Текст книги "Розы для Аннушки. Повесть о невозможном"

Глава четвертая: По ком звонит колокол?

Но возможность что-то там переписать или написать новое вдруг исчезла… Почему-то в моей жизни есть закон: все идет по кругу, повторяется. Вернувшись из МГУ, я записала в своем дневнике: «Мне казалось, что я долго бежала куда-то и с разбега налетела на стену». Но то, что случилось тогда, оказалось лишь небольшой преградой, возникшей на пути. А вот сейчас я увидела перед собой настоящую стену…

Начиналось все просто. В тубдиспансере, где меня упорно держали на учете, хотя туберкулез был только в детстве, каждую весну проводят курс профилактики. На этот раз пожилая усталая врачиха, глядя в мою карту, сказала:

– Что-то реакция манту у тебя уж слишком положительная… Флюорография – без изменений, в легких чисто, но, видимо, палочек в крови циркулирует много! Убивать их надо, не допускать, чтобы кровь отравляли.

Давай-ка я назначу этоксид – новое сильное средство! От него даже тубики со стажем быстро идут на поправку.

– Может, не надо? – я переспросила с сомнением. – Название-то какое… токсичное!

– Не умничай! Я знаю, что на филфаках теперь и медицину изучают, но до врача вам далеко! Иди к старшей сестре и получи три упаковки. По таблетке два раза в день после еды. Контроль манту – через месяц!

Мама моя, фельдшер со стажем, повертела в руках инструкцию, вложенную в коробочку с этоксидом, ничего опасного в составе лекарства и противопоказаниях к нему не усмотрела, и я начала глотать эти таблетки. Примерно через неделю произошло странное…

Я сидела у окна и готовилась к зачету. Мама, слава Богу, была дома, возилась на кухне. И вдруг я почувствовала, что меня… оса ужалила. Или пчела. Мгновенная острая боль возле левой лопатки. Я вскрикнула от неожиданности и покосилась на форточку – закрыта. Да и холодная еще весна. Не проснулись осы!

Маму позвать? Но боль вроде бы, затихает уже. Лучше я сама к ней схожу – пусть спину посмотрит. Я встала со стула и вдруг… поняла, что сейчас умру. Я понятия не имела, как близкая смерть может ощущаться, но почему-то уверенно об этом подумала! Сердце у меня мгновенно зашлось в бешеном ритме, ноги не держали, дыхания не хватало…

Крикнуть «Мама!» я смогла, но потом упала на диван, и, когда она, испуганная, прибежала, то увидела, что на меня всю колотит. Я не контролировала непонятные судорожные движения и с трудом выговорила, что мне плохо – губы прыгали. Но мама и сама видела, что плохо.

Телефона у нас не было, но у соседей по лестничной площадке был – один на весь подъезд. Оставить меня одну маме было страшно, но как иначе вызвать «Скорую»? Мама побежала бегом, а я проводила ее отчаянным взглядом – уверена была, что больше ее не увижу: сейчас мир исчезнет…

Не исчез. Более того: врач, возглавлявший бригаду «Скорой», увидев мои судороги, не испугался. Измерил мне давление и сказал медсестре: «Маша, запиши: 180/90 и готовь реланиум». Маша переспросила: «Иван Ильич! Дибазол, может, сначала? Давление сбить?»

«Реланиум!» – повторил Иван Ильич и добавил, чтобы Маша поспешила. Потом повернулся к маме: «Вы ведь медик? Постарайтесь выписать у вашего участкового врача рецепт и, если такие кризы будут повторяться, колите реланиум в вену! Внутримышечная инъекция тоже поможет, но время! Криз не смертелен, но видите, как он переносится? Человек уверен, что умирает. Поэтому – в вену! Больные оживают на кончике иглы. А высокое давление пройдет, как только прекратится выброс адреналина».

