Текст книги "Розы для Аннушки. Повесть о невозможном"

А потом «струна» исчезла. На яркие эмоции элементарно не хватало сил. Но они ведь потихоньку возвращаются? Я это чувствую. И теперь я не одна. Вселенная мой сигнал приняла – появился Алеша. И значит, нужно верить, что он мне поможет!

***

Свадьба была скромной. Пышные празднества с арендой кафе еще не вошли в моду, да и денег на это не было. В нашей с мамой небольшой квартирке собрались человек пятнадцать – те, кто был действительно необходим. Мои тетя Маша и дядя Эрих, отец и брат Алеши, приехавшие с Урала, но в основном – мои недавние одноклассники. В их числе и Женька, который нашелся незадолго до свадьбы, и тут же подружился с Алешей.

На мне было скромное короткое платье, сшитое тетей, свадебные фото делал дядя Эрих – он тоже был театральным художником, но славился и как фотограф. В общем, скромным было все, но зато атмосфера сложилась теплая! С обилием творчески подготовленных одноклассниками поздравлений, «дипломов» мужа и жены, шуточных стихов… Эпиграфом ко всему этому послужил фотофильм. Дядя не только успел к вечеру напечатать фотографии, сделанные утром в ЗАГСе, но и сопровождал их юмористическим рассказом. А юмор у него был завидным!

Мы с Алешей сидели в торце длинного стола, у окна. Выбраться оттуда к двери в комнату было сложно. Да это бы и не понадобилось, если бы гости сидели на своих местах до конца. Но Андрей сильно опаздывал – что-то важное состоялось у него в этот день в Москве. Приехал, когда за столом все шумели, хорошо уже подогретые спиртным. Не помню, кто открыл ему дверь в квартиру – кажется, Галка, не отличавшаяся чувством такта. Она и закричала: «Таня, к тебе!»

Не «Таня и Алексей, встречайте еще гостя», а именно так: к тебе. А я в суматохе не поняла, зачем зовут. Может, соседи позвонили – на шум жалуются? Они – могли! Поэтому послушно выбралась со своего места и вышла в коридор. Андрей раздевался и вытирал вспотевшее лицо. Вручил мне огромную коробку с очередным сервизом, потом мы с ним вошли в комнату.

И вдруг оказалось, что к своему месту в торце стола мне не пробраться. Да и занято оно! Наша «иностранка» Наталья, приехавшая из Алжира, сидела на моем стуле и лихо пила на брудершафт с Алешей… И муж мой при этом сиял.

Но кто-то быстренько пересел так, чтобы мы с Андреем оказались за столом рядом, кто-то примчался из кухни с чистыми тарелками… Андрюшка признался, что жутко голоден, охотно заполнил свою тарелку, опрокинул большую «штрафную», которую ему коварно преподнес откуда-то возникший Женька…

А потом наклонился поближе к моему уху – этот жест был мало заметен за пышной фатой – и тихо спросил: «Ну, что? Ты нашла свое счастье?» Спросил он это очень искренне, я в таком же тоне ответить не могла. Утверждать, что нашла именно счастье, было бы не совсем честно.

Но он понял мое молчание по-своему. Продолжил: «А я… Я сейчас напьюсь. Прости, если это будет не слишком красиво… Но ребята ведь свои».

И напился. Алеша с Женькой потом вдвоем дотащили Андрюху домой – к его родителям. А вернувшись, муж мой сказал:

– До чего же слаб на выпивку твой друг! Вот я опрокинул бутылки две водки… А скорее – три! Но хочешь, по одной половице пройду?

У меня сжалось все внутри… Ведь я же просила! А он так серьезно обещал! Но потом вспомнились слова тети Маши, она ведь не зря говорила, что нужно уметь смотреть глубже. Не выглядит Алеша на «три бутылки»! Но ему хочется чем-то блеснуть в обществе моих друзей-студентов, оказаться сильнее, чем они. Хотя бы в том, что в его глазах – несомненный атрибут настоящего мужчины, яркий признак мужественности. И чтобы я поняла: если вообразить их с Андреем «дуэль», то нет ни тени сомнения, кто победит.

