Текст книги "Андрей Миронов и Я. Роман-исповедь"

Татьяна Николаевна Егорова
Андрей Миронов и я. Роман-исповедь

© Егорова Т., 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

В ГЛАВНЫХ РОЛЯХ

АНДРЕЙ МИРОНОВ

ТАТЬЯНА ЕГОРОВА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Акробатка – Нина Корниенко

Антурия – Людмила Максакова

Балерина – Майя Плисецкая

Бодя – Владимир Долинский

Ворон – Михаил Воронцов

Галоша – Татьяна Васильева

Директор – Александр Левинский

Драматург – Эдвард Радзинский

Жора – Георгий Мартиросян

Жорик – Георгий Менглет

Зеленоглазая Зина– Зинаида Плучек

Инженю – Наталья Защипина

Кларам – Маргарита Микаэлян

Корнишон – Михаил Державин

Магистр – Марк Захаров

Певунья – Лариса Голубкина

Пепита – Наталья Селезнева

Пудель – Павел Пашков, муж Лили Шараповой

Русалка – Екатерина Г радона

Сатирики – Аркадий Арканов и Григорий Горин

Синеглазка – Наталья Фатеева

Спартанок – Спартак Мишулин

Стукалка – Регина Быкова

Субтильная – Лиля Шарапова

Сценарист – Александр Шлепянов

Травести – Броня Захарова

Толич – Анатолий Папанов

Ушка – Владимир Ушаков, муж Веры Васильевой

Цыпочка – Вера Васильева

Чек – Валентин Плучек

Червяк – Александр Червинский

Шармёр – Александр Ширвиндт

Энгельс – Игорь Кваша

Предисловие

 
Но время не сметет моей строки,
Где ты пребудешь смерти вопреки!
 

Вы держите в руках роман-бестселлер. В нем живут и действуют очень знакомые вам актеры, режиссеры, художники. Занятное дело – узнать их поближе, познакомиться с их страстями, кого-то полюбить, в ком-то разочароваться. Но самым большим открытием станет для вас знакомство с автором, главной героиней романа, любимой женщиной Андрея Миронова Татьяной Егоровой.

В это августовское утро шел дождь. По аллее Ваганьковского погоста тянулась вереница зонтов: ярких – женских, черных – мужских. Почти тридцать лет назад здесь под знакомую хрипотцу «коней привередливых» страна прощалась с Владимиром Высоцким. Сейчас на самом краю асфальта под деревянным крестом стоит портрет Александра Абдулова. Сегодня 16 августа 2008 года. Ровно 21 год назад, в такой же дождливый день, Ваганьково приняло в свою бесконечность третьего в этой великой тройке: Андрея Миронова. Таких кумиров, как эти трое, больше нет. Остались их песни и роли. Прийти сегодня к Андрею Миронову побудило жгущее душу – прочитанная о нем книга.

Андрей Миронов – миф, легенда, огненный фейерверк, который доселе не сгорает, не умирает в небе нашей культуры. Андрей Миронов был жгуче, обильно окружен друзьями, поклонниками, ненавистниками – и все они хотели поймать, ухватить хоть перышко от его Славы, от его летучего гения… И все они тянули его на землю, в суету… И только Татьяна Егорова и Его чувство к ней давали им силу полета над мусором и грязью жизни. Потому и заполнены сегодня цветами вечные кулисы его памятника «Андрей Миронов и я» – в современной литературе равных этому гениальному документальному роману нет!

