожения палестинских баз.

Лидеры ООП и их силы ушли из приграничных районов. С начала войны тысячи христиан, в большинстве молодежь, покидали Ближний Восток, направляясь в США, Бразилию, Австралию и, конечно, во Францию. В этих странах уже существовали маронитские приходы, а иногда и епархии. Трудолюбивые и стойкие марониты быстро осваивались на новых местах, обустраивая собственный быт и организуя помощь своей родине; собирались пожертвования на восстановление разрушенных храмов, на подготовку в зарубежных учебных заведениях будущих клириков для Ливана. Процесс эмиграции не прекращается и до настоящего времени и самым серьезным образом отразился на демографической ситуации в Ливане. Сейчас марониты уже не составляют большинство в Ливане, и если эмиграция не прекратится, то возникнет угроза полной исламизации страны.

Сегодня говорить о числе маронитов на Ближнем Востоке достаточно трудно; последние статистические исследования в этой области проводились более 70 лет назад. Невозможно также определить число эмигрантов: за период с 1990 года Ливан покинуло от 200 до 300 тысяч христиан. Накануне 1989–1990 годов в Ливане было около 1 205 700 маронитов при общей численности населения около 3 миллионов человек. Западные исследователи склонны считать, что число маронитов в Ливане в настоящее время не превышает 700–750 тысяч. Среди христианских конфессий Ливана марониты занимают первое место: около 37,14 % (православные – 22 %, армяне – 14,85 %, сиро-яковиты – 1,11 %, сиро-католики – 1,48 %, армяно-католики – 1,48 %, мелхиты – 19,31 %). Всего на территории Ливана в 10 епархиях 612 приходов, где служат около 780 священников. Вне Ливана на Ближнем Востоке находятся еще 7 епархий Маронитской Церкви. В Сирии проживает около 28 тысяч маронитов (это число увеличилось за последние годы в связи с эмиграцией); здесь приходы в основном расположены вдоль побережья Средиземного моря, но существуют и городские колонии в епархиальных центрах. До 1996 года Дамасская епархия считалась патриаршим викариатством. В Канаде марониты появились в конце XIX века; основной поток эмиграции начался в 1960 году (из Египта, от режима Насера). В 1990-х годах число маронитов в стране превысило 100 тысяч человек. В 1982 году образована епархия (8 приходов, 13 священников). В Бразилии более 1,5 миллиона маронитов. Здесь в 1962 году была образована первая маронитская епархия вне Ближнего Востока. Сейчас архиепископ Бразильский управляет пятью приходами, где служат пять священников: многие марониты ушли в католические приходы. В Мексике маронитский приход существует с 1845 года. Сейчас три прихода составляют епархию, где маронитов более 150 тысяч. В Аргентинской епархии более 700 тысяч маронитов.

Эмиграция в Австралию и Новую Зеландию началась еще в 1845 году. Первый приход был образован в 1899 году. Сейчас в Австралии 120 тысяч маронитов, а в Новой Зеландии – 27 тысяч. В 1972 году 9 приходов были объединены в Австралийскую епархию.

В Европе более 65 тысяч маронитов, из которых около 50 тысяч – во Франции. Все они входят в юрисдикцию местных римско-католических структур, однако образуют в местах компактного проживания приходы, где на богослужении используется арабский язык и сохраняются некоторые внешние формы традиционного обряда. После II Ватиканского Собора Рим позволил Маронитской Церкви иметь специально выделенного епископа.

Официальное название Маронитской Церкви, как оно приводится в католическом «Кодексе канонических правил восточных Церквей», – Маронитская Апостольская Церковь Антиохии (Антиохийский Маронитский Патриархат). До нас не дошли собственно маронитские труды по церковному праву, по которым можно было бы судить об иерархическом устройстве Маронитской Церкви времен ее образования; можно только предположить, что марониты сохраняли (большей частью через устное предание) основные традиции древней Церкви. Те канонические своды, которыми марониты располагали на ранних этапах своего самостоятельного бытия, были или уничтожены, или значительно изменены католическими миссионерами. Основы современного канонического права и церковного устройства заложены в определениях Ливанского Собора 1736 года, проходившего под руководством папского легата епископа Ассемани. Они, как уже говорилось выше, вошли в постоянное употребление лишь столетие спустя. В настоящее время именно эти решения одновременно с «Кодексом канонических правил восточных Церквей» (введены в действие Папой Римским Иоанном Павлом II в 1990 году) являются основополагающим церковным законодательством Маронитской Церкви.

