Текст книги "Избранные произведения. Том 1. Саит Сакманов"

Петля

1

Предчувствуя свой конец, осень заметалась пронзительными ветрами, захлестала дождями со снегом, задышала севером. Солнце – эта радость бытия, житница жизни – укрылось под тяжёлым одеялом туч.

Хозяином положения стал взбалмошный ветер – этот сорвавшийся с цепи кобель погоды.

Особенно яростно терзал он небольшую двухэтажную больницу, расположенную на самом краю города, подальше от шума и вони современной цивилизации. Давно перемонтированное здание стало лакомой добычей для разбушевавшегося ветрилы. Этот непутёвый лихой сын небес, похоже, нашёл-таки для себя забаву: то раскачивает и тащит почти до земли кусок жести с кровли, то, словно опомнившись и устыдившись, закинет злополучный кусок железа обратно. Потом делает два-три залихватских виража, любуясь сотворённым, и вновь накидывается на дребезжащую от страха жестянку, которой, видно, на роду суждено сегодня шмякнуться ржавым лбом своим в коченеющую грязь.

Да… Всё было известно, вернее, определено заранее: и осенняя, почти перламутровая вычурность дня, ноябрьская метаморфоза природы, все эти ветры-снега пополам со всхлипами, и оскорблённое в бессильной гордости солнце, надёжно задвинутое за тучи, и даже трусливо подобострастное виляние хвостом обречённого куска жести на крыше этой богом и людьми забытой больнички.

Да, всё было предопределено. И всё же душе было очень и очень неспокойно – и от этой звонкой агонии жестянки и от жутких завываний ветра, и от влаги колких снежинок… Словно в духовный разлом тяжело падали и растворялись двумя потоками мысли о бренности жизни, эфемерности существования, бессилии рода человеческого… и мысли о могуществе судьбы и вечности природы…

Главврача и его завхоза, конечно, не раз просили починить кровлю или хотя бы понадёжней укрепить кусок жести. За ответом, как водится, в карман не лезли:

– Денег нет!

– Гвоздей не дают!

– Других дел у вас мало? Пока не протекает же!

Лишь одного больного не волновали ни перепалки пациентов между собой и с врачами, ни завывания ветра, ни стуки жестянки на крыше. Не волновали, ибо вот уже третий месяц он ничего не слышал и не видел, и даже не знал, что жизнь его висит на волоске. Кажется, про таких тяжелораненых говорили: «Его жизнь находится на кончике острого кинжала».

Под укутавшими голову пластами марли что-то гудело, напоминая пчелиный улей. Тело, такое немощное, иссохшееся, жалко распластанное на ложе, напоминало осколки хрусталинок воды, упавших на мраморный пол.

Никто не вправе отнять у человека право борьбы за жизнь до последнего вздоха, даже за самый этот наипоследний вздох. Ещё в материнской утробе, прежде чем перережется пуповина, Всевышний вдыхает в нас дух жизни, дух сопротивления смерти. Больной, борющийся со смертельным недугом, может и не знать, что в последнем усилии схватки с Иблисом ему продолжает помогать заложенный ещё в материнской утробе дух созидания. И в этом извечном стремлении выжить и жить исчезают различия национальные, половые, возрастные, превращаются в ничто слава, щедрость, бедность или богатство. Теряют всякую силу права и обязанности. Три аршина земли, разинув ненасытную свою пасть, мигом уравнивают всех в правах. Всех, всех и ещё раз всех в этом, как выразился один не лишённый иронии поэт, лучшем из миров объединяет охота жить (даже не желание, а именно охота за жизнью), тяга ко всему живому, несогласие со смертью, нежелание отдавать ей своё дыхание… Урвать, запрятать, вцепиться в последний глоток воздуха, будто из него можно ещё выдуть вторую, такую сладкую, жизнь.

