Текст книги "Вериги любви"

По этому случаю мы и встретились с Галиной Павловной, и она рассказывала и рассказывала:

– Мы с мужем всю жизнь работали по-простому: я – экономистом, он – рабочим. Очень болел в последние годы, читал военные романы. Политиков не любил, я имею в виду современных. Ценил Сталина. Видите собрание сочинений Иосифа Виссарионовича? А в глубине шкафа – его бюст. Считал Сталина настоящим вождем, очень объективно оценивал историческое значение его личности, а ведь отец Анатолия Францевича был репрессирован. О современных правителях говорил: «Все они одним миром мазаны! Нужен царь, только у него ничего личного не было, ибо ему принадлежало все. Была забота о народе, не то, что сейчас. Горбачева я так и не понял, одни общие слова и клише». Он никогда ярко не выражал свои чувства, сказывалась наследственность: многие Руссияны были офицерами. А дед Марк Францевич реставрировал церкви, даже свидетельство сохранилось от Иоанна Попова, настоятеля прихода Никольской казачьей церкви близ Омска о том, что Руссиян Марк Игнатович сделал ручную гробницу для плащаницы, два дубовых резных киота, панихидный стол, аналой… И дата: 16 июня 1914 года.

Я могла слушать бесконечно, но пора было прощаться.

– Спасибо, Галина Павловна, я еще зайду за фотографией Анатолия Францевича, только пусть Саша сделает в двух вариантах: черно-белом и цветном, я выберу. А это что? – и я взяла в руки журнал «Дворянский вестник». – Никогда не видела. Здесь об Анатолии Францевиче написано?

– Нет, это подарок князя Голицына, когда он у нас был с Марией Владимировной. А вот очень интересная публикация, – Галина Павловна перелистнула несколько страниц, – почитайте, какое благородство!

Я почитала – и переписала в свой блокнот отрывок из дневника Императрицы Александры Федоровны «Сад сердца»: «Каждое сердце должно быть маленьким садом, он должен быть очищен от сорняков и быть полон чудных, прекрасных растений и цветов. Кусочек сада повсюду красив не только сам по себе, но приносит радость всем, кто его видит…»

Голос Галины Павловны вернул меня из райского сада на грешную землю:

– Вы знаете, Великая княгиня Мария Владимировна оставила автограф в семейном альбоме, – и Галина Павловна показала размашистую подпись Главы Российского Императорского Дома, так хорошо мне знакомую…

Виктор Михайлович Москалев, глава регионального монархического движения, рассказал мне совсем недавно удивительную историю о последнем пребывании Главы Российского Императорского Дома в Волгограде. Государыня вместе со свитой приехала в Казанский кафедральный собор – и случилось чудо: из толпы встречающих прихожан выбежал маленький мальчик и закричал, протягивая руки к Великой княгине:

– У тебя солнышко вокруг головы!

Мария Владимировна счастливо засмеялась, а собравшиеся с радостью осенили себя крестным знамением: слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!

25 июля 2003 года Мария Владимировна и митрополит Волгоградский и Камышинский Герман были гостями нашего Александро-Невского фонда и Великая княгиня подписала памятный адрес с такими словами: «Нет более важной задачи перед нашим народом, как восстановление духовности. Воссоздание храма святого великого князя Александра Невского будет наиболее достойным вкладом в этот процесс. Успехов в строительстве и духовном делании, храни Вас Господь!»

Высокий визит запомнился приятным отсутствием официальщины: владыка, Великая княгиня и президент фонда Богданов беседовали как бы в домашнем кругу, доверительно наклоняясь друг к другу. Пришедшие на эту встречу прихожанки будущего Александре-Невского собора растроганно следили за разговором. Я видела по глазам наших верных богомолок, что событие сильно волнует их: как же, сама Государыня сидит с ними рядом за одним столом и говорит о святой русской истории и просит молиться о своей семье!