Римский тип устройства Маронитской Церкви выражается в меньшей ее соборности по сравнению с другими восточными церквами. Во главе стоит патриарх, носящий титул Патриарх Антиохийский и всего Востока. Власть патриархов умножается тем, что история наделила их еще и политическим авторитетом. Патриарх – полноправный предстоятель своей Церкви, подчиненный лишь авторитету епископа Римской Католической Церкви, без согласования с которым он не имеет права (даже в случае общего решения Архиерейского Собора) принимать каких-либо принципиальных решений относительно Церкви. В обязанности патриарха входит введение в действие любых папских решений относительно Маронитской Церкви. Такие решения, самостоятельно принятые в Ватикане, обязательны и окончательны. Патриарх управляет Церковью совместно с епископским Синодом, состоящим из всех архиереев Маронитской Церкви. Патриарх обладает всей полнотой церковной исполнительной власти, но законодательную и судебную власти он разделяет с Синодом. Прерогативой патриарха является учреждение новых метрополий и епархий, изменение их границ, объединение и разделение, перенос кафедральных центров. Все эти действия могут быть осуществлены только после предварительного согласования с Римом. Патриарх избирает совместно с Синодом новых епископов и осуществляет их хиротонии (или поручает это другим епископам).

Предстоятель Маронитской Церкви избирается Синодом. Процесс избрания похож на выборы Папы Римского конклавом: члены Синода запираются в патриаршей резиденции в Бкерке, где оказываются отрезанными от всего мира до оглашения результатов выборов. Если по истечении пятнадцати дней не достигается никакого результата, решение принимает Папа Римский; на этом этапе соборное начало уступает место подчинению Риму. Интронизация происходит после того, как Папа Римский посылает свое письменное одобрение и благословение. В сложных случаях Рим прямо назначал патриарха. Как видно, компетенции маронитского патриарха ограничены властью епископа Римской Католической Церкви.

Когда Папа Римский Павел VI присвоил маронитскому патриарху Павлу II титул кардинала, Маронитская Церковь восприняла это с благодарностью. Между тем, присвоение титула кардинала патриарху стало косвенным признанием того, что Рим не воспринимает маронитского патриарха действительным наследником Антиохийских патриархов древней неразделенной Церкви, приравнивая его к правящему архиерею крупной церковной области Римской Католической Церкви.

Архиепископы и епископы также обычно избираются Синодом (путем тайного голосования и на основе абсолютного большинства) после процедуры предварительного опроса клира и верующих епархии, но прежде всего – после обращения к Ватикану. Выбор осуществляется лишь из кандидатов, одобренных Римом, и по «Кодексу канонических правил восточных Церквей».

Маронитская Церковь сохраняет три степени священства: епископы, пресвитеры и диаконы. Их канонические обязанности вполне обычны для Католической Церкви. Особенность Маронитской Церкви – сохранение института женатого духовенства; таинство брака совершается до диаконской хиротонии. К церковнослужителям относятся певцы, или псаломщики, чтецы и иподиаконы. Духовное и монашеское воспитание в Маронитской Церкви поначалу находилось в зависимости от Рима. После упразднения Маронитского колледжа в 1808 году его заменила Маронитская семинария в ливанском селении Айн-Варка, основанная еще в 1789 году. Затем в Ливане были созданы и другие семинарии, названные в честь святого Марона, святого Франциска-Ксаверия (с полным подчинением Риму). Маронитский университет в Каслике – единственный восточный католический университет, созданный в арабском мире; он нередко подвергается критике со стороны исламистов, обвиняющих его в желании переделать Ливан, создав в нем христианское государство.