В просторной палате с двумя большими окнами лежит Сайт. Лежит один-одинёшенек, словно разбившийся о скалы лебедь. И днём и ночью у изголовья больного дежурит молоденькая женщина – смуглая, черноглазая, круглолицая, с чувственными губами и с такой тонкой талией, что её изгибы не сглаживаются и халатом. Не спуская с больного прекрасных своих глаз, она через каждые полчаса проверяет биение пульса, ласково кладёт на лоб пациента свою узкую, нежную ладонь. Лицо её от долгого сидения в палате побледнело и от этого выглядит ещё более привлекательным, утончённо-одухотворённым. Выражение её лица, каждый жест гибких рук, сочувственные вздохи, всё это говорит о глубоком её сострадании к больному, которому она готова даже, кажется, отдать часть своего здоровья. Когда она очень устаёт, её заменяют такие же молоденькие медсёстры в белоснежных халатах.

Впрочем, сиделка не одна в палате. У дверей на складном стульчике безмолвно сидит грузный мужчина с волосами ржавого цвета, рябой, с большими мохнатыми руками. Кожанка на нём была неопределённого цвета, с оттопыренными карманами. «Кожанка» внимательно наблюдает за каждым входящим и выходящим. Даже медсестёр, которых и подозревать в чём-то, кажется, смешно, он пронизывал всё тем же тяжёлым взглядом. Он, как породистый сторожевой пёс, обучен специальным навыкам и ни за что не изменит им. На ночь его заменяют такие же широкоплечие, внимательные, готовые ко всему неожиданному, бойцы.

Сегодня больному стало, кажется, чуть легче: он даже на мгновение проснулся. Какой-то уголок его памяти попытался встряхнуться. Наверное, он хотел узнать, что с ним, где находится.

Ощутив влагу на губах, он хотел открыть веки, но не смог: словно гири на них навесили. Тело не слушалось его, а наоборот, словно таяло, рассасываясь. На горизонте появилась сотканная из капелек крови тень Смерти. Сердце дрожало. В ушах звенело что-то вроде похоронного марша.

Наконец чуточку удалось приподнять эти ненавистные гири на веках, и в глазах тут же появился, нависая, какой-то чёрный, горячий, как уголь, шар. Хочется взять шар в руки, но и рук он не чувствует. Огненная волна от шара медленно плывёт на него, входит в него, жжёт. От страха и боли он застонал. Попробовал разлепить потрескавшиеся, опухшие, израненные губы. Ухо уловило человеческий голос.

– Саит Яруллович, вы проснулись? Постарайтесь открыть глаза. Сейчас дам вам водички.

Голос проникает в его сознание откуда-то издалека, из-за океана, из-за гор. Голос незнакомый, но ласковый, доброжелательным бальзамом ложащийся на раны. Кто же это говорит? Кажется, не Зульфия. Нет, это Зульфия, просто её голос немножко изменился.

– Зульфия! – Сайту кажется, что он зовёт достаточно громко. – Зульфия!

Ответа нет. Отчаянная попытка мобилизовать все свои артикуляционные возможности, увы, не оформилась в звучащее слово. Даже отшельник, годами проживающий на необитаемом острове и донельзя соскучившийся по человеческой речи, и тот не услыхал бы зова больного.

Сухой язык прилип к нёбу открытого рта, как это бывает в зубоврачебном кабинете. Сиделка, влившая в рот больному ложечку воды, заметила по судорожно-дрожащим губам, что пациент пытается что-то сказать или, вернее, кого-то позвать.

– Что вы говорите? Кого вам нужно? Успокойтесь!

После второй ложки воды горло у Сакманова наконец прочистилось, губы задвигались. Страшно боясь, что губы снова окаменеют, он поспешил на одном духу протолкнуть сквозь тяжёлые губы заветное имя: Зульфия… Кажется, на этот раз его поняли.

– Сейчас она придёт. Ну-ка, ещё ложечку этого небесного нектара. Во-от так. Вот и чудненько! Так дальше пойдёт – и, даст бог, вылечим вас. Не отдадим ангелу смерти.

Подняв голову Санта вместе с подушкой, поя его «нектаром», сиделка всё приговаривала, приговаривала, будто зажившаяся в глухом кишлаке старушка: «Нет у нас никого, чтобы вот так, зазря, в когти дадджала[6]6
  Дадджал — дьявол, сатана.


[Закрыть] отдать… Как это говорится?.. Лев не станет есть то, что останется от собаки… Остался жив от злых людей, а друзья тебе помогут…»

С каждым словом память его словно прояснялась. Он постарался вникнуть в смысл по-восточному витиеватой речи старухи: «Дадджал… Лев… Собака… Злые люди… Друзья…»

Слова не подчинялись сознанию, не хотели выстраиваться в стройную нить, подобно камешкам в тасбихе[7]7
  Тасбих — мусульманские чётки.