Провожая доктора в прихожую, мама спросила о причине. Почему вдруг такой криз? Иван Ильич развел руками: «Вот это – вопрос вопросов! Что-то повлияло на центральную нервную систему. Но что – удается выяснить далеко не всегда! Вы еще намучаетесь с врачами, которые примутся отфутболивать вашу девочку один к другому, не желая доискиваться до истины. А чаще – ей и вообще не будут верить. Я работал когда-то в республиканской клинике нервных болезней, поэтому понял, в чем у вас тут дело. А в обычной поликлинике – вряд ли врач разберется…»

Какой ангел привел к нам в тот день Ивана Ильича? Наверное, главный мой ангел-хранитель. Я-то ничего не поняла из его объяснения, но мама получила ниточку, которая потом, в самый сложный момент этой истории, привела ее к возможности спасти мне жизнь.

Но поначалу и мама с сомнением покачала головой. А любая другая бригада «Скорой» уколола бы мне только дибазол, что сразу пришло на ум Маше – и не задумалась бы о странности гипертонического криза в таком возрасте.

Участковая терапевт, которую мама вызвала на следующий день, тоже сразу же завела речь о подскоке давления. И связала это с такой же внезапной температурой, вспыхнувшей к утру.

– Надо проверить почки! И не показывайте мне заключение врача «Скорой»! Мало ли, что ему померещилось? Он пришел и ушел, а за пациента моего участка отвечаю я. Вот вам направление в стационар. Завтра же утром – туда. Я позвоню в приемный покой, место будет…

С этого дня началась невероятно трудная страница моей жизни. Иногда она напоминала кошмарный сон – столько в ней было то страшных, то просто фантастических событий…

В терапии я лежала прочти месяц. Выписывать без диагноза не хотели, но и установить его не могли! С почками никаких проблем не оказалось, с остальными внутренними органами тоже. Единственный врач, который мог что-то выяснить, невролог, из стационара как раз уволился. В конце концов меня перевели в туберкулезную больницу. Верно предположив, что виноват их новый препарат, на фоне которого все и началось.

Но врачи—фтизиатры больше всего переживали за честь мундира! И отказались искать причину кризов в побочном действии этоксида. Его, конечно, отменили, назначили общеукрепляющие лекарства и капельницы, успокаивающие нервную систему. На какое-то время мне стало лучше. Мы с мамой обрадовались: может, кризы исчезнут? Этоксид я не принимаю, а капельницы, помимо того, что содержат полезные вещества, промывают кровь от остатков этого токсичного лекарства.

Я старалась быстрее вернуться к своей нормальной жизни, любимой учёбе, друзьям… Разгоралась весна, на деревьях начинали раскрываться листья. За пределы больницы нам выходить не разрешали, но гулять можно было на большой веранде, которая примыкала к отделению. Она была окружена могучими липами, по периметру стояли лавочки. Вполне комфортно в этом месте читать или просто сидеть, подставив лицо весеннему ветру. Соседки по палате любили тут вязать.

Но в тот день, когда я решила провести тихий час на веранде, она была пуста.

Ветерок всё же прохладный, люди предпочитали отдыхать в тепле палаты. Я медленно шла вдоль лавочек и вдруг услышала под одной из них жалобное мяуканье. Наклонившись, увидела котенка-подростка. Лапка у него была явно сломана, в нескольких местах на шерстке запеклась кровь…

Ранен зверёк! Видимо, его подбросили к нам на веранду – рассчитывая, что тут и покормят, и помогут. Сильных ран я не заметила, поэтому осторожно перенесла котика из-под лавки на тёплые доски веранды, нагретые солнцем, и только тогда поняла, что зверьку совсем плохо! На полосатой голове была явная вмятина. След удара?

Но вдруг ещё можно ему помочь? Ведь у зверят, так же, как и у детей, кости черепа совсем мягкие! Они могут легко деформироваться, но потом способны вернуться к норме.

Мне очень захотелось спасти котёнка! Но не знала, как. И неожиданно начала горячо молиться, как получалось, – энергия этого моего желания требовала воплощения: пусть в слова, обращенные к Высшим силам, если уж невозможны дела.