Отличительная черта Маронитской Церкви, вышедшей из монашеской общины, – место, занимаемое в ней монашескими орденами. Судьба маронитов всегда была неразрывно связана с судьбой их монастырей, которые участвовали в жизни народа с активностью, какой никогда не знали западные монастыри. Обители практически до XVIII века сохраняли традиции восточного монашества, унаследованные от Антиохийской Церкви.

Такова краткая история Маронитской Церкви, явившей христианскому миру святого Шарбеля. А теперь – еще одна жизненная история.

«У меня умирал друг…»

Эту историю поведал в своем письме Василий Никифоров, ветеран Афганистана, житель Новгорода.

«Двадцать лет назад в Афганистане я научился молиться Богу. А теперь познал и благодать святого Шарбеля. Это произошло так.

Я рос в семье офицера, который был воспитан на принципах атеизма и меня растил так, как будто выше нас нет никого, кроме Генерального секретаря; человек – венец творения, а чудес не бывает. С ним, кстати, чуда так и не произошло – он погиб в том же Афганистане, на перевале Соланг, за год до моего призыва в армию.

Конечно же, я сразу попросился в десантуру, – был парнем сильным, на здоровье не жаловался – с тем чтобы меня отправили в Афган, где я мог бы отомстить за отца. Кому отомстить – я особо не задумывался. «Духам», кому же еще! То, что они просто защищали свое право жить так, как хотели, я не понимал.

И вот я в Афганистане. Необстрелянный пацан, которого сразу же бросили в самое пекло, не умевший даже самых простых, нужных для выживания вещей – быстро откатиться в сторону после того, как выстрелил и таким образом обозначил свое местонахождение. В учебке ТуркВО нас муштровали по какой-то непонятной системе, в которой строевая подготовка и политзанятия значительно превышали время настоящей боевой учебы.

После того как несколько раз я попадал в такие переделки, после которых и более опытные солдаты находили у себя в коротких стрижках седые волосы, я понял, что мое стремление к мести было ошибкой. Я ведь был один в семье, и, стоило мне погибнуть или, как многие мои боевые товарищи, стать инвалидом, мать осталась бы совсем одна. Кстати, она-то как раз воспитывалась бабушкой, у которой были еще сильны, как тогда называли, «религиозные пережитки», и в тайне от отца рассказывала мне кое-что про Христа и святых.

В Афганистане я отслужил год. Не знаю, сколько «душманов» погибло от моих пуль, но, думаю, что друзей-десантников полегло не меньше. Из тех, с которыми я начинал службу, остался только один, старший сержант Костя Дягилев, мой самый близкий в Афгане друг. Он прослужил на полгода больше и уже собирался на «дембель». Остальные или улетели на Родину в цинковых гробах, или стали калеками, лишенными рук, ног, вынужденными до конца жизни прозябать на мизерную пенсию.

Буквально за пару дней до того, как «серебристый самолет» должен был доставить Костю в Тузель, на один из перевалочных пунктов ТуркВО, откуда он улетел бы к себе в Рязань, наш взвод получил задание прочесать какой-то афганский кишлак. Мы знали, что «духов» там нет – у солдат тоже были свои каналы добычи информации, – и поэтому шли «на расслабоне», без особого опасения, что придется вступить в бой. Но кто знает, что нас ждет в самом ближайшем будущем?

Пятеро «душманов» пришли в село на рассвете, и человек, который, не безвозмездно, конечно, оказывал нам услуги, не успел нас предупредить. Стрельба началась внезапно. Потом из-за длинного глинобитного дувала вылетела граната и разорвалась перед идущим впереди всех командиром – лейтенантом Алябьевым. Он и несколько наших парней погибли на месте. Мы же, те, кто остался, стали выполнять ту работу, к которой привыкли, – убивать. «Душманы», хоть их и было мало, имели преимущество внезапности, но Костя, который как замкомвзвода принял командование, не растерялся и, перепрыгнув дувал, в упор расстрелял двоих.