Во глубине огромного дивана трепетала моя двенадцатилетняя внучка Люся, дочь сына от первого брака. На фотографии, сделанной во время поездки с высокой гостьей по городу, Люся выглядит именно так: застенчиво-взволнованной, со смиренно опущенными глазами. А сколько было потом рассказов!

– Мама, – восторгалась Люся, – Мария Владимировна погладила меня по голове и назвала деточкой! И шоколадку подарила, вот, смотри!

Мама смотрела: от июльской жары шоколадка почти расплавилась, но какое это имело значение, ведь это подарок Великой княгини! Помнится, после летних каникул в Люсином классе писали сочинение на свободную тему, и моя внучка описала единственное в своем роде событие, происшедшее в ее юной жизни: встречу с Главой Российского Императорского Дома Марией Владимировной Романовой. Замечателен вывод, сделанный юной писательницей (излагаю его своими взрослыми прозаическими словами, ибо сочинение кануло в школьную лету): когда Мария Владимировна будет жить в Москве, Люся, может быть, приедет к ней в гости и Великая княгиня назначит ее своей фрейлиной.

Между прочим, мысли были ненадуманными. Ее Императорское Высочество, глядя на Люсю, милостиво произнесла:

– Деточка, вы были бы замечательной фрейлиной!

Именно тогда она и погладила мою зарозовевшую внучку по аккуратной склоненной головке.

Не знаю, как сложится у Люси жизнь: кто, кроме Господа, это знает? Но внучке очень нравится, когда я называю ее «моя тоненькая вечность». Иногда девочка меня удивляет. Однажды она раскрыла толстенную книгу по церковно-славянской грамматике, которую я привезла из Оптиной Пустыни, и стала, почти не запинаясь, читать древний текст.

Мы с Ритой, Люсиной мамочкой, были поражены:

– Люся, ты что, знаешь славянскую азбуку?

Люся, в то время пятиклассница, честно ответила:

– Не знаю, но мне все понятно.

Поистине: древняя грамота вложена в наши сердца Самим Господом. Я знаю, что каждое русское слово – тайниковое, оно поднимается из древних глубин народной памяти-речи, восходит к сердцу – и становится родным навсегда. Ведь Слово есть Бог! То есть истинное, прирожденное состояние человека есть вера в Бога. Вот как об этом писал в 1941 году Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Сергий: «Вера простирает свое действие до самых тайников души, она делает возможным самое соединение таинственное свободы и благодати» (Мысли Русских Патриархов 1999: 321).

Свободно и благодатно живет под сенью Божией наш древний русский язык. И если бы не это его многовековое свободно-благодатное состояние, кто знает, называли бы православную Россию Третьим Римом, то есть державной хранительницей веры Христовой?

Я поделилась своими мыслями с Софией Петровной Лопушанской. Уж кто-кто, а она, профессор Волгоградского государственного университета, доктор филологических наук, директор единственного в России научно-исследовательского института истории русского языка, знает о нём все, да еще и с присыпочкой: Лопушанская – основоположник Волгоградской лингвистической школы.

– Когда я начинала, – говорит София Петровна, – то уже не на пустом месте: владела несколькими языками, и можно было выбирать. Русский язык особенно любим, это язык международного общения – везде он мне помогает. За русским языком стоит вся моя жизнь. Я люблю каждый язык, к которому судьба дала возможность прикоснуться, однако при сопоставлении всегда убеждаюсь: русский – богатейший язык. Золотой век русского языка – десятый, время принятия Христианства на Руси.

Да, русский язык – святыня. Простая и высокая истина не раз подтверждалась жизнью, а однажды в молодости Лопушанская получила серьезное предупреждение: с языком нельзя обращаться с небрежением даже в шутку. В шумной подмосковной электричке молодые аспирантки, в числе которых была и София Петровна, оказались в соседстве с красивой деревенской женщиной, украдкой любовались почти классическими чертами спокойного лица, так не вязавшимися с огромными хозяйственными сумками и корзинами их владелицы. Конечно, болтали меж собой без умолку на всякие темы, почему-то то и дело вставляя в разговор просторечные выражения, а то и вовсе коверкая слова «под народ»… Не иначе, бес попутал.

