Текст книги "И грянул в Хренодерках гром…"

– Успокойтесь, не трогаю я вашу хозяйку и вообще ухожу.

Лютый недоверчиво уставился на лешего, но нападать не стал. Спокойно подождал, пока леший выполнит обещание, и вновь отправился патрулировать территорию. Он точно знал, что девушку нужно защищать всегда, а во время ритуала особенно. Это знание пришло к нему как озарение, на грани инстинкта, поэтому Лютый с Пантерой и Луной без устали скользили в темноте бесшумными тенями, настороженно принюхиваясь и прислушиваясь к звукам в ночном лесу.

Олека с Икабатом тоже привлекла необычная магия. Вождь двуипостасных и его советник пришли посмотреть, что здесь происходит. Понюхали воздух, попробовали на вкус. Пусть царившая внутри круга магия была надежно заперта границами окружности, наружу все равно энергия просачивалась, но этих, казалось бы, крох хватало, чтобы заинтересовать местную нежить. Олек несколько раз рявкнул, чтобы разогнать особо возжаждавших нежного девичьего тела на ужин (или на завтрак, как повезет). Лютый с вервольфицами тоже не оставили без внимания визит двуипостасных, вынырнули из темноты, оскалили внушительные зубы. Вождь даже ухом не повел, но и провоцировать конфликт поостерегся.

– Мы не собираемся причинять вред, – спокойным тоном сообщил он. – Просто проверим, что все в порядке, и уйдем.

Лютый недоверчиво обнюхал пришельцев, вспомнил запах Олека, клацнул зубами в сторону Икабата. Не то чтобы всерьез верил, что двуипостасные способны нанести какой-либо вред Светлолике, просто решил предупредить на всякий случай. Затем фыркнул и затерялся в ночных тенях вместе с Пантерой и Луной.

– Серьезные звери, – уважительно протянул Икабат. – Не боишься конкуренции?

Если Олек чего-то и опасался, то предпочитал держать свои страхи при себе, строго следуя правилу: слабый вожак – мертвый вожак.

– Красивое зрелище, – коротко заметил он, любуясь первобытным танцем духов.

– Да-а-а. Завораживает, – подтвердил Икабат. – Просто глядел бы и глядел. Сложная профессия у твоей будущей спутницы. Не передумал насчет свадьбы, пока не поздно?

– Это ты к чему? – заинтересовался Олек. – Хочешь предложить свою кандидатуру?

– Нет, – радостно оскалился советник. – Просто при такой занятости жена не будет успевать готовить, убирать в доме и заниматься детьми.

Олек потрясенно уставился на соратника, в голове, словно озарение, возникла идея для подарка. На лице его проявилась улыбка кота, добравшегося-таки до крынки со сметаной. Оставалось только вручить подарок раньше, чем девушка ляжет спать (разбуженная после бессонной ночи девица вполне может не оценить дара и перейти к рукоприкладству), но ритуал к этому времени должен быть уже закончен. Поэтому, оставив Икабата следить, чтобы местная нежить не особенно пускала слюни и не пошла на штурм, когда магический круг будет разорван, Олек отправился добывать подарок.

Жрец Хренодерок Гонорий шел к Светлолике вовсе не для того, чтобы полюбоваться на ведьму за работой, и не для лицезрения танцев духов. До служителя Всевышнего дошли слухи о закопанном живьем в землю маге. Он, конечно, не хотел верить в плохое, но решил проверить сплетню. Как говорится, дыма без огня не бывает. Старик спешил, как мог, и все равно в лес попал только после заката. Тяжелый посох с серебряным острым наконечником (чтобы если не дать отпор нежити, хотя бы дорого обойтись своим обидчикам) вовсе не облегчал путь, скорее задерживал. Вызванный сельчанами ливень сплошной стеной заливал Хренодерки и вымочил старика до нитки. Но, как ни странно, в Безымянном лесу не упало ни капли, и мокрый с ног до головы жрец, в облепившей его рясе, с тоской понял, что завтра наверняка расхворается, зашмыгает носом, охрипнет. Кто станет служить в храме? И это в тот момент, когда вера во Всевышнего находится под угрозой. А как еще объяснить тот факт, что вместо того, чтобы, как порядочные прихожане, дружно явиться в храм истово молить Всевышнего о ниспослании на деревню благодатного дождя и обойти поля с молитвами на устах и иконами в руках, селяне предпочли пойти на поклон к Тарасюку? Только кознями демонов.