Дальше началась охота – двадцать пять человек охотились за тремя. Сколько при этом погибло мирных жителей, никогда никто не считал…

…Я пришел в себя ночью, в санчасти полка. Уже потом мне сказали, что меня, тяжело контуженного взрывом, вытащил из-под огня и уже почти дотащил до укрытия Костя Дягилев, когда его самого пронзило несколько пуль. Сейчас он после операции лежал в соседней палате, но его жизни ничего уже не угрожало. «То есть он меня спас?» – спросил я пришедшего проведать меня солдата. «Выходит, так», – ответил он.

За двадцать прошедших после Афгана лет мы виделись с Костей часто, по нескольку раз в год. Хоть он живет в Рязани, а я – в Новгороде, находили время встретиться. Подружились и наши семьи. И вот несколько месяцев назад поздно вечером нам позвонила жена Кости: он попал в страшную аварию, был в коматозном состоянии и должен был, по словам врачей, умереть, даже не приходя в сознание.

Я немедленно выехал в Рязань. Перед поездкой моя жена Ирина дала мне образок какого-то до сих пор не известного мне святого по имени Шарбель, который, по ее словам, очень часто помогает страждущим. Будучи очень расстроенным, я поблагодарил ее, положил образок в нагрудный карман и сел за руль, надеясь застать друга в живых.

Всю ночь я провел за рулем. Скорее всего, святой Шарбель хранил и меня, потому что после напряженного рабочего дня – я работаю начальником цеха на заводе – не было ничего проще, чем уснуть за рулем и погибнуть. Тем не менее, утром я вошел в палату Кости.

Врач, который отозвал меня в сторону, сказал, что от удара образовалась гематома, которая давит на мозг. Операцию Костя бы не выдержал – после ранения его здоровье оставляло желать лучшего. «Его может спасти только чудо, – закончил врач. – Ему осталось от силы жить несколько дней, а может, и часов».

В страшном волнении я вернулся в палату, где у его постели плакала жена Светлана. Костя лежал без движения, и только зубчатая линия на экране какого-то медицинского прибора говорила о том, что он еще жив. И вдруг некая сила заставила меня вынуть из нагрудного кармана маленькую иконку и положить ее на восковой лоб друга.

Прошла, казалось, вечность. И вдруг… Послышались звонки приборов, рисунок линий на приборах изменился, в палату вбежала медсестра, позвала врачей… Нас со Светой попросили выйти и подождать в фойе больницы.

Через полтора часа врач, который говорил со мной ранее, спустился в фойе. На его лице было написано несказанное изумление.

«Я тридцать лет лечу пациентов, а такого не видел, – сказал он. – Такие гематомы никогда не рассасываются! Они почти сразу убивают больного. А тут… Это чудо!»

После того как врач сказал, что появилась надежда на то, что Костя не только останется жив, но и выздоровеет, Света потеряла сознание, и откачивать пришлось уже ее. А после того как она открыла глаза, жена моего друга подозвала меня и тихо произнесла: “Он улыбнулся и благословил меня… Тот, кто на иконке, которую ты положил Косте на лоб… Это был он. Слава Богу и святому Шарбелю”».