Книга не просто волнует, она ошеломляет. Читать ее и страшно, и весело. И, закрыв последнюю страницу книги, на глазах твоих слезы, и все существо твое томится ожиданием и жаждой любви. Роман, вышедший из-под пера Татьяны Егоровой, реанимирует любовь как высокое духовное чувство. «Как далеко мы ушли в обратную сторону от библейских мужчины и женщины – «Авраам познал Сару». Они познали друг друга. Любовь была актом творчества и познания», – пишет автор. Именно такой любовью, как величайшим божьим даром, отмечены в романе его герои – Татьяна и Андрей. Талантливой актрисе Егоровой посчастливилось жить в ярчайшие 70-е. Фейерверк советского театра в его зените. Бурные премьеры. И каждая премьера – событие. За один только спектакль «Доходное место» можно было бы вписать имена Марка Захарова, Андрея Миронова, Анатолия Папанова и Татьяны Егоровой в золотую книгу российской театральной истории. Спектакль, вошедший в список 100 лучших постановок XX века. И вот что писал любимой актрисе великий режиссер: «Глубокоуважаемая Татьяна Николаевна! Позвольте вас поблагодарить за участие в спектакле и высокие показатели в работе. Остаюсь верный ваш режиссер Марк Захаров».

Читая книгу, порой ловишь себя на мысли, что более полной и правдивой энциклопедии нашей эпохи пока не написано. Потрясающее умение автора одной упругой, емкой, словно аккумулятор, строкой выразить то, на что иные литераторы затрачивают десятки страниц! У Татьяны Егоровой великие учителя – Николай Лесков, Иван Бунин, Владимир Набоков, и поэтому книга «Андрей Миронов и я» с профессиональным блеском, прекрасно выстроена. Каждая глава – законченная сюжетная или лирическая миниатюра. Диалоги персонажей заразительны, реплики убийственно точны. В романе шумит, тусуется, празднует актерская братия. Егорова – бескомпромиссный полемист. Ее действительно голыми руками не возьмешь, сожрать ее хищникам не удастся: «Я несъедобная!»

Как-то у мудреца спросили: «Что такое любовь? И что такое секс?», и мудрец ответил: «Любовь – это фосфорическая рыба, плывущая, летящая в глубинах необъятного океана! Кто знает путь рыбы? Только Господь! А секс – это та же рыба, бьющаяся в масле на сковороде… и все знают пути этой жареной рыбы…» Роман Татьяны Егоровой – это таинственная, фосфорическая рыба в неоглядном океане бытия…

Человеческие страсти такого накала мировой литературе, разумеется, известны, и каждый из нас прежде всего вспомнит шекспировских Ромео и Джульетту. Но представьте себе, что «Ромео и Джульетту» написал не Шекспир, а сама Джульетта! Шекспировская Джульетта приняла яд во имя авторской Истины. Татьяна Егорова после выхода своей книги «принимает яд» многие годы… Но Джульетта погибает, а Татьяна вырабатывает иммунитет. И сюжет этот вечен. И автор вступает в великую схватку за территорию Любви. Поэтому в книге нет стыдливого ханжества и, к сожалению узаконенной ныне, пошлости. На ее страницах извечно поселилась не бытовая месть, но возмездие! Возмездие за поруганную любовь! Открывая книгу, ты становишься соучастником исповеди женщины, наделенной великим талантом: помочь людям познать одно из самых важных откровений Истины. Quid est veritas? Что есть Истина? Истина есть Любовь!

Автор открыл в русской литературе новый жанр – исповедальная проза. Мастер наделен тонким юмором, виртуозно владеет литературным озорством, легко выстраивает аналитические пассажи. Ее исповедь зацепила и напугала многих современников, исповедь своей обнаженной откровенностью и правдой вызвала ураган восторженных и яростных реакций. Как вдруг разрушился миф о театре! И оказалось – Мельпомена в ужасе давно сбежала из стен Театра сатиры, не в силах перенести вульгарных щипков за зад и похотливых подглядываний под край своей туники.

Талантливая молодая актриса Татьяна Егорова покинула обитель Мельпомены сразу после смерти Андрея. Она покинула театр, чтобы через десятилетия вновь в него вернуться, но уже талантливым писателем, автором не только романов, но и десятка пьес, успешно идущих на театральных подмостках страны.

Сильнейшая часть книги – глава «Десять лет с Марией Владимировной». Могучий характер! Без этого персонажа немыслим и роман, в основе которого лежит необычный психологический треугольник – Андрей, Татьяна и мать Андрея. Этот по-советски «эдипов комплекс» железной преградой встал на пути Любви. Смерть Андрея примирила Татьяну с Марией Мироновой. И происходит чудо – подлинная любовь к Андрею бросает их друг к другу и помогает им спастись! Эти страницы невозможно читать без волнения. Финальная сцена романа после смерти Марии Мироновой потрясает: «Приехав после сорокового дня в дом, открыла дверь, вошла и выла так, что думала, меня разорвет на части от рыданий. Открывала шкафы, засовывала туда голову и вдыхала уже улетающий запах – Андрюши, Марьи и всей моей прожитой с ними жизни». Так просто, до такой пронзительной боли, казалось бы, описать трагедию и счастье всей жизни невозможно… Но Татьяне Егоровой удалось!

И Господь вознаграждает ее блистательной книгой – настоящим бестселлером!

Сергей Шелехов

Часть I
Перо Жар-птицы

Мария Миронова:

– Таня, что это я у вас на карандаше? Почему вы вы все за мной записываете?

– Перлы, перлы записываю, чтобы не забыть, а то все улетучивается!

– А зачем вам это?

– Произведение буду писать.

– О чем?

– О жизни.

– А что вы там напишете?

– Правду!

– Тогда уж пишите обо всех!

Глава 1
Репетиция любви

«Егорова, Егорова… Татьяна Егорова… приготовьтесь – ваш выход… Татьяна Егорова… ваш выход… на сцену с Андреем Мироновым. Не опоздайте», – произнесла Судьба голосом помощника режиссера Елизаветы Абрамовны Забелиной по трансляции. Я не вздрогнула. Динамик висел наверху в углу гримерной. Посмотрела на него и загадочно улыбнулась. В последний раз оценив себя в зеркале, резко встала, вышла из гримерной и смело пошла по коридору в сторону сцены.

Это произошло на гастролях в Риге 5 июля 1966 года в спектакле «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Андрей Миронов играл Холдена Колфилда, а меня, неделю назад покинувшую стены Щукинского театрального училища, за два часа до начала действия – в театре случилось ЧП – ввел своей талантливой рукой режиссер Шатрин. В роль Салли Хейс.

Коридор, по которому я шла, был длинный и темный. Текст я знаю назубок, выгляжу прелестно, глаза блестят, и мне очень идет «американское» пальто с капюшоном, отороченным пышным белым песцом. И белые перчатки, и ноги, и каблуки…

Подошла тихо к кулисе и встала как вкопанная. На освещенной сцене – Холден – Андрей… совсем рядом.

– Алло, Салли Хейс, пожалуйста… Это ты, Салли? Как живешь? Ты не могла бы сейчас повидаться со мной? – умолял меня со сцены Холден Колфилд и Андрей Миронов. Именно меня, а не Салли Хейс. Салли была уже ни при чем.

За два часа до спектакля, на репетиции, мы впервые познакомились. Репетировали нашу сцену. Обстановка деловая – мой срочный ввод, обязательное знание текста, траектория роли, атмосфера, состояние, действие. Артисты, играющие в этом спектакле, репетировали год, а я должна была все усвоить за два часа. Режиссер Шатрин был неожиданно ласков и в мягкой и игривой манере ввинтил в меня суть моей роли. Как положено по сцене в спектакле, мы сидим на скамейке с Андреем – он уже в десятый раз проговаривает свой текст, я – свой.

– До начала спектакля час. Думаю, все пройдет хорошо, – сказал Шатрин, давая понять, что репетиция окончена. Посмотрел на нас.

Мы сидим и не двигаемся, прижавшись друг к другу.

– До вечера! – опять откуда-то донесся его голос. А мы сидим на скамейке, прижавшись друг к другу, и не двигаемся.

– Ну, пока… – сказал режиссер, уходя.

Вдруг повернулся – мы сидим на скамейке, прижавшись друг к другу, и не двигаемся! Смотрим на него в четыре глаза. Он на нас в два и внезапно весь озарился улыбкой. По его лицу мы прочли все, что не осознали еще сами. Смутившись, встали, деловито поблагодарили друг друга, простились до вечера, до свидания на сцене. И разошлись.