Удары бубна разносились далеко за пределы поляны, а неистовая пляска духов выглядела так, словно обезумевшая стайка светлячков подпала под чары и никак не может улететь.

– Слава тебе, Всевышний! Колдует! – истово перекрестился жрец, только сейчас поняв, насколько замерз.

На всякий случай попросил у Всевышнего прощения за то, что возрадовался колдовству ведьмы. Ему бы радоваться смерти мага, как кончине противного Всевышнему еретика, но Гонорий не мог заставить себя смотреть на пострадавшего в пути несчастного иначе, чем на заблудшую человеческую душу.

Из темноты вынырнула группа вервольфов. Гонорий вздрогнул, понимая всю хрупкость своей жизни. Серый оборотень с рваным ухом и янтарными глазами оскалил зубы, сверкнув их влажной белизной в свете ущербного месяца, как красотка жемчугами. Жрец замер, сообразив, если побежит – точно кинутся. Посох против трех здоровенных зверюг смотрелся как кинжал супротив дракона.

– Я вас не трогал, – тихо выдохнул он, вознося про себя молитву Всевышнему с просьбой помочь своему недостойному служителю вернуться в Хренодерки живым. Ведь помог же он когда-то своему пророку Данию остаться невредимым даже в яме с мантикорой.

Жрец был стар, убелен сединами и давно готов шагнуть за порог и предстать перед Всевышним, чтобы держать ответ за прожитую жизнь. Но как же деревня? Как же его непутевая, переменчивая паства, в сомнениях мечущаяся от колдунов к божеству и обратно? У Всевышнего, конечно, терпение ангельское, но и оно имеет свои пределы. Если некому станет служить в стареньком храме, кто присмотрит за сельчанами? Пожурит по-отечески за редкое посещение, наставит на путь истинный, поможет примириться враждующим сторонам? Ибо нельзя допускать к исповеди, если человек не помирился с родственниками и знакомыми.

Вервольфов мало интересовала внутренняя готовность служителя Всевышнего предстать перед Всевышним, а на кого он оставит приход, волновало еще меньше. Оборотни клином надвигались на Гонория. Широкие лапы бесшумно ступали по траве, но старику казалось, будто каждый шаг отдается стуком кованых сапог по булыжнику. Жрец был мужественным человеком, но спокойно наблюдать, как надвигается зубастая смерть, не смог – зажмурился.

В этот момент откуда-то сбоку появился Икабат, оценил напряженность обстановки и предупреждающе оскалил подвергшиеся изменению волчьего облика челюсти. Лютый с интересом посмотрел на соперника. Двуипостасный был один, но даже в человеческом теле угадывалась скрытая животная мощь. Матерый вервольф не струсил, воспитание магов научило его быть жестким при любых обстоятельствах, и смерть в бою была предпочтительней провала задания. Потому что наказание связанного ошейником подчинения зверя бывало гораздо хуже, чем безвременная кончина при исполнении. С другой стороны, двуипостасный открыто не нападал, а затевать свару первым не хотелось. Мало ли кто успеет проникнуть на территорию, пока охранники заняты дракой. Икабат понял, раз вервольфы стоят в раздумьях, нападать вряд ли станут, но напирать тоже не следует, а то, не ровен час, передумают. Он отступил назад, давая понять, что заступать дорогу не станет, лучше разойтись миром. Лютый смерил мужчину задумчивым взглядом, коротко рявкнул на вервольфиц, и троица так же бесшумно, как появилась, растворилась в ночи. Двуипостасный задержался на несколько секунд, чтобы убедиться, что старику ничего не грозит, и тоже ушел.

Гонорий простоял еще немного, и только когда ожидание неминуемой смерти явно затянулось, решился открыть плотно зажмуренные глаза. К его неописуемому удивлению, вокруг никого не было.

– Вот что сила молитвы делает, – обомлел он. – Спасибо тебе, Всевышний!

Тонкие флюиды магии, творимой ведьмой, привлекли внимание и двух магов, волею судеб обретавшихся в Безымянном лесу в тщетных поисках сбежавшего из Сартакля вампира. Самое интересное, что Валсидал не то чтобы им вообще не попадался, просто постоянно пакостил при каждой встрече и при этом оставался неуловим. В глубине души и Т и Флоднег почти мечтали, чтобы злосчастный вампир отправился в бега куда-нибудь подальше, так как вообще не представляли, как охотиться на мерзопакостную нежить без вервольфов. Флоднег тосковал.

Т не знал, то ли ехать домой, то ли остаться. Амулет перемещения у него был, но совершенно разрядился. Чтобы его зарядить, нужно потратить уйму магической энергии и самому пролежать пластом без магии с неделю. Полуэльф не был готов к таким жертвам. Оставалось только где-то раздобыть лошадь и отправиться восвояси несолоно хлебавши. Но тут была загвоздка. Как поделикатней сообщить однокурснику, что бросает его одного в беде на растерзание местной нежити? Да и отец желал слышать ежедневные отчеты по поискам вампира, а ведьму хотел заполучить в свою коллекцию диковинок. Т уже жалел, что пытался наладить отношения с родственником таким образом. Без ясновидения понятно – боком выйдет.

Необычная магия, сочившаяся из круга ведьмы, проникла глубоко в лес и поманила магов, как котов аромат кошачьей мяты. И они потянулись к поляне, словно грызуны за дудочкой крысолова.

– Вот это да! – восхитился Т, увидев прекрасный танец духов стихий. – Надо же, какими талантами богата рансильванская глубинка!

– Красивый ритуал. Интересно, ради чего он проводится? – риторически поинтересовался Флоднег.

Понятное дело, что просто так, за здорово живешь, никто не станет чертить магические круги в лесу и вызывать духов стихий. Пусть элементали весело резвятся на поляне, но их веселье тоже преследует какую-то цель. Впрочем, выяснить это они так и не успели. Из леса нарисовалось сразу трое вервольфов, и морды у них были многозначительно задумчивые.

– О-па! – возрадовался Флоднег, потирая руки. – На ловца и звери бегут.

Т радости сокурсника не разделял. С его точки зрения, задираться сразу с тремя оборотнями, разгуливающими без ошейников подчинения, – себе дороже выйдет. На всякий случай он сформировал в руке боевой пульсар и приготовился стартовать при любой опасности.

Лютый тоже явно обрадовался встрече с бывшим наставником – оскалил рот в жутком подобии ухмылки, оскалил зубы, шерсть на загривке встала дыбом. Глаза Луны и Пантеры опасно налились красным. Флоднег дернулся было их ловить, но понял, что погорячился, свернул в сторону и умчался в ночь. Вервольфы только успели разочарованно клацнуть зубами. Т исхитрился метнуть пульсар, не попал, повторил успешный маневр сокурсника и кинулся прочь, только ветер в ушах засвистел. Вервольфы на секунду замешкались, затем радостно поскакали следом.

Валсидал как раз спускался с дерева, чтобы отправиться на охоту, как сначала по нему с бесцеремонностью орангутана взобрался Флоднег, следом по проторенной дорожке взлетел Т. Вампир было возмутился наглости магов, но был немедленно сброшен метким ударом сапога полуэльфа, кубарем скатился по потрясенной морде Лютого, чисто инстинктивно вцепился в шерсть на загривке оборотня и закогтился намертво – легче закрасить, чем отодрать. Лютый взвыл не столько от боли, сколько от неожиданности, обернулся к агрессору, сделал попытку цапнуть за ногу, чтобы впредь неповадно было, но вампир вовсе не собирался лишаться конечностей и ловко уворачивался от острых зубов зверя.

– Молодец! – восхитился Т джигитовкой нежити. – В шапито с руками оторвут.