Одно письмо, одно из тысяч… А сколько их, написанных людьми, жаждущими рассказать о коснувшемся их чуде, вылить на бумагу свою несказанную благодарность святому Шарбелю. Немало и тех, кто пишет святому Шарбелю, отправляет письма в Ливан, в Аннайю, или в белорусский поселок Свирь, где работает миссия Центра святого Шарбеля. «Дорогой наш, любимый святой человек», – так начинаются все они. Когда-то подобные письма наши советские люди писали генсекам и секретарям КПСС, обрушивавшим гонения на церковь, дававшим «добро» на уничтожение и верующих, и храмов, – а люди, смирившиеся с тем, что у них отняли подлинную веру, все равно хотели хоть кому-то верить. И верили, и просили… А в ответ получали все ухудшавшийся уровень жизни, равнодушие и пренебрежение к себе, маленькие пенсии – в «благодарность» за десятилетия рабского труда на вредных производствах, презрение врачей, воспитанных этой же безбожной системой, злобно обрушивающихся на стариков, надеющихся на выздоровление – как, вы еще хотите жить, вы еще что-то требуете? И теперь пришел момент, когда многим, очень многим больше не осталось в кого верить. Потому, наверное, так сильна вера российских православных людей в святого Шарбеля, католического святого, который не только исцеляет больных, но и врачует души, возвращая подчас в церковь нерадивых верующих. Верующих, не виноватых в том, что родились и выросли в антицерковном государстве, где, провозгласив, что религия – это опиум для народа, власть предложила взамен веры «моральный кодекс строителя коммунизма», который, однако, не привил людям желания жить по законам морали.

Страждущая, винящаяся, кающаяся Россия припала к стопам Шарбеля. И ливанский святой со дня на день множит чудеса, появляется со спасительным светом то тут, то там. И каждый день кто-то облегченно вздыхает – боль отступила, из семьи ушло горе. И россияне, потрясенные силой Божьего всепрощения, идут в храмы, страстно молятся, обретают дорогу к Богу.

Змеи святого Шарбеля

Предание гласит о том, что однажды утром, во время долгой молитвы, монах заметил, что через решетку на него пристально смотрит молодой крестьянский парень. Обычно монахи молились в уединении, но иногда желающим понаблюдать за их молитвой и таким образом тоже прикоснуться к их глубокой вере позволялось стоять у решетки. Закончив молиться, Шарбель отправился на виноградники работать. А возвращаясь вечером в монастырь, шел через лес и увидел на тропинке странную картину – две огромные змеи, подняв головы и угрожающе шипя, замерли в неподвижности, а посреди них в нелепой позе застыл тот самый молодой человек, который утром наблюдал через ограду за Шарбелем. Судя по осунувшемуся лицу парня, тот простоял здесь уже долго.

Посмотрев по сторонам, Шарбель понял, в чем дело. Этот молодой человек оказался воришкой, решившим обокрасть такого же нищего, как он сам. Дождавшись, пока Шарбель закончит молиться, он стащил два блюда, из которых Шарбель обычно ел. Теперь блюда валялись на лесной тропинке, а злоумышленник беспомощно застыл среди змей – стоило ему пошевелиться, как они поднимались, готовясь к прыжку.

Шарбель остановился, гадая, как же вызволить бедолагу. Но случилось так, что другой монах, занимавший келью, соседнюю с кельей Шарбеля, прознал о воровстве и предупредил настоятеля. Тот предложил немедленно пойти в деревню, откуда был родом воришка. Каково же было их удивление, когда на тропинке они увидели и незадачливого вора, и Шарбеля, возвращавшегося с виноградников. Отец-настоятель заявил, что нужно немедленно вызвать пристава, раз воришка оказался пойманным. Однако Шарбель возразил: пытка змеями – и без того ужасное наказание. Так стоит ли отправлять бедняка в тюрьму из-за двух украденных блюд, которые к тому же нашлись? Настоятель согласился с тем, что шума поднимать, действительно, не стоит, но ведь и спасти вора от змей не представляется возможным. Тогда Шарбель, действуя, возможно, по наитию, сказал змеям несколько слов шепотом. Те неожиданно покорно уползли в кусты. Воришка бросился бежать со всех ног, а потрясенный настоятель поспешил в монастырь, раздумывая – не было ли все это ниспослано свыше для того, чтобы обратить внимание братии на молодого монаха?

И, рассказав эту историю, не могу не привести еще одно письмо.

Варвара Русских, Тюменская область:

«Мы с мужем ждали ребенка много лет. У меня было несколько выкидышей, и врачи говорили: есть опасность того, что у нас вообще ребеночка не будет.

