Текст книги "Ипостаси: о них, о нас, обо мне"

Двадцать лет тому назад
Дорогов Рафаил Михайлович 24.04.1910 – 26.07.1984

Земные дни Рафаила Михайловича Дорогова завершились 26 июля 1984 года. Прошло почти три десятилетия. Все меньше остается людей, помнящих его живым. Легкий, сухонький, резвый, как подросток, он шел в светло-сером костюме, и ветерок вздыбливал седые до облачной белизны пряди на его гордо посаженой голове. В те годы многие волжане узнавали писателя-земляка в лицо и почтительно приветствовали, на что Рафаил Михайлович отвечал либо суховато-вежливым кивком, либо радостной улыбкой. В городе, которой он строил, знал и любил, которому посвятил большинство страниц своей документально-художественной прозы, Дорогов имел право на гордое несение головы и хозяйский взгляд. До 1982 года он был единственным литератором Волжского, носящим высокое звание члена Союза писателей СССР. Прибавление писательского отряда в моем лице воспринял без ревности, и мы стали вышагивать по родному городку на пару. Смешно сказать, но молодая и длинноногая, я переходила на семенящую припрыжку рядом с ним. Всем, кто приветствовал его, Рафаил Михайлович по-джентльменски представлял меня новой волжской поэтессой, хотя я и числила себя таковой уже с десяток лет.

Шагать рядом нам приходилось довольно часто и, разумеется, не по праздному делу – нас постоянно приглашали на творческие встречи, бытовавшие в те годы повсеместно. За это платили рублей по тринадцать, если мне не изменяет память.

А совсем недавно дочь писателя, Людмила Рафаиловна, подарила мне ксерокопии дневниковых записей отца – ту их часть, где сухо и лаконично он запечатлевал наши вояжи по заводским общежитиям, производственным цехам, школам, проектным институтам. Частичку тех записей процитирую.

«2 апреля 1981 г., общ. № 7 з-да РТИ – с Брыксиной. Рассказывал о книге «К востоку от войны». Таня – стихи».

«27 мая 1981 г., Шинный завод, цех № 9 – с Брыксиной. Тема – «Цветы на бетоне». Таня – лирика, мещанство».

«28 мая 1981 г., Центральная биб-ка Волгограда – с Агашиной. Заботиться о будущих воспоминаниях нужно уже сегодня».

«Итоги 1981 г. По путевкам – 39, шефских – 16, ТВ – 5, радио – 3».

Дотошно разбираясь в каллиграфических записях Дорогова, изумляюсь их суровой точности и емкости. Вот припечатал моим стихам определение «мещанство», а я понятия не имела, как он к ним относится. Честно говоря, в творческом плане мы не особо интересны были друг другу. Рафаил Михайлович обычно рассказывал о Волгоградгидрострое, о Логинове, неведомых мне мастерах и прорабах, иногда темой своего выступления объявлял «Ленинские заветы», а я щебетала свое – о любви, о счастье, о природе. Личных, житейских тем не касались никогда, зная лишь общеизвестные факты. Между собой вообще разговаривали мало. От большинства писателей областной организации Дорогов тем и отличался, что был не слишком говорлив, дружб не заводил, водочкой не злоупотреблял. Товарищи по творческому цеху его уважали, но в больших художниках слова не числили, что ни в малой степени его не обижало. Человек умный и честный, Рафаил Михайлович сам понимал некоторую вторичность публицистики перед художественной литературой. Однако мне не раз доводилось слышать похвальные слова в адрес Дорогова, когда речь заходила о стилистике его произведений, точности рисуемых им характеров с изрядной долей здорового сатиризма, а то и сарказма. Особенно это касается дороговской повести «Светящиеся точки». Судьба Гидростроя и образ начальника строительства Федора Георгиевича Логинова писателем раскрыты, что называется, с близкого обзора, ибо сам Дорогов работал там главным диспетчером и центральную фигуру повествования, Сергея Малышева, вывел почти авто-портретно. Не менее фактурны и фигуры второго плана: бригадиры, прорабы, механики, инженеры.

