Текст книги "Субботней халы аромат"

Пока Дора ходила по разным инстанциям, добиваясь возврата квартиры, Бродских приютили у себя Фанштейны. У них в доме яблоку негде было упасть, настолько было тесно. Кроме Бродских они дали приют Евиной двоюродной сестре с маленькой дочкой Сонечкой, которая на два года была старше Бореньки. В двухкомнатной квартирке Фанштейнов, состоящей из маленькой столовой и маленькой спальни, проживало восемь человек. Около полугода Дора обтаптывала пороги местных властей и ничего не могла изменить. И, наконец, она решила обратиться за помощью в Кремль, в Москву, к Климентию Ворошилову. Пришёл ответ, в котором категорично было приказано освободить жилплощадь Бродских в течении 24 часов. Боря с Сонечкой бегали по двору с радостными возгласами:

– Ура! Победа! Мы победили! Квартира наша!

Соседи-доброжелатели были рады за Бродских. Рахиль Давидовна всегда была кладезью мудрости для всех, кто искал её совета, и поэтому пользовалась большим уважением всего двора. Только сама бабушка была очень огорчена судьбами тех еврейских семей, которых недосчиталась в доме по возвращении.

На семью Ланковских, детей которых очень любила Рахиль Давидовна, донёс в немецкую комендатуру всё тот же дворник Ленский. Это случилось в первые же дни после взятия немцами Одессы. У них было четверо детей. И, когда за ними пришёл с арестом румынский конвой, простая женщина, прачка тётя Валя, живущая в доме, украдкой предложила Ланковскому-старшему оставить с ней младшую дочь, четырёхлетнюю Диночку, чтобы хотя бы ей дать шанс спасти жизнь. На что отец с болью, стоящей в глазах, ответил:

– Спасибо, но нам всем надо быть вместе. Кто знает, какие испытания выпадут на долю ребёнка, незащищённого семьёй?

Ланковские, как и многие другие евреи дома, так больше и не вернулись. А по Одессе пробежали взволнованные разговоры о массовых расстрелах еврейского населения в районе знаменитой Слободки. Это было страшно.

Около трети квартир опустело в доме. Часть евреев бежала до прихода фашистов в Одессу. А другая, большая часть, оказалась расстрелянной, замученной, многие были угнаны неизвестно куда. И, пока еврейские квартиры стояли без хозяев, находились людишки, которые без стыда и совести тащили из них всё, что только можно было унести: подушки, ковры, постельное бельё, посуду и даже мебель. Соседи дома часто знали тех, кто воровал и какие вещи куда и к кому попали. Тем, кому удалось вернуться, доброжелатели-соседи шептали по секрету, где они могут востребовать свои вещи, но получить их назад далеко не всегда удавалось. За них часто надо было бороться и нередко с опасностью для жизни.

Из квартиры профессора Кацмана, например, было украдено пианино. Кацманам удалось узнать, где оно находится, всего в нескольких кварталах от дома на соседней улице. Но, отправившись за своей фамильной реликвией, профессор больше не вернулся. Его ждали, его искали, но он пропал бесследно.

Наворовавшиеся строго-настрого наказывали своим детям никогда не приглашать в дом своих друзей по двору, боясь, что кто-то из них может случайно узнать или вынести украденное, и их деяния станут известны окружающим. Бывали случаи, когда еврейские хозяйки узнавали свои полотенца или простыни на чужих бельевых верёвках во время сушки. И каждый потерпевший решал для себя сам: идти на конфликт в борьбе за своё, или нет. Живя в трудностях и послевоенных лишениях, многие еврейские семьи не сумели вернуть нажитое добро. Многие просто устали от борьбы и, стараясь избежать конфликтности, жили дальше, не думая о потерянном.

Весь город беззубо зиял руинами домов, и наивно бесстрашные мальчишки рыскали по развалинам в поисках трофейных находок и романтических приключений. Дети пролезали в узкие щели подвалов и находили немецкие штыки, наганы и даже гранаты. То и дело в разных районах города раздавались взрывы, при которых трагически гибли дети, неумело обращавшиеся с пороховым оружием.

