Текст книги "Розы для Аннушки. Повесть о невозможном"

Глава третья: Ничего такого не случилось…

На занятия я собиралась прохладно. Казалось, что ничего хорошего не ждет, не об этом же мечтала. Но 1 сентября неожиданно увидела такое, что меня удивило. Сначала все три группы первокурсников собрались в главной аудитории, и я впервые оказалась в зале с высоченным потолком и окнами в два этажа. Свет оттуда лился широкими потоками. И впервые увидела не парты или простые столы, а полукруглые, поднимающиеся амфитеатром.

С напутственным словом к нам обратился декан, и он меня тоже удивил. Необычная, крайне лаконичная, манера речи – он как бы гвоздики забивал своими короткими энергичными фразами. И поразительно кого-то напоминал… А, вот кого! Василия Шукшина, каким тот был в фильме «У озера». Интересно…

Потом мы разошлись по группам – в уже обычные аудитории. За привычным столом я оказалась рядом с девушкой, которая отличалась маленьким ростом, но удивляла широкой, до ушей, улыбкой и пышной короткой стрижкой. Вера. Верочка… Потом мы с ней на всех лекциях сидели вместе. Хотя второй Али, конечно, быть не может…

К нам и юноши попали – немного, всего трое, в параллельных группах чуть больше, но на одного из наших все невольно оборачивались. Ну, вылитый Юрий Гагарин! Особенно, когда улыбнется фирменной Гагаринской улыбкой. Юра. Будущий поэт.

Он же мне вскоре сказал, что при факультете существует литературное объединение, нам туда уже можно записаться. На одном из первый собраний я прочитала свой коротенький рассказ и удивилась, что руководитель его похвалил… А Юра пошел провожать домой и по дороге прочитал свое небольшое стихотворение.

Ничего такого не случилось.

Просто побледневшая Луна

На мое плечо облокотилась:

Потерпи немного, старина!

Ничего такого не случилось.

Да и что случится вдруг с Луной?

Что-то с чем-то в мире разлучилось.

Кто-то с кем-то. Вот и ты со мной…

– Юра, у тебя что, личная драма?

– Ну… Типа того, – и Юра улыбнулся своей гагаринской улыбкой.

Драма, а он – улыбается! Почему? Но ведь: «Ничего такого не случилось» … Значит, так бывает? Чтобы люди расстались, и это было обычным делом? Только я такая ненормальная…

Какими же смешными и наивными были мои представления об учебе на филфаке, когда я только собиралась поступать туда! Думала так: всего два предмета предстоит изучать – русский язык и литература, ну, ещё общественно политический блок, для чего только 5 лет нужны? А когда учеба началась, я не успевала заводить общие тетради для конспектирования все новых курсов! И долго не могла даже пересчитать: а сколько всего их будет? Если взять оба семестра.

Старославянский язык, древнерусская литература, античная литература, введение в языкознание, введение в литературоведение, современный русский язык – и это не считая английского, основ философии, логики, истории КПСС…

В моей комнате вырастали стопки книг – снизу вверх, как сталагмиты в пещерах. Если было в день три пары, это ещё ничего, а если четыре – я возвращалась домой выжатая совершенно. Просто сидеть и слушать лекции не могла – мне обязательно надо было их конспектировать! Строчила, на поднимая головы, все 8 часов…

Девчонки сначала надо мной смеялись, но, когда начались семинарские занятия и подготовка докладов по различным узким темам, мои конспекты вдруг стали на вес золота. Большинство преподавателей не признавали ту информацию, которую давали учебники, требовали, чтобы мы излагали их собственную трактовку изучаемых тем. А где ее взять? Только в конспектах… Моих на всю группу не хватало, делилась я ими только с Верочкой и Юрой.

К концу первого семестра учеба увлекла меня настолько, что и думать о чем-то другом было некогда. Но я рада была такой загруженности и даже увеличила ее, записавшись на факультатив к нашему декану – к Толику, как начал называть Анатолия Васильевича весь первый курс. Очень скоро я получила от него такое утешение, что моя самооценка здорово поднялась. Толику понравилась уже первая моя самостоятельная работа на факультативе – по рассказу Шолохова «Судьба человека».

– Так что там у тебя с МГУ случилось? – спросил Толик.

– Проходных баллов не хватило.

– Надо же… И куда они смотрели? Если им такие студенты не нужны – то у меня слов нет.

Дома я не утерпела, пересказала маме и тете Маше, которая как раз нас навещала, эти очень лестные для меня слова. А тетя вдруг ахнула:

– Так Анатолий у тебя – декан?! Ты хоть знаешь, что это за человек? Его не первый год переманивают в Москву, в университет дружбы народов, но он мать все никак не оставит, лежачая она. И с собой не возьмешь… За Толей я давно слежу, умница редкая, его статьями в «Литературке» у нас весь город зачитывался.

Бери от него все, что только сможешь! На факультатив, говоришь, к нему ходишь? Ходи пока туда, а потом вдруг и еще возможность появится. Курсовые у него пиши… Пока он в Москву не перебрался.

Восторженность тети меня удивила. Хотя я и сама уже начала понимать, что слушать Толика могу часами. Даже какие-то отдельные его фразы поражали настолько, что я записывала их в тетрадку с афоризмами знаменитостей.

Однажды Толик сказал: «Если человек способен ощущать, как прекрасен и гармоничен окружающий мир, для него может быть наполнена поэзией любая мелочь, даже цвет пыли на дороге…». Моя соседка по столу хмыкнула: «Ну уж, прям-таки – цвет пыли?», а я сразу вспомнила необычное утро, которое мне пришлось пережить ещё в школе, в первый «побег в осень», который случился в 11 классе, и сразу согласилась: да, именно так! Цвет пыли на тропике, которым я любовалась тогда, никак не хотел забываться.

А если на основе этого воспоминания написать рассказ? Не в полном понимании этого жанра – сюжета не будет, но хотя бы зарисовку? Интересно, что скажет Николай Владимирович? Руководитель нашего лит. объединения «Вега» мне сразу понравился, а за пару месяцев стал одним из самых любимых преподавателей. Но особенно интересно мне было не на лекциях, которые он читал по своему предмету, а именно на собраниях «Веги». Николай Владимирович Карпов важно расхаживал между столами аудитории, где мы сидели, и с упоением комментировал все, что читали будущие поэты и прозаики.

Нас он тоже обязывал высказываться, обсуждать произведения друг друга, но если уж слово переходило к нему, то этот весьма пожилой грузный человек начинал носиться по аудитории как электровеник (по выражению Юры), и с наслаждением хвалил, прямо-таки смаковал, удачные фразы автора или с неподдельной болью отвергал неудачные.

И, конечно, тут же выдавал мини-лекции, подкрепляя свое мнение положениями теории литературы. Я слушала все это с жадностью – а вдруг получу ответ на свой отчаянный вопрос, который когда-то в электричке задала самому Небу: как давать жизнь впечатлениям, как закреплять в слове красоту мира?

Мои крошечные рассказики Николай Владимирович почти не критиковал, они ему нравились. Значит, нужно попробовать написать о том первом в сентябре «побеге в осень», который случился в 11 классе. Правда, это был даже не побег! Я школу не прогуляла, хотя собиралась. Просто почему-то проснулась в 5 утра. До занятий оставалось целых три часа, и я решила пойти в парк – старинный, липовый, где давным-давно, в 19 веке, находился загородный дом губернатора.

Потом городские кварталы добрались и туда, вплотную к парку и крутому обрыву, под которым раскинулась пойма небольшой речки, а дальше неровной стеной темнел сосновый лес. Городской транспорт еще не ходил, но мы жили недалеко, путь по пустому еще городу занял не больше 20 минут.