[Закрыть]. Стараясь напрячь всю волю, чтобы понять падавшие в его туманное сознание слова, он лишь измучился и снова впал в забытьё…

Сколько времени он лежал в беспамятстве знает, наверное, лишь бородатый страж у двери. Очнувшись во второй раз, больной почувствовал себя лучше. Гири на веках значительно «похудели». Саит явственно различал мужские и женские голоса.

– Он пробился через толщу смерти, словно травинка через асфальт. Двужильным оказался. А ведь я ломаного гроша за его жизнь не давал. Да… Живучий парень… Ну, если понадоблюсь, позовите.

Саит не видел, как врач наклонился к молоденькой сиделке, а затем быстро вышел из палаты.

Над Сайтом снова нависло тёмное солнце. Это солнце не было большим, и от него почему-то шёл не жар, а источался аромат, лёгкая теплота, тонкое благоухание жизни. Словно повеяло долгожданной прохладой. «Кто это? Что за богиня вдыхает в него жизнь? Его Зульфия? Запах, вкус, дух – её. Почему она молчит?»

Он попытался собраться с мыслями.

– Вот теперь открывайте глаза пошире. Пусть отступит вражеская темнота! Мы ещё должны жить долго-долго!

Саит встрепенулся – настолько, насколько подходил этот глагол к его немощному состоянию. Сначала взвилась искра его сознания, а потом в сердце, только что еле-еле трепыхавшееся, словно воткнули длинную иглу… Кто? Кто этот враг? Куда я должен отступать? Нужно бежать от него. Так нельзя… Что случилось со мной? Ничего не помню. Голова гудит, разламывается, раскалывается от какого-то дикого шума – словно взбесившийся слон топчет и крушит в магазине металлические, стеклянные, каменные изделия…

Оказывается, боль может быть красной и чёрной. На каждый глазной нерв капал расплавленный свинец. За что послал мне Бог такую боль, такую пытку. О Господи! Каждая клетка буквально напичкана болью. Нет, человек не способен вынести такую боль… Может, я уже не человек? Может, от меня осталась лишь душа, зажатая десницей Бога?

Явь или сон? Скорее всего, что-то между явью и сном. Какое-то переходное состояние между этими двумя бытиями…

Зашёл Халиль – заместитель Санта. Выглядел он затасканно, в мятой одежде, каким когда-то стоял вышибалой у дверей ресторана. И только волос на голове нет. Смотрит Халиль куда-то в сторону и говорит:

– Сайт, после смерти не клянутся, не так ли? Запомни это!

– Ты о чём, Халиль? Ты пришёл обидеть меня?

– Но ведь я мёртв.

Сакманов по обыкновению хотел перевести разговор в шутку.

– Ещё раз умер, что ли?

Халиль скривил губы, и вслед за его гримасой откуда-то сверху посыпались на них пустые жестяные бочки. Их было так много, что Саит с Халилем оказались погребёнными под огромной кучей бочек. Саит швырял гулкие ёмкости направо и налево, стараясь выбраться, вылезти, но на голову падали с диким гулом новые бочки… Влекомый ими, Саит вдруг заметил, как кто-то кинул ему сверху шёлковую петлю. Чей-то чужой, надтреснутый голос закричал:

– Сунь голову в петлю! Ты достоин её. Сунь, и ты спасёшься от страдания, от боли!

И Сайт, подчиняясь суровой воле судьи, решительно двинулся к петле… Да, в петлю!.. Прочь от всех страданий!..

Спасение пришло внезапно, и снова с небес. До боли знакомая рука, в трещинах и морщинах от земли, воды, ветра, эта пронзительно родная худая рука, с натруженными венами, эта рука… Конечно, это была материнская рука, одним махом отбросившая гору хохочущих бочек и выкинувшая вон смертоносную петлю. Саит узнал свою маму. Только любящая мать в любой ситуации, в любое время, несмотря ни на что, не бросит в беде своё чадо, вскормлённое когда-то её молоком, взращённое на её тёплых руках.

Закутанная в густой туман, она сидела на подушке, вернее, высоко на ней в воздухе. На голове – кашемировая шаль.