Я решила эти слова просто проигнорировать. Забыть. Тем более, что гости уже расходились, мы собирались провожать их по домам и прогуляться заодно на прохладном свежем воздухе.

Когда мы вернулись, в нашей гостиной большой стол уже сложили, и там спали моя мама и родственники Алексея, умудрившиеся как-то разместиться – на тахте и раскладушках. Нам оставили смежную комнату – крошечную спаленку, которую не так давно мы делили с Верой. Но с появлением Алеши Вера ушла в общежитие. И в спальне стояла теперь только одна узкая кровать, уместиться на которой было бы трудно, да нам и не хотелось ложиться…

Гораздо интереснее было рассматривать подарки! Тем более, что утро близилось… Спаленку просто завалили ими. В моменты вручения мы не открывали коробки и свертки, а только благодарили дарителей и складывали все вместе. И вот настало время оценить свое первое совместное богатство и имущество. Алеша в общежитии ничего не заводил, посуда была ему не нужна, поскольку питался в столовой.… У меня тоже мало было чего-то личного. Поэтому мы радовались всему!

– Ого, какой роскошный торшер! – восхитился Алеша. – Это мой брат уже из местного магазина притащил. Смотри: тут электрическая мясорубка! И куча насадок. А я-то думал, почему такая большая коробка… А здесь – чайный сервиз. На 12 персон! Танюша, где мы возьмем столько гостей?

Не помню, что я ответила. Я сидела, прижавшись боком к новоиспеченному мужу и переживала необычные, ни с чем не сравнимые, чувства. Это все мое? Но и его тоже? Как странно… Раньше почти все, что покупали у нас в семье, тоже считалось общей собственностью. Но все же я относила это к ведению родителей, за небольшим исключением. А сейчас совсем другое дело!

Эти вещи лично мои и лично его! Как будто мы – один человек? Да, так и должно быть. Но этого еще нет. Не сложилось, не проявилось в реальности. Все только начинается. Дух захватывало от важности момента. Рождается семья. Какой она будет? Никто не знает. Это завит от каждого нашего слова, поступка, даже взгляда… И я, как бы вкладывая душу в пустую еще «заготовку», прижалась к Алеше со всей нежностью, на которую была в тот момент способна…

В рубрике «Мысли и афоризмы» какого-то журнала я прочитала недавно: «Счастье – это огромный труд. А люди, в большинстве своем, – удивительные лентяи». Если дело только в этом – я готова потрудиться. Да и какой тут труд? Путь к счастью – это, наверное, в какой-то мере уже счастье. И этот путь продолжается всю жизнь. Как и рождение. Это Экзюпери так сказал: «Человек рождается всю жизнь. Слишком просто было бы сразу получить готовую душу».

Я в это верю, потому что с самого детства со мной то и дело происходило то, что можно назвать очередным рождением. Наступает и еще один такой момент? Уйдет моя непонятная никому болезнь и начнется новая, лучшая, жизнь. Вот, кстати, и солнце встает! Первые лучи упали на оконные шторы. Только… как уж очень странно края штор окрасились! В цвет алой крови. Жутковато. Будто что-то нехорошее предвещает.

Разве восход солнца не золотой? Вроде бы я это видела, когда отец брал меня на ночную рыбалку. Наверное, забыла уже. Надо бы рано утром снова в парк убежать, освежить в памяти цвет пыли на тропинках! И в дневник свой, забытый, новую зарисовку сделать…

– Ты что застыла? – спросил вдруг Алеша. Он пытался убрать назад в коробку чайный сервиз, а то перебьем ведь. – Полчаса сидишь, не шелохнувшись.

– Солнце встает…

– Ну и что? Пусть себе встаёт. Утро, однако.

Глава восьмая: Повесть о невозможном (или: 59 лет спустя)

«Невмоготу уже…» – это я сама себе. «Но сутки-то ты потерпеть можешь?» – это мой неугомонный внутренний голос. «Билет есть, поезд завтра днем. Чего еще надо?»

Совсем немногое: открыть ВКонтакте, щелкнуть Мессенджер… И – меня видят! Аля онлайн, она ждет.

Татьяна

Алечка, я уже взяла билет! Вагон №7, но не встречай! Сумка нетяжелая, автобус помню, он ведь почти у твоего дома останавливается. И дом помню! Доберусь отлично.