Лютый либо придерживался иного мнения, либо цирковая карьера его решительно не устраивала, но он взбрыкнул, сделал несколько переворотов через голову, словно решил проверить, как это в сказке сказано «грохнулся оземь и встал прекрасный юноша». Но не преуспел и помчался через кусты, надеясь как-нибудь содрать седока дорогою. Вервольфицы ринулись следом, оставив двух магов задумчиво восседать на деревьях, словно пара огромных птиц.

– Вот скажи мне, Флоднег, – осторожно молвил полуэльф. – Какого ляда тебя понесло ловить оборотней? Не мог сначала попросить прислать новые ошейники? Или просто на подвиги потянуло? Что бы ты делать с ними стал, ежели бы поймал? За хвост держал?

– М-да… – потрясенно протянул боевой маг. – Об этом я не подумал.

Лютый с леденящим душу воем ворвался в исхлестанные проливным дождем Хренодерки, петляя как заяц. За ним, не отставая ни на шаг, неслись две вервольфицы, слаженно подвывая вожаку из чувства солидарности. Валсидал держался на серой спине оборотня чисто благодаря нечеловеческому упорству, замешенному на инстинкте самосохранения, который просто вопил во всю глотку, что упавший на землю вампир из лихого наездника превратится в замечательный, но очень костлявый ужин, сервированный на три звериные персоны, что не входило в планы Валсидала. Кто бы его самого покормил, а то так с недокорму вполне можно ноги протянуть.

Местные собаки никак не среагировали на появление необычного всадника и сопровождающих его зверей. Погода на дворе стояла такая, что путный хозяин и собаку на улицу не выгонит. Хренодерские кобели дружно решили не позорить своих хозяев, рассредоточились по будкам, неодобрительно сверкали глазами на незваных гостей, но лаять не лаяли, чтобы не беспокоить сельчан попусту, справедливо рассудив, что ни вервольфы, ни вампиры во дворы не лезут, на хозяйское добро не покушаются, значит, и тревогу поднимать незачем.

Ливень, вызванный на Хренодерки с помощью Тарасюка, лил не переставая. Дороги превратились в жижу с непролазной грязью по колено, потоки воды грозили вымыть из почвы только что посеянные семена, подмывали надворные постройки. Угрожала выйти из берегов речка Закавыка. Резко поднявшийся уровень грунтовых вод грозил подтоплением погребов и лишением сельчан тех немногих продуктов, что еще остались. Сельчане уже начинали жалеть, что связались с Тарасюком. «Надо было к Светлолике идти», – тяжко вздыхали они, глядя на неиссякаемый поток, льющийся с небес.

Дед Налим вышел из «Пьяного поросенка» с первыми петухами. Уставший от ночного бдения последнего посетителя хозяин хренодерского кабачка давно зевал до хруста в челюстях и с явным облегчением закрыл дверь за засидевшимся дедком на засов. Надо было идти наверх к жене и молиться, чтобы дражайшая супруга видела десятый сон – тогда уж точно не разбудит даже внезапное крушение самого кабачка. Грозная супруга уже не менее пяти раз за ночь спускалась вниз, всем видом своей капитальной фигуры являя осуждение за ночное бдение. В руке женщина многозначительно сжимала приличных размеров скалку, намекая кабатчику на грозящий семейный скандал. Но на вдового деда предмет устрашения действовал мало. Он терпеливо дожидался, пока женщине надоест злобное сопение с потрясанием предметами кухонной утвари, затем шмыгал носом, доверительно заглядывал в глаза кабатчику и спрашивал:

– Может, еще по рюмочке?

Хозяин «Пьяного поросенка» не видел смысла отказывать позднему посетителю. Как ни крути, а дед частенько навещал заведение, у него не было супруги, а значит, никто не мог воспрепятствовать посидеть за кружечкой пива или чем покрепче, главное, чтобы деньги в кошельке звенели.

Дед Налим как раз зябко ежился на порожке, не желая мокнуть под дождем по дороге до дому, но выбора не было. Сколько ни чеши затылок пятерней, дождь от этого меньше капать не станет. Дед тяжело вздохнул, оперся на клюку и сделал несколько шагов. Но только сапоги со смачным чмоканьем погрузились в дорожную грязь, мимо промчался огромный серый зверь с завывающим, как неупокоенный дух, всадником. Следом молча неслись две размытые тени вервольфиц.