А в парке я вообще чуть было не потеряла счет времени – такие необычные переживания на меня нахлынули. Временами даже был настоящий страх. И запомнилось все это так ярко, будто вчера случилось. Поэтому, решив написать зарисовку и показать ее Карпову, я сделала это очень легко. И несколько раз потом перечила свои же строчки, пытаясь понять, чем же все это меня настолько «зацепило»?

*** …Аллеи парка, всегда многолюдные, были тогда странно пустыми тихими, меня даже охватила легкая жуть. Я неспешно дошла до кромки обрыва и постояла тут, любуясь простором, который открывался с этого замечательного места, сонной речкой внизу. Насладилась запахом хвои, долетавшим из леса. Он восхищал меня всегда, а в этот час был еще и по-ночному крепким.

И вот насмотрелась я, надышалась, хотела уже возвращаться домой, как вдруг… начала спускаться вниз с обрыва. Неожиданно для себя самой, удивляясь собственной смелости. Мне нестерпимо захотелось увидеть речку вблизи, оказаться на зеленом и свежем заливном лугу.

Чтобы не поскользнуться на мокрой от росы траве, я старалась не упускать из вида круто петляющую тропу. Солнце, едва поднявшееся над лесом, освещало ее косыми розовыми лучами, а меня нежно грело. В этих ранних лучах земля на тропинке, прозаически утоптанная, показалась вдруг чем-то волшебным! Я замерла и попыталась определить, какого цвета пыль у меня под ногами? Какую краску взяла бы, будь я художником?

Розовую, красноватую, золотистую? Нет, ни одно из знакомых названий не подходит! Необычный цвет, непередаваемый, очень теплый и чем-то завораживающий… Чем? Я не могла понять, поэтому все стояла и смотрела. Это казалось важным – подобрать точные слова для всего, что вижу сейчас…

Потом опомнилась: времени до занятий не так уж много, а прогуливать нельзя! Выпускной класс все-таки. И я пошла дальше. Чуть ли не у меня под ногамирасхаживали большие важные грачи. Они не пугались, не улетали, а нахально переходили дорогу. Не допускали мысли, что могут встретить в такую рань и тишь опасного человека?

Спустившись со склона, я оглянулась. Парк и город за его оградой остались далеко вверху. Как же я отважилась сюда добраться? Ведь подниматься будет сложнее! И жуть от полного одиночества тут гораздо сильнее, чем на аллеях парка… Но раз уж я внизу, нужно идти вперед. Мимо небольшой рощицы молодых лип, которые расположились на склоне. Наступающая осень уже тронула их желтизной, и сейчас листья, мокрые от росы, трепетали на ветру живым золотом. Еще одно чудесное мгновение…

Почти у самой речушки я обнаружила копну сена. Умопомрачительный запах! Зарывшись в копну лицом, я несколько минут насыщалась ароматом сохнущих трав и цветов. Потом перешла речку по железному понтонному мосту, он был старым, дрожал и певуче скрипел от каждого моего движения. На берегу лежал большой камень, на нем удобно было отдохнуть, прошла я сегодня уже немало! А впереди еще обратный путь…

Я сидела возле зеленоватой тихой воды и наблюдала за жизнью вокруг, незаметной в обычные дни. Вот прошлепала мимо смешная лягушка, опустилась рядом яркая бабочка, стайка стрекоз чуть ли не коснулась моего лица… Все это отгоняло странное чувство, зреющее где-то внутри меня, но пока еще тайное. Но стоило встать с камня, распугав мелкую живность, как стал явным испуг: я же одна-одинешенька на огромном пространстве!

Парк далеко вверху, лес далеко впереди, вокруг – ровная долина речки, начало которой даже не просматривается, а устье, место впадения в большую реку, едва заметно и тоже теряется вдали. И над всем этим – купол бесконечного неба. Я это только что осознала, перестав смотреть под ноги и вблизи себя.

Небо было именно куполом, потому что горизонт просматривался со всех сторон, как гигантская круговая панорама. Я показалась себе букашкой, потерявшейся внутри нее. Жуть, которая слегка кольнула меня в пустом парке, сильнее – у подножия горы, накрыла снова и теперь уже основательно. Бояться тут нечего, никакой злоумышленник не может появиться незаметно, но это абсолютное одиночество и пугает!

А вдруг произойдет невероятное, фантастика из книг станет реальностью, и я останусь одна в этой долине навсегда? Допустим, жилье для меня возникнет, еда… И при мне останется вся эта сказка: небо, солнце, речка, живность, непостижимо прекрасные краски и запахи… Только людей не будет. Что?!!

Чуть ли не бегом я проскочила дрожащий мостик и кинулась к тропинке, ведущей вверх по склону. Цвет пыли на ней был уже другим, но я помнила тот необычный, утренний. И уже не гадала, почему это было важным – мысленно описать его. Да, конечно! Я ведь могу попробовать эту тропинку нарисовать. Или стихи сочиню… Главное, что мне есть, кому это показать. В классе так много друзей! ***

Когда я прочитала зарисовку на собрании «Веги», первым откликнулся Юра.

– Здорово! Я будто бы тоже там побывал. Все зримо и даже осязаемо. А некоторые места похожи на стихотворение в прозе.

Остальные ребята Юру поддержали. И только Карпов сказал другое. Неожиданное.

– Ну, что все зримо, это понятно. В работах Тани так часто бывает. И не у нее одной. А вот перечитайте-ка последний абзац! Никто из вас не заметил, что именно там – суть зарисовки! Важно не просто ощущать, что мир прекрасен, но иметь возможность закрепить это и с кем-то поделиться. «Есть, кому показать» – вот главные слова.

В идеале – вообще людям, читателям. Но бывает, что для автора гораздо более ценно, если есть возможность разделить впечатления с одним человеком. Я в подтексте этой лирической зарисовки вижу тоску по любви. Вот скажи, Танюша, а если бы ты на этом пустом пространстве оказалась с тем, кого любишь, невольную «жуть» так же бы чувствовала? Подумай, представать себе это…

Подумать? А чего тут думать. Как только Карпов произнес слово «пустом» – перед глазами встали картинки пустого метро и пустых улиц Москвы… Было ли мне тогда страшно? Да ни капельки! Хотя в ночном городе опасности больше, чем на поле, где никого нет в принципе.

А если бы Севка оказался рядом в долине этой вот речки? Я минуту подумала и честно ответила себе: не было бы ни страха, ни жути.

Пустое пространство поля не обычную жуть рождает – оно доводит до предела ощущение одиночества. А с ним я была бы занята важной работой: делиться увиденным. А вдруг он что-то упустил? Но вслух сказала немного иначе.

– Николай Владимирович, ваш вопрос провокационный! Вы что, меня не знаете? Если бы в том месте, о котором в зарисовке речь, я оказалась не одна, откуда взять время, чтобы бояться? Так много нужно было бы у своего спутника спросить: заметил ли он стайку стрекоз? А правда ли горизонт напоминает круговую панораму? А кажется ли ему тоже, что небо тут, словно купол?

Вот если бы ему удалось меня «выключить» и добиться, чтобы молчала, тогда, может, я и могла бы испугаться…

Народ в аудитории взорвался хохотом, Карпов тоже улыбнулся, а мне было не до смеха. Я специально увела разговор подальше от слова «любовь», потому что не хотела и близко к нему подходить, а тем более что-то обсуждать… Но дома быстрее легла спать, чтобы даже с мамой ни о чем не разговаривать. Сны снились печальные.

На следующий день на лекциях я усердно строчила конспекты, и уже казалось, что все вчерашнее ушло из головы, но вдруг Толик решил развлечь нас частушками. Он говорил о том, что и в 20 веке, и даже ближе к его концу, устное народное творчество все еще живет, даже иногда процветает, только у него есть особенности. Вот, например… и он начал декламировать некоторые частушки. Я не вслушивалась. Но Толик, расхаживая по аудитории, подошел к столу, где я сидела, и, будто специально для меня, прочитал нечто, от чего я вздрогнула и подняла голову от тетради.

 
Какая острая пила
В ёлочку впилилась!
Какая глупая была —
В мальчика влюбилась!
 

Они что, все сговорились?! На меня вдруг нечто типа обиды напало. И я чуть ли не вслух подумала: «Ну и пусть – глупая, ваше-то какое дело?»

…У старосты нашей группы, Майи, появилась вдруг гениальная идея: устроить вечер любимых стихов. Без какой-то конкретной темы – пусть каждый прочитает свое любимое. Это и коллектив укрепит – лучше узнаем вкусы друг друга. Мне казалось, что такой вечер надо проводить экспромтом, но Майя хотела все сделать на высшем уровне! Задумала пустить пыль в глаза остальным группам, которые придут как зрители, поэтому назначила репетицию.

В разгар наших баталий по поводу допустимой манеры чтения стихов в аудиторию зашел Толик. Скромно сел в уголке. Сначала ребята на него косились, но Толик слушал молча, и про него все забыли. Но когда я вышла вперед со своей «Песней Сольвейг», Толик встал и попросил у меня томик Евтушенко. Я, хотя и знала все наизусть, держала книжку в руках на всякий случай.

– Не так, Таня! У тебя слишком мягко получается. Не для этих строк…

И Толик начал читать сам. В своей энергичной манере, иногда делая резкое движение рукой, как будто ставил весомую и окончательную точку.

 
Лежу, зажмурившись,
в пустынном номере,
И боль – горчайшая.
И боль – сладчайшая.
 

Я застыла на месте и слушала с удивлением. Как необычно звучит! С энергией и напором, как будто Толик что-то свое, личное, утверждает и кому-то доказывает. Так мы с ним и стояли рядом на условной «сцене», пока он не дочитал. Потом отдал мне томик и сразу ушел.

– А чего он приходил-то? – растерянно спросила Майя, но тут же тряхнула головой: – Не расслабляемся! Читаем дальше!

Я вернулась на свое место за столом, и вот там, из глубины аудитории, глядя на тех, кто читал сейчас, подумала, что как-то странно все это было. Мы с Толиком разыграли нечто похожее на мизансцену неведомой пьесы. На виду у всей группы он читал стихи, стоя лицом ко мне и будто бы для меня. А я так же, лицом к нему, стояла и слушала… Нет, что за ерунда? Ну, просто случайно так вышло, встали, как получилось…

Но в голове чем-то очень тревожным звучали последние строчки стихотворения.

 
Она из снега, она из солнца…
Пусть заглушая все взрывы,
бури,
всю смерть играют мне песню Сольвейг,
но это смертью
уже не будет…
 

Толик прочитал это потрясающе. Незримую точку ставил почти после каждого слова, отчего они приобрели вес и важность. Только вот как это? Как смерть не будет смертью? А чем? Чем же еще?!!

На нашем вечере любимых стихов я прочитала другое – «Несказанное, синее, нежное…» Сергея Есенина. Попросила Майю заменить Евтушенко. Заметила, как Толик напрягся и подался вперед, когда я вышла на сцену актового зала, и откинулся потом на спинку кресла с облегчением. Или мне снова показалось? Но размышлять о таких странностях было некогда. Надо конспектировать лекции, сдавать зачеты – жизнь мчалась галопом.

…Верочке было сложно в общежитии – она усваивала все неплохо, но медленно, прочитывая тему в учебнике или моих конспектах несколько раз. Вот я и пригласила ее пожить у нас с мамой, благо что для мамы мои друзья никогда не были в тягость. И атмосфера в моей комнатушке стала напоминать ту, что была у нас с Алей в каморке уборщицы.

– Не обижайся, но можно я спрошу? – замялась Вера в первый же наш откровенный разговор, – говорят, что у тебя с Толиком что-то есть…

– Ты в своем уме? Он же старше лет на 15, да и вообще не такой человек, чтобы студентками увлекаться… Откуда ты такую чушь взяла?

– Девчонки шушукаются. Да вообще-то я и сама вижу, что Толик с тобой как-то иначе, чем с остальными. Вспомни, как мы к нему «на ковер» приходим! У кого справки от врача нет, тому душу вытрясет. Нормальные прогульщики лепечут что-то, объяснительные пишут, а когда ты к его столу подойдешь, Толик – глаза вниз к бумагам – и коротко: «Ну, это я знаю. Таня, иди на занятия». Ты что, ему заранее свой прогул объясняешь? Наедине?

– Вера, прекрати. Ничего я не объясняю. Но Толик однажды сказал, что охотно разрешил бы мне свободное посещение, только это не положено. Видимо, все же разрешает! Когда прогульщики наши будут учиться, как я, – им тоже разрешит.

С Верочкой я могла бы поделиться многим, но этот разговор закончила поскорее. Я чувствовала, конечно, что мой любимый преподаватель относится ко мне по-особому. Но не знала, как это воспринимать и как объяснить… А не знаю – значит, и думать о таком не надо.

Первый курс почти уже промчался. Начиналась летняя сессия. Я не поднимала головы от книг, но тетя Маша неожиданно пригласила к своим друзьям на дачу. Сказала, что я стала зеленая вся и на природу нужно срочно! Первый экзамен – через 5 дней. Я подумала и решила, что денек отдохнуть могу.

Тетины друзья жили рядом с озером Вырка. Я слышала, что места там изумительные, но вот – пришлось и увидеть. Когда мы с тетей Машей приехали, на даче уже собралась большая компания. Судя по разговорам, на берегу озера собирались жарить шашлыки. Мужчины нагружались продуктами, посудой и сновали от домика к берегу озера. Нам с тетей вручили корзинки с хлебом и фруктами, и мы тоже пошли.

Большущий костер уже разгорался, рядом с ним, возле пеньков, на которых стояли тазики с мясом и луком, двое мужчин нанизывали на шампуры аккуратные кусочки. Когда один из них обернулся на звук наших шагов, я узнала… своего декана.

В первое мгновение – паника. Ой, как же это? Как мне себя вести? Но Толик снова наклонился к тазику и продолжил работу. А тут и тетя потащила меня к стволу большого поваленного дерева, куда кинули полосатый плед, а народ спешил занять там места. Мы тоже уселись – от Толика далеко. Я успокоилась. Компания большая, отдельный человек в ней незаметен. Да и нечего фантазировать – Толик ко мне даже не подойдет.

Поначалу так и было. Люди не только ели, но и хохотали от души, рассказывали разные необычные истории, а молодой парень – судя по всему, сын хозяев – пел под гитару. Да разве просто пел? Почти все – мое любимое. Юрий Визбор – «Солнышко лесное», Городницкий…

Давно мне не было так хорошо! Я буквально утонула и в волнах тепла, идущих от костра, и в этих песнях. Даже усталость от бесконечных книг прошла, душа как бы растаяла… Я и не заметила, как меня кто-то тронул за плечо.

– Тут рядом земляничная поляна есть. Ягодами там все усыпано! – тихо сказал Толик. – Давай сходим, пока остальные не пронюхали?

Причины отказываться не было. Да и зачем – я декана своего боюсь, что ли? Толик напомнил, чтобы я взяла корзинку. И мы пошли. Землянику я любила и быстро увлеклась этой тихой охотой. Толика почти и не видела – он мелькал в кустах где-то на другом краю поляны, но, когда мы, устав наклоняться, встретились, у него в руках, помимо небольшой корзиночки, в которой лежала горстка ягод, был большой букет полевых цветов.

Очень красивый! Крепкие ромашки, яркие полевые гвоздики, огромные колокольчики… Толик на минуту замялся, поставил корзинку на землю, а потом вдруг… опустился на колени и двумя руками протянул мне это лесное чудо.

Меня парализовало с ног до головы. Так велики были неожиданность ситуации и моя растерянность. Сказать я ничего и не смогла бы – даже если бы знала, что. Но я не знала. Просто взяла у него из рук букет и быстро пошла к костру. Мне показалось, что совершенно вот не надо видеть, как Толик будет подниматься, отряхиваться от земли…

Хорошо, что костер уже догорал, компания собирала вещи и вскоре все потянулись к домику. Я туда не пошла, сказала тете, что итак уже почти день потратила – заниматься надо! Остановка автобуса недалеко, одна доберусь. Тетя немного удивилась, но кивнула.

Дома у меня началось что-то очень похожее на то состояние, которое я испытала в школе, когда обнаружила в кармане пальто Женькины стихи. Это было немногим больше года назад, но теперь казалось, что очень-очень давно – в другой жизни. Но так же, как и тогда, я дала волю слезам, скрывая этот неожиданный рев от мамы. В том далеком марте спасением было – прибежать на утро к тете Маше, получить у нее утешение и советы.

Но одно дело – рассказать тете о запутанной ситуации с моими школьными влюбленностями, и совсем другое – о поступке человека, которого весь город знает. Скорее всего, его букет совсем не о любви говорит, но если вдруг так – то у меня нет никакого права делиться этим с кем-то еще, пусть с тетей. У них полно общих знакомых…

Нет, надо самой! Одной успокоиться и что-то для себя решить. Да и что решать? Ничего и не было. Вот так и надо вести себя при встречах с Толиком – как будто той лесной полянки не было вообще. Хотя, когда приду, через 4 уже дня, на экзамен, мне будет непросто столкнуться с ним в коридоре. Поэтому и слезы!

Неловкость, дискомфорт в жизненных ситуациях я всегда переносила плохо… Потому что подозревала это и в другом человеке – а переживать за его неловкость было больнее, чем за свою! После Женькиного признания я тоже в рев ударилась, потому что больно было думать, что вот он не получил ответа на свои чувства и стихи, а надеялся. А он ведь мне – друг!

Но Толик – не Женька. И не друг. О том, что может быть в душе у такого взрослого мужчины, я знать не могу, поэтому не надо и подозревать…

И еще одно вертелось в голове во время рева номер два: что же это за закон в жизни такой? Почему обязательно все так: тот, кто нужен мне, меня и не помнит. Что Андрюха тогда, что Сева недавно… А те, о ком и не думаю – им вот я нравлюсь. Начиная с Женьки и Ванечки.

А что во мне может нравиться? Алка правильно говорила, что дура и не умею ничего: ни макияж сделать, ни отбрить нахала типа Володи, ни показать себя как-то ярче тому, кто мне стал дорог. Ни-че-го.

Слезы постепенно высохли. Я как-то успокоилась – на этот раз без тети Маши. И почти уже засыпая, мысленно услышала «Песню Сольвейг» – так, как ее читал Толик. Но не те громкие последние строчки, которые поразили своей парадоксальностью, а более тихие – из середины стихотворения.

 
Она из снега,
она из солнца…
Пусть неумело и пусть несмело
всю жизнь играют мне песню Сольвейг —
ведь даже лучше, что неумело.
 
 
***
 

Весь второй и третий курс были похожи на вдохновенный подъем в горы. На Эльбрус, например. С той только разницей, что в горах – чем выше, тем труднее, а мне, наоборот, легче становилось. В горах – «дыхалки» не хватает, «горнячка» начинается… Это мне компетентно объяснил двоюродный брат – заядлый альпинист. А в моей филологии знания, усвоенные раньше, становились ступенькам лестницы, по которой я поднималась к своему Эльбрусу. И ступенек этих было уже много!

Например, на лекциях Толика я теперь стала понимать то, что раньше казалось смутным или слишком заумным. А мои прежние курсовые и самостоятельные работы вспоминались с досадой. И за что только он мне «отлично» ставил? Вот сейчас бы это все переписать!