Алевтина

Танюша, как же это? Встретить надо. Ты завтра приедешь? Когда поезд прибывает?

Татьяна

В 17.10. Жди дома! У тебя нога еще не зажила, сама же писала, что бинты пока не сняли…

Шесть с лишним часов в скором поезде до станции Вышний Волочёк – это, конечно, сложнее, чем добежать до драмтеатра, где ждала когда-то тетя Маша. Но… годы идут. Много в жизни потерь. И тем дороже, что очень нужные люди есть и сейчас. За 59 лет, которые прошли со дня нашего знакомства в общежитии МГУ, не случилось ни разу, чтобы Аля меня не выслушала с потрясающим пониманием! Я могла с ней разделить все. А она – со мной.

За эти годы у меня в Вышнем Волочке появилась и еще одна подружка – очень любимая. Правда, сейчас ее почти не видно за снежным покрывалом, но я все равно выйду на остановку раньше и прогуляюсь к Але по необычной улочке – вдоль берега Цны.

Когда я первый раз ее увидела, то остановилась, пораженная: это же еще круче, чем Дачная улица в Тарусе! Слева – коттеджи с палисадниками, роскошные ели или берёзы за разноцветными заборами, а справа домов нет – только берёзы и крутой спуск вниз, к реке. Цна всегда спокойная, через каждые 200 метров – деревянные мостки с лавочкой, они вдаются далеко в воду.

Сидишь будто бы на палубе речного трамвайчика: по бокам – волны, мостки и лавочку покачивает. Только вот впереди – не речной простор, а много-много зелени! Потому что противоположный берег отражается в тихой Цне, как в зеркале. Впереди, на том берегу, – живописная прибрежная роща, внизу, за мостками, – она же «вниз головой». И запахи окружают необычные: реки и леса – сразу.

Я брала с собой блокнот, когда туда летом приходила, но писала мало. Смотрела и думала… Часто вспоминала прошлое. Не случайно, приезжая к Але, я в первые годы вспоминала дом Раисы Федоровны! В Тарусе я почувствовала, что выздоравливаю от депрессии, а в Вышнем Волочке поняла, что моя непонятная болезнь ушла совсем – почти не оставив следа.

Случилось это после рождения сына, когда пришла в норму эндокринная система – а именно по ней, видимо, и ударило роковое лекарство. Я смогла продолжить учебу, получила диплом с отличием… Об аспирантуре даже и не подумала, хотя помнила и наставления Толика, и совет Андрея.

Совет этот, как был, так и остался единственным. Остальные значимые для меня люди считали, что, посвятив себя журналистике, я должна находить время и для работы над прозой. Чаще всего об этом говорили Мария Ефимовна и Женька. Пропавший друг, который нашелся накануне нашей с Алешей свадьбы, в считанные часы успел с моим мужем подружиться и стал заходить к нам в гости так же просто, как это было в школьные времена.

О том, где он пропадал, не подавая о себе вестей, Женя рассказал крайне скупо. Я узнала только то, что ему удалось устроиться на очень опасную работу, где можно было быстро накопить денег, чтобы, восстановившись на дневном отделении института инженеров транспорта, прожить в Москве без дотаций матери, которая поднимала на ноги младших сыновей.

Еще о многом я вспоминала и думала на берегу Цны. Жалко, что на этот раз так не получится. Зима. Но прогулка вдоль берега была и сейчас оправдана: я приехала в час заката, налюбовалась золотыми и алыми полосами, которые пробивались сквозь деревья и ложились на чистейшее снежное полотно реки. Да еще и надышалась душистым морозным воздухом. Теперь – скорее к Але! Ее дом – за ближайшим поворотом, третий от угла.

Огромный самовар, который в момент моего появления уже стоял «под парами», мне тоже всегда напоминал Тарусу. Но тот, парадный, из прошлого, не слышал и малой доли того, о чем мы с Алей обычно говорим возле этого, в котором по-настоящему кипит вода для чая.

– Танюша, ну, что же ты так долго шла? Поезд когда еще прибыл. Я «у мартена» дела давно закончила, пирог готов, а тебя все нет!