Боря тоже был счастливым обладателем найденных им трофеев. Часами он начищал до блеска найденный немецкий штык с маленькой свастикой возле рукоятки. А однажды ему посчастливилось найти наган. Правда, он был очень ржавый, и ни одна его деталь не сдвигалась с места, но всё же настоящий. Боря прятал свои сокровища дома под кроватью, но соблазн показать их друзьям во дворе был очень велик.

Однажды, замотав наган в старое полотенце, он выбежал во двор. Но к его великой досаде двор был пуст, зато в ворота вошёл водопроводчик и направился куда-то в подвал ремонтировать что-то. Пятилетний Боря, казалось, родился для того, чтобы шалить, озорничать и разыгрывать всех вокруг себя. Он бросился вслед за водопроводчиком в подвал и, незаметно подкравшись к нему, наставил на рабочего свой покрытый ржавчиной наган и закричал:

– Руки вверх!

По всей вероятности, водопроводчику было не до смеха. Он знал, что мальчишки находили в разбитых домах настоящее боевое оружие и, увидев худенького малыша с торчащими ушками, направившего на него ствол, остолбенел от опасности получить глупую пулю в лоб. Боренька и водопроводчик минуту-другую смотрели друг на друга, боясь шелохнуться. Наконец пришедший в себя взрослый протянул руку ребёнку и спокойно сказал:

– Дай-ка сюда свою игрушку.

Боренька резко развернулся и бросился бежать без оглядки, спасая своё сокровище, закутывая его в полотенце от посторонних глаз.

На следующее утро через весь двор прошагал милиционер в сопровождении водопроводчика. Они поднялись по лестнице к квартире Бродских и постучали. Рахиль Давидовна открыла дверь и впустила их в дом. Перепуганный Боренька сразу понял, в чём было дело и юркнул в спальню, забившись в угол. Из прихожей до спальни доносились обрывки разговора.

– Поди сюда, разбойник! – позвала бабушка.

Сердце Бореньки громко колотилось и пыталось выскочить из груди.

– Ты меня слышишь? Иди сюда, – повторила она свою просьбу.

«Делать нечего», – подумал Боренька и осторожно вышел из спальни.

– Давай сюда наган, – серьёзно глядя на Борю, сказал милиционер.

– Какой наган? У меня ничего такого нет.

– Давай, давай, – поддержал милиционера водопроводчик, – видел я твою пушку. «Руки вверх», говоришь? Перепугал ты меня до смерти, герой.

– Если не отдашь, я тебя арестую и отведу в тюрьму, – припугнул милиционер.

Боренька испуганно, но упрямо молчал.

– Да-да! Не посмотрю, что ты маленький. Возьму и арестую! А может, ты маленький немец, которому нравится война?

– Я не немец, я просто наш мальчик. Я пошутил! – со слезами на глазах отчаянно закричал Боренька.

– Неси наган, – сказал милиционер со смягчённой ноткой в голосе, – и помни, что оружие – не игрушка. Немало беды можно натворить.

Подумав минутку, Боренька с понурыми плечиками виновато поплёлся за своим сокровищем.

Беда не заставила себя долго ждать. В развалинах дома на улице Островидова группа ребят, чуть старше Бореньки, нашли немецкую гранату. Собравшись стайкой в кустах скверика, что находился через дорогу от школы, они с интересом рассматривали свою находку, стараясь понять, что это такое и как оно работает. Наконец Вовчик предложил:

– А давайте, ребята, вскроем эту штуковину. Я слышал, что немцы закладывали в такие маленькие бочонки золотые монеты. Нам всем хватит хотя бы по одной.

– А как ты её откроешь? Ни крышки, ни самой маленькой щели, чтобы засунуть туда отвёртку.

– Да, но для чего-то сюда приделано кольцо. Может, нужно вдеть в него ремешок, – сказал Шурик Штерн и засунул в кольцо палец.

– Дай сюда! – только и успел сказать Вовчик и выхватил штуковину из рук Шурика.