– Чур меня! Чур! – обомлел селянин и принялся ломиться в закрытую дверь.

Но в кабачке уже все легли спать и открывать перепуганному до полусмерти старику вовсе не собирались. Наконец, после пяти минут непрерывного стука, ставни второго этажа распахнулись, и недовольный женский голос сварливо поинтересовался:

– Ты что, старый, озверел, что ли? Ночь на дворе, а ты в дверь ломишься! Щас спущусь и скалкой по башке твоей постучу. Будешь знать, как честным людям спать не давать.

– Вот дура-баба язык как помело! Буробишь сама не знаешь чего, как корова хвостом языком машешь, а все без толку. А я ведь о тебе, бестолковой, забочусь! Нет бы «спасибо» сказать да в ножки поклониться, – не растерялся дедок, но клюку на всякий случай сжал покрепче, мало ли что там надумает вздорная баба.

Например, вполне может спуститься, прихватив с собой грозную скалку, и задаст по первое число.

– Да ты в своем ли уме? То уснуть спокойно не давал, все сидел до посинения, пока всю самогонку не выжрал, теперь лупишь по двери, ровно дятел, а мы еще и благодарность должны изъявлять? А вот это ты видел?

Где-то далеко прогремел гром, полыхнула молния, и в открытом окне дед Налим узрел крепко сжатый кулак размером чуть ли не со свою голову. Дед нервно икнул.

– Сейчас ведро принесу и как плесну помоями! – ярилась хозяйка кабачка.

– Цыц! – неожиданно громко рявкнул дед. – Не привлекай внимания нежити! Ведь только что мимо твоего дома умертвие пронеслось на жутком звере верхом и двух монстров в поводу тащило. Видать, ищет нежить для них всадников. А ты разоралась, как торговка на рынке.

– Ой, лишенько! Охрани нас Всевышний! – истово перекрестилась женщина. – Спасибо, что предупредил. Мы сейчас всем скопом в подвал спрячемся от греха подальше, а ты беги к голове. Надо же и других предупредить.

– Почему я? – опешил дед, рассчитывающий благополучно переждать в кабачке, пока солнце не взойдет… или дождь не закончится.

– Потому что ты уже пожил на этом свете, – отрезала жена кабатчика и захлопнула ставни, положив конец препирательству.

– От чертова баба! – возмутился дед.

Но делать нечего. Пришлось идти к голове, чтобы сообщить ему страшную весть о возвращении умертвия в село. Грозя Тарасюку страшными карами и побоями, дед прочавкал по грязи до ворот изрядно потрепанного за день хозяйства Панаса. Одно хорошо, нескончаемый ливень напитал водой угли, оставшиеся от сарая, и угроза повторного возгорания отпала сама собой. Параскеву это мало утешало. Ложась спать, она сильно расстраивалась, что отослать проштрафившегося мужа спать в сарай не представляется возможным. Зато в котловане от взрыва одного из магических пульсаров уже пузырилась грязная вода, и запускать водоплавающую птицу туда можно было хоть сейчас. Впрочем, ни уток, ни гусей сейчас не было, зато был дед Налим, с трудом пробиравшийся в ночи, дабы озадачить голову новой проблемой.

Кобель, проживающий, по деревенским меркам, в конуре повышенной комфортности (это был рубленый сруб в миниатюре, с настоящей деревянной крышей, щели все законопачены мхом, деревянный пол хорошо согревал зимой, а плотно набитый сеном с полынью тюфяк не позволял блохам активно размножаться) с непередаваемым изумлением во взоре наблюдал, как дед прошлепал через калитку, спотыкаясь и проклиная непогоду на чем свет стоит, запнулся о корень поваленного хрена и с головой окунулся в новый пруд. Дед Налим вынырнул, глотнул воздуха и заорал благим матом. Кобель подпрыгнул от неожиданности, стукнулся головой о потолок собственного жилища, взвизгнул и горестно завыл. Панас от удивления скатился с кровати, ощутимо приложился головой и выругался, нащупывая растущую на лбу, как рог единорога, шишку. Параскева взвизгнула и натянула на дородные формы одеяло, будто кто-то собирался покуситься на ее честь. Дочери головы проснулись и жадно прильнули к окну своей комнаты, отпихивая друг друга. Интересно же первыми узнать, что там происходит.