Стоять «у мартена» на языке Али – это значит готовить еду у двойной плиты: обычной газовой и старинной кирпичной, которая примыкает к русской печи.

– Господи, Алечка! И это – для нас двоих? Ты зачем столько всего наготовила?

– Ты с дороги… И, может, еще Денис из Зеленограда приедет. Он и после полуночи может появиться – внучек мой всегда за рулем. А тебе я, прежде всего, испеклала пирог с ревенем! Сама изобрела такой рецепт, и, как оказалось, пирог очень вкусный.

Ты мне что привезла – те твои книги, которые я просила? Или уже и рукопись новой? Извини, я плохо воспринимаю все эти PDF-ки, электронные версии… Мне нужно бумажную книгу в руки взять! Ты молодец, что все свое сразу же прикрепляешь в виде файлов, но когда привозишь книги – это праздник.

– Я две книги привезла: «Как отчаянно хочется жить!» – на основе воспоминаний о моем отце – и «Витамин счастья», который ты, вроде бы, уже читала?

– Смогла прочитать только две главы, потом комп сломался. Денис обещает починить. Но я же не знала, что сломается! Начала читать утром, а когда дела нахлынули, отложила на потом. И весь день была в предвкусии! Потирала лапочки, ожидая приятного вечера. А теперь буду ожидать утра – остальные главы прочитаю по настоящей книге, бумажной.

– Алечка… Во-первых, не перехвали меня, а во-вторых… боюсь, что завтра нам некогда будет читать книги. Мне очень надо с тобой поговорить! При этом то, о чем хочу рассказать – я сама мало понимаю!

Я правду сказала. Вот и приехала уже к Але, но лежу без сна в той уютной комнатке, которую она мне всегда отводит, и продолжаю думать о сути того Рождественского чуда, которое началось у нас с Севой после обмена поздравлениями. Со мной происходит что-то странное! Это нахлынуло неудержимо, как только я задумала дополнить две главы моей уже существующей повести – третьей. Где будет рассказ о моих студенческих годах.

Идею, кстати, подал сам Всеволод. Он прочитал эту повесть, «Шиворот-навыворот», и удивился: в первой главе – мой последний год в школе, во второй – история замужества. А ведь между ними – важнейшие три года! Куда они делись? Никуда, конечно. Просто я не могла, а поэтому и не захотела, их вспоминать. Но без этого не обойтись, если мне и вправду важно разобраться в своей жизни.

Важно. Теперь вот стало важным. И я начала писать дополнительную главу… Очень скоро поняла: память человека устроена необычно! Совсем не так, как я думала. Сначала, день за днем, я восстановила в голове внешние события, происходившие в студенческом городке МГУ, но тут же поняла, что это – только первый слой реальности. Его не так уж трудно вспомнить. Но глубже лежит второй слой! И это не события! Это – чувства. Память о моем внутреннем состоянии в тот период.

По отношению к ним слово «память» даже и не подходит. Они пробивались, как трава из-под снега, в самые неожиданные моменты. Я много лет знала только очень простое: мы с Севкой ездили на экзамены, лекции. Ходили в кино – и все. Чисто событийная память – о том, что было недолго и будто бы не всерьёз.

Как я относилась к этому человеку, что чувствовала рядом с ним – это улетучилось, исчезло, как аромат засушенной розы, которую забыли в старой книге. И вдруг… Я писала о внешних событиях, но нечто, что глубже памяти, выдавало свои собственные реакции! Телесные в том числе. Я то уснуть не могла, то сдержать неожиданные и необъяснимые слезы, то часами слушала песню, которая давно потеряла актуальность, но сейчас снова трогает до глубины души…

Это был трудный период. Разум не понимал, что происходит с душой! Но я ощущала в душе ожог, который подобно тому, как затихает ожог кожи от холодной воды, затихал только в моменты работы над повестью. Когда вторая глава была дописана, стало легче. Я вспомнила все. И не только внешнее. К лепесткам розы, засушенным в книге, вернулся их природный аромат. Да, тогда начиналась любовь. Робкая и незрелая, но именно любовь. Память о ней была какой-то высшей силой заблокирована. Теперь зачем-то блок сняли.