В подтверждение сказанного позволю себе короткую цитату.

«Мне всерьез захотелось рассказать о людях, что были, как бакены на реке, – указывали судовой ход. Только одни бакены надо было обходить справа, другие – слева. Я видел, как мужал и креп бригадир Фесенко и как падал вознесшийся высоко бригадир Мосин. Одного успехи вели на подъем, а другому только кружили голову. Пустышка и краснобай Генрих Высоцкий кидался в огонь за измятыми чертежами. Почему? Не было в том надобности, а смелость свою показал потому, что был на людях. Но такой человек мог не пожалеть себя и в серьезном деле – было бы кому его оценить… А другой прораб, душа-парень, Сашка Егоров, трусливо прятался за спину жены, когда влезал в машину вопреки уговору. Как такому довериться?»

В восточных глазах Дорогова я часто читала иронию, но уста его были словно бы запечатаны молчанием – тоже восточная черта: знать, понимать, оценивать, но не заводить врагов без надобности. Об отношении Рафаила Михайловича к себе могу судить косвенно: его супруга, светлейшая Александра Степановна, привечала меня нежнейше.

Зашли однажды в перерыве между выступлениями к Дороговым чаю попить, и я поняла, что в этом доме худого слова обо мне не сказали. Александра Степановна кинулась запекать в тостере булку с вареньем, ставить самовар, доставать чашки. В прохладной чистой квартире все дышало миром и ладом, давней обустроенностью. На кухне я задала хозяйке, может быть, бестактный, но больной для меня вопрос:

– Вы счастливо живете с Рафаилом Михайловичем?

В ответ прозвучало:

– Танечка, ты обратила внимание на чайный столик в комнате? Мы с мужем любим почаевничать на пару, о жизни потолковать…

Самовар и чашки всегда под рукой. У нас были трудные дни, но с годами мы научились беречь друг друга. А счастье… Это как-то смешно звучит.

Семидесятилетие Рафаила Дорогова отмечали в ДК ВГС. Был конец апреля, чудесная мягкая весна с первой зеленью. На сцену Дорогов поднялся с женой и соратницей, бережно ведя ее под руку. В нарядном розовом платье она смотрелась почти молодой. Их посадили на легком возвышении, и все цветы, даримые юбиляру, он с благодарной нежностью передавал ей. «Счастливые люди», – снова подумала я.

Лучшие традиции семьи, хлебосольство, уважение к людям от родителей перешли к дочери Людмиле. Она поныне приглашает в дом товарищей отца, писателей, сотрудников журнала «Отчий край». На последние «дороговские» посиделки я поехать не могла, и Людмила Рафаиловна передала для меня целый пакет домашних вкусностей. Но это к слову.

И все же острая ситуация между мной и Рафаилом Михайловичем однажды возникла. Сейчас она видится мне скорее смешной, а тогда… Одним словом, начитавшись журнальных публикаций столичного космолога Владимира Фоменко, я жутко увлеклась сомнительной теорией о возможной параллельности миров. Разговор об этом заводила постоянно, бахвалясь собственной продвинутостью. Вот спрашиваю Дорогова:

– Рафаил Михайлович, как вы относитесь к теории параллельности миров в плане устройства Вселенной?

– Не понял, – ответил Дорогов. – Что ты имеешь в виду?

– Ну как же? Вселенная бесконечна и наверняка обитаема, только эти обитаемые миры существуют параллельно друг другу – никогда не пересекутся. Значит, с внеземными цивилизациями мы никогда не встретимся.

Дорогов глянул на меня насмешливыми глазами и уклончиво произнес:

– Много существует теорий, но математики утверждают, что две параллельные линии обязательно пересекутся в пространстве. Вот мы с тобой жили, жили параллельно и, как ни странно, пересеклись…

– Почему странно?

– Я пишу о трудных, серьезных вещах, а ты – о девичьих страданиях… Зато писательские билеты у нас одинаковые. Разве не удивительное пересечение?

Я обиделась, но сдержалась: не ответила колкостью на колкость, мол, лирика – царица поэзии, а публицистика – относительная литература. По прошествии двадцати лет взгляды мои несколько изменились: факт судьбы в литературном изложении стал главнее откровенного вымысла. Вот, думаю, Рафаил Михайлович, и произошло наконец наше с вами взаимопересечение.

Кстати, писательский билет Дорогов получил в декабре 1969 года почти уже шестидесятилетним ветеранов. В сохранившейся выписке из постановления секретариата правления Союза писателей РСФСР, подписанного известным советским писателем Леонидом Соболевым, названы рекомендатели Дорогова в члены СП: А. П. Злобин, С. Л. Львов и Н. П. Малыгина. Что ж, достойное, серьезное представление, гордиться которыми могли бы многие. Среди высоких литературных друзей и покровителей Рафаила Дорогова звучали имена Михаила Луконина и Бориса Полевого, а может быть, и самого Константина Симонова. Луконин – это понятно: о Полевом и Симонове сведения предположительны; утверждать не берусь. В пятидесятые годы интерес к строительству Волжской ГЭС был всесоюзным, на глинистом обрыве котлована появлялись самые легендарные личности, и главный диспетчер стройки века, полагаю, со многими был знаком, а то и дружен. Возможно, с этих встреч и знакомств и началась литературная судьба Рафаила Дорогова. Искус запечатлеть рождение Волжской ГЭС был несомненно велик, и Дорогов, к его чести, не упустил своего шанса.

Тем не менее, по свидетельству В. Б. Смирнова, «…склонность к литературной работе у Р. Дорогова была отмечена еще в характеристике, которую выдала ему Кокчетавская школа второй ступени. Но чтобы реализовать эту склонность, надо было прежде всего накопить, пользуясь выражением писателя, «многотонный опыт». Опыт накапливался долго и с большой ответственностью за любое дело, за которое принимался будущий писатель…»

Известно, что в годы войны Дорогов работал на оборонном заводе в Омске. В семейном архиве сохранились интересные документы того периода, я слышала об этом на совместных с Рафаилом Михайловичем выступлениях, но сама не читала. Помню только его часто повторяемый рассказ о том, что за досрочное выполнение фронтового задания он был премирован, трудно себе представить, двумя парами мужского белья и литром водки.

Первые произведения в ранге начинающего литератора Дорогов опубликовал в пятидесятые годы. Его напечатали в журнале «Волга», затем вышла первая книжка в Нижне-Волжском книжном издательстве, а потом и в столичных издательствах «Советская Россия» и «Профиздат».

Понимаю, что новому поколению волгоградцев названия тех книг мало что скажут. Ну и что? Они написаны, изданы, прочитаны, наверняка имеются в библиотеках области – только зайди и спроси. Пятидесятилетняя история Волжского без них уже непредставима. Мне остается лишь назвать их: «Город на главной улице», «Цветы на бетоне», «К востоку от войны», «Один из нас», «Лирические истории», «Светящиеся точки».

Опыт писательской судьбы не останется зряшным, если он повествует о важном и учит добру. Что, если не это, хранить и передавать из поколения в поколение? Уверена, что без Марининой и Донцовой русская духовность не зачахнет, не зачахнет она, может быть, и без Дорогова, но без памяти о нем, без его книг летопись недавней жизни будет неполной.

Пусть никто не упрекнет меня в защите корпоративных интересов. Я не о писательском статусе пекусь, но пытаюсь окрылить память о человеке, даннике добра и справедливости, ставшем мне сегодня ближе и понятнее, чем двадцать лет назад.