– Мама, это ты? Я узнал тебя, мама, узнал. Иди ко мне!

Мать спустилась к сыну, погладила его по руке, отчего притупилась боль в теле.

– Мама, мама, что со мной?

– Дитятко, почему ты не приехал на мои похороны? Я обиделась.

– Вот, я пришёл к тебе…

– Нет, это я пришла к тебе. Неправильно живёшь, сынок.

– В чём, где мои грехи? Даю деньги на строительство мечети, помогаю школам. Выпускаю религиозные, исторические книги… Занимаюсь благотворительностью.

– Не своей дорогой идёшь. Найди, найди свой путь! Перед Богом чист тот, кто выбирает дорогу истины.

С этими словами она исчезла, не отрывая от сына печальных, нежных глаз.

Через несколько дней он примерно в таком же состоянии – полусна-полуяви – «встретился» с Зульфиёй. Саит важно сидел на своём любимом стуле за столом, заставленным различными яствами. Из соседней комнаты выпорхнула его прелестная узница в очаровательном халатике из красного бархата. Пушинкой уселась она за стол. Милое личико, но ещё заспанное, чуть помятое, какое-то мило-бессмысленное.

– Ты ещё не умылась, Зульфия, – шутливо выговорил ей Сайт, хотя он обожал её и такую, растрёпанную, лакомую, желанную…

– Нет ещё! – кокетливо подтвердила она. – Нет такого закона, чтобы каждый день мыться. Ох, и любишь ты из мухи раздувать слона.

– Так ведь в Коране написано, что без омовения нельзя садиться к столу.

– А я моюсь, как кошечка, без воды, лапками. – Зульфия часто-часто замахала ладошками у лица и… постепенно исчезла, растворилась.

«Зачем заставлял её умываться?» – сокрушался Сайт.

Сознание высекло ещё одну искру. Он снова позвал жену. Зульфии не было. Значит, обиделась. Или с учёбы не вернулась. А может, в деревню к родителям поехала. В баньке помыться, посудачить.

Изо всех сил он разлепил тяжёлые веки, осмотрел палату. Тёмное солнце исчезло. Мелькнул белый халат. Что делает здесь медсестра? Если Зульфия придёт, то вряд ли понравится ей присутствие в доме чужой женщины, пусть и медсестры. Зульфия ревнива так же, как и красива.

Он впервые увидел воочию палату, где лежал уже который месяц. Большие окна, высокие потолки. В окно плачется холодная осень. Мокрый снег прилип к оконным переплётам… Что же это за помещение? Непохожее на его собственную квартиру. Кто эта женщина в белом халате? У двери сидит чужой мужчина. Он, наверное, муж этой женщины?

Позднее, в каком-то уголке горячей пустыни его сознания появилась странная картина. Веки раскрылись сравнительно легко, словно разомкнули сковывающий их замок. Но возле себя он не обнаружил миловидной медсестры. Белого халата не было видно. Белки глаз нетерпеливо повернулись в сторону, и нашли «белую» у двери.

На стуле, где обычно сидел «боец», видна была наклонённая спина медсестры. Чёрные кудри девушки, закрывшие «кожанку», словно «вонзились» в глаза Санта. Он подумал: в палате же было двое? Где ещё один? Саит ещё не был способен решить эту «загадку», и снова впал в забытьё. Но из памяти, как плохой сон, не выходили две фигуры, плотно прижавшиеся друг к другу в каком-то странном наклоне. Эту сцену он не мог забыть потом никогда.

Если бы он смог в эту минуту вернуться в свой прежний разум, то, возможно, избежал бы некоторых перипетий жизни, не скатился бы позднее в эту безысходную пропасть. Да, эта красотка, его будущая возлюбленная Фарида, приставлена была охранять, выхаживать Санта, а в действительности она неустанно работала на прежнее КГБ, да и теперь вовсе не охладела к прежним хозяевам, напротив, сидит сейчас на коленях «бойца» против «новых русских» и с готовностью отдаёт губы, грудь, плечи и всё, что ещё можно отдать, этому монстру в омоновской чешуе. Как хорошо скаламбурили татары, сказав: «Эдэпле кыз сэдэпле»! На русский так хлёстко и не переведёшь. Но попробовать можно – иначе зачем нам нужен «великий и могучий»? Вышеупомянутую поговорку примерно можно перевести так:

 
А у честных «куколок»
Нету разве пуговок?
 