Но вот что мне с таким пониманием делать? И что в душе у Севы? Любви ко мне у него тогда не было, иначе он не отнесся бы так небрежно к бумажке с адресом и не потерял ее. И повесть сейчас не он пишет – а значит, не пробуждались у него, ни первый, ни, тем более, второй слои памяти. Но нынешняя переписка и ему зачем-то нужна. Значит, что-то все-таки и у него было? Более того: недавно Сева спросил: смогу ли я приехать в Москву? Он постарается освободить себе день.

Мне этого очень хочется! Но очень страшно: Сева помнит девочку 18 лет. А увидит – бабушку. Как это повлияет? Может, тут и «дружба врозь»? Он тоже, конечно, теперь дедушка. Но для мужчин это не имеет такого огромного значения, как для женщин. Так, может, не надо встречи? Но против такой мысли все в душе восстает!

С самим Севой обсудить это я не смогу. С Алей – проще. Она ведь не просто подруга, но и важный персонаж второй главы моей повести! Единственный на свете человек, который видел Севу и наверняка помнит его, тогдашнего, и который потом был знаком с Алексеем. Когда, семь лет назад, я была в шоке после похорон мужа – тоже первым делом к Але приехала, и разговор получился целительным.

Но вдруг сейчас и ей не получится ничего рассказать? Я сама себя с трудом понимаю. Лежу без сна и боюсь, что утром к этой теме не смогу даже подступиться!

Под утро я все же уснула. Когда встала и вышла на кухню, Аля там во всю хлопотала. Мне обрадовалась, но предупредила:

– Сегодня приедет Денис. Ему дали несколько дней… Так что пока кручусь у мартена. Кормить внука надо! Мне очень нравится быть бабушкой. А тебе? Мне кажется, и я даже уверена, что мамой была не такой внимательной и наблюдательной.

Кстати, я вчера перед сном не следующие главы «Витамина счастья» читала, а просмотрела твою новую книгу об отце. И увидела в финале рассказ о Доре Андреевне! Я ведь ее, твою маму, хорошо помню. Не удержалась и прочитала именно это – «Прощальный разговор».

И знаешь, я обрыдалась. Ты написала с такой искренностью и теплотой… Передо мной прошли зримые картины, я все увидела. Но не могу препарировать рассказ – он меня потряс!

И дело не в том, что я узнала «новую» Дору Андреевну, а в том, рассказ касается всех! Ведь во мне с первых строк начала подниматься боль за себя. Я тоже не сделала многого для моей мамы. Читала твое, а вспомнила, что сама часто раздражалась на мать. Досадовала, что она, уже при полной своей беспомощности, все же стремилась мне помочь – чем только мешала. Много мыслей пришло в момент чтения, заговорила совесть. Эх, вернись то время…. Думаю, что и другие люди, прочитав твой рассказ, что-то поймут о себе!

– Спасибо за такой отзыв, но не преувеличивай. А я вот совсем недавно вспомнила свою маму совсем с другой стороны… Осознала вдруг ее роль в своей жизни. Аля, а ведь именно мамины песни «вложили» в меня ожидание такой любви, которую трудно или вообще невозможно встретить в жизни…

Я даже зарисовку тут же написала. Хочешь послушать?

– Ты еще спрашиваешь? Читай скорее! Только я буду одновременно чистить картошку, ага?

…Милая моя мама! Трудные ей выпали годы для того, чтобы стать матерью. А я не вовремя, наверное, была младенцем, потом маленьким ребенком. Потому что она мне пела, а я буквально «с молоком матери» впитывала такое, что ни раньше, ни позже немыслимо было так часто повторять – каждый день перед сном, каждый раз при необходимости утешить, успокоить ребенка или помочь ему, горевшему от температуры

Раньше, до войны, таких песен просто не было. А в первый год после войны их еще слишком тяжело было вспоминать – это все равно, что возвращаться под свист пуль, к своей неуверенности – а в самом ли деле реальна встреча с любимыми? Нужно было, чтобы свежие душевные раны хоть немного затянулись. Хотя бы год – два прошло.