Запоздалая нежность к человеку бывает иногда подобна стихии – накатит неожиданно, и ком подступает к горлу. Помню, как Рафаил Михайлович Дорогов фотографировался для своей последней книжки, сетовал, что лицо его в морщинах, веки опадают – старик стариком! И вдруг радостно показывает новые снимки, хвастается, что знакомый фотограф умудрился как-то сгладить морщинки, подмолодить изображение. Почему запомнилось это, не знаю, но на сердце моем потеплело от этого воспоминания.

На семьдесят пятом году жизни Дорогов не желал мириться с очевидной преклонностью лет, каждый день шел на стадион и пробегал свою дистанцию в спортивных трусах и футболке. Так и умер на беговой дорожке, оставшись для родного города не столько писателем, сколько его строителем и патриотом. Кто бы спорил! Но в волгоградском Доме литераторов имени Луконина висит портрет Рафаила Михайловича, написанный сангиной на холсте с обозначением его жизненных границ: 24 апреля 1910 – 26 июля 1984. Кто бы ни взглянул на него, понимает – это писатель.

«Солона любовь, солона…»
Дорошин Михаил Федорович 21.11.1910 – 30.01.1996

Перед Михаилом Федоровичем Дорошиным я провинилась однажды, но по слабости характера не созналась…

Дело в том, что бюро писательской организации поручило мне составление коллективного сборника стихотворений волгоградских поэтов (мы его назвали «Утренние колокола»), а я не включила в него стихи Михаила Дорошина. Считалось, что Дорошин – детский автор, а нам хотелось собрать такую книгу, чтобы все ахнули: вот какие замечательные поэты в Волгограде! У Дорошина же мне и другим помнились всего две поэтические строчки:

 
Солона любовь, солона,
Ее выдумал сам сатана…
 

За точность цитаты не поручусь, но смысл неоспорим.

Книга выходила в 1993 году, когда Михаилу Федоровичу перевалило далеко за восемьдесят. На общих поэтических вечерах или творческих встречах он читал иногда свою любовную классику, и я, хоть и любила Дорошина, давилась от смеха. Чести мне это не делает, но надо было видеть ветерана областной литературы в эту минуту: большой, крупнолицый, простоватый, он выговаривал строчки со смаком, с пафосом, чуть покряхтывая, отирая губы ладонью.

Одним словом, книга вышла, диверсия составителя обнаружилась, и обиженный поэт написал гневное заявление на бюро писательской организации. Там были такие слова:

«На днях мне вручили «дружеский подарок» – экземпляр книги «Утренние колокола», книги, как написано в ее предисловии, в определенном смысле оригинальной. Оригинальность, как оказалось, заключается в том, что в ней нет произведений еще здравствующего, старейшего поэта Волгограда – Михаила Дорошина, и я понял, что этот «подарок» – подлый плевок в душу… «Подарок» возвращаю, иметь такую память о людях, которых я считал друзьями, не могу. И на память вам стихи Маргариты Агашиной…»[1]1
  Упомянутые стихи опубликованы в материале М. Агашиной «Доброе слово». (Небесный ковчег. Волгоград, 2012. С. 96.)


[Закрыть]

И я струсила, побоялась сказать Михаилу Федоровичу о своей явной промашке, но нашла дорошинскую книжку, внимательно ее прочла. В 1995 году, когда Дорошину исполнилось восемьдесят пять лет, мы подготовили для «Отчего края» подборку его стихотворений, я написала повинную врезку «Здравица счастливому человеку». Позволю себе короткую цитату из нее: «Его лирика проста и непритязательна на первый взгляд, но человечна по сути. Поэт выбрал для себя несколько сквозных образов, посредством которых показывает сложный мир в себе и вокруг себя. Эти образы – дерево, река, птица… А что и нужно-то еще?!»

На юбилей мы купили нашему поэту-ветерану теплую клетчатую ковбойку, и он простил нас. Маргарита Константиновна в ответ на чашку, подаренную когда-то Дорошиным, преподнесла ему «агашинскую» чашку и прочла стихи. Праздник был особо согрет присутствием жены юбиляра, Евгении Карповны, и его детей Володи, Тани и Наташи.

О семье Дорошина – отдельный разговор! Евгению Карповну любила вся писательская организация, ее нельзя было не любить. Высокая, стройная даже в преклонных летах, она излучала добро и свет, в каждом человеке видела хорошее, а уж какой женой и матерью была – не выразить. Михаил Федорович говорил о ней:

«Евгения – моя декабристка!» В заметках «из пережитого», опубликованных в 1990 году, одна главка так и называется.

Уже после смерти мужа Евгения Карповна часто приглашала к себе писателей, и не только в его памятные даты. Мы с Агашиной ездили в дом Дорошиных и на дни рождения овдовевшей хозяйки. Она называла меня дочкой, отчего сердце заходилось болью и благодарностью.

Летом 2004 года ее не стало, и я словно бы лишилась еще одного островка тепла на этой земле.

Я буду помнить вас, милая Евгения Карповна!

Душевные дети Дорошиных – лучшая оценка родителям! Пусть Бог хранит их, а судьба воздаст по справедливости за все мытарства отца и матери.

Без подробностей здесь не обойтись, и я начну с самого начала.

Родился Михаил Федорович Дорошин 21 ноября 1910 года на рабочей окраине Ростова-на-Дону. После окончания начальной четырехлетки перешел в городскую школу, бегал ежедневно по три километра туда и обратно. Строительную специальность получил в профтехнической школе, аналогичной нынешним ПТУ. Проработав на «стройках пятилетки», поступил в Московский редакционно-издательский институт. Уже в 22 года стал автором первой книжки для детей «Песенка о кроликах», вышедшей в столичном издательстве «Молодая гвардия». Через год в том же издательстве выходит вторая книга-поэма «Павлик Морозов», вскоре переведенная Я. Фулиди на греческий язык, – издано в Ростове-на-Дону в 1933 году. По существовавшим в те годы правилам Михаил Дорошин был принят кандидатом в члены Союза писателей.

Кажется, прекрасное начало литературной судьбы. Тем более что в 1936 году в Сталинграде, куда переезжает Дорошин, выходит очередная книга «Запевала выходит вперед». Парню всего 26 лет, а за плечами уже определенный литературный опыт, навыки работы плотником, десятником, техником-строителем, журналистом. Вскоре ответственный секретарь писательской организации Сталинграда поэт Григорий Смольяков предлагает ему должность литературного консультанта и руководителя молодыми авторами. Среди первых подопечных Михаила Дорошина были Михаил Луконин, Николай Отрада, Сергей Голованов. Нужно представить себе, кем стал Михаил Луконин в послевоенные десятилетия, как был одарен и как погиб Николай Отрада, каким образом, наконец, сложилась судьба Сергея Голованова, чтобы удивиться их поэтическим истокам под молодым еще крылом Михаила Дорошина, поэтическим «средам» в редакции «Молодого ленинца», первым публикациям на страницах этой газеты.

Вот здесь-то и происходит это самое… Временной разрыв между четвертой и пятой книгами Михаила Дорошина составил около тридцати лет. В марте 1937 года Дорошина арестовывают за якобы участие в контрреволюционной организации, созданной литераторами Сталинграда. В качестве доказательства поэту предъявлены его строки:

 
Молчаливы бескрайние дали,
Мы идем напрямик, без дорог.
Скачет песня еще молодая,
Как бескрылый птенец у ног.
 