Раздался взрыв…

Останки детских тел находили по всему скверику в кустах сирени и даже за забором во дворе маленькой церквушки. Пятеро из них были убиты и четверо тяжело ранены. Девять семей рыдали над своими детьми. Их оплакивал весь район, каждый дом и каждая семья. Эта трагедия была страшным послевоенным эхом и случилась за день до Дня победы, официально провозглашённой 9 мая 1945 года.

Среди погибших был Борин двоюродный братик, тоже Боря, только Симис. Эту утрату очень тяжело перенесла вся его семья, друзья и соседи дома, где они жили. Погибшему Боре было 8 лет. Это был умный, красивый мальчик с карими глазами и весело путаной шапкой каштановых кудрей. Все жильцы дома его очень любили. А старенькая соседка Галина Абрамовна, которая называла Борю «Маленький Царь Давид», узнав о его гибели, получила разрыв сердца и умерла в тот же день, когда погиб Боренька Симис.

Борю и Галину Абрамовну хоронили вместе. Их обоих, осыпанных цветами, везли на одном грузовике и толпы рыдающих людей шли и шли квартал за кварталом, провожая в последний путь 70-летнюю женщину, назло всем смертям сумевшую выжить за годы войны, и ребёнка, погибшего за день до долгожданной победы. Ребёнка, которого она любила всей душой как родного за ум, за талант его сердца быть отзывчивым и добрым, за его чистую детскую красоту.

А Боренька Бродский[21]21
  В детские годы Боря носил фамилию Бродский, по дедушке. Позже он стал носить фамилию отца Бимбад.


[Закрыть] с головой окунулся в своё безотцовское детство. С восходом солнца, наскоро съев бабушкину мамалыгу, он уже был во дворе и поджидал на лавочке друзей, с которыми они вместе где-то бегали весь день. Эта ватага худых послевоенных мальчишек, носившихся по улицам, лазающих за шелковицей по деревьям, рыскающих по подвалам, чердакам и базарам, беспризорно росла вместе, проходя через детство и юность, и была счастлива своему естественно рождённому братству.

За годы войны многие учителя школ не вернулись с фронта. Разбитыми в руинах стояли школы. Детские садики, как дошкольные детские учреждения, восстановить долгое время не удавалось. А родители изо всех сил были заняты выживанием в голодные послевоенные годы, стараясь прокормить свои семьи, что было их первостепенной задачей. Дети же были предоставлены улице и самим себе. Их детские представления о жизни формировались в этих «естественно рождённых братствах», то есть в дружбе на всю жизнь. Дети учились друг от друга и плохому, и хорошему.

– Лёнька, паразит, без картошки домой не возвращайся! – кричала горластая тётя Тася своему девятилетнему сыну. Ей и в голову не приходило, что можно выразить свою просьбу как-то иначе.

И друзья помогали Лёньке в выполнении возложенного на него важного задания. Все собирались и гуртом ходили на Новый рынок. Бореньку тоже пытались учить искусству воровать, но, как выяснилось, ни таланта, ни способностей на этом поприще у него не оказалось. Зато Лёнька по прозвищу Нос, Женька Кирьязи и Сёмка-Патрон были настоящими мастерами своего дела. Тащили с рынка картошку, лук, мыло, авторучки, промышляя по карманам, где только могли. В некоторых семьях взрослые даже рассчитывали на такого рода «доход» из рук своих детей.

Коля Мещеряков был старше всех. Он жил в доме напротив и часто источал множество проказливых идей. Толя Гильруд, по прозвищу Тоха, был удивительно красивым мальчиком с иссиня-чёрной густой копной на голове и по-восточному смуглой мордочкой, украшенной длинными чёрными ресницами, обрамлявшими зелёные глаза. А вот Вовка Ласковец выглядел ужасно смешно. Его маленькое худенькое тельце, казалось, с трудом удерживает большую голову, и друзья прозвали его Головастиком или Бомбочкой. У Тохи тоже со временем появилось прозвище – Коняка, так как он стал вдруг потягивать шею, как цирковой конь.