Я все еще стою в кулисе. Внезапно на подмостках погас свет. Начались перестановки для следующей картины. Через минуту мой первый выход на профессиональную сцену. Машинально плотнее натягиваю белые перчатки. В сознании – шлейф вдохновения после репетиции, нетерпение – скорей, скорей к нему, с которым знакома всего два часа, и как еж под череп – мысль: почему мое первое свидание с ним, которое так перевернет всю нашу жизнь, должно состояться именно на сцене? На сцене театра оперы и балета в Риге? Почему?

– Иди! – громким шепотом опять сказала Судьба голосом Елизаветы Абрамовны Забелиной. И толкнула меня в спину.

Я как будто выпала из темного небытия в свет и наткнулась на одержимого американского мальчика в красной кепке с большим козырьком, с глазами цвета синьки. Холден бросился мне навстречу: «Салли, как хорошо, что ты пришла! Ты великолепна, Салли… Если б ты знала, как я ждал тебя!»

Он был так возбужден, что последнюю фразу повторил три раза, давая мне понять, что ждал не Салли Хейс, не актрису, исполняющую роль Салли, а меня, существо, которое ему вдруг стало близким и необходимым.

– Салли, Салли, я влюблен в тебя как ненормальный! – упорно повторял он, несколько раз до боли сжав мои руки. Это было уже совсем не по пьесе.

Тут я должна была встать – он меня не отпускал.

– Салли, Салли, ты единственное, из-за чего я торчу здесь! – Сколько скорби было в его голосе, скорби, которая таилась где-то глубоко внутри.

И вот конец сцены, моя реплика:

– Скажи наконец, что ты хочешь?

– Вот какая у меня мысль… У меня есть немного денег. Будем жить где-нибудь у ручья… Я сам буду рубить дрова. А потом когда-нибудь мы с тобой поженимся. И будет все как надо. Ты поедешь со мной? Ты поедешь?

«Куда угодно, закрыв глаза, за тридевять земель», – молнией пронеслось в моем сознании, а Салли Хейс ответила:

– Да как же можно, мы с тобой, в сущности, еще дети!

Это по пьесе, а в жизни мы были в самом зените расцвета. Ему было 25, а мне 22 года.

– Ты поедешь со мной? – умоляюще спросил Холден и уткнулся головой в мою грудь.

…Через двадцать один год на этой же сцене за кулисами он будет умирать на моих руках, бормоча в бессознании: «Голова… голова…» И, в последний раз закинув голову, голову, в которой беспощадно рвался сосуд, увидит мое лицо и два глаза, в которых мольба о любви, о спасении его, меня, нас всех. Увидит, запечатлеет и возьмет меня с собой. А здесь, на земле, останется совсем другая «Танечка». Она покинет театр, построит дом, станет жить у ручья и рубить дрова. Все, как он просил.

Ах, Сэлинджер, Сэлинджер, как вы врезались в нашу жизнь!

Наше свидание в Централ-парке кончалось конфликтом.

– И вообще, катись ты, знаешь куда… – чуть не плакал Холден.

– Ни один мальчик за всю мою жизнь так со мной не обращался. Оставь меня! – отчеканила я.

Конец сцены, мне надо уходить, а я стою, как в сказочном саду с Жар-птицей, осиянная волшебным ее светом. Очнулась от аплодисментов, как от пощечины. И так не хотелось покидать сцену и… Холдена. За кулисами артисты, реквизиторы, рабочие сцены поздравляли с первой ролью, с удачей, со «сногсшибательным» вводом в спектакль. Приближается финал. Холден на сцене кричит, как будто рыдает: «Я буду ждать тебя в парке у пруда, где плавают утки!» И еще больнее:

 
Если кто-то звал кого-то
Сквозь густую рожь,
И кого-то обнял кто-то,
Что с него возьмешь,
И какая нам забота,
Если у межи
Целовался с кем-то кто-то
Вечером во ржи.
 

«Господи, это же мои любимые стихи, Бернс, – думаю я. – «Дженни вымокла до нитки…»

Конец спектакля. Аплодисменты. Занавес. Улыбаясь, обращаюсь ко всем артистам: если кто хочет, заходите к нам в номер в гостиницу «Саулите». Отметим немножко. А что отметим, думаю я… Роль? Первую роль? Успех? Нет. Духовное потрясение, которое мы с ним сегодня испытали, таинственную и почему-то горькую близость и уже обреченную невозможность находиться друг без друга всю оставшуюся жизнь.

Через двадцать пять лет в Нью-Йорке буду бродить по окраинам Централ-парка, искать пруд, где плавают утки, где мы так нечаянно влюбились друг в друга в минуты нашей первой встречи.

Глава 2
Большая Медведица

В номере на четвертом этаже гостиницы «Саулите» толпились артисты. Гостиница была третьего разряда – на этаже общий туалет, душ и телефон. В моей комнате, окна которой выходили в каменную серую кишку, называемую двором, где круглые сутки орали кошки, как подарок судьбы торчала в стене облупленная старая раковина с краном, из которого текла только холодная вода.

Наташа… мы были едва знакомы. Она закончила вечернее отделение нашего училища, волею судьбы неделю назад, как и я, оказалась в Театре сатиры и моей соседкой по номеру. Жена Льва Круглого, известного эфросовского артиста. За четыре года учебы мы встречались на лестнице, в коридорах, в буфете, и она всегда привлекала к себе внимание – плоская фигура, на редкость со вкусом одета, с нестандартным лицом и занятным вытянутым носом. Она очень ярко играла в выпускном спектакле по пьесе Леонида Андреева «Дни нашей жизни» и надрывно и смешно пела романс «Когда всему конец…».

Рига поразила нас своей чистотой и готической романтикой северной архитектуры. Это был наш первый выезд на Запад. Первая встреча с Балтийским морем. Рынок удивил изобилием цветов и круглыми аквариумами для рыб, в которых плавали малосольные огурцы. Наташа купила розы, а я совершенно неожиданно для себя – георгины, к которым всегда была равнодушна и которые впоследствии невольно всегда будут сопровождать меня в самые главные минуты моей жизни.

Каждый день в близлежащем кафе мы поглощали по нескольку порций взбитых сливок, пили коньяк с молоком – по-рижски – и загорали на песчаном побережье темно-синего моря.

Собираясь на гастроли, я купила на Арбате в магазине «Галантерея» небольшой бежевый чемоданчик.

Легкая промышленность в те годы хромала на обе ноги и была уродлива. «Вхожу в советский магазин – теряю весь гемоглобин!»

Социализм без друзей – что капитализм без денег. И я купила у подруги туфли. Белые, на маленьком каблучке, с перепонкой в виде буквы Т. Самым популярным в то время был польский журнал мод «Кобета». На дно чемодана я аккуратно положила вырванные из «Кобеты» страницы, на которых демонстрировались подвенечные платья. Я была невестой, и на осень была назначена свадьба. Свадьба – громко сказано, просто регистрация брака, так как при нашей студенческой нищете в такой важный день мы могли себе позволить только столик на четверых в каком-нибудь кафе. Так вот в этом чемоданчике оказались зубная паста, зубная щетка, немного белья, книжечка стихов Блока и розовое платье, холодного тона с белыми цветочками, нашитыми на груди. Цветочки были обвязаны белой шелковой ниткой с бледно-голубыми глазами посредине. Из того же журнала «Кобета» я слизала прическу – короткая стрижка «под мальчика», с густой челкой на лоб, пышный верх. По бокам волосы уходили за ушки и завитком возвращались обратно к щеке. Почему «ушки»? Потому что это были ушки, а не уши.

Народные, заслуженные артисты и вся верхняя ступенька социальной лестницы Театра сатиры расположились в гостинице «Рига». Там же остановился Андрей со своим приятелем Червяком.

Они приехали из Москвы на машине Червяка. Тот не имел прав и оформил доверенность на Андрея. Червяк, сын известного драматурга, после архитектурного института окончил сценарные курсы и считался сценаристом. Гастроли, театр, артистки – на этот пароль клевала любая рыба мужского пола.

Итак, поздний вечер, 5 июля, мы отмечаем премьеру. В нашем номере банкет а-ля фуршет. Бутерброды, водка, вино… Дверь то и дело хлопает – кто-то входит, кто-то выходит. На рюмочку все летят. Я в розовом платье с завитком на щеке и без надежды сегодня вечером увидеть его. Его нет. А есть мои сокурсники – подруга Пепита, длинная, с красивым лицом, как у куклы, и психопатический наш товарищ Бодя. Мы все одновременно влились в театр как молодое вино в старые мехи. Пепита сегодня впервые сыграла Пегги в «Над пропастью во ржи», получила одобрение режиссуры и, с удовольствием разложив длинные ноги на кровати, курила сигарету. Бодя еще ничего не сыграл, пил водку и сосредоточенно, в привычной ему манере грыз ногти, прикрыв глаза и нервно щелкая зубами. Уже дошли до кондиции, когда можно начинать читать стихи. Наташа встала у окна и начала Пастернака, «Марбург»:

 
Я вздрагивал. Я загорался и гас.
Я трясся. Я сделал сейчас предложенье.
 

Потом я выскочила на середину и в радостном отчаянии (наверное, он не придет) почти запела Блока:

 
Гармоника, гармоника,
Эй, пой, визжи и жги!
Эй, желтенькие лютики,
Весенние цветки!
 

И когда я дошла до строчек «…там с посвистом, да с присвистом гуляют до зари!», внезапно открылась дверь и вошел он. Мы смотрели друг на друга с изумлением. Я – от неожиданности, что он все-таки пришел, а он оттого, что попал как раз в момент, когда меня крутило в воронке поэзии:

 
С ума сойду, сойду с ума,
Безумствуя, люблю,
Что вся ты – ночь, и вся ты – тьма,
И вся ты – во хмелю…
 

Выплеснув канистру эмоций, я смущенно посмотрела на него. «Пришел, увидел, победил!» – стоял он с таким видом. Самоуверенный, веселый, знающий себе цену. В нем не было и тени того Холдена со скорбными нотами в голосе, которого я видела на сцене два часа назад.

Червяк просочился в дверь мягко и вкрадчиво с двумя пакетами в руках. В пакетах – вино, печенье, конфеты. Наташа быстро сочинила новую партию бутербродов, и пошло второе дыхание. Андрей все время стучал ногой, отбивая только ему известный ритм, наливали, смеялись, наливали… Кошки на «дне кишки» орали таким душераздирающим криком, что Андрей спросил:

– Как вы здесь спите?

– Это они на тебя так реагируют, – пошутил психопатический Бодя. – Когда тебя нет, здесь тихо.

– Так… – встал Андрей. – Вы видели, как читает косой? Нет? Не видели?

Он взял с тумбочки книгу в правую руку, раскрыл ее и завел руку с книгой за ухо, скосил глаза к носу и через небольшие интервалы левой рукой переворачивал страницы.

У Пепиты от смеха свалились с грохотом на пол ноги. Бодя смеялся, как будто икал. Уже светало.

Андрей встал и тихо сказал мне: «Пойдем!» И мы пошли. Вдвоем пулей спустились с лестницы, открыли двери гостиницы – вставало солнце. Мы бросились бежать вверх по гулкому переулку. Червяк пытался нас догнать, что-то кричал, потом махнул рукой и свернул в сторону своей гостиницы. Мы добежали до театра и выскочили на бульвар. Кругом цветы. Четыре часа утра. Пустая Рига. И ивы плавно покачивали своими длинными ветвями. Мы прыгали по клумбам, схватившись за руки в экстазе вдохновения, и он кричал на всю Ригу: «Господи, как она похожа на мою мать!»

Утренняя заря как с картины эпохи Возрождения, Аврора розовая с факелом и двумя амурами стояла перед нами. Мы обвились длинными ветками ивы и застенчиво поцеловались.