Голова злобно воздел себя на ноги, прихватил на всякий случай топор и отправился на улицу злой, как медведь после внезапной зимней побудки. Параскева несколько секунд смотрела в белеющую рубашкой широкую спину мужа, накинула шерстяную шаль прямо поверх длинной ночной сорочки, подхватила скалку и отправилась следом. Жена головы близко к сердцу принимала брачные клятвы перед жрецом в храме Всевышнего. Особенно в ее разум впечаталось «пока смерть не разлучит вас», потому она точно знала, что на этом свете голова так просто от нее не избавится.

Панас вышел во двор, строго прикрикнул на собаку, чтобы заткнулась, а то в ушах и так звенит. Упругие струи дождя вымочили его мгновенно, что радости, понятное дело, не прибавило.

– Эй! – с угрозой в голосе крикнул он в темноту. – Кто там шастает по ночам? И какого лешего вам, супостатам, надобно? Чего честных людей беспокоишь? Сейчас как обухом по башке огрею, мало не покажется!

Угроза возымела почти магическое действие. И без того перепуганный внезапным купанием дед окончательно потерял голову и, во избежание дальнейшего членовредительства, завопил что есть мочи первое, что пришло в голову:

– Умертвие! Умертвие в селе!

– Батюшки, умертвие… – горестно всплеснула руками Параскева. Ноги ее подкосились, и она чуть не села в грязь от расстройства, но Панас успел поддержать обмякшую супругу за локоток, не дав свершиться ее падению.

– Сейчас я этому умертвию покажу, как по ночам по селам шляться. Я уж его топором так отхожу – век меня помнить будет.

Дед Налим запаниковал еще больше, заскреб слабеющими руками по скользкому берегу, роняя в воду изрядные порции земли, но воронка от магического снаряда получилась знатная, зарыть ее не один дед понадобится.

– А-а-а! – завопил благим матом Налим, понимая, что жизнь его только на тонком волоске теперь и держится.

– А-а-а! – страшно заорал голова и пошел в атаку с топором в руке.

– А-а-а! – испуганно голосила Параскева, которая даже со скалкой воевать с умертвием опасалась, но еще больше боялась остаться вдовой смелого и очень воинственного мужчины.

– Ой-й-йе! – вскрикнул Панас, поскальзываясь на грязи, и ухнул в новоприобретенное место выгула водоплавающей птицы.

– Убью-у-у! – истерически взвыла женщина, подхватила чудом уцелевшие при пожаре вилы и кинулась воевать умертвие в полной уверенности, что за мужа можно уже начинать мстить.

В самом деле, когда человек только что сразил врага, не станет же он так выражать свою радость?

Жена головы била наотмашь и наугад, в темноте не очень-то и сориентируешься. Должно быть, поэтому первые же два удара плашмя пришлись по затылку Панаса, третий просвистел над ухом оторопевшего от такого напора Налима, а четвертый угодил ему прямо по лбу. Оба мужчины звучно булькнули, глотнули воды, закашлялись и забили руками еще активней. Женщина восприняла интригующие звуки из ямы как недовольное шипение монстра, приободрилась и повторила экзекуцию.

– Сдурела баба! – возмущенно пробулькал Налим.

– Но-но, – возразил голова, отплевываясь и из последних сил стараясь удержать стремительно слабеющее тело на плаву. – Прошу… не рассуждать… по поводу… моей жены… свою заведи… и… критикуй.

– С радостью, – судорожно прохрюкал дедок. – Боюсь, не успею… Твоя… ща… нас… ухандокает.

Панас тоскливо понял, что дед таки прав.

– Параскевушка! – взмолился голова. – Что ж ты нас… так больно… бьешь… Потонем же!

Жена головы ахнула. Голос мужа она всегда узнавала, даже когда его обладатель находился в изрядном подпитии и буробил не пойми что сорванным от застольных песен басом.

– Панасушка, ты ли это? Живой? – всхлипнула женщина, не чаявшая увидеть супруга живым.

– Твоими стараниями скоро потонет! – вклинился дед Налим. – Это ж надо так мужика не любить, чтоб ему весь лоб вилами отбить! Шишек столько – ни один картуз не налезет, а косынка топорщиться будет.

Параскева всплеснула руками. В свете молний в своей белой ночной рубашке она смотрелась как привидение или гигантская птица с крыльями-платком. Женщина заметалась по двору в поисках подходящего инструмента, дабы извлечь собственного мужа из ямы. Обнаружилась старая оглобля, служившая замечательной подпоркой под веревку с бельем. Женщина радостно вскрикнула, схватила находку и с размаху сунула ее в яму. Лоб деда Налима тут же украсила очередная шишка, и он зарекся впредь давать бабам советы; все равно ведь извратят, а в дураках ты же и останешься. Панас умудрился-таки ухватиться за предложенное спасательное средство, но ливень сделал деревяшку скользкой, как кусок мыла. К тому же Параскева, хоть и крутится по хозяйству день-деньской и сила в руках имеется, все же с мужчиной не сравнится. Покряхтела она, упираясь ногами в скользкий от воды грунт, подергала за оглоблю до подозрительного хруста в спине, да и бросила – не сдюжит.

Панас плюхнулся обратно, чуть не утопив при этом вынырнувшего Налима. Параскева шлепнулась на зад и заголосила, как по покойнику:

– Да на кого же ты меня покинул?! Что же я без тебя, родненький, де-э-элать буду?! Остаюся я одна, сиротинушка…

– Хорошо кричит, – искренне восхитился таланту плакальщицы дед Налим. – Душевно выводит. Однако, голова, надо думать, утопнем мы.

– Хорош нас заживо хоронить, – сурово отрезал Панас, хотя комплимент жене воспринял благосклонно, словно ему самому похвалу сделали. – Нам помирать никак нельзя. Надо еще замуж ведьму выдать.

Налим притих, оценив масштаб дум головы. Вот ведь каков, сам топнет, а о других не забывает.

– Параскева! – крикнул дед. – Ты там брось голосить, не померли еще, значит, жить будем! Найди-ка быка там, лошадь или еще какую скотину, надень на нее ярмо да веревку привяжи покрепче. Кинь кончик нам, авось выберемся из ямы проклятущей.

Идея была хорошей, Параскеве сразу понравилась, и она, вытерев слезы платком, побежала искать тягловую силу. Но вот беда – и бык и лошадь ночевали у соседей, сарай-то сгорел. Полубезумный взгляд женщины выхватил из мрака капитальную будку дворового кобеля, чья морда раздобрела на хороших харчах крепкого хозяйства, и весил пес не меньше самого хозяина подворья. Недолго думая Параскева отвязала собаку, кинула конец цепи мужу и пригрозила кобелю вилами, чтобы тот не смел отпираться, а тянул что есть мочи. Пес принял беду хозяев близко к сердцу и рванул так, что пласты земли и комья из-под мощных лап полетели в разные стороны. Женщина сразу была опрокинута навзничь, сверху по ней резвым галопом проскакал кобель, оставляя на уже далеко не белой рубашке грязные следы.

Панас умудрился ухватиться за конец цепи и сделал это в темноте, что лишний раз доказывало: жизнь заставит – таланты появятся, а вот то, что он намотал цепь на руку, было ошибкой. Резкий рывок пса выдернул несколько обалдевшего от такого поворота событий мужчину из ямы, как пробку из бочонка пива, которое сначала долго грели, а потом еще трясли. Голова сначала взлетел над будущим прудом для птицы, обозрел собственный двор, так сказать, с высоты птичьего полета, нашел, что в неверном свете молний все равно ни черта не видно. Затем приземлился на Параскеву, которая только умудрилась подняться на карачки, с воплями протащил ее по земле до ближайшего поверженного хрена и умчался в ночь, влекомый одной собачьей силой.

– Стой! Куда?! – горестно возопила покинутая мужем женщина вслед супругу, но ответа так и не получила.