Слушала, слушала прекрасная соседка да и сказала:

– Видно, что женщины вы ученые, а вот русского-то языка не знаете…

Стало по-настоящему стыдно, поэтому, наверное, урок запомнился на всю жизнь.

Одна из работ Лопушанской показывает полевую структуру, в которой все проявляется: и литературный русский язык, и его квинтэссенция – государственный язык, и язык художественной литературы. Язык дан Богом, чтобы определять человеческое бытие. Господь управляет нами с помощью языка: хорошая речь, молитва, чистые помыслы, доброе слово. Можно продолжить: добро, свет, слава, любовь, разум, радость – все это Божий язык. Не зря в православных молитвах так часто звучат эти слова, особенно «радость»: «Радуйся, Заступнице Усердная рода христианского!» Радуется тот, кто верует.

Всякий раз, приходя к Софии Петровне, я прямо с порога делаю важное заявление:

– София Петровна, я не голодна, не тратьте на меня свое драгоценное время, очень вас прошу!

Хотя и знаю, что подобные взывания к доброте хозяйки бесполезны: все равно София Петровна угостит каким-нибудь необыкновенным салатом и не менее вкусным жарким. Полагается и малюсенькая, наперсточная рюмочка травной настойки: ее Лопушанская готовит сама, сохраняя рецепт в глубокой тайне. Настойка напоминает знаменитый «Рижский бальзам», но – не совсем: наверное, здесь не обходится без душистых донских трав. Я называю таинственное брашно «софиевкой», или «софиевской», кому как удобно, тот пусть так и произносит.

– Разве это алкоголь? Это лечебная микстура, больше двадцати пяти граммов не предлагаю, – любезно предупреждает хозяйка.

Итак, мы сидим на кухне, у меня в сумке трепещет черновик научной статьи, которую уже пора сдавать в печать. Но ведь по страницам не прошлась еще рука мастера, которая в данную минуту вместо того, чтобы черкать плоды моих очередных изысканий, переворачивает на сковородке аппетитный кусочек сомятины:

– Это так вкусно, деточка, а на улице так холодно…

На все рабочие вопросы София Петровна в эти минуты реагирует, как глухонемая, но когда мы наконец перебираемся в кабинет, оснащенный вековой неизбывной книжной мудростью, Лопушанская преображается, и тут держись, аспирант! И микрон спрятавшейся в рукописи фальши будет замечен, пойман и разоблачен. Как всегда. И это – аспирантское счастье.

Моя учеба явилась нежданной-негаданной даже для меня самой. София Петровна ведет мастер-класс в рамках нашего Царицынского Александро-Невского православного фестиваля, и однажды, принимая журналистов в Пушкинском классе университета, сказала вослед какой-то удачной моей реплике:

– Жаль, что вы не у меня учились!

Я отшутилась привычно-банально:

– А я не прочь заняться этим сейчас, ведь учиться никогда не поздно!

И поразилась серьезности, с которой София Петровна поглядела на меня и медленно проговорила, впервые назвав «деточкой»:

– Жду вас завтра, деточка, у себя дома, поговорим.

Говорим уже несколько лет, но в памяти все еще свеж простой ответ на мой самый первый вопрос:

– София Петровна, а если я не защищусь?

– Деточка, самое главное – вы станете богаче, потому что обретете знание.

Да, конечно, ведь знание, как известно, сила. Но как же тяжело эта сила дается! Держусь не иначе, как Божией помощью и снисхождением к моим трудам святого князя Александра Невского: ведь именно он с его великим житием и есть моя научная тема.