Но все же я попробовала и что-то сделать: уложила зверька в удобную позу – ориентируясь на интенсивность его жалоб. Нашла такую, в которой он мяукал меньше. Принесла из палаты платочек, смоченный холодной водой, и приложила к голове – при ушибах это полезно. Мои мероприятия в небольшой мере помогли. Боли, похоже, стали слабее, но видно было, что котенок умирает…

Я отчаянно этого не хотела! Не понимала, почему, но в этот момент была на всё готова, только бы выжил! Но вдохи он делал всё более редкие… Сердечно-легочную реанимацию такому крохе не проведешь, да я и человеку бы не решилась… Поэтому просто шептала котёнку все самые нежные слова, какие только знала, – не сознавая, насколько ложна надежда, что зверёк меня услышит. Если нельзя его спасти, то хотя бы как-то облегчить страдания!

Когда всё было закончено, я вернулась в палату без сил. Не физических – у меня возникло ощущение совершенно пустой души. Легла на кровать, отвернувшись от соседок – только бы не расспрашивали. Придумывать ответы не могу, а правду не скажешь. Засмеют. Скажут, что людей жалеть надо – они каждый день умирают, да еще как тяжело! А тебе что, пять лет? Тебе котята дороже? Из пустяка трагедию сделала.

Вечером у меня начался жестокий криз. И казалось, что испытываю я все в точности такое, что днем видела у котенка. А значит, тоже умираю. И бесполезно было напоминать себе слова Ивана Ильича, что выброс адреналина – это не смертельно, ощущение умирания – всего лишь симптом. Я не могла верить никаким словам! То, что происходило с телом, было гораздо более убедительным. Знать я могла что угодно, но это не имело значения в тот момент, когда чувствовала совсем другое…

На следующий день, когда мама пришла меня навестить, я прижалась к ней, как в детстве! И попросила немедленно забрать домой. Да она и сама увидела, насколько это необходимо. Написала расписку – иначе меня ей не отдавали – вызвала такси и увезла. Очень вовремя. Последний криз не был короткой вспышкой – перешел в длительное тяжелое состояние. Я перестала спать и есть. Температура постоянно держалась выше 38 градусов, а частота пульса зашкаливала.

Но хуже было другое: развилась депрессия. Причем не в обиходном, а в клиническом смысле. Мир вокруг меня погрузился во тьму. Этот сумрак я видела даже в освещенной солнцем комнате, а жизнь стала казаться лишенной смысла. Дни наши мчатся быстро – бегом к финалу, ужас которого я ощутила рядом с умирающим котенком.

Я знала, конечно, что в русской литературе не раз рассматривались подобные состояния – и духовное исцеление находилось. Но вот сейчас чужой опыт меня не убеждал. Да, Пьер Безухов, а это яркий пример, сумел выйти из очень похожего мрака, но Пьер ведь Хемингуэя не читал!

А мне стал мерещиться погребальный звон. И стояли перед глазами слова его знаменитого романа «По ком звонит колокол?»:

Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка… Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе.

Но я решила, что Хемингуэй просто не сообразил уточнить, что человек един со всем сущим! С животными тоже. И боль каждого живого существа мы ощутим, как только выйдем из автономной земной оболочки. Так почему же мы эту боль допускаем? Что не так в этом мире, где каждый сам создает себе и другим грядущие страдания? Котеночка ведь кто-то грохнул – о дерево или камень – чем умножил «копилку» общей боли. Сделал наши солнечные дни темнее. И я не виновата, что по какой-то причине для меня они стали совсем темными…

Мне на самом деле было очень плохо в те дни. Мама взяла отпуск за свой счет и сидела со мной неотлучно. Гладила мои руки, делала легкий массаж тела, пыталась добиться, чтобы я хоть на час днем уснула… Этого не удавалось, пока мама наконец-таки не выполнила совет Ивана Ильича – достать рецепт на реланиум. В то время это было сложно! Но мама подключила давние знакомства с медиками и добилась своего.

Когда она начала мне колоть реланиум каждый вечер перед сном, тяжёлое состояние отступило. Вернулся сон, а потом и все остальное потихоньку двинулось к норме. Вот только депрессия не проходила.

И тогда мама сделала то единственное, что было мне нужно. Однажды сказала:

– Собирай вещи! Завтра я отвезу тебя в Тарусу. Это – лучше любых больниц и врачей!