И вот, когда мне уже исполнилось тридцать пять, а мужу – сорок, мы решили попробовать в последний раз. Я забеременела, а когда поняла, что это произошло, пошла к доктору. Доктор сразу сказал, что я могу не доносить, прописал какие-то лекарства, велел через месяц-другой ложиться на сохранение, но при этом в его глазах читалось откровенное сомнение.

Когда я вышла из нашей поликлиники, – а живем мы в тридцати километрах от городка Тавда, что в Тюменской области, – встретила знакомую женщину. Она шла со стороны церкви и как будто никого не видела перед собой, шевелила губами и покачивала головой.

– Татьяна! – позвала я ее. – Что случилось-то?

– Ох, Варя, – вздрогнула она. – Я и не заметила, извини. Просто батюшка нынче такое рассказывал, что диву даешься… Неужто библейские времена возвращаются?

– Да расскажи ты толком, – не отставала я, – или пророк какой-нибудь появился? Их много в последнее время, только вот настоящего от самозванца отличить трудно…

– Да не пророк, – отмахнулась Татьяна, – «пророк» вон у нас по соседству живет. Только махинатор он, а не пророк. А тут батюшка рассказывал, что под Свердловском чудо было. Слепой парень прозрел – у него в Чечне контузия была, вот и ослеп. Он святому Шарбелю молился, правда, не наш это святой, а католический, ну да какая разница? Святой, он и есть святой. Батюшка говорит, что мы же с католиками Святого Петра, скажем, или Пресвятую Марию не делим… Так вот – прозрел в одночасье. Врачи сами говорят, что чудо произошло.

Задумалась я. Правда, кому уж только не молилась, к каким врачам не ходила, а ребенка Бог не дал. Может, этот святой вымолит для меня ребеночка у Господа? И стала я ему молиться. Купила в тот же день его изображение – оказывается, оно в книжках про него есть, и, вернувшись домой, над кроватью повесила, где мы с мужем спали. Молитву сама придумала – даже не молитву, а просьбу. Слова из сердца, ведь какая женщина всем сердцем ребенка не хочет?!

Прошло три месяца. Поехала я снова в райцентр в женскую консультацию. Доктор меня посмотрел и даже очки снял от удивления. «Плод, – говорит, – нормально развивается. Матка не в тонусе, чему я больше всего удивляюсь. На сохранение пока не ложись, но чуть что – вызывай “скорую”». А какая у нас «скорая» в деревне? Бабка Фрося да тетка Клава – вот и весь акушерский пункт. Правда, они и меня у моей матери принимали, и мужа, да и десятки других детей. Умелые повитухи.

И вот настал момент, когда, месяце на седьмом, ребеночек у меня в животе первый раз шевельнулся. Ох, как я испугалась! Не рожала ведь никогда, да и не донашивала до такого срока – два-три месяца – и все… Я – к бабке. Та смеется: «Зашевелился? Так Бог ему в помощь, значит, живенький. В какую сторону поворачивался? Ну, видать, пацан будет». А по мне, даже если и девочка – все равно Господа всю жизнь молить буду. И муж так же сказал. Хотя какой мужчина сына не хочет? А как уж он трясся надо мной! Не то, что ведра с водой поднять не давал, – даже стирал сам, хоть и смешно на это глядеть было. Он ведь у меня тракторист, с железом привык работать, а не с кальсонами да простынями. Пришла я домой, муж как раз на обед явился, я рассказала… А он на колени стал передо мной, обнял, ухом к животу прижался, слушает. А лицо такое… У меня аж слезы по щекам потекли…

Ночью сплю я крепко, сама просто так никогда не просыпаюсь. А в эту ночь не спалось. И ребенок опять зашевелился. Смотрю – словно бы дверь открывается в комнату, и кто-то входит. Темно, хоть глаз выколи, а я словно высокого мужчину вижу, в черной рясе до пят, борода седая… «Господи, – думаю, – не сплю же, вроде! И дверь заперта…»

«Не буди мужа, – словно внутри головы у меня раздалось. – Я не сделаю тебе зла. Ты ничего не бойся, носи ребенка спокойно. Будет мальчик, родится в срок. Только потом береги его».