София Петровна все соизмеряет с историей русского языка. История Православия – особая сфера ее интересов, но это, как она говорит, «от внутренних чувств, от высоких приверженностей, от знаний другого порядка», что к лингвистике имеет отношение строго-далекое, но одновременно и близкое, ведь Господь присутствует во всем.

Промысл Господень в выборе каждым своего пути, и об этом Лопушанская рассуждает ясно и спокойно:

– Промысл Господень бывает осознаваем позже, а по фактам жизни если судить… Понимаете, жила с малолетства в Украине, в селе Божедаровка. Там могла слышать речь на пяти языках: польском, украинском, еврейском, французском, русском. Мама передала мне свои гимназистские знания французского, а позже я овладела еще и татарским в Казанском университете. В 20-е годы, как я теперь понимаю, в нашей стране возможно было соединение людей совершенно разных сфер социальных: отец только три года проучился в церковно-приходской школе, мама закончила гимназию и учительский институт, была учителем математики. А папа работал грузчиком, потом мастером на заводе, когда мы переехали в город. Но сначала, еще в селе, отец трудился кузнецом, потому что кузнецом был дед, и его почитали за силу и важность самого дела. Бывало, дед пять снох посадит на бричку, впряжется вместо лошади и катает их для забавы по улицам. Папина необразованность не мешала ему быть очень сердечным, жизнелюбивым человеком, общительным.

«Да, интересно, – думала я, слушая рассказ Софии Петровны, – но каким образом при живых родителях она оказалась в детском доме?» Спросила, как это случилось.

– Случилась война, – последовал ответ. – Сорок первый год я вспоминаю с дрожью, почти ни с кем об этом не говорила… Шестнадцатого августа полностью разбомбили Днепропетровск, и в этот же день к нам пришел друг папы Василий Васильевич Снежко:

– Собирайся, Петро, треба идти защищать город.

А чем защищать? Одно ружье на троих и бутылки с горючей смесью, так везде было, это всем известно. Следующая дата уже трагическая: отец ушел, в этот же день отправили в эвакуацию последним эшелоном школу и Соню с братом. Кто что с собой взял, например, мама дала детям фотографии, дипломы со школьных олимпиад, какие-то школьные справки, всякие ленты-бабочки, как называет их София Петровна. Думали: переедут на другой берег, а потом вернутся. Кто же мог знать, что эшелон будет разбомблен под селом Благодарное на Северном Кавказе? Все разбежались в поле, Соня потерялась, потому что, в отличие от брата, не умела держаться за мамину юбку. И мама с братом сели потом в один эшелон, девочка – в другой… Отец защищал Днепропетровск, который был сдан уже 22 августа.

Так Соня осталась одна. Доехала до Баку, где беженцев сортировали. Соне «достался» Тбилиси, а мама с братом, как оказалось, были направлены в Среднюю Азию. А в Тбилиси четырнадцатилетняя девочка пошла в исполком, где увидела рабочего Васо Цабаева – дежурного. Вокруг сотни людей! А он занимается каждым, даже делится своими бутербродами.

– А ты, девочка, почему здесь?

– Я не знаю…

– Хорошо, пойдем к моей сестре.

Там Сонечка переночевала, а наутро снова пришла в исполком. Васо уже договорился с одной семьей, которая взяла девочку к себе: муж грузин, жена украинка. Много тогда добра люди друг другу делали, девочку приняли с радостью. Но – ненадолго. Сонечка была ладненькая, беленькая, почти взрослая девушка, на нее заглядывались, и приютившая чета решила выдать ее замуж. Соня протестовала, говорила, что ей надо еще школу закончить, что она мечтает об университете. Ничего, отвечали ей, все будет, но сначала надо устроить судьбу. Тогда Соня снова пришла к Цабаеву. Тот только развел руками, но – ничего не поделаешь! – из семьи ее забрал и отвел в детский дом.