Боренька был худеньким, как и все послевоенные мальчишки, но как-то уютно скроенным и спортивным. Он никак не мог наесться после Узбекистана. Но куда только всё девалось? Он всё равно был худеньким, легким и прыгучим, с отличной реакцией, пригодившейся ему в жизни не раз. Его украшала копна тёмных красно-рыжих волнистых волос, сидящих над узким личиком, за что его и прозвали Рыжим.

Это были дети улицы, дети двора, каждый по-своему повзрослевший через войну. В свои пять-шесть-семь-восемь лет они чувствовали себя самостоятельными и лезли во все дырочки и щели. Ребята часто взбирались на крышу дома, откуда интересно открывалась живая панорама, театр жизни двора и улицы. Глупыши не знали страха, не боялись свалиться вниз и часто с восхищением наблюдали, как гоняют голубей на крышах соседних домов.

Дома на квартале были плотно заселёнными. Детей разных возрастов во дворе всегда было много. Посреди двора невысоким заборчиком был огорожен маленький садик с двумя столами и скамейками в длину столов. Жильцы дома решили засадить садик травой и весёлыми цветочками. Боря с друзьями вызвались перекопать землю перед посадкой. Но странное дело! Под неглубоким слоем земли оказалась толстая непробиваемая корка стекла. Как выяснилось, во время бомбёжек были перебиты все окна в доме, и дворник Ленский смёл всё битое стекло в центр, присыпав слоем земли. Несмотря на добавленный перед посадкой грунт, в садике никогда и ничего не хотело расти. Да так и не выросло.

Столы и скамейки пригодились как игровой центр. Дети приносили шашки, шахматы, учили друг друга играть и достойно проигрывать. Часто из окон были слышны голоса родителей, зовущих своих детей домой обедать или просто проверить, на месте ли они.

Бореньку никто не звал. Мама, выполняющая функцию мужчины в доме, всегда была на работе и приходила поздно. А бабушка с дедушкой, даже если и звали Борю домой, то это не считалось. Так думал Боря, мечтавший всё своё детство, чтобы его тоже, как и других детей, позвал домой Папа. Он с наболевшей детской завистью смотрел на своих сверстников, идущих за руку со своими отцами. А ещё лучше: с папой с одной стороны и с мамой – с другой. Смотрел и завидовал, пока был маленьким. Завидовал и потом, когда пошёл в школу. И даже в юности ему всегда не хватало отцовской руки, как и отцовской защиты, заботы и просто родного мужского присутствия, могущего быть примером и авторитетом. И эта беда была для него бедой навсегда…

Правда, в конце 1945 года в доме появился мужчина. Мама вышла замуж за интересного по-своему человека по имени Феликс Теодорович Сакеус, который был латышом по происхождению. В жизни он был очень красив, но работал в цирке клоуном, всегда со смешным гримом на лице. С его приходом в жизнь Бореньки вошёл цирк. Он очень любил приходить туда и сидеть на репетициях. Он мог часами наблюдать тренировки воздушных гимнастов, работающих под самым куполом. Ему нравились и акробаты на манеже: кто на велосипедах, кто на скакунах, кто на куче стульев. И даже с успехом пробовал жонглировать блестящими булавами.

Цирк часто уезжал на гастроли, и Борю брали с собой. Мама тоже работала в цирке, выполняя административную работу. Феликс был очень хорошим весёлым клоуном с грустными глазами, а Боренька – профессиональным цирковым зрителем. Всей семьёй они много ездили по стране и Боря привязался к манежу, зверям и к атмосфере цирка. Лёгкая прыгучесть и гибкость худенького мальчика не остались незамеченными, и его понемногу начали тренировать, как циркового гимнаста-акробата. Он делал большие успехи. Но Мама впоследствии решила, что Боре надо учиться в школе, как и всем детям его возраста, так как поездки по стране оторвали бы его от учёбы.5