Улица, на которой жила Раиса Федоровна, мамина давняя подруга, называлась Дачная. Но ее хотелось назвать улицей Сказок. Дач там не было – обычные частные дома. Небольшие, в один—два этажа, на крышах – трубы, а значит, люди живут здесь круглый год. И все дома – затейливо украшены! Резные наличники на окнах, уютные балкончики, за разноцветными заборами, во дворах, или какие-то уж очень новогодние – высокие и стройные – ели, или мощные липы, или раскидистые ивы, похожие на шатер…

Протяженность улочки была небольшая – начинаясь от одной из обычных, эта сказочная вскоре упиралась в глубокий овраг. Так что ехать по ней было некуда, колеи в том месте, где полагалось быть мостовой, травой заросли и почти сливались с тротуарами. Группы местных ребятишек то тут, то там носились по проезжей части, размахивая ракетками для бадминтона.

Мы с мамой неспешно шли, отыскивая нужный номер дома, и я невольно останавливалась, рассматривала все эти подробности, которые вдруг напомнили Цветочный город в «Приключениях Незнайки». Солнечный день по-прежнему был для меня словно тучками затенен, и в душе сумрак никуда не делся, но я впервые ощутила, что эта незнакомая жизнь меня хоть как-то, но интересует.

В домике Раисы Федоровны забытое уже чувство интереса стало и еще сильнее. В деревенских домах я не жила никогда, а в этом, хотя формально и городском, была деревенская печь, большая и белая. На широких досках пола, покрашенные в красно-коричневый цвет, лежали пестрые самодельные половички, на небольшом столике с пузатыми ножками стоял огромный самовар…

И хотя чаем Раиса Федоровна стала нас угощать не из него, сам вид этого, для меня – музейного, агрегата придавал чаепитию какой-то непривычно степенный вид. Ночь тоже прошла совершенно непривычно. И дело не в том, что нам с мамой пришлось спать вдвоем, это и дома случалось, когда приезжали в гости родственники. Меня поразила глубокая темнота в комнате!

У нас дома лучики света свозь шторы всегда проникают, а тут окно снаружи закрыли глухими ставнями! Я ни маму, ни даже рук своих не видела – и поначалу испугалась. Раз тьма – то проснутся страхи? Но тут их не было – и я не заметила даже, как уснула: то ли после дороги устала, то ли как раз темнота помогла.

Выспалась я без реланиума и неожиданно хорошо. Утром – снова чай вблизи музейного самовара. Потом мама решила показать мне окрестности своего любимого дома отдыха, куда не раз ездила по путевке от работы – а находился он сразу же за оврагом, который мы перешли по узенькому деревянному мостику.

Дом отдыха окружали березовые аллеи, затейливо петлявшие, на утоптанных отдыхающими дорожках лежали кружевные тени молоденьких еще листьев берез. Одна из аллей вывела к большой поляне. Я еще была очень слаба, долго ходить не могла, поэтому мама усадила меня на ствол поваленного дерева.

– Отдохни тут! Я пока грибы поищу. Раиса Федоровна сказала, что их уже много! А в Доме отдыха пересменка, собирать почти некому. Не бойся, я буду рядом, знаю тут одно хорошее место. Если что – крикнешь!

Я почему-то и не боялась. Устроилась на дереве, как в кресле, и разглядывала все вокруг. Хотела понять, почему полянка эта сразу показалась мне необычной? Она напоминала замкнутую комнату, вернее, большой зал. Вместо дальней стены – темная полоса елового леса. Вместо боковых – веселые ряды молодых березок. Похоже на фотообои с контрастными сюжетами! Я видела такие в квартире у знакомых, и мне там очень понравилось. А пол в этом нарядном «зале» покрыт огромным цветочным ковром.

Но ощущение необычности и особого уюта возникало в этом месте не из-за стен, не из-за пола… А из-за чего? Тут тихо очень, запахи леса и трав просто волшебные. Да, это важно, но не это главное. А что главное – хотелось понять.

Сзади меня раздались странные звуки. Собачье повизгивание? Не так уж тут и тихо, как показалось! Я обернулась и обнаружила, что не одна на поляне. Но соседи располагались за моей спиной, были безмолвны и мало заметны в высокой траве. Мальчишка, лет десяти, лежал на пузе и читал лежащую перед ним книгу. Ноги он согнул в коленях и, подняв вверх ступни, энергично болтал ими в воздухе – явно выражая восторг по поводу прочитанного. Рядом спала симпатичная овчарка. Не просто спала – упоенно дрыхла, а повизгивала от того, что какой-то заманчивый собачий сон видела.

Даже беглый взгляд на эту парочку показал: и мальчишка, и пес абсолютно и безоговорочно довольны жизнью. От них веяло умиротворением и покоем. А в свете этого незатейливого счастья и все окружающее вдруг стало и еще ярче, и понятнее. Полянка удивила меня, потому что тут не было локальных «деталей» – отдельно елей, березок, цветов, трав и прочего. Все это существовало в комплексе – как штрихи огромной картины. Потому и возник образ комнаты или зала.

Я увидела единое целое – удивительно гармоничное, великолепное, созданное для нас с любовью, и предполагающее, что «живописное полотно» доступно всем – как наше общее и главное достояние.

Конечно, такие оформленные мысли пришли ко мне не в тот момент, когда я ждала маму на поваленном дереве. Сначала я все это просто чувствовала. А меняться мое отношение к жизни стало позже и постепенно. Но толчок к переменам я получила именно там – на полянке.

…Мама не могла оставаться в Тарусе больше трех дней – она использовала уже весь свой дополнительный отпуск. И очень удивилась, что я спокойно ее отпускаю. Сказался не только «эффект полянки» – но и то, что у меня появилась подруга. К Раисе Федоровне приехала племянница из Москвы – студентка МАИ. Решила тут, на природе, готовиться к сессии. Мне стыдно было бы рассказать ей о своем академическом отпуске, но Алла ни о чем и не спросила. Впрочем, она видела, что у меня с собой довольно много книг, которые я активно читаю.

Нас с ней поселили на веранде, примыкающей к основной комнате, где была русская печь. В конце мая было еще прохладно, но Раиса Федоровна снабдила нас теплыми одеялами, а Алла сказала, что свежий воздух – это главное.

Сколько же интересного я узнала о Тарусе от новой подруги! Алла с детства каждое лето приезжала сюда и обследовала уже все живописные уголки. На следующий же день после того, как мама уехала, я побывала с ней в таинственной Долине Грез, услышала местные легенды. И потом каждый день мы куда-то выбирались. А на могилу художника Борисова-Мусатова я вскоре стала и одна ходить, без Аллы. Попадать туда можно было с улочки, соседней с нашей Дачной.

Когда Алла готовилась к экзаменам особенно усердно, я делала вид, что тоже собираюсь погружаться в учебник – на природе. И уходила в свой любимый уголок. Могила находилась на вершине высокого холма, в оградке рядом с ней стояла лавочка – в тени огромной березы. Я могла сидеть на этой лавочке часами и смотреть на Оку – ее пойма лежала внизу, под холмом, а крутой изгиб реки и широко распахнутые заречные дали казались чем-то невероятно прекрасным. Времени я не замечала и не считала его потерянным. В душе возникало чувство, будто побывала на концерте любимой музыки.

Дней через десять Алла уехала в Москву, а вскоре и меня мама забрала в Калугу. Дома стало очевидным, что я основательно окрепла, посвежела, загорела. Но о полном восстановлении здоровья говорить не приходилось. Сохранялась небольшая температура по вечерам, умственные нагрузки быстро приводили к головной боли, случались и кризы – хотя намного реже. Академический отпуск, который мне оформили в марте, еще в терапевтическом стационаре, оставался в силе. Смогу ли я его сократить, вернувшись в свою группу 1 сентября, предположить было невозможно.

Сама о себе я понимала одно: что угодно сделаю, чтобы часы моей жизни больше не уходили в никуда! И пусть не доступен пока полный ее накал, простое-то счастье достижимо? Если уж оно понятно даже овчарке и десятилетнему пацану. Беспечная парочка часто вставала перед глазами, как и волшебная та поляна…

Глава пятая: Капли датского короля

…Верочка очень не любила общежитие, но, когда у меня начались кризы, мама моя убедила ее туда вернуться. Зрелище не для посторонних, да и боялась мама, что потом, после выздоровления, мне неловко будет перед подругой – свидетелем тяжелых дней. А вот теперь я сама позвала Веру обратно! Уверена была: если даже криз когда-то и случится, я ее не напугаю и не испугаюсь сама. Теперь мне помогал не только укол, но и таблетки – мне их подобрала Раиса Федоровна, неплохой, как оказалось, невролог.

Вот только смотреть, как Вера готовится к занятиям, было грустно. И о нашей, недавно мне родной, группе я ее не расспрашивала. В конце мая Верочка сама о ней напомнила. Вернулась с занятий радостная.

– Танюша, пойдешь на концерт? Наш профсоюз всему 3 курсу бесплатные билеты купил – в честь окончания учебного года. Последнюю ведь неделю учимся! И перед сессией надо хоть каких-то радостей вкусить.

– Я-то при чем тут? Верочка, ты что?

– А тебя тоже в список внесли. Нам не будут бумажные билетики раздавать: соберемся возле факультета и пойдем все вместе в Дом культуры турбинного завода. Пропустят по счету. Не так много желающих оказалось – из трех групп набралось человек двадцать. Не все Камбурову любят, им бы Миансарову какую-нибудь. Или Майю Кристалинскую…

– Камбурову? Елена Камбурова к нам приезжает? Надо же… Я хочу, конечно, хочу! Но откуда ты знаешь, что я в списке есть? Это точно?

– Еще бы не точно! Толик список составлял и попросил, чтобы я тебе передала приглашение… Чтобы сказала: группа тебя не забыла и хочет видеть! Ну, вот – я и сказала.

Встречи с однокурсниками я боялась – вдруг отнесутся уже как к чужой? И вдруг о здоровье расспросы будут? Но возможность вновь увидеть любимую певицу была важнее опасений. Встречу с ней, которая состоялась три года назад, в Москве, я долго хранила в душе. Тот концерт меня встряхнул, заставив глубже разобраться в своей жизни. Будет ли что-то подобное сейчас? Вряд ли. Разве можно сказать, что сейчас вот у меня есть жизнь?

Группа встретила меня так, как будто ничего и не было, будто вчера вместе сидели на лекциях. Только Юра выразил какие-то эмоции: «Как здорово, что пришла! А у меня – новые стихи, хочешь, прочитаю?»

Я хотела, но потом. Сейчас – быстрее в зрительный зал! Поскольку нас пропустили группой, на удобные места надо было успеть. И нам с Верой повезло – устроились так, что сцену было хорошо видно, а значит, и слышно хорошо будет. Усевшись, я оглянулась и удивилась: показалось, что это – тот же самый зал, что и в Москве Такие же ряды кресел, желто-зеленые стены. Впрочем, цвет стен заслоняли, как и тогда, разноцветные пятна – как будто кто-то отпустил облако воздушных шаров, а они, покружившись по залу, застыли вдоль стен.

В реальности никаких шаров, конечно, не было. Но у меня перед глазами они обязательно появлялись – в моменты ярких эмоций. Сейчас вот возникла волнующая атмосфера ожидания, предвкушения. Цветной туман… И ждала я не только открытий, которые сделаю прямо сейчас, но и вообще чего-то нового в своей жизни. На всех хороших концертах, спектаклях, кинофильмах поток мыслей разделялся у меня на два луча: один из них был направлен на сцену, другой внутрь себя: экспресс анализ моих личных проблем. В свете того, о чем речь на сцене…

Концерт начался с песен Окуджавы. Я их уже знала и любила, но прозвучали они вдруг совсем по-новому. Словно подсказки мне лично. В особенности «Синий троллейбус». Да-да, конечно! Пересилить беду очень сложно, и как наступает отчаяние я знаю. Но надо искать «троллейбус», который для того и создан, чтобы собирать потерпевших крушенье. Тогда стихнет боль, которая скворчонком стучала в груди.