Именно этот момент избрал дед Налим, чтобы напомнить горюющей Параскеве о собственном присутствии. Пришлось нагло бить на жалость, взывая к чувству сострадания к ближнему своему и упирая на то, что бегать по селу в одной ночной рубашке не лучшая мысль. Пусть на дворе ночь и дождь, но бдительные соседи не дремлют, и утром жена головы стыда не оберется. Не лучше ли сначала извлечь попавшего в беду старика, спокойно переодеться и отправиться на поиски, подключив к ним пару десятков соседей. Женщина с трудом поборола в себе стремление кинуться вслед за исчезнувшим в ночи супругом и сунула деду оглоблю, рассудив, что хоть, в сущности, из-за него и завертелась вся эта катавасия, но человека спасать надо. Все-таки свой, жалко.

Наученный горьким опытом Налим весьма ловко увернулся от жердины и крепко вцепился в оглоблю двумя руками с энтузиазмом дворняги, обнаружившей старый схрон с костями. Старик оказался легче Панаса, и вытащить его удалось, хоть и не без труда. В селе свято чтили традиции гостеприимства, и хлебосольная Параскева, прежде чем переодеться в сухое и отправиться на поиски пропавшего мужа, согрела гостю чай, подала чудом уцелевшее при таком количестве лакомок в доме малиновое варенье, мисочку с медом да ковригу пшеничного хлеба.

Панас же в это время с воем неупокоенного духа ехал на животе за собственным кобелем по родным Хренодеркам. Пес, подхлестываемый дикими воплями сзади, несся, как молодой лось от охотника, твердо решив для себя: если завтра хозяева убьют – хоть набегается напоследок. Деревенские собаки, узрев неописуемое счастье резво галопирующего собрата, нагло обдающего плетни брызгами из-под мощных лап, озверели от зависти и подняли такой лай, что некоторые особо впечатлительные сельчане высоко подпрыгнули на лавках и понаставили себе шишек, встретившись с полом лбами, а другие подумали, что на деревню напали неведомые враги и выскочили, кто в чем был, прихватив вилы и дреколье.

Валсидал уже сделал пятый круг по селу, когда перед храмом Всевышнего троица вервольфов нос к носу столкнулась с лохматым, запыхавшимся кобелем головы с обреченно волочившимся за ним на цепи хозяином. Оборотни дружно рявкнули. Пес понял, что связываться с клыкастой нежитью себе дороже и сделал то, что порядочной собаке делать по статусу не положено – взобрался на дерево с проворством бывалого кота. Прячущийся от непогоды в дупле дерева матерый котище (ветеран мартовских битв за лучшую кошку Хренодерок) вызверился на морду неожиданного гостя, мелькнувшую в проеме дупла, и с диким мявом вцепился прямо в нежный незащищенный нос. Кобель взвыл и прибавил ходу. Кот рычал и орудовал когтями, как двадцатью серпами разом. Панас вопил благим матом, возносясь над землей со скоростью дубинки, запущенной вверх пытающим силу богатырем.

– Никогда такого не видел, – задумчиво молвил вампир, наблюдая за происходящим, как зритель за загадочными манипуляциями ярмарочного фокусника. – Все-таки дикий здесь народ проживает!

Тем временем Лютый подошел к дереву, на котором происходило избиение отчаянно воющего пса обнаглевшим от безнаказанности котом, звучно понюхал ствол, нашел несколько меток местных псов, бесцеремонно пометил территорию и потрусил дальше. Валсидал понял, что мог слезть наконец с оборотня хотя бы на дерево, но огорчаться не стал. Из своего недолгого опыта проживания в Безымянном лесу он вынес, что в Хренодерках поселились люди совершенно непредсказуемые и лишний раз мозолить им глаза не следует – могут и камнями закидать и с колами кинуться.

Вскоре к дереву подошли суровые, вооруженные различным дрекольем селяне. Вид у них был мрачный, полуголый и мокрый. Увидев столько не склонных к улыбкам людей разом, кот решил, что нагло взгромоздившийся на дерево пес, пожалуй, уже получил на сегодня свою толику плюх, и быстро юркнул в давно облюбованное дупло, авось не заметят.