И как раз в этот короткий уникальный период я родилась. Слова песен «Темная ночь», «В землянке», «Синий платочек» мама уже могла выговорить! Но еще почти никаких других не знала, не успела выучить. Только немногие, не связанные с войной, но такие же пронзительно человечные, наполненные чистейшим чувством любви – отфильтрованным, как вода от примесей, в том аду, где люди отчаянно тянулись к простому своему счастью. «На крылечке твоем», «Сормовская лирическая», «В кармане маленьком моем есть карточка твоя»…

Потом, с течением времени, женщины и песен новых больше узнавали, и старые, военные, принимали все более «концертный» облик, абстрагируясь от реальных впечатлений и переживаний авторов.

Но это было потом. А в первые месяцы и пару лет своей жизни я слышала только те песни, которые моя мама смогла приспособить под колыбельные. Она росла в детдоме – своих маму и бабушку не знала, колыбельных песен никогда не слышала. Мне пела свое любимое, что для нее самой было важно. А что может волновать вчерашнего фронтовика? Старшего лейтенанта медслужбы? Именно то, что пели они с подругами-медиками на передовой…

Потихоньку обдумывая, впитывая каждое услышанное слово, я принимала их все на веру! Мама открывала мне в мире ВСЕ – то, что небо голубое, а деревья зеленые, что открытый огонь трогать нельзя… Вот точно такой же незыблемой казалась мне истина, что мужчинам дороже всего «глубина ласковых глаз» любимой, а не, допустим, ее ножки или иные атрибуты телесной привлекательности. И что ради любви любой человек готов пройти «все дороги – пути»…

Сейчас известно такое явление как «гипнопедия» – обучение во сне. Если спящий человеку дают слушать специально подготовленные тексты на иностранном языке – то он этот язык усваивает. А если грудной ребенок часами и днями, часто и во сне, слушает колыбельные, наполненные «отфильтрованным» чувством и пониманием любви? А потом, став чуть постарше и заболев, воспринимает все то же при высоченной температуре – когда немного изменено сознание? Не входит ли в него все услышанное буквально на «клеточном» уровне, становясь неоспоримыми убеждениями? Похоже, то как раз так и случается… По крайней мере со мной – случилось. По поняла я это не в детстве, и не в юности, а очень и очень поздно…

Мама невольно, сама этого не понимая, дала мне «камертон» – и я также бессознательно сверялась с ним каждый раз, когда кто-то в меня влюблялся или когда сама готова была влюбиться. Таких случаев было много – и не всегда при этом «камертон» был оправдан, он мешал! Но он был – и я ничего не могла поделать. Он не пропускал легкие отношения, которые на первом этапе знакомства естественны для всех и, наверное, бывают нужны…

Аля помолчала. Потом тихо сказала:

– Да, в этом плане 46 и 47 годы были уникальными! Даже и для меня, хотя моя мама – не фронтовик. Но она ждала папу с фронта – потому и в моем доме эти песни звучали. Но не как колыбельные, они-то маме от бабушки передались. Это ты получила редкостный опыт необычных колыбельных! И он наложился на твою особенность – повышенную впечатлительность.

Но мне казалось, что с Алешей у вас любовь сложилась, «камертон» его ведь пропустил? Да, я помню, что все было нелегко, ты рассказывала в прошлые приезды. И жаловалась, что он твои рассказы не читает. Но общий итог? Он должен был уже созреть.

– Алечка, я боюсь, что итог того, что было с Алешей, не созреет никогда… Этот человек был слишком сложен для меня! Я не справилась.

Его яркая природная одаренность не получила нужной «огранки» – так бывает с камнями, например, с аметистом, который в друзе совсем не похож на камушек, обточенный для перстенька или кулона. Для Алеши главным был не разум, а инстинкты. Многие его реакции всю жизнь оставались на уровне стихийных импульсов.

Он мог быть тихим и нежным, как никто! И чутким мог быть. Но мог неожиданно взорваться и впасть в агрессию. Недаром говорил о себе: «Я один из пятерых братьев так и не сумел свернуть голову курице – хотя мать об этом часто просила. У нас ведь был свой курятник, куры – обычная еда. Но человека, который меня сильно разозлит – убью, не моргнув глазом».