Мария Алексеевна Двали, директор детского дома особого режима, где жили дети заключенных и маленькие беженцы, была женщина очень интересная, понимавшая, что руководит не Навтлугским детским домом, а школой жизни. Соня подружилась с москвичкой Таней, они учились не в детдомовской школе, а в городской, вдобавок надо было работать на чулочной фабрике или в госпитале. Госпиталь был за высокой цементной стеной, а фабрика – кирпичная. В школе все Соню с Таней жалели, а учителя были репатрианты, прекрасно знавшие французский, владевшие всеми предметами на высочайшем уровне.

Все это время Соня искала маму, а мама – Соню. В годы войны это было возможно: все сведения о каждом человеке, где бы он ни находился, собирались в одном городе – в Бугуруслане в Сибири. И через Бугуруслан люди могли узнать все о своих родных.

И, хотя детский дом не посылал никаких сведений, Соня все равно нашлась: она очень хотела учиться и поэтому подала заявление в Тбилисский техникум связи. Этого обстоятельства оказалось достаточно для того, чтобы вскоре объявилась мама. А потом Соня переехала в Москву к Тане, поступила учиться в МГУ. Там и встретила будущего супруга Сергея Тимофеевича Лопушанского.

Она рано стала вдовой – через несколько лет после войны. Подрастал Костик, формировалась профессиональная судьба… О семейном благополучии не мечтала – просто работала, ибо нужна была сыну.

Как-то неудержимо тянущийся ввысь Костик спросил:

– Мама, почему у меня рукава на костюмах всегда подшиты другим материалом?

София Петровна, получающая скудную зарплату и крошечную пенсию от Министерства обороны за потерю кормильца в 23 рубля 80 копеек, сдержанно ответила:

– Я взяток не беру, сыночек, живем, как можем…

Выглядит в свои восемьдесят лет София Петровна на слегка за шестьдесят. Рецепт один: надо думать о хорошем. А если предаваться переживаниям по всякому поводу… Нет, это не дело. Сколько черноты в жизни, но Бог милостив, Он помогал и помогает миновать плохое.

Однажды София Петровна показала мне огромную книгу, изданную совместно издательствами Москвы и Софии: «Жития Кирилла и Мефодия», факсимильное воспроизведение рукописей XV века. Конечно, с вступительными статьями выдающихся академиков Лихачева, Динекова и Дуйчева. Редчайшее богатейшее издание, в котором рукописи воспроизведены в реальную, чуть ли не метровую величину. А какие языковые краски!

– Это Костик мне привез из Софии, книга стоила 90 левов – тогда в Болгарии огромные деньги! Он был там на съемках, получил какую-то сумму и почти всю истратил на эти жития… Все, естественно, удивлялись. А попробуйте, какая она тяжелая, эта книга! И как он вез через границу?

Я попробовала – и положила обратно на стол:

– Можно, полистаю прямо сейчас?

Листала и видела карандашные пометки: конечно, книга была в работе с самого начала своего появления в доме Лопушанской, где заняла особо почетное место рядом с другими фолиантами. Да, Константин Сергеевич Лопушанский сделал матери замечательный подарок. И вся его талантливая жизнь – неиссякаемая радость Софии Петровны.

Знаменитый сын знаменитой мамы… Это он придумал и снял историю, рассказанную в художественном фильме «Письма мертвого человека». Картина побывала практически в каждой стране мира, Лопушанский получил Государственную премию, много международных наград.

Тогда, в 1986-м, я не была знакома ни с Софией Петровной, ни с Константином Сергеевичем. Я была молодой писательницей, только что прилетевшей в Афганистан и именно там увидевшей апокалиптический фильм. Никогда не забуду финальных кадров этой притчи о жизни и смерти: умирающий в катакомбах старик наказывает уцелевшим в ядерной катастрофе детям: «Идите! Ибо, пока вы идете вперед, вы надеетесь, а пока вы надеетесь, вы живете…» И горстка маленьких мальчиков и девочек выходит из подвала на ледяную, вымерзающую землю. И вот дети уже идут, взявшись друг за друга, вперед, не зная будущего, но надеясь на него.