У меня ведь уже был свой такой «троллейбус» – Таруса. Его пассажиры – Раиса Федоровна и Алла – в полной мере пришли на помощь. Но если помощь все еще нужна – надо дальше искать. И только я это подумала: началась новая песня-подсказка – «Капли датского короля». Музыку для Окуджавы в этом случае написал Исаак Щварц.

Послушав все до конца, я поняла, что смысл песни гораздо шире личных проблем какой-то там девчонки, речь о принципах человека, его позиции в жизни. Но первые слова «С детских лет поверил я…» заставили меня и о себе думать. Какой у меня «Огонек веры»? Ведь есть он – я всегда знала, что есть. Что для меня сильнее «Страха и холеры»?

«Солнце, май, Арбат, любовь – выше нет карьеры…» Ну, карьеру я в жизни делать и не собираюсь, а остальное… Если слово «Арбат» заменить на «Таруса» – то все точно! Сейчас еще май не закончился, солнца хоть отбавляй, осталось одно только… Любовь. С этим сложнее… Если не сказать больше. Меня словно заколдовал кто-то в этом отношении. Но не навсегда же? А если и тут «синий троллейбус» поможет? Его новые пассажиры. Потому что именно любовь – мой огонек веры. Ну, что я могу сделать, если мама родила меня в среду? А кто-то неведомый сочинил стишок, что «Каждый день в неделе что-нибудь, да значит»…

Еще долго потом эти две песни, ставшие для меня главными на концерте, звучали в голове. Я мысленно их слушала и думала. В «Синем троллейбусе» все правильно. Но печально. А мне – 20 лет. «Капли датского короля» настроение другое создают. Там – энергия, задор, уверенность даже. И – юмор. Юмор? А это мысль!!!

– Мама, ты спрашивала, какой подарок я хочу на день рождения?

– Да. Еще больше месяца, но мне вчера премию приличную дали. Вот ее бы на подарок! А то деньги – вещь такая: за месяц разлетятся и не заметишь… А ты приглядела что-то? Пальтишко новое тебе нужно…

– Мамочка… Если можно… Я тебе потом объясню. Пальто – успеем. До осени далеко. А вот давай завтра в ювелирный сходим?

Возвращаясь на следующий день из магазина с покупкой, я потихоньку напевала:

 
Если ж вам вдруг повезло,
Вы тогда без меры
Капли датского короля
Пейте, кавалеры!
 

А вдруг и мне повезет? Слова песни я запомнила, без конца слушая новую пластинку Елены Камбуровой – на концерте их продавали в фойе.

***

– Дети собираются делать глупости, – вот и все, что он сказал. А я полночи не спала, ожидая момента, когда Андрей увидит на моей руке новенькое обручальное кольцо.

И все-таки он ушел вглубь комнаты какой-то насупленный и, усевшись в кресло, принялся рассеянно барабанить по дереву подлокотника. Девчонки отреагировали иначе и тут же повисли на мне. Их, в отличие от Андрея, интересовало все:

– Откуда кольцо? Ты что-то скрывала, тихоня?

– Ой, кто он, как его зовут?

– А почему на правой руке? Ты что, за вчерашний день успела замуж выйти?

– Нет, девчонки, наверное, у нее просто помолвка… Но с кем?

– Я стояла и загадочно улыбалась. Золотой ободок на моем пальце сиял так ослепительно, что, казалось, по стенам Галкиной комнаты заплясали солнечные зайчики.

– Убери руку, – вдруг сердито сказала Галя. – Уж очень оно назойливо светится. Так и лезет в глаза! Ты с ним… чужая какая-то… Андрей прав: глупости затеваешь! Садись, рассказывай…

В нашей небольшой компании жизнь каждого была открыта другим. В моей квартире недавние одноклассники собирались даже чаще, чем в крошечной Галкиной комнатушке, и прекрасно видели, что мы с мамой едва перебиваемся на мою стипендию и ее зарплату медсестры. Колечко, стоившее по тем временам недешево, с большой долей вероятности, было подарком. Но от кого? Что от мамы, никто и подумать не мог…

– Садись, рассказывай, – сдвинув светлые брови, повторила подруга.