Эта непредсказуемость превратила мою жизнь в постоянные качели. Мне всерьез казалось, что есть два совершенно разных Алексея. Одного я люблю, а от второго убежала бы на край света! Дочь постоянно упрекала, что я неправильно отношусь к его вспышкам, что отца в этот момент нужно просто оставить в покое! Особенно, если вспылил во хмелю. Он так же быстро остывает, как и взрывается. И раскаивается потом.

Аля, ты ведь знаешь, что дочь моя тоже пишет прозу? И вот не так давно, вспоминая свое детство, она написала рассказик об отце. Вот, смотри: небольшой фрагмент есть у меня в телефоне:

*О том, что голова должна быть холодной, сердце – горячим, знают, в принципе, все. Но у моего папы горячей была прежде всего голова. И такие в ней порой вспыхивали пожары, что мама не горюй…

Мама-то, как раз, о папиной вспыльчивости очень даже горевала. Ведь под горячую руку он запросто мог не только соседа с лестницы спустить или директору своего завода кулак показать – но и за ремень взяться. В воспитательных, естественно, целях. И как мама с ним ни воевала, ничего поделать не могла.

Потому что справиться с папой мог бы только такой же упёртый и вспыльчивый человек, как он сам. В общем, не зря мне всегда говорили, что я «ну просто папина копия». Ой, не зря…

Когда мне было четыре года, совпали две вещи. Мама начала мне читать Крапивина. А папа, до того дававший лишь шлепки, схватил ремень. С тем, что у него был повод, не поспоришь: он вошёл в комнату в тот момент, когда мы с братом, под впечатлением «Мальчика со шпагой», упоённо фехтовали, а роль шпаг играли два арматурных прута.

Отцу тогда удалось меня выпороть – но в первый и последний раз. На утро он ушел на работу с исцарапанными пальцами в зеленке, с фиолетовым прокушенным носом и.… в подтяжках: отревевшись, я педантично собрала все его ремни и спрятала. Говорить куда – отказалась наотрез. А найти никто не смог.

Так – в подтяжках – он ходил целый год. Любой купленный ремень, стоило папе уснуть, отправлялся в одной мне известное место. Но он не сердился, а вскоре уже смеялся над произошедшим. И, кажется, даже полюбил меня ещё больше: «Моя, моя копия!» А я вот долго не могла его простить!»

– Молодец, девочка! – восхитилась Аля. – Тебе на самом деле стоило у нее поучиться! Ну, не брючные ремни прятать, а всерьез сердиться и не прощать. Хотя я помню: ты рассказывала и про квартиру, разменять которую можно было только на две однушки, а у тебя на руках двое детей и мать с больным сердцам… И про многое другое… Но все-таки: как ты с этим жила?

– Ну, во-первых, вспышки были не так уж часто, и после каждой – обещание, что это в последний раз; во-вторых, дети с раннего возраста стали моими единомышленниками; а в-третьих, я с головой уходила в работу! И бывало, что даже иллюстрировала свои размышления на темы типа «Личность. Мораль. Воспитание», «Подросток и мы» живыми примерами из собственной жизни.

Как правило, они были типичны для большинства читателей. Мужу и сыну я давала вымышленные имена и сценки из жизни получались наглядными. Вот послушай: такой вот эпизод вспомнился!

Случилось так, что у моего сына за пять минут и навсегда пропал интерес к моделированию. Сережа не один год мастерил модели самолетов, планеров и прочего, некоторые удачно запускал в небо – вместе с другом. В его комнате, под потолком, была протянута веревка, на которой красовалось десятка два моделей. Его гордость.

И вот однажды… В семь часов вечера к нам пришла комиссия: учителя Сережиной школы проверяли, выполнены ли к этому часу домашние задания? Я в тот день дежурила по номеру и потому находилась в редакции. «Училок» принял отец. Показал тетради сына. Выяснилось, что здания по русскому языку не сделаны! Сережа пытался объяснить, что ждет маму! Что в этой теме для него не вся понятно, а мама у него как репетитор – сначала с ним занимается, а потом уже он закрепляет это упражнениями.

Дамы были непреклонны и отметили где-то в своих штрафных листах факт нарушения. Едва они ушли, разразилась буря: разгневанный отец надавал Сереже оплеух и заявил, что не потерпит унижения! Что сын заставил его краснеть перед какими-то тетