Текст книги "Нет ничего сильнее любви"

– Она тоскует. Везем ее обратно.

Отвезли. Выпустили Лизку из переноски, и она поспешила к Андрею. Он ее на руки взял, а она ему:

– Мяу-мяу… мяу-у-у… мяу-у-у… мяу-мяу…

И интонация человеческая, жалобная, с обидой, и с упреком: мол, зачем меня отдал…

Вернулись домой, погрустили, посмеялись, а глубокой ночью Галка проснулась от того, что дышит холодным воздухом. Может, окно оставила открытым, подумала она, но окно было закрыто. Сходила в туалет, вернулась, села на край дивана, и так ей стало тяжко.

– Катя, родная моя, что ж ты так… Что ж ты так… – шептала она, глотая слезы.

И вдруг вспыхнул экран телевизора, висящий на стене. Вспыхнул ртутно-голубым светом. Галка замерла, по спине холодок пробежал. Сидит, уставившись на экран. И тут по нему черно-серые помехи – и все… выключился. Гм, наверное, она нечаянно уселась на дистанционное управление. Она шарит по простыне – ничего. Свет включила, а пульт в кресле лежит…

Все потихоньку наладилось – Вадима взяли на скорую фельдшером. Оля удачно продала квартиру и купила двухкомнатную себе и однокомнатную Мише. Миша вроде на работу устроился и перестал пить, а Ольга по-прежнему жаловалась на маленькую пенсию и мужа-сатрапа. И теперь к этому добавилась запоздалая любовь к дочери. Все только и слышали «моя девочка», она все время крестилась, шептала «царство небесное рабе Божией…», носила в сумке Библию, а место захоронения стало для нее почти культовым – она ездила к могилке значительно чаще, чем к живой дочери. Отец Тимоши ни разу не позвонил, не пришел, и потихоньку мальчик перестал о нем вспоминать, все сильнее привязываясь к папе Андрею и деду Вадиму. С ними он говорил о море и самой главной елке в стране, и летом у семьи по плану было море, а зимой – самая главная елка… А перед морем Андрей поступил в автодорожный институт на заочный факультет и пошел работать на СТО.

Вопреки мнению, что дети быстро забывают умерших, Настюша около года тосковала по маме, клала ее фотографию на подушку и разговаривала с ней. Но пришло время, и ее тоже отпустило.

А вот кто сообщил в органы опеки о Вадиме, семья так и не узнала. Лена грешила на отца Тимоши: мол, больше некому. Может, и он.

Через два года Андрей купил машину, как раз к своему дню рождения. Покупку праздновали в его квартире. Первый тост за именинника, второй – за родительницу. «Мам, выйди на балкон», – говорит Андрей. Инна выходит и видит: внизу припаркована синяя машина с огромным, отливающим серебром бантом на крыше и цифрой «28» на капоте.

Глава 4

– Настя, а что, между тобой и Никитой что-то есть? – вместо «здрасьте» заговорщически спросила староста группы.

Она неплохая девчонка, только слишком уж тихая и занятия никогда не прогуливает. И еще везде сует свой длинный нос. Вообще-то ей совать положено по статусу, иначе какая она староста?

– Ты че?! – Настя покрутила пальцем у виска.

– Ну, да! Любовь у них! – хмыкнул проходящий мимо парень из их группы и тут же противно заржал.

– Ну ты, дебил редкостный! – огрызнулась Настя.

– Ладная, любовь – это прекрасно, – на нее смотрели наглые зеленые глаза. – А ты с Никитой уже того? – любопытствующий состроил хитрую рожу.

– Ты сам того! – Настя добавила к фразе непечатное слово.

В ответ – тупое ржание.

– Что случилось? – услышала она голос Милки и обернулась. Тут же подскочила Соня, хлопая любопытными глазками.

– Ничего! – Настя нахмурилась.

В лифте ехали молча. Соня и Милка, стоя слева и справа от Насти, все время переглядывались и тихонько хихикали.

– Чего вы хихикаете? – напала на них Настя, как только они вышли из лифта.

Девчонки снова переглянулись.

– Ты говори, – сказала Соня Милке.

– Нет, давай ты.

– Да что вы тут пинг-понг устраиваете? – разозлилась Настя.

– Мы видели твоего Богдашу, – Соня так улыбнулась, будто выиграла поездку в Мачу-Пикчу, про которую за три курса всем уши прожужжала. Еще она уверена, что чем чаще будет об этом говорить, тем быстрее ее давнишняя мечта превратится в туристическую путевку или на худой конец в билеты на самолет.

Настя рассекла воздух ребром ладони:

– Говорю вам, он никакой не мой! И мне на него плевать!

Соня притворно сдалась.

– А, ну раз плевать, тогда не будем говорить, – с трудом сдерживая улыбку, она посмотрела на часы, – ой, пять минут осталось, идем, а то опоздаем.

Настя схватила ее за плечо:

– Нет уж, раз начала, то заканчивай!

– Так тебе ж плевать, – беззлобно фыркнула Соня.

– Софа, давай, говори, подними ей настроение, – Милка подмигнула.

Настя сузила глаза.

– Девчонки, что происходит?

– Богдаша с Дашкой поругались, мы все слышали, мы шли за ними от метро! – хором ответили девчонки.

В душе Насти стало тепленько, и она мстительно улыбнулась.

– Хорошая новость. Ну спасибо… А чего это мадам не на колесах?

– Ты че, в фейсбук не заглядывала? Ей вчера все четыре колеса порезали, она тачку на тротуаре припарковала.

К теплу в душе Насти прибавилось пение райских птичек, правда, она не знает, как они поют, и не знает, существуют ли в природе.

– Ой, – Мила скосила глаза в сторону, – Зозуля идет… Поспешим!

Ноги сами понесли Настю в аудиторию. Не потому, что после звонка Зозуля никого не пускал, а потому, что она не хотела с ним сталкиваться нос к носу.

Половина пары прошла замечательно – Дарья и Богдан сидели в разных концах аудитории. На перерыве Настя поболтала с Никитой: оказывается, он договорился, что ребята из университетского ансамбля будут играть на юбилее.

– А что, твой отец любит хард-рок? – удивилась девушка.

– Он и Леди Гагу любит, и Высоцкого, – с гордостью хмыкнул Никита, – и вообще, он у меня классный. Вот, смотри, – он провел пальцем по экрану смартфона.

Да, папик у него что надо, чисто Харрисон Форд в лучшие годы.

– Да, классный, – сказала Настя с легкой завистью.

Никита нахмурился и сунул смартфон в карман.

– Ты это, извини… – на его лбу появились поперечные морщинки, – тебе, наверное, это неприятно.

Неправильное это слово – мне больно. Очень больно.

– Брось, я в порядке, – Настя скорчила веселую рожицу, и тут прозвенел звонок.

Вторая половина пары тоже прошла замечательно, но звонок отзвенел, а никто не шевельнулся – вставать разрешалось только после того, как Зозуля объявит тему следующей лекции. А перед объявлением он обычно обводил аудиторию пристальным взглядом поверх очков в тонкой оправе, Милка окрестила их иезуитскими, и интересовался, все ли уважаемые студенты поняли?

Аудиторию наполнил гул удовлетворенных голосов, Зозуля довольно улыбнулся, и то ли Насте показалось, то ли так и было – он остановил на ней свой пристальный взгляд.

– Если я не выпью кофе, то упаду прямо здесь, – Милка прикрыла рот рукой и зевнула.

– Я тоже, – поддержала ее Настя, впихивая в рюкзак планшет и косясь на декана – кажется, он таки на нее смотрит.

Как только девушки поравнялись с кафедрой, Настя услышала повелительный голос:

– Ладная, зайдите ко мне на минутку, – и декан выскользнул в дверь прямо перед ее носом.

– Чего ему от тебя надо? – глядя Зозуле в спину, Милка сдвинула брови.

– Откуда я знаю?

– Ну тогда идем.

– Идем?

– Группа поддержки, – Соня легонько подтолкнула ее в спину, – давай быстро, нас еще кофе ждет.

На лестнице Настей овладело гадливое чувство – такое бывает, когда тебя ловят на горячем. Однажды в школе математичка поймала ее на списывании во время контрольной, ох, и паршивое было ощущение! Будто сама себе в душу нагадила, и с того дня она зареклась списывать. Хм… А что ему надо? Вряд ли ему Сигизмундович настучал, он сам со студентами разбирается. Скорее всего, Зозуля узнал, что тетя Лена ей вовсе не тетя.

Перед деканатом Милка положила руку на Настино левое плечо, а Соня на правое – этот ритуал давно входил в «поддержку».

– Ну, не дрейфь. Хвост трубой, дулю за пазухой, камень… – Милка запнулась и вопросительно посмотрела на Соню.

Соня уставилась на подругу как на недоразвитую:

– Хвост трубой, камень за пазухой, дулю в кармане, нос по ветру, ухо востро. Ну да, это не для среднего ума!

Они одновременно похлопали Настю по плечам:

– Мысленно мы с тобой.

– Смотри на Анжелу и поймешь, что тебя ждет, – науськивала ее Милка.

– В смысле? – удивилась Настя.

– В том смысле, что она в курсе, чего он тебя вызвал.

– Почему это в курсе?

– Ох, Ладная, ты, однако, оторвана от жизни, – Милка снисходительно скривилась, – мой папа говорит: если хочешь знать, как к тебе относится начальник, внимательно посмотри в глаза его секретарше. Теперь понятно?

– Понятно, – Настя кивнула. – Так вы здесь будете стоять?

– А где ж еще? – удивились подружки, и Настя потянула на себя тяжелую дверь.

– Доброе утро, – буркнула она, внимательно глада Анжеле прямо в глаза.

– А, Ладная! – воскликнула Анжела таким тоном, будто все утро только ее и ждала. – Роман Ильич ждет тебя, – она улыбнулась ярко напомаженным ртом, – заходи, заходи, – хозяйским жестом она показала на дверь.

По ее глазам и по интонации ничего не поймешь, подумала Настя и переступила с ноги на ногу, и тут же мелькнула мысль: бабушка обожает фильм «Служебный роман», так вот сейчас она была Новосельцевым, топчущимся перед дверью кабинета Людмилы Прокофьевны. Только вот короткого пиджачишки на ней не было, а потому и одергивать было нечего.

– Ладная, не топчись, времени в обрез, у Романа Ильича пара! – бросила Анжела, роясь в ворохе лежащих перед нею бумаг.

И Настя потянула на себя еще одну дверь. Ох, и почему они все такие тяжелые…

– А, Ладная…

Тон у Романа Ильича был как у интеллигентов с бородкой и пенсне из старых советских фильмов, которые бабушка тоже обожает.

– Проходите, присаживайтесь, – он показал рукой на параллельные кресла.

Настя села на край правого кресла и прижала рюкзак к животу. Вид у декана был спокойный и даже немного смешливый. Он вертел в руке карандаш, как заправский картежник вертит колоду карт, и ухмылялся. Он таки похож на мышь, подумала Настя, и тут декан положил карандаш на стол и прихлопнул его ладонью, будто это комар или моль. Девушка испуганно вздрогнула.

– Настасья…

– По паспорту я Анастасия.

Фраза вырвалась так неожиданно, что Настя испугалась и еще крепче прижала рюкзак, будто в нем было ее спасение.

Декан усмехнулся:

– Тогда скажите мне, Анастасия, – он покатил карандаш по столу, – зачем вы надо мною смеетесь? Или буду предельно точным – держите за глупого человека?

– Роман Ильич, вы о чем? – Настя выпучила глаза.

На его лице появилось снисходительное выражение:

– Вы отлично знаете, о чем я. Вчера вот на этом самом месте вы разыграли спектакль с так называемой Галиной Сергеевной. Да, можете глаза не прятать. Но тут такое дело – я знаком с одной Галиной Сергеевной Франко, которая живет в Харькове. И еще я в курсе, что такое фейсбук. Конечно, куда нам до вас! Ваше поколение родилось с гаджетами в руках, и вы относитесь к нам свысока, но мы тоже умеем пользоваться достояниями человеческого гения. Так вот, вчера я посмотрел вашу страничку и увидел фото вашей тети, – он поджал губы, – скажу вам, она не похожа на даму, посетившую вчера мой кабинет, а похожа на ту самую Галину Сергеевну, мою давнюю знакомую. Что вы на это скажете? – он приподнял брови и снова покатил карандаш.

Насте захотелось вскочить на ноги, убежать и забиться в самый дальний угол. Она даже запыхтела, как набирающий обороты двигатель, но вовремя опомнилась.

– Роман Ильич, простите, я не хотела… – пролепетала она, краснея.

Он негодующе мотнул головой:

– Простите… Я не хотела… Знаете, сколько «простите» слышали стены этого кабинета? А не проще ли было сказать правду человеку, который вас воспитал? Ведь Галина Сергеевна… Настоящая Галина Сергеевна узнает про смартфон. А кто была… – он показал рукой на кресло, в котором сидела тетя Лена, – ваша соучастница?

– Подруга Галины Сергеевны.

– И что, подруга оплатила смартфон из своего кармана?

Настя не знала, что ответить, и только глазами захлопала. Декан снова принялся вертеть карандаш в руке.

– Настя, я разочарован. Я говорил вам, вы будущий врач, а это обязывает. Вы не имеете права на непорядочность, а вся эта ситуация говорит о непорядочности. Я знал вашу тетку, она была порядочным человеком. Она узнает о вашем обмане, и это будет для нее ударом. Мой вам совет – расскажите ей все, если вы до сих пор еще не рассказали.

– Нет, не рассказала… Вы правы, она расстроится, она много работает, – тараторила Настя с единственным желанием – выгородить Галку, – она писательница, романы пишет, а ей рукопись сдавать… Я потом расскажу. Честное слово, Роман Ильич. Мы с тетей Леной вместе расскажем, – Настя сделала жест в сторону «ленкиного» кресла, – честное слово…

– Хорошо, делайте по собственному разумению, здесь я вам не указ, – он перестал играть с карандашом, и Настя почувствовала, что это еще не конец разговора.

В кабинете воцарилась тишина. Вдруг декан поморщился, будто у него заболел зуб.

– Анастасия, я хотел с вами поговорить еще вот о чем… – он запнулся и бросил на девушку беглый взгляд.

Настя подалась чуть вперед:

– Я слушаю вас, Роман Ильич.

Он откашлялся:

– До совершеннолетия у вас был статус ребенка, лишенного родительской опеки…

– Да, моя мама умерла, а отец пропал без вести. Это было давно.

– А Галина Сергеевна? Вы действительно ее родственница?

– Нет, моя мама была невестой Андрея, ее брата. Она оформила надо мною и Тимошей опекунство. Вот мы и называем ее тетей…

– А кто такой Тимоша?

– Мой родной брат, он сейчас в Польше, работает в барбершопе, он хороший парикмахер. Андрей тоже там, у него свое СТО.

– А вы живете у Галины Сергеевны?

– Да.

– Значит, Галина Сергеевна вас воспитывала?

– Да.

– Вам повезло, она хороший человек.

– Да, очень хороший, – Настя улыбнулась. – Нам действительно повезло, мы попали к хорошим людям.

– Да… К хорошим…

Настя уловила в его голосе непонятный ей надрыв и насторожилась. Их взгляды встретились, и декан тут же растянул губы в улыбке, положил руки на стол и сцепил пальцы.

– Настя, у меня к вам не совсем обычная просьба. Дело в том, что много лет назад я… – он немного ослабил узел галстука, – я неправильно поступил в отношении Галины Сергеевны и сейчас жалею об этом, – он откашлялся в кулак. – Я много раз хотел поговорить с ней, искал ее, но она переехала. Потом как-то времени не было. И вот в моем кабинете сидите вы, – он поднял взгляд на Настю, – я искренне рад, что так получилось, – он улыбнулся.

Снова тишина. Из приемной доносятся приглушенные голоса.

– А… – в горле Насти пересохло от волнения, и она сглотнула, – а ваша просьба, Роман Ильич?

Он почесал рукой подбородок:

– Вы можете передать Галине Сергеевне мои слова?

– Могу, – с готовностью ответила Настя.

Он приосанился, развернул плечи:

– Тогда передайте, что я перед ней виноват и прошу у нее прощения.

– Хорошо, Роман Ильич, я все ей передам, – Настя с трудом скрывала удивление.

Он вынул из пластиковой коробочки визитку.

– Вот, отдайте ей.

Не успела Настя нос в коридор высунуть, как девчонки тут же на нее набросились.

– Ну, чего ты так долго? – поинтересовалась Соня.

– Чего ему надобно было? – Милка прищурилась. – Эй, на тебе лица нет! Он что, воспитывал?

– Нет, не воспитывал, – Настя отрицательно мотнула головой.

– А говорил что? – хором спросили Соня и Милка, и на их лицах было написано безграничное любопытство.

– Он говорил…

И тут пришел сигнал – это была эсэмэска от Никиты: «Ты куда после занятий?»

Девчонки тут же сунули носы в ее смартфон.

– Ой, это наш красавчик!

– Я отвечу, – пальцы Насти бегали по экрану.

– Конечно, а как же! – Милка и Соня подмигнули друг другу.

«Домой. А что?»

«Дело есть».

«Шо – опять?!»

«Да, твоя помощь нужна, но ехать никуда не надо».

«Спасибо, успокоил».

«Тогда до встречи после занятий на крыльце».

«Ага».

– Так о чем Зозуля говорил? – не унимались девчонки.

– Философствовал, – нашлась Настя.

– Философствовал? – девчонки переглянулись. – О чем?

– О том, что врач – это звучит гордо. Все, идем кофе пить.

Но с кофе не получилось – прозвенел звонок, и они бросились в аудиторию.

После пары Настя быстро выпила с девчонками кофе и, сославшись на срочный звонок, под понимающие улыбочки подружек направилась в сторону лифта. Там был тихий закуток с узким окном, туда забегали обниматься или по телефону поболтать. Слава богу, в закутке никто не маячил, и Настя, бросив рюкзак на подоконник, набрала номер Гали.

– Привет, – сказала она, глядя вниз на пожелтевшие кроны деревьев.

– Привет, – ответила Галя.

– Галя, я разговаривала с Зозулей…

– Да? О чем? – в ее голосе звучала нешуточная обеспокоенность.

– Ну, во-первых, он понял, что мы его обманули. Вернее, он решил, что это все я, что я боюсь рассказывать тебе про смартфон, вот и попросила чужого человека прикинуться тобой.

– Ой… А как он узнал?

– Из фейсбука, он нашел тебя на моей страничке.

– На твоей страничке?

– Да, там полно фотографий.

– Господи, ну зачем ты их выставила?

– А что такого? Все так делают.

В трубке послышался шорох.

– Галя, алло!

– Да здесь я! Сейчас таблетку приму, голова разболелась.

Шум воды, стук чашки о поверхность стола.

– Галя, он просил тебе кое-что передать.

– Передать?

– Да… Он сказал, что когда-то поступил с тобой неправильно и жалеет об этом. Он искал тебя, чтоб поговорить, но ты переехала.

– Ну переехала… и что дальше?

– Он сказал… ой, как же он сказал?.. Вот! «Я перед ней виноват и прошу у нее прощения».

– Так и сказал?

– Да. Он тебе еще визитку передал.

– Гм… Хорошо, Настюша… Спасибо…

– Галя, он что, сильно тебя обидел, да?

– Да не обидел он меня, – проворчала Галя. – Я ж тебе говорила – мы в молодости повздорили, и все.

– Хорошо же вы повздорили, коль столько лет об этом помните!

– Поверь, это все пустяки.

– Неужели? – с обидой фыркнула Настя и стащила рюкзак с подоконника. – Ладно, мне на пару. Пока, – и она спрятала смартфон в карман халата.

Ох, и любят взрослые шифроваться, подумала девушка, и в ее голове завертелся-закрутился вихрь, а в нем картинки, обрывки фраз, лица. И все это окутано расплывчатым, едва уловимым предчувствием – Галя говорит неправду, там полно «непустяков».

* * *

Галя оставила смартфон на столе, подошла к окну и прижалась лбом к стеклу…Господи, сколько лет она хочет поговорить с Ромой, посмотреть ему в глаза… С того дня он ни разу не взглянул на нее, встретившись в здании суда, отворачивался. Однажды осенью, теплым воскресеньем, после посещения могилы Кати она пошла к могиле Аллы. Положила цветы, села на скамеечку и вдруг увидела Рому, он шел по аллее под руку с Раисой Ивановной. Они тоже ее увидели и остановились. В тот момент Галке показалось, что время тоже остановилось, и в себя она пришла уже на улице, плохо помня, какими путями выбралась с кладбища. Но пути явно были окольными, потому как на колготках не было живого места, а ноги местами были поцарапаны до крови.

Он просит у нее прощения? Хм, значит, икона Божией Матери, замеченная Ленкой, неспроста в его шкафу. Если тебя ударят по левой щеке, подставь правую? Так, кажется? Что ж, она ему позвонит. А почему нет? Даже если придется подставить свою правую щеку, она подставит, и они будут квиты.

А вообще вся эта история ей надоела! До зубовного скрежета! Надоело всеобщее молчание. Мамы, Вадима, Андрея. И ее молчание надоело! Но как же страшно сделать первый шаг! Вот если бы кто-то из них вот так же, как Рома, прощения попросил… Вот тогда она скажет им все, что думает. Заставит посмотреть ей в глаза и увидеть в них то, что натворили.

Она уже собиралась отойти от окна, но вдруг увидела картину, созвучную происходящему в ее душе – порыв ветра в одно мгновение захватил кучу уже истлевших листьев, только что собранную дворником, закружил, поднял вверх и с силой бросил на ничего не подозревающего прохожего. Сердце забилось в груди, смятение поглотило Галку – она чувствовала себя этим прохожим, а ветер… Ветер – это Настенька, юное существо, маленькое звено в спутанной судьбами цепи, это она, сама того не понимая, закрутила вихрь событий, казалось бы, уже истлевших от времени. И как наилучший обзор картины гарантирует наибольшее расстояние, так и прошлое в это мгновение воспринималось Галкой совсем иначе. Будто оттуда, из недавних и навеки ушедших дней к ней протянулась тоненькая ниточка, связывающая время и людей. Людей живых и ушедших. Эту ниточку она «увидела» давно. Иногда держала в руке, а иногда упускала и боялась, что потеряла навсегда. И тогда силилась нащупать ее, как падающий с обрыва тянется за спасительной веревкой, брошенной другом, и верила, что найдет ее. Найдет! Она шла по знакам, оставленным невидимой рукой, как следопыт. Она умело ориентировалась на крутых поворотах, включая разум и чувства, и, как дитя, радовалась тому, что идет своей дорогой.

Началось это давно. Ох, нужно собрать мысли в кучу. Галя прижала ладонь ко лбу – горячий! Нет, она не больна – она оживает. К ней возвращается пульс ее жизни. Она держит в руках свою веревочку… Галя смеется сквозь слезы – может, она сходит с ума?

Началось это, когда в ее жизнь пришла Катя. Может, это бред сумасшедшего – то, что она почувствовала, увидев Катю первый раз, первый раз обняв ее? Нет, то был не бред! Она чувствовала, что это родной человек! Как Юра. Родной не по крови, а по душе. А родство душ глубже и крепче. Оно неразрывно. Она точно знала, что связана с Катей, и связь эта существовала до их появления в этом мире и останется после ухода из него, а Настя и Тимоша – звенья этой связи, как Андрей, мама, Вадим.

А то, чем они делились? До Кати она ни с кем об этом не говорила, чтоб не сказали: «Да ты чокнутая…» А Кате сказала так легко! И не удивилась, что та приняла ее признание с радостью: «Галка, это дар, о нем не нужно молчать!» Как это не нужно? Галка однажды попробовала рассказать маме, так та накричала на нее: мол, хочешь, чтоб тебя тоже считали сумасшедшей, как деда из Космача? Нет, она не хотела и больше с мамой не разговаривала о своих ощущениях, видениях, снах. О ее интуиции – внутреннем мире, невидимом и работающем только на нее. Как он работает? Ну, например, Галя спит и ей снится, что электрический чайник в кухне плавится, будто сделан из воска. Она идет в кухню, а чайник, как ни в чем не бывало, сверкает стальными боками. Галка зевает, набирает воду в стакан, пьет и слышит щелчок… Это чайник включился. Сам. Она выключает его, а он снова включается, будто невидимая рука давит на кнопку. Утром она тащит его в мастерскую, и ей говорят, что если бы он включился, то уже не выключился, пластмассовые части расплавились бы, а там до пожара недалеко. А Катя рассказала ей, как за неделю до того, как они переехали к Андрею, она видела во сне белый потолок с прилепленными к нему обгоревшими спичками. Таким и был потолок в его подъезде, прямо возле квартиры. А Галка тут же про самолет… Ох, тяжкое воспоминание. Она ехала в междугороднем автобусе с Азовского моря. Накануне сообщили, что будет шквальный ветер и гроза. Только вывернули на трассу, как налетел обещанный ветер и усеял дорогу обломанными ветками. Некоторые ветки были большие, водитель их аккуратно объезжал. И вот во время одного из объездов Галя увидела, как из белого-белого облака вынырнул самолет. Ничего необычного, но ей стало как-то не по себе, ей будто кто-то сказал, что только что упал пассажирский самолет. Она посмотрела на часы – без девяти двенадцать, проводила встревоженным взглядом самолет, пока его не закрыли деревья, и вернулась к разговору с подружкой. О том, что пассажирский самолет действительно упал без девяти двенадцать в двухстах километрах от того места, где они были, Галя узнала уже дома из телевизионных новостей.

С того дня между Галкой и Катей появилась невидимая ниточка, еще прочнее связавшая их души.

Да, нужно делиться этим удивительным чувством. К нему нужно прислушиваться, как к ветру, дождю, звукам, шорохам. Оно такое же реальное, как зрение и обоняние. Без него ты скалолаз, не знающий, куда ногу поставить на отвесной стене. Не туда поставишь – и все… Да и поставить вроде некуда, но это обман – в стене множество подсказок, нужно только довериться интуиции.

А как объяснить столь глубокую печаль по Кате? Ну кто она им? Никто. Зина, обожающая книги по психологии, была уверена, что это никакая не печаль, а чувство вины, перенесенное Инной и Галкой с Андрея на себя. Да, бесспорно, чувство вины появилось после Катиной смерти, но задолго до этого было ошеломляющее понимание той самой связи на ментальном уровне, где не работает простая симпатия или привязанность – тем более вина, – а работает что-то неподвластное разуму. И остается лишь удивляться происходящему, а происходило, опять же, непостижимое, о чем разум говорил: «Она ушла, выполнив свою задачу». Ушла ни часом раньше, ни часом позже. Ушла в свой любимый праздник, будто под дых ударила, или наоборот, намекнула: мол, вспоминайте меня с радостью, у нарядной елки, которую я любила с детства. Ушла, оставив каждому урок, и каждый этот урок выполнил. Примирила всех между собой и каждого друг с другом – даже Оля через четыре года оставила гражданского мужа и сама изменилась, добрее стала, только вот уж слишком часто на кладбище бегает да в церковь. Библия всегда при ней. По дочке горько плачет. Вдруг увидела в глухонемом брате Толика близкого родственника, а то знать не хотела, как и самого Толика. Принялась знакомить с одинокими женщинами и таки познакомила, теперь у него дочурка есть, абсолютно здоровая.

А дети… Вы теряли маму в юном возрасте? Нет? О! Тогда вы счастливый человек! Вы оставались ребенком, даже когда едва лепечущий карапуз обнимал вас своими крошечными ручками, и ваша душа млела от счастья – вы родитель! Когда на висках серебрилась седина, вы тоже были ребенком, вы прибегали к маме, она обнимала вас, целовала в лобик. Вы помните взгляд мамы? Да, она видела в вас два мира – свой, уходящий, и еще один, ваш, протянутый в вечность, в которую она уже стремится. Вы клали голову ей на плечо, как в детстве… Казалось, что мама держит вас на руках? Казалось. Казалось, что вы защищены от жестокого мира? Да. И это было правдой – мама, старенькая, хрупкая, едва сама державшаяся на ослабевших ножках, и есть самая надежная защита. Но поймете вы это, когда мамы не станет…