Константин Сергеевич приезжал к своей матери на восьмидесятилетие. Могла ли я упустить счастливый случай для знакомства? С раннего утра мы с оператором Андреем Готьяновым уже находимся в институте истории языка, где все ждут приезда юбилярши и ее гостей. Вот они появляются в конце коридора, медленно идут в нашу сторону, камера фиксирует их неспешный разговор, их спокойный ход по университетскому коридору… Нет, не по коридору – по славной, им одним ведомой стезе прямо в вечность. Во всяком случае, и мать, и сын дорожку туда уже проложили…

Торжества по случаю юбилея Софии Петровны Лопушанской прошли одновременно и просто, и пышно. Просто – потому что поздравляли ее близкие друзья, коллеги, воспитанники, говорившие на самом ясном и понятном языке любви. Пышно – потому что и в конференц-зале, и на этажах, и в музее университета были устроены научные экспозиции, повествующие о творчестве заслуженного деятеля науки России Лопушанской. Народное достояние – другого определения этому богатству я не нахожу.

После юбилейных торжеств я все-таки уговорила Константина Сергеевича Лопушанского предстать перед видеокамерой. Знаменитый кинорежиссер согласился, и вот она, беседа двух близнецов (мы родились с интервалом в три дня в тяжком послевоенном 47-м: Лопушанский – 12 июня, я – 15-го), перед тобой, мой взыскательный, но верный читатель:

– Константин Сергеевич, что вы думаете о своем появлении на белый свет?

– Любой человек появляется не из ничего и не на пустом месте: его ведет Бог и собственный род. Да, у каждого есть наследственность, традиция, семья. Не все сразу, данное с рождения, человеком принимается, и я лишь с годами увидел свои качества, заложенные во мне прежними поколениями. Например, дедом, священником, пострадавшим за веру во времена церковных гонений. Постепенно возникало во мне необъяснимое, казалось, обостренное чувство отношения к миру, ведь личность и мир – всегда столкновение. Потом это неожиданно начало проявляться в творчестве, в том же фильме «Русская симфония», где даже мне, автору, было непонятно, каким образом герой может сохранить волю к жизни. И когда фильм был уже закончен, я ночью, чуть ли не во сне, написал стихотворение с использованием древних форм церковно-славянского языка. Почему, с чего вдруг? Это необъяснимо. Видимо, сработали родовые корни. Генетика рода. То самое «Слово о полку Игореве», которое мама так старалась сделать мне понятным и близким через поэтику языка, а я пропускал ее мимо ушей, вдруг сделалось для меня необычайно важным, и я прямо влился в «Слово…», в его время, в его судьбу – как в свои время и судьбу.

– А как, чем, какими рецепторами, какими фибрами и прочая?

– Не все передается прямо, мне это уже ясно. Я наблюдаю за своими детьми и вижу, как просыпаются их души. Видимо, действует та духовная энергия, которую накапливает род, поколение за поколением. Она странным образом преобразует жизнь через наши интересы, наши поступки, направляет, определяет судьбу, выбор профессии… Урок длиною в жизнь идет постоянно: мы оглядываемся на предков и стараемся воспринять от них лучшее.

– Какова ваша эволюция художника?

– Она просматривается уже в первом фильме «Соло», о котором Даниил Гранин сказал, что это лучший фильм о страшной Ленинградской блокаде.

– Вы ведь тогда были выпускником режиссерских курсов?

– Да, учился в мастерской Эмиля Лотяну. В «Соло» рассказывается весьма скупыми выразительными средствами, в черно-белом варианте, о солисте симфонического оркестра Александре Михайловиче. В блокадную зиму 1942 года он репетирует Пятую симфонию Чайковского, исполнение которой будет транслироваться на Англию. Но для Александра Михайловича это будет последний концерт. Потом были «Письма мертвого человека», «Русская симфония», «Посетитель музея»… Добиться искренности – вот тот путь, который тебе дан. А если говорить о творческом методе – это все то, чему я учился у Тарковского и Лотяну: через внешнее выразить внутреннее.