Я села за стол и спрятала было под скатерть руку с кольцом, но взглянув на Андрея, гордо положила ее так, чтобы видели все.

– А чего рассказывать? Замуж я, конечно, еще не вышла, но, наверное, скоро выйду. Мы с мамой были на дне рождения ее подруги, а к ней сын в отпуск из армии приехал – Димка. Да не один, а с товарищем. Познакомились, поболтали… Товарищ этот провожать меня пошел, потому что мама еще оставалась праздновать. На следующий день пригласил в кино… А вчера заявился к нам с цветами, коробкой конфет, шампанским и с этим вот колечком. И знаете, по-старинному так попросил моей руки!

– Что, прямо сразу?

– Сразу. Он сказал, что видел мою фотографию у Димки. Мы с этим Димкой еще в детский сад вместе ходили, и потом наши семьи дружили. Димкин отец любит фотографировать, щелкал нас всех то в лесу, то на даче… Вот и попали с Димкой в Севастополь фотокарточки, где была и я.

– Ты хочешь сказать, что этот парень по снимкам в тебя влюбился?

– Наверное… Ну и говорили они с Димкой обо мне…

– А как его зовут?

– Ребята, не обижайтесь, но пока это секрет!

– Почему?!

– Я сама пока во все это не очень верю… Он сегодня утром уехал, но обещал писать. Если и вправду напишет, а вам его представлю.

– Ну, ладно, он, видно, в армии без женщин сдурел – бывает такое. А ты? Так сразу и согласилась на эту авантюру? – Галя даже раскраснелась, до того разгорелось в ней негодование. А если он еще раз в увольнение под видом жениха приедет, сделает тебе ребенка и исчезнет? Что ему кольцо, для него, может, деньги не проблема, он, может, не одной тебе такой аванс преподнес?

– Нет, Галя, такого не случится. – Я твердо посмотрела подруге в глаза. Виделись мы всего три раза, но главное я поняла: парень настоящий. Димка бы не пригласил к себе кого попало. Это его лучший друг: на флоте же три года служат, сроднились они. И увольнений больше не будет. Следующий раз ребята приедут навсегда.

– И ты выйдешь замуж? – тихо спросил Андрей. За незнакомого человека? Без любви? Тебе очень надо сломать себе жизнь?

Я поняла, что в последней фразе он не договорил два слова: назло мне. «Тебе очень надо назло мне сломать себе жизнь?» – вот что хотел он спросить. И я так же тихо, только ему одному, ответила:

– Почему же без любви? Любовь может быть и с первого взгляда… Я почувствовала, что нужна этому человеку, что он все готов для меня сделать. Когда помолвку затеял, когда мы пили чай и строили планы на будущее – такой праздник получился! У меня мало в жизни радости…

– Ну-ну, – ответил Андрей. – Я и говорю: дети собираются делать глупости…

Весь тот вечер я была во власти своей сказки. Собрались мы у Гали на обычные посиделки – они случались раза два в месяц, а получилось, что праздновать стали мою помолвку. Меня поздравляли, Мила спела мне песню… Я так поверила во все это, что действительно ощущала рядом с собой незримого, но надежного, хорошего парня. И домой, казалось, мы шли с ним вдвоем. Кольцо было на руке, его видели прохожие, а значит, как бы подразумевали и его где-то недалеко от меня. Я не сама по себе, я – часть пары, а он, быть может, где-то у киоска задержался и сейчас догонит…

Только дома чары рассеялись. Пустая квартира, оглушительная тишина… Мама уже ушла на ночное дежурство, Вера уехала на выходные к себе в Медынь, а мне предстоит трудная ночь. Хотя к своим приступам я стала относиться гораздо спокойнее, но это, если не одна! И если – день. От тяжелой апрельской депрессии осталась непереносимость ночного одиночества. Ночью нападает иррациональный страх и кажется, что сердце вот-вот зачастит – как и тогда, до Тарусы еще. Не помогут ни придуманный жених, ни колечко, которое два дня назад мама неизвестно почему согласилась купить.