И исчез, как и не было.

Утром я мужу все рассказала, а он у меня человек верующий, не пьющий, так он сразу на иконку посмотрел, что у нас над кроватью висела. Тогда я поняла, кто это приходил.

У нас действительно родился мальчик. Здоровенький, почти четыре килограмма, крикун, как и положено, и улыбаться научился в три месяца. Забот с ним не было, не болел, и кормила я его до полутора лет. Доктор прямо диву давался: «Не свойственно это, – говорил, – женщинам в твоем возрасте…» А я улыбалась и благодарила святого Шарбеля.

Когда Ильюша ползать начал, а потом и на ножки встал, забот у нас прибавилось. Не удержать мальчонку, – хоть ты привязывай! Все ему интересно, везде хочется носик сунуть, а к трем годам говорить стал, как некоторые дети к пяти не умеют. Хоть ты его в школу отдавай!

Вот тут и произошло то чудо, о котором я рассказать хочу. Да и чудом было то, что я в тридцать пять лет родила такого мальчишку, сама выкормила… Ох, да что говорить-то…

…Пришлось нам однажды Илью оставить на попечение соседской девчонки, Лизки. Не первый раз, впрочем, знали, что девочка надежная, серьезная. И Ильюшку любила. Та вот, пошли мы с мужем на крестины к родственнице его дальней. И по дороге услышали от людей, что по соседству табор цыганский остановился. Опять же, не впервой это было, так мы и не подумали ничего плохого. Хотя стоило, ох, как стоило!

Меня как будто тянул кто-то: едва час посидели мы на крестинах, муж, как положено, рюмку поднял за здоровье дочки родственников, а я его уже тороплю: «Пойдем, мол, на душе у меня что-то неспокойно!» Ну, встали, попрощались и пошли восвояси. Хотели нас свояки удержать, да я твердо держалась. И недаром.

Вошли мы во двор и остолбенели. Любой бы на нашем месте в столб превратился! Посреди двора стоит Лизка, трясется вся, в руках кошелку с малиной держит. А метрах в десяти, прямо у порога, – цыганка на руках Ильюшу держит. И тоже трясется, куда-то вниз глядя. Глянули и мы. Мне бы заорать – голос отняло. Вокруг ног цыганки змеи вьются, как будто со всей округи их кто-то собрал! Десятки змей! Но ни одна ближе, чем на метр, не подползает…

Муж первым в себя пришел. «Зови, Варя, участкового, – говорит. Он тоже на крестинах гулял, в нашем селе почти все родственники. – Я тут покараулю. Никуда она не денется, дрянь эта. И змей не бойся, это святой Шарбель их послал. Читала же, что первое его чудо – как раз со змеями связано».

Я, ни жива ни мертва, побежала участкового звать, и тут вспомнила, что, действительно, в книжке было написано, как монахи впервые поняли, что на брате Шарбеле благодать Господня. Унес из его кельи вор тарелки, из которых он ел, а брат Шарбель возвратился и увидел, что вора этого змеи сторожат. Точно, как у нас… Брат Шарбель на глазах монахов приказал им уползти, и они сразу послушались.

Прибежали мы с участковым, а во дворе цыганка ревмя ревет, умоляет убрать от нее гадов ползучих.

А Илью с рук не спускает. И тут вижу: муж мой без страха подходит к ней, а змеи перед ним расползаются. Забрал он сынишку, – тот не испугался ничуть, кстати, – и ко мне подошел.

«Спасибо тебе, святой Шарбель, – говорит, – а теперь отпусти змей восвояси. Сейчас этой цыганкой участковый займется». В голове у меня как будто чуть-чуть слышный смех раздался, а змеи уползли в овраг, что за домом, – ни одной не осталось. А цыганка прямо там и в обморок рухнула. Пришлось «скорую» из райцентра вызывать – сердце у нее слабое оказалось. Правда, выходили, говорят, но детей больше она воровать не будет. И Лизка, если за ребенком попросили посмотреть, больше по малину не пойдет».