– Как приходит замысел фильма?

– Не приходит – его дают, спускают свыше, говоря церковным языком. В светской жизни рассуждают иначе: мол, я такой умный, мне открылось… Не надо мучиться вопросом, почему замысел дан именно тебе, а надо только благодарить Бога за это и служить.

– Что не нравится вам в собственном творчестве?

– Трудно сказать… Если не нравится, не стоит и работать, наверное. Но я действительно критически отношусь к тому, что создаю, потому что перерастаю свои фильмы. Знаете, что говорил по этому поводу Тарковский? Не бывает совершенных произведений, это вульгарное представление наивных людей, откройте любую книгу Достоевского, почитайте, как там выписаны, вроде бы неряшливо, портреты героев. Я почитал и вначале растерялся, но потом понял, что это великая литература. Невозможно выработать критерии абсолютно идеального произведения, главное – знать одно: дерево растет вверх.

– Ваша последняя работа – фильм по повести братьев Стругацких «Гадкие лебеди»…

– Это особая картина – не просто фантастика, а философская притча, осмысление через метафору серьезных болевых проблем смены эпох – столкновение с будущим. Философский смысл фильма очевиден: это то, что испытывает каждый человек, когда стоит перед выбором: я перед лицом будущего, мое место в будущем.

– Значит, это фильм Лопушанского о себе?

– Если хотите – да. Впрочем, все свои фильмы я снимал о себе.

После отъезда Константина Сергеевича я снова заглянула к Софии Петровне. Она сидела за компьютером – подарком учеников.

– Посмотрите, деточка, как удобно: вхожу в Интернет – и нужный материал найден, печатаю – и тут же вношу коррективы!

Я подошла, вчиталась в начало новой статьи Лопушанской.

– О чем она, София Петровна?

– О, это целая история! О Лопушанском монастыре, слышали о таком?

– Признаться, нет…

– Так слушайте.

И она рассказала удивительное.

Древний Лопушанский монастырь в Болгарии был разрушен и восстановлен только во II половине XIX века, а именно это время характеризуется усилением контактов между Русской и Болгарской Православными Церквами. Кроме того, близ монастыря есть деревня Лопушна, и сын Софии Петровны Константин Лопушанский был там с представительной делегацией кинематографистов. Его в этом монастыре принимали как национального героя. О монастыре у Лопушанского осталось впечатление очень глубокое как о месте, которое сохраняет добрые благодарственные воспоминания о роли Русской Церкви в восстановлении болгарских святынь. И, наверное, в числе восстановителей монастыря близ Лопушны был кто-то из рода Лопушанских.

Софии Петровне было кое-что уже известно об истоках своей семьи: в конце XIX – начале XX в. было две ветви Лопушанских – Тимофеевичи и Николаевичи. Все Тимофеевичи – священники, а Николаевичи – офицеры российской армии.

София Петровна рассмотрела свою фамилию как лингвист, профессионально, но еще не публиковала итогов исследования, вскользь мне говорила, что чередование х-ш (лопух – лопушок) – это явление, характерное для восточно-славянских языков, для русской языковой фонетической системы.

Как языковед София Петровна намерена заняться историей названия болгарской деревни Лопушна: кажется, это наименование происходит от слова «лопухи», а на самом деле в Лопушне виноградники растут. Древний болгарский монастырь раньше назывался по-другому, но как? София Петровна собирается в Болгарию по приглашению Института истории славянских языков, стало быть, привезет из поездки много нового и интересного, чем наверняка порадует родную лингвистику.