Куда девать преступника, сочинившего такое?! На Соловки! На 10 лет! Ан через два года соловецкого «курорта», чтобы северные красоты не побуждали поэтическую душу к чуждому времени романтизму, Дорошина переводят на строительство Норильского заполярного комбината. Что это такое, мы знаем. Каторжный труд, ледяные бараки, баланда, жестокое подавление самых невинных порывов душевного чувства… Однако и в аду поэт остается поэтом, видимо, творческое начало в человеке самоспасительно. Норильский период для Дорошина закончился почти уморительной должностью – «директор театра». В это трудно поверить, но «театр» Дорошина умудрился поставить музыкальную пьесу «Бахчисарайский фонтан» (слова А. С. Пушкина, музыка М. Глинки и А. Бородина) и оперетту «Запорожец за Дунаем».

Освободившись в 1946 году, встретил свою Евгению. Женитьба на ней стала самым счастливым событием прожитых лет. И если для каждого человека на земле любовь – «солона», то сомневаться не приходится: эта любовь была солона счастливыми слезами. Вместе с Михаилом Федоровичем Евгения Карповна прошла и проехала много трудных дорог, потому что органы НКВД не оставляли Дорошина в покое еще два десятка лет, хоть он и был реабилитирован «за отсутствием состава преступления» в 1956 году. Естественно, и высылка в Сибирь была – как неизменный признак российского «декабризма», отсюда и «Евгения – моя декабристка».

В 1961 году в Красноярском краевом издательстве вышла новая книга стихов для детей М. Дорошина «Автоматы, автоматы».

В наш город, ставший Волгоградом, семья Дорошиных вернулась в начале 1966 года. Глава семейства был уже пенсионером. Совсем не случайно творчество Дорошина плотно закрепилось на детской орбите. Одна за другой у него выходят книги «Что за чудные машины», переиздание «Павлика Морозова», «Бука-закорюка», «Куда ведет дорога», «Качели в лесу», «Где живут волшебники».

Писательская организация Волгограда обратилась в правление Союза писателей РСФСР с просьбой о восстановлении в правах члена СП СССР бывшего кандидата в члены СП литератора Дорошина М. Ф. В конце декабря 1969 года справедливое решение было принято, о чем имеется в личном деле поэта соответствующая выписка, подписанная председателем правления СП РСФСР писателем Леонидом Соболевым. Думаю, точность в этом вопросе не повредит.

Везде и всегда Михаил Дорошин обозначался как детский автор. О его «взрослых» стихах в нашей писательской организации не было четко сложившегося мнения. Разве что «Солона любовь, солона…» Может быть, это хоть в малой степени извиняет мою небрежность при составлении сборника «Утренние колокола». Во всяком случае, обидеть Михаила Федоровича я не хотела.

Из всех литературных титулов ему больше всего подходило – сказочник. Это больше, чем принадлежность к определенному жанру, – это добрая суть дорошинской натуры, его данность от рождения. Он так и выглядел – большой, гортанно-бормочущий дедушка с очень добрыми глазами, немного колдун, немного волшебник.

Из дорошинских сказок мне более всего нравится та, где рассказывается о фабрике по переработке испорченного времени.

«…Время бывает разное: счастливое и несчастливое, прекрасное и скверное, чистое и… грязное – это у тех, кто занимается грязными делами. Если выловить лишнее и залежавшееся – у тех, кто его не ценит, и грязное время – у темных людей; заложить в особые машины, переработать, то людям вернется чистое, точное, хорошее время…»

Как тут не взглянуть на собственные ручные часы и не проверить, чистое или грязное время они показывают!

А как он обозвал ЭВМ! Электра Вычислеевна Машина… Чудо!

Михаил Федорович Дорошин прожил 85 лет и два месяца. Хороший возраст, если учесть все пережитое им. Но ведь и счастлив был, и любим, как редко кто бывает любим и счастлив. Станут взрослыми внуки, найдут дедову строчку «Солона любовь, солона…» и задумаются, поймут, что любовь, омытая слезой, стократ ценнее и чище ее легковесного подобия.