Говорят, дети быстро забывают смерть. Неважно чью – близкого или чужого человека. Через несколько минут после стояния у гроба, к которому ребенка, вконец растерянного, подвели или подтащили, он уже может играть. Играть-то он может, а вот если в гробу осталась мама? Если утром не пришла, не поцеловала? И на следующий день не пришла? И через неделю? Ему солгали, что она уехала, но душа знает, что это не так. Душа все знает. Так и Настина душа помнила, как бабушка причитала: «Настенька! Посмотри, это твоя мама! Твоя мама умерла!» Настя смотрела на маму, но то вроде и не мама была… Она хотела тронуть ее за плечо, но боялась – то была не мама! От мамы такое тепло всегда идет, а тут его нет. И игрушечные ангелы на плечах, маленькие, с белыми крылышками, они тут не зря… Принесли крышку, обтянутую тканью. «Ой! Настенька! Попрощайся с мамой!» – Настя скривилась – бабушка говорит неправду, мама стоит рядом с ней, и ангелы, совсем не игрушечные, крылышками машут, а под крышкой кто-то другой, и девочка улыбнулась. На похоронах она не плакала, и потом в ее глазах была только тоска.

В девочке чувствовалась непонятная сила. Было ясно: она переживет и приживется в новом доме. В школе же ей и Тимоше доставалось от одноклассников из-за бесплатных обедов: мол, они попрошайки, неполноценные и тому подобное. Брат и сестра учились в разных школах, и Настя не могла искать защиты у Тимоши, да и не хотела – она своего положения не стеснялась, а дети, как известно, везде одинаково жестокие. Такие же жестокие попались и Тимофею, но он достаточно быстро навел в школе порядок, помахав кулаками, а порицания не получил – директором школы был мужчина. Он-то и разглядел в щуплом мальчике джентльменство, намертво сросшееся с вызывающей симпатию разбойной натурой, и покровительствовал Тимоше до последнего класса, искренне сожалея, что такой способный к иностранным языкам ученик мечтает стать парикмахером.

– Можете кривляться, хоть лопните! – говорила Настя, когда дети, жестокие волчата, кричали, что она врет, что на самом деле мама ее бросила на чужую тетку, а сама в тюрьме или бродяжничает. Да, в школе были детки, ставшие сиротами при живых родителях. Что печально, именно они, лишенные родительской опеки, старались ужалить друг друга как можно больнее, и больше всех в этом преуспевали сиротки при живых родителях. Кого-то взяли под опеку дедушки, бабушки, тети и дяди. Кто-то ездил к маме или отцу в тюрьму или психиатрическую лечебницу. А кто-то проведывал могилу, как Настя и Тимоша. В жизни так много горя, и Настюша поняла это как-то очень быстро, и вот это понимание стало фильтром ее души. Фильтром тонким, пропускающим только самое важное, а самым важным для нее было жить с открытым сердцем, как мама жила. Что она и делала, не замечая всякую шелупень и не слушая горластые глотки.

– Вся в Катю, – качала головой Инна, – а ведь она ее толком и не помнит.

Зато Галка помнила, как спокойно Катя смотрела на мир, как легко говорила обо всем, как легко ходила по этой земле с такой болью в сердце…

…Насте шестнадцать, Галя держит ее за несмышленую девчушку, а она во время просмотра фильма о неразделенной любви, вернее, во время рекламной паузы, выключает звук и выдает:

– Глупые они, нельзя на ровном месте создавать тайны, ведь все в этом мире просто.

– Ты так считаешь? – удивляется Галка.

– Да.

– А что именно просто?

– Все. Любишь – говори, что любишь. Обижен – говори, что обижен. Хочешь уйти – не бойся, говори откровенно! Мама всегда так делала.

– Но ты же совсем маленькая была, ты не можешь этого помнить! – удивляется Галка.

Настя хмурится, морщит лобик:

– Но я помню… – растерянно лепечет она, – я очень много помню… Мама говорила, что пока жив, все можно сказать, иначе будет поздно. Вот как у этих героев, – она кивнула в сторону телевизора, – или как у тебя, – она бросила на Галку осторожный взгляд.

– У меня? А что у меня? – опешила Галя, и как-то стыдно ей стало – ой, а если Настя прямо сейчас, прямо в лицо скажет все, что о ней думает со всей прямотой юности?

Настя прикусила нижнюю губу, и ее щеки покраснели.

– Настюша, расскажи, что у меня? Мне это очень интересно, честное слово, – старается казаться спокойной, а у самой уже кровь в висках стучит.

– Тебе правда интересно? – в глазах Насти полуиспуг-полувопрос.

– Ну да.

Лицо девушки бескровно-бледное, пальцы сжаты до белых костяшек:

– Тогда скажи честно, что тебе снилось в ту ночь?