Совсем недавно в жизни семьи Лопушанских произошло событие наиважнейшее: в Интернете на сайте Православного Свято-Тихоновского Богословского института в списках Новомучеников и Исповедников Русской Православной Церкви XX века высветилось (а иначе и не скажешь!) имя священника Тимофея Петровича Лопушанского, погибшего в 1937 году в ссылке. Это – тот самый дедушка-священник, о котором вспоминал Константин Лопушанский. Канонизация святого состоялась в августе 2000 года на Юбилейном Соборе Русской Православной Церкви.

Я пережила волнение не менее, наверное, сильное, чем София Петровна:

– Теперь в вашей семье есть святой! Это так высоко, что кажется непостижимым… Но Богу все возможно!

София Петровна держалась ладонью за сердце и только повторяла и повторяла:

– Слава Богу, слава Богу!

Святой мучениче и исповедниче Тимофее, моли Бога о всех нас!

В мае 2006 года, во время празднования пятнадцатилетия Волгоградской епархии, правящий архиерей, митрополит Волгоградский и Камышинский Герман от имени Святейшего Патриарха Алексия II вручал священству и мирянам ордена и медали Русской Православной Церкви. В числе награждаемых были и мы с Софией Петровной: она удостоилась ордена святителя Макария, я – медали святителя Иннокентия Московского и Коломенского. Какой был священный трепет душевный! Я уже пережила подобное в 2000 году, когда в Свято-Духов день владыка наградил меня орденом святой Равноапостольной Великой княгини Ольги, и это была счастливая, слезная неожиданность… Переживания тогдашние непередаваемы по сю пору. И вот – новая нечаянная радость, на этот раз я разделила ее с моей наставницей.

Праздничная трапеза проходила в Свято-Духовом монастыре, София Петровна располагалась за столом по правую руку от владыки. Я издали наблюдала, какой радостью светилось ее лицо, когда митрополит склонялся к ней и ласково что-то говорил.

Много месяцев спустя София Петровна, вроде нечаянно, проговорилась:

– Деточка, помните трапезу? Владыка о многом со мной беседовал, и о вас, между прочим, расспрашивал…

– Неужели?

– Да уж поверьте! Сначала поинтересовался, действительно ли вы пошли в науку. Я, конечно, подтвердила, назвала вашу тему, а он снова: «Получается ли?» «Разумеется», – сказала я, – уже есть публикации». «Ну, и молодец», – ответствовал владыка.

…Когда есть старшие, не страшно жить, ведь старшие даются Господом для вразумления и усвоения наследной памяти. Старшие сидят за единым большим столом, посреди которого горит свеча, а я смотрю на них, вслушиваюсь в их беседу, и сердце замирает от нежности к тем, кто всю мою жизнь разделял и продолжает разделять свет бесконечно прекрасной русской свечи…

Об одном из первых своих выступлений на Волгоградском телевидении в 1991 году владыка Герман вспоминает часто. Богу было угодно, чтобы ведущей программы оказалась я, тогда еще и понятия не имевшая, о чем и как беседовать в эфире с иерархами Православной Церкви.

Тема выступления владыки была по тому времени весьма проблемной и огорчительной: Иллиодоров монастырь, когда-то занимавший большую городскую территорию.

– Ныне, – сказал архиерей, – все эти здания, – и он высоко поднял большую фотографию начала XX века и держал ее так довольно продолжительное время, чтобы телекамера смогла «всмотреться» в историческое изображение, – или не существуют, ибо были специально разрушены, или заняты людьми, к церковной жизни не имеющими никакого отношения.

– Но ведь есть закон о возвращении Русской Православной Церкви ее исконного имущества и ценностей? – вспомнила я о своих обязанностях телеведущей.

– Именно! Но как он исполняется? Мы просим вернуть хотя бы одно монастырское здание, где сейчас располагается воинская часть, но власти об этом и слышать не хотят!

И тут владыка с присущей ему искренностью обратился ко мне с простым вопросом:

– Как вы думаете, удастся ли нам возродить монастырь?