Неизвестно как Феликс Теодорович попал из Латвии в Одессу, но, скорее всего, ему пришлось пережить свою жизненную драму, связанную с войной. Мать Феликса с тремя братьями успела уехать из Латвии за границу незадолго до начала войны, а отец и Феликс, как старший сын, не смогли из-за какого-то семейного бизнеса. Феликс воевал и партизанил в лесах под Минском, имел много наград, в том числе и Орден Красной Звезды. Его отец, которого он нежно любил, погиб во время войны, а свою мать и братьев Феликс так и не сумел найти. Помнит Боря, как однажды, будучи на гастролях с мамой и Феликсом, они подъехали к какой-то усадьбе под Минском (Латвия). Трёхэтажная усадьба, принадлежащая в прошлом семье Феликса, утопала в зелени, а в большом крепком сарае неподалёку они когда-то разводили лошадей. В небольшой деревушке, находящейся почти рядом, Феликс остановился, долго стоял перед одним из домиков и горько, навзрыд, как ребёнок, плакал.

Феликс был спокойным, интеллигентным человеком. Любое дело горело у него в руках. Но функцию отца для Бореньки он выполнить не сумел. Наверное, потому, что через год, в 1946-ом, родилась черноглазая Леночка, и вся семья в счастье крутилась вокруг неё. Бореньку не мучила ревность к маленькой сестричке, он как был душой на улице, так там и остался. Никто не лишал его семейной любви и заботы. Его кормили-поили, одевали и обеспечивали всем, что было нужно и что только могли достать и дать, но Мама, при всей её любви к своему первенцу, была строгой, по-мужски деловой и всегда очень занятой работой. Она была единственным добытчиком для всей семьи. А бабушка с дедушкой смотрели за детьми.

Первого Сентября, 1947 года Боря пошёл в школу. И с первых же дней стало ясно, что школа встретила своего героя, то есть рыженькую личность с богатым врождённым чувством одесского юмора. Что уж тут поделаешь! У каждого свои таланты! Он любил шутки, смех, балаган вокруг себя. Ему было трудно успокаиваться после перемены, трудно усидеть на месте без привычной работы того моторчика, вернее, вечного двигателя, который прочно сидел встроенным где-то внутри. Смеялись рядом с ним дети, хохотали в учительской учителя, пересказывая друг другу последние Борины хохмочки.

Школьные годы летели, как листы календаря. Взрослели дети, переходя из класса в класс, старели бессменные учителя, но Борины шуточки по-прежнему держали всех в весёлом ключе.

Его маленькие проделки высыпались из него, как из рога изобилия. Причём он никогда не смеялся сам. И сидел спокойно, как ни в чём не бывало, с абсолютно невинным выражением сосредоточенности на лице. Его шутки никогда никого не обижали и даже не задевали, он не смеялся над недостатками конкретных людей. Из его шуток рождалась улыбка, быстро и заразительно переходящая в смех.

Учительница русского языка и литературы Вера Ивановна объясняет падежи, время от времени поворачиваясь лицом к доске, спиной к классу, чтобы что-то написать на доске. Вдруг непонятно откуда донёсся едва слышный, непонятный звук:

– М-м-м-м-м-м, м-м-м-м-м-м, м-м-м-м-м-м-м-м-м.

Она оглядывается, прислушиваясь, и обшаривает глазами класс, стараясь понять, кто из учеников ммммм-кает. Из какого ряда или из какого угла доносится это ммм-ычанье? Но понять было сложно. Не останавливая свою речь, идёт она по рядам, не подавая виду, что идёт с разведкой, старательно прислушиваясь, но всё равно не понимая, где сидит источник звука.

Боря Бродский сидит, внимательно слушая, с невинным лицом. Он понимает план учительницы и, когда она приближается к его парте, он замолкает, совершенно не меняя выражения сосредоточенности на лице. Чуть только Вера Ивановна доходит до безопасного для шутника расстояния, тихое ммм-ычание просыпается опять, постепенно разворачиваясь в пространстве.

Однажды учительница географии Мира Григорьевна вызвала Борю к доске и задала ему вопрос, связанный с текущей темой. Класс изучал тогда Уральские горы:

– Скажи, какие полезные ископаемые добываются на Урале?

– В недрах Уральских гор, – серьёзно начал свой ответ Боря, – находятся огромные залежи фасоли.

Класс содрогнулся от смеха, который долго не удавалось унять, и учительница, потеряв терпение и строго нахмурив брови, выставила виновника всеобщего веселья вон из класса, сказав:

– Зайди в учительскую на перемене.

Постепенно в классе восстановилась тишина, урок продолжился, но на перемене Мира Григорьевна поспешила в учительскую, где возле дверей с виноватым видом стоял Боря.

– А ну-ка зайди, – приказала она ему.

В учительской было много других учителей, обменивающих классные журналы. Мира Григорьевна вошла, держа Борю за плечо, и во весь голос, обращаясь ко всем, попросила тишины. Все замолчали, глядя на них. И здесь, при всех она задала Боре всё тот же вопрос:

– Какие полезные ископаемые добываются на Урале?

Боря был готов понести строгое наказание за свою шалость. Но, заметив озорные искорки в глазах Миры Григорьевны, быстро среагировал и, подыгрывая ей, ответил:

– В недрах Уральских гор находятся огромные залежи фасоли.

Учительская взорвалась от смеха.

Маму постоянно вызывали в школу, чтобы обсудить поведение сына. Дома уставшая за день Мама отчитывала Борю, не теряя веры в силу таких воспитывающих инструментов, как шлепок или подзатыльник. Прибегала на крик Мамы бабушка, а дедушка, поправив галстук, прихватив шляпу и повесив пиджак на правую руку, выходил из дома. Это был его разумный и практичный способ спасаться от любых скандалов. А маленькая Ленка выглядывала из кроватки с выражением ужаса на красивеньком лице и хлопала пушистыми ресничками.

Опять полетели листки календаря. 1949 год. Боре девять лет. И задумал он утопить в стены квартиры все висящие на поверхности стен электрические провода. Вы помните эти гирлянды из проводов на стенах советских квартир? С фарфоровыми катушками-держателями этих проводов, расположенные в метре друг от друга? Решил он посоветоваться с инженером Никольским, живущим у них в доме, как это правильно сделать.

Никольский вроде бы считал себя интеллигентным человеком. Инженер всё-таки! Но репутацией порядочного человека он не блистал. Люди рассказывали, что во время войны он вёл себя, мягко говоря, странно. Во время бомбёжек, когда было запрещено включать свет и даже зажигать свечи, он распахивал окно пошире и устраивал яркую иллюминацию, как будто стараясь вызвать огонь на себя. Соседи докладывали об этом в милицию, но почему-то Никольский продолжал делать своё, хоть и был официально предупреждён. Каждую бомбёжку соседи кричали ему, требуя погасить свет, но он упрямо вредничал и делал своё. С тех пор жильцы дома, не понимая этого человека, обходили его дальней дорогой. Было известно, что Никольский доносил в немецкую комендатуру на соседей еврейского происхождения, после чего в доме проходили волны арестов. Время прошло, закончилась война. А Никольский со своей семьёй благополучно жил в своём довоенном гнезде.

Боренька не знал этих историй. Пришёл к Никольскому и рассказал о своей задумке с проводами. Совет инженера был прост:

– Ты, – говорит, – везде, где сейчас пролегают провода, сделай в стене длинную аккуратную щель и утопи в неё каждый провод. А когда дойдёшь до выключателя, то зачисти концы проводов. Это несложно, только зажми концы проводов обеими руками, перекрути их несколько раз, левый – левой рукой, а правый – правой и подержи покрепче минуту-две. Так провода будут крепче держаться, а потом вставь их в выключатель.

Боря внимательно слушал, стараясь запомнить каждую деталь, поблагодарил Никольского и отправился домой. Выбрав удачный момент, когда Мама была дома, Боря спросил:

– Можно я уберу провода со стен сам? Всё останется на своих местах, но я спрячу провода внутрь. Я обещаю, что все выключатели и все розетки будут там же, где они находятся сейчас.

– Это работа не для тебя, Боренька, а для профессионального электрика, – сказала Мама.

– Я сам хотел бы всё сделать. Я знаю как, я смогу. Я уже говорил с Никольским. Он – инженер, он всё знает.

– Ну посмотрим, – вроде бы согласилась Мама.

А через несколько дней Дора привела в дом электрика дядю Сашу. Видя, что они ходят по квартире и рассматривают проводку, Боря напомнил Маме, что он всё хочет сделать сам.

– Интересно, как ты собираешься один это сделать? – спросил дядя Саша. И Боря ещё раз слово в слово повторил совет Никольского о том, как топить провода в стены, как надо зачистить их концы, и как надо оголённые провода перекрутить и крепко подержать за концы перед вводом в выключатель или розетку.

Дядя Саша побледнел и спросил Борю:

– А для чего, говоришь, надо подержать концы проводов обеими руками да покрепче?

– Я думаю, чтобы они крепче сидели в выключателе.

– Выйди-ка на балкон. Мне с твоей Мамой потолковать нужно.

Боре не хотелось выходить. Он только сделал вид, что идёт на балкон, а сам задержался в кухне и услышал возмущённый возглас электрика:

– Дора! Ты, надеюсь, понимаешь, что этот гад Никольский хотел убить твоего сына? Он сказал мальцу взять голыми руками оголённые провода! 220 вольт убили бы его тут же на мес те. И все бы думали, что это просто несчастный случай! А его руки будут чисты! Вот же сволочь!!!

– Антисемит поганый! Сволочь! – мама не скупилась на крепкие слова и горячие эмоции. Уже через минуту дверь Никольского была готова слететь с петель. Боренька не слышал их словесной перепалки. Только слышал, как сердито гудела от громких голосов с эффектом эхо вся парадная. Повыскакивали соседи и добавили к маминым воплям всё то, о чём молчали уже столько лет. Страсти ещё долго кипели в адрес Никольского во дворе, пока Мама не вошла в дом. Она порывисто обняла Борину головку и прошептала:

– Антисемит поганый! Никому, слышишь, никому и никогда не дам тебя в обиду.

Боренька не сразу понял, чем Никольский вызвал такой сильный порыв гнева взрослых, но, увидев его силу, понял, что произошло что-то очень серьёзное и что энергия маминого взрыва была его, Бориной, защитой. Он был горд и счастлив проявлению её силы и родительской любви.

Слово антисемит Боря слышал не раз, но вряд ли до конца понимал его значение. Мама объяснила, что, оказывается, на белом свете существует тревожное, непонятное противостояние евреев и неевреев. И что неевреи за что-то библейское и очень далёкое по времени, не любят евреев. При том неважно, праведны евреи или нет, умные или глупые, добрые или злые, красивые душой и телом, или нет. Их, евреев, всё равно не любят и при том только за то, что они евреи. Немцы ненавидели евреев, стремясь к их тотальному уничтожению. Но почему так должно было быть в его родной среде, что с этим делать и как с этим жить?

Прислушиваясь к себе изнутри, он был абсолютно уверен, что никогда не стал бы заедаться первым, что нет в нём желания наступить на нееврея, просто так обидеть его, только потому что он нееврей. И если так, то почему его, Борю, который никому не желает зла, можно порицать за то, что он родился в еврейской семье? Разве люди имеют возможность выбирать, в какой семье им родиться? Если существуют те, кто этого не понимает и незаслуженно направляет свой негативизм в адрес еврея, то спускать это безропотно нельзя, надо бороться, надо давать отпор.

Однажды, гуляя в парке Победы, он встретил группу подростков, поглядывавших на него со странным интересом в насмешливых глазах.

– Что здесь делаешь, жидок? – спросил один из них. – Это наш парк. Тебе здесь не место.

Тринадцатилетний Боря пришёл сюда один, без друзей, которые могли бы поддержать его в момент конфликта. Он любил приходить в этот парк и плавать в большом спортивном бассейне. Не отвечая на дурацкий вопрос, он прыгнул в воду. Когда же он доплыл до середины своей дорожки, где было уже довольно глубоко, и оглянувшись на мальчишек, Боря вдруг почувствовал страшный удар по лбу. Вода вокруг покраснела от крови. Чуть выше левого глаза, прямо над бровью свисал кусок содранной кожи, кровь заливала глаза, голова гудела. А рядом плавало днище разбитой зелёной бутылки. Поднатужившись, он доплыл до края бассейна, кое-как вылез и потерял сознание.

Очнулся в госпитале, куда привезла его скорая помощь. Рана уже была обработана и наложена большая тяжёлая повязка, закрывающая опухший глаз. Кто-то увидел случившееся, кто-то вызвал скорую, кто-то поймал зловредных подростков, а, может, и не поймал. Боренька не знал ответов на эти вопросы. Важно было то, что его глаз был цел, что он не утонул, потеряв сознание, находясь глубоко в воде, и благополучно выплыл.

Телефонов в квартирах простых рядовых советских граждан тогда ещё не было и предупредить семью, что Боря находится в госпитале, никто не мог. Он ушёл из дома утром, и до наступления сумерек все домашние не находили себе покоя. А в это время дедушка Ефим Абрамович бегал по городским больницам, от одной к другой, в поисках внука. И, наконец, нашёл. А затем прибежала заботливая бледная Мама и притащила целую сумку гастрономических сокровищ, которые Боря был готов проглотить вместе с сумкой.

Недоумков, как оказалось, в стране всегда было предостаточно. Неприязнь и порой махровая ненависть к евреям и их образу жизни переходила от одного поколения к другому. Эта среда взрастила сотни доносчиков на евреев во время войны. Но как и откуда взялась эта ненависть у детей послевоенного времени? За всё, что происходит в голове ребёнка всегда однозначно ответственны взрослые. То ли семья, то ли система образования, то ли общественный уклад в государстве, а, скорее всего, всё вместе взятое. Оно продолжало поддерживать и питать уродливые формы отношений между людьми «коммунистического завтра».

Не задумываясь над подобными общественными проблемами в своём невинном возрасте, Боренька ходил с дедушкой в единственную в Одессе синагогу, бегал по поручению бабушки за мацой в подпольную пекарню в Новобазарном переулке, прихватив с собой чистую наволочку для Пасхальной мацы и помогал ей шкрябать кастрюли, казаны и сковородки перед Пасхой. Он был в полном неведении: зачем бабушка так тяжело трудится, «обновляя» их поверхность куском кирпича, песком или любым другим твёрдым камнем. Боря не задавал вопросов. Ему казалось, что именно так все проявления еврейской жизни и должны наполнять дом, и что это нормально, так и должно быть. Дома бабушка и дедушка говорили между собой на идиш и, благодаря этому, Боря с раннего возраста рос в атмосфере родного языка. Еврейство естественным образом прочно сидело в каждой клеточке его существа без всяких вопросов и условий. Поэтому он не прощал насмешек, глупых словечек и шуточек антисемитского толка от любых недоумков, как это делал бы человек, защищающий своё право быть тем, кто он есть по рождению.

Итак, Боре тринадцать. Согласно Торе, это возраст, когда происходит перелом в жизни каждого еврейского мальчика, когда он вступает в период своей зрелости и вместо родителей сам начинает нести ответственность за свои поступки. Осознание себя взрослым, несущим на себе мужское отношение к жизни, предполагает обучение этому ребёнка на основе еврейских духовных ценностей, почерпнутых из изучения Торы и мудрости еврейских мудрецов.

Но Боря, как и многие другие еврейские дети, оказался лишённым еврейского образования. Он просто жил, ведомый еврейским мироощущением, естественно присутствующим в его крови, не зная и не задумываясь над тем, для чего родился и что он должен делать или не делать в этой жизни. Послевоенная безотцовщина и намеренно запланированная родной страной тотальная ассимиляция еврейского населения СССР каждый день встречали его при выходе из родного дома. Жизнь, распахнув свои объятья, ежедневно заставляла его проходить через опыт жизни в стране, где он родился, где был его дом и его семья, где были его друзья, его интересы, и где формировался его взгляд на мир, ведущий из детства к зрелости.