Или:

 
Ты у девки строгой
Пуговки не трогай…
 

Ну и так далее.

Однако ближе, как говорится, к делу. Пуговицы на белом халате Фариды расстегнулись, можно сказать, молниеносно… О наивные и самоуверенные дети Адамовы! Если бы бог предков Тенгри одарил Санта крупицей провидения, то увидел бы холёный и исполненный достоинства глава процветающей фирмы «Игелек», насколько его будущее, его судьба утонули вот в этом судорожном барахтании обнажённых тел, сплетённых рук и ног, впившихся друг в друга губ, стонах и визгах сладострастия! Но ничего этого не знал Сайт.

Оставшаяся где-то в уголках губ капелька чая помогла вновь привести в движение язык. Он позвал жену, любимую, единственную Зульфию. Его услышали.

– Супруга ваша ещё не пришла. По делам уехала.

В голосе не чувствовалось прежней теплоты, мягкости, более того, ощущался какой-то оттенок суровости, даже враждебности. И этот голос – твёрдый голос офицера, привыкшего немедленно реагировать даже на чужие звуки, не говоря о действиях, вдруг словно отрезвил Санта, придал ему силы, укрепил дух.

«Так нельзя. Нужно выздоравливать, нужно встать на ноги. Сколько можно лежать кулем. Да, в этом грешном мире никто не вечен. Здоровый, как бык, мужчина может сломаться и усохнуть в считанные дни… Но он, Сайт, знает, как жить. О, лишь бы поправиться и выйти отсюда. Собственно, разве плохо он жил? Разве делал что-то не так? Ошибался? Кажется, нет. Разве мало он занимался благотворительностью?..»

Это были первые самостоятельные, серьёзные, взвешенные и, казалось, логически обоснованные мысли Санта Сакманова после ранения. Пусть он ещё не может принимать людей, вести разговоры, но – и это самое главное – к нему вернулись память и способность мыслить. А это уже неплохо. Теперь он должен распутать весь клубок событий, приведших его на больничную койку, и сделать соответствующие выводы. Да-да, выводы. Но сначала…

Когда, почему это началось? Почему он, здравомыслящий мужчина, в расцвете сил, носился, как угорелый, по дорогам с этими сосунками, с этими пацанами, волчатами, и в кого-то стрелял, от кого-то отстреливался? Ведь чуть-чуть не отправили его к праотцам. Саит попробовал ухмыльнуться, хотя ему было вовсе не до смеха.

Что случилось? Кажется, все беды обрушились на него из-за неумения или нежелания подавить свою алчность, умерить свою жадность…

Сколько смертей… Младший брат Рафаэль, приехавший в Казань с такими радужными надеждами… Халиль, не отстававший от него ни на шаг… Их уже нет, нет. Они мертвы…

Чёрный клубок продолжал распутываться… Перед глазами один за другим промелькнули разные события, кроваво всплыли трагические случаи последних месяцев… Да, хорошо, что человек обладает памятью. Память – вот его единственное богатство, которого у него не смогут отнять, и которое он унесёт с собой в могилу, как бесценное сокровище… Саит понял, что, не охватив разумом всю цепь воспоминаний, он не воспримет и своё настоящее, будущее… В прошлое ведёт единственная дорога, и движение там одностороннее. Это твоя односторонняя дорога, только твоя. И судьба близких булыжником сидит у тебя в печёнках.

Кто виноват в том, что случилось в «Подснежнике»? Недавние события настолько отчётливо, как на экране, предстали перед глазами Санта, что он почувствовал приток крови в мозг.

2

Сколько раз и говорил и слышал Сайт: «С огнём шутки плохи». Но, увы, пришлось проверить эту народную мудрость, как говорится, на своём горбу. Времени для усвоения пословицы не хватило. Когда-то один сообразительный татарин придумал пословицу: «Уеннан уймак чыгар», то есть «Порой из пустяка выходит скандал, неприятности».

Трагедия начиналась действительно ни с того ни с сего. С утра главу фирмы «Игелек» одолевала депрессия, какие-то скучные, пресные, выхолощенные мысли лениво плескались в его «черепушке». Он даже телефонную трубку не поднял, когда она прокаркала встроенным в неё вороньим голосом. «Да пошли они все… Не бог весть кто звонит, наверное. Какую-нибудь пакость ещё скажут…» Но «ворона» оказалась, как ей и положено, настырной и нахальной. Саит в сердцах хватанул трубку и услышал голос Салиха Гаярова. «Сто лет жить будет, стервец, только что о нём подумал», – пронеслось в голове Санта.

– Это я, Саит Яруллович! Я это!.. Алло!.. Ничего не понимаю!

– Чего? Не понимаешь – надо перечитать, не знаешь – надо переспросить, понял? Это не я, это наш Пророк сказал.

– Ты навалил на меня столько проблем, а сам даже по телефону не соизволишь поинтересоваться, как идут дела. Ну эти молодые, ну эти новые богачи!.. Никакого порядка не осталось в этом мире!

– Ну-ну, не жалуйся слишком-то. Не такое сейчас время, чтобы по каждому поводу искать встречи, – отвечал Сакманов, стараясь не выдать голосом своего дрянного настроения.

Впрочем, у Салиха нет привычки размениваться по пустякам. Пусть себе врёт как сивый мерин. И всё же, когда это необходимо, волк умеет натягивать на себя овечью шкуру.

– Как дела-то, дружище Сайт? Горе у тебя, конечно, большое, но нам горю поддаваться не следует. Расслабляться нельзя. Жить надо.

– Живём пока… вашими молитвами.

– С нашими молитвами от Пановки, а тем более от Бутырки далеко не уедешь. Слушай-ка, Саит Яруллович, друг твой полковником стал, назначен начальником отдела, а я что-то не чувствую ликования народных масс.

– Чувства в груди, подарки в пути. Ждём команды.

– Ну ладно, я шучу. Э-э… «Дядя» (читай: Нургали Вагапов) в офисе? Что-то телефон у него не отвечает.

– Если очень нужно, найду, и хоть из машины выволоку.

– Я часам к трём сегодня освобожусь. Заммину сказал, что съезжу на Высокую Гору. Посидим, поговорим.

– С удовольствием, – ответил Сайт, прокручивая в голове возможные варианты пирушки. – Может, в каком-нибудь частном ресторанчике посидим, вдали от чужих глаз. Надоела сухомятка.

– Вагапова надо отыскать.

– Что, чересчур соскучился или нашёл за что прищучить?

– Толку-то. Его всё равно и пальцем не тронут. Твой «близкий» друг Джаудат Габдуллович сколько раз писал рапорты с просьбой взять его под арест.

– Результат? – вяло спросил Сайт, чувствуя, однако, нечто вроде душевного облегчения.

– Результат ясен как день: твой Габдулыч уже в отставке и оформляет пенсию.

– Неужели? – попытался изобразить удивление Сайт.

– Не телефонный разговор, – ответил Гаяров, стукнув обо что-то трубкой. – Лучше позаботься о столике на троих в приятном заведении. Ну, фантазии тебе не занимать. Чтобы всё было со вкусом, комфортно, но без лишних свидетелей… Закуски отборные, чтобы не ударить в грязь лицом.

Тут он решил похохмить:

– Всё должно начинаться на букву «Б». Ага… Ты, конечно, сразу подумал о бабах развратный человек. Э-эх ты, вечный кобель. А я подумал было всего-навсего о таких вкусных вещах, как белиши, блины с мясом, балыки, белое вино, «Белый аист» (в виде коньяка, конечно), буженина, бананы, ну и прочую дребедень… Лады?

Словно вдруг вспомнив, кто он, Салих тут же посерьёзнел:

– Короче, остальное вы устроите с «дядей». Меня в это дело не впутывать. Через полчаса жду доклада.

Сакманов, как самый молодой из «группы», должен взять на себя основную часть организационных забот.

Он нашёл Кита, то бишь Вагапова. Заказали по телефону столик в частном ресторане «Подснежник».

Ровно в три часа они втроём позвонили в обитую крашеным железом дверь «приличного заведения».

Дверь открыл высокий молодой человек лет двадцати пятитридцати пяти в чёрном костюме с единственной пуговицей и с белой бабочкой вместо галстука. Длинные, явно пренебрегающие стрижкой, волосы были аккуратно зачёсаны на две половины с чётким пробором посередине на манер былых приказчиков. Тряхнув аккуратными «гривами», человек оглядел гостей. Глаза у «приказчика» были острыми, напористыми. На Сайте его взгляд задержался и нехотя «погас», встретив такой же решительный взгляд.

Сайту показалось, что он где-то видел этого гривастого молодчика. Или с кем путает? Может, торгово-продовольственный бизнес штампует таких «типов» целыми пачками?

Гривастый чуть поклонился, не подавая вида, что узнал гостей, и пригласил их в зал.

– Добро пожаловать! Сегодня у нас народу мало, можете занимать какой угодно столик. Желаю приятного отдыха!

И он, услужливо кланяясь, не переставая бормотать дешёвые комплименты, исчез в каком-то узком коридоре рядом со входной дверью.

И голос его показался Сайту знакомым. Настолько знакомым, что он упорно пытался вспомнить, где он слышал этого «гривастого»? Его голос не давал ему покоя и преследовал, как мотив знакомой песенки.

В зале действительно было мало клиентов. Впереди сразу за несколькими, сдвинутыми вместе, столами сидела компания девиц, причём между ними не было ни одного, так сказать, представителя мужского пола. Девицы уже были навеселе, их глаза блестели, языки «развязались», жесты раскрепостились…

Вошедших они осмотрели, как лошадей на цыганском базаре, и продолжили пиршество.

Трое гостей выбрали столик у четырёхгранной мраморной колонны.

Саит сел спиной к стене: отсюда как на ладони видны и девичья компания, и проходные коридоры в кухонных помещениях. Саит специально выбрал это место, словно чувствовал что-то. Неспокойно было на душе. Его томило какое-то ожидание.

Гаяров оценил диспозицию Сайта по-своему:

– О, нашего Сайта Ярулловича хлебом не корми, только на красоток поглядеть дай. Его ястребиные глаза уже выискивают будущую жертву. Да, братец, среди этих козочек можно выбрать… Ну да разберёмся после рюмки-другой.

Саит не ответил, считая ниже своего достоинства опровергать или подтверждать разглагольствования дружка. Пусть себе мелет языком.

– Что будем пить? Сухое или «мокрое»? – задал традиционный вопрос Сайт.

Вопрос был на засыпку, и был так же нелеп, как было бы нелепо спрашивать в парламенте мнение депутата по давно уже решённому вопросу. Легче было усомниться в существовании на собственной руке пяти пальцев, нежели в чёткой до комичности системе: Гаяров под вполне научным предлогом борьбы с микробами будет хлестать сорокоградусную, а Вагапов, хотя и начнёт с намёком, почти с сожалением похлопывать ладонью о ту часть пиджака, под которой, по его мнению, бьётся слабое, больное, вечно щемящее сердце, тем не менее «только из уважения к вам» выжрет за вечер как минимум литр армянского или молдавского коньяка.

– В кои веки собираемся вместе, так уж и посидим по-людски. Пополощем горло с целью обезвреживания смертоносных паразитов – микробов, так их мать… – с серьёзным выражением лица внёс Салих конструктивное предложение.

«Парламентский» вопрос был решён, как всегда, быстро и чётко.

«Пусть подойдёт ещё раз этот гриватый, авось, и узнаю-таки его», – подумал Сайт.

Но к столику подошла среднего возраста официантка в голубом переднике.

– Что будем пить-есть? – по-татарски спросила она и положила меню перед самым представительным из гостей – перед Салихом Гаяровым, одетым в новый, с иголочки, светлый костюм с блестящим разноцветным галстуком. Не приняв такой чести, Салих скромно переправил меню Сайту. Среди друзей существовал неписаный закон: рассчитывается тот, кто делает заказ.

Вагапов тут же поддел Гаярова:

– Или душа в пятки ушла, товарищ подпол… полковник? Мог бы хоть раз в жизни, для истории, так сказать, угостить честную компанию. А я бы внукам рассказывал: в таком-то году, в таком-то месте, произошло событие, в которое не поверил бы ни один человек.

Он подначивал друга и хихикал каким-то особенным, дробным жеребячьим смешком. Ему можно, ему разрешается. Пусть Гаярову хоть генерала дадут, а Вагапов по-прежнему будет по-свойски, по-дружески подсмеиваться над ним. Не может он говорить иносказательно, эзоповым языком. Как настоящий мужчина, он не прячет истинное лицо своё за маску притворства, не скрывает своего мнения в потоке словоблудия, – и вовсе не потому, что он действительно настоящий, а потому что на это даёт ему право богатство. Богатство и власть помогают скрывать ему и собственную скупость.

Шкура у Салиха такая толстая и грубая, что хоть ятаган точи об неё. От явных издёвок он даже ноздрей не шевельнул. Лишь бы не пришлось раскошеливаться, а остальное он выдюжит, вытерпит как-нибудь.

– Принесите хорошего коньяка, водку «Смирнов». На закуску, по вашему выбору, самого вкусного: балычок, икра, зелень и так далее. Словом, чтобы желудку было уютно и весело. О вашем ресторане я слышал только лестные отзывы.

Саит бросил эту похвалу как пучок сена под заднее место перезрелой красавицы: авось, не помешает. Похвала – товар не купленый, чего его жалеть.

– Из прелестных рук такой красавицы я готов с удовольствием отведать самого страшного яда и зажевать глоток самым чёрствым куском чёрного хлеба, – начал было выпендриваться полковник.

Привычная к дешёвым похвалам и пошлым комплиментам официантка равнодушно-холодно улыбнулась и продолжала записывать заказ.

Вскоре стол был завален яствами так, что на него не приземлился бы и воробей. Друзья дружно принялись за «работу». «Частным делом может стать лишь то, что связано с едой и питьём», – повторил свою поговорку Нургали, без зазрения совести сдабривая конской колбаской стерляжью уху.

Когда столу была воздана честь по заслугам, все трое тяжело отвалились, удовлетворённо сопя и ухая. Оставшуюся еду пусть Ходжа Насреддин унесёт в рукаве своего халата, хы-ы!..

Передохнули. Нургали Вагапов стал травить услышанную где-то байку:

– «Один сельский парень приехал в город устраиваться в милицию. Начальник отделения приказывает ему:

– Вот перед тобой стоит телеграфный столб. Ты должен доказать, что он преступник и арестовать его! Действуй!

Вчерашний тракторист или свиновод пребывает, конечно, в полном недоумении и, как говорится, в полном параличе профессиональной смекалки. Подобно хохлу, сказавшему, что сало оно и в Африке сало, так и этот Абдулла вякнет что-нибудь типа: «Дык… Столб, он и у нас в Абдуллино столб. Как к нему подступиться?»

И тут начальник приказывает бывалому ефрейтору:

– Произвести задержание!

Ефрейтор трижды неспешно обходит вокруг обречённого столба и потихоньку начинает «закипать»:

– Ты чего тут стоишь передо мной, словно кочергу проглотил? Ноги почему в земле спрятал? Шею куда вытянул, чего там высматриваешь, осёл вонючий? Может, жаворонка? Или просто замечтался? Что это за чашки у тебя в ушах, стервец? Ага, да ты, наверное, передаёшь гнилому Западу ценные сведения о нашей оборонной системе! Статья политическая, займутся с тобой на Чёрном озере, голубчик! Вон ихнего английского шпиона недавно сцапали, и тебя не упустим. Народ с нами! Если проверить, может, все эти склянки-банки, провода да чашки ворованные, а? Документы на них есть? Покажь, паскуда! Ага, молчишь, значит соответствующие документы отсутствуют. Ничего, тут неподалёку есть кому тебе язык развязать. Ещё как заговоришь, миленький! У нас и немые говорят. У нас невиновных нет. Сейчас… Сейчас составим протокол. Так. Имя, фамилия, год рождения… Молчишь, сукин сын. Ничего, как миленький заговоришь. А за неподчинение власти и непризнание вины добавят годик-другой. А ну-ка, марш за мной, кикимора!..»

Над анекдотом искренне, захлёбываясь, смеялся лишь один Вагапов. У Санта свои думы: на душе кошки скребут. Чувствует, нутром чувствует Саит какую-то подлянку, но какую? Когда? От кого? Состояние противное, будто оказался под воздействием сильного электромагнитного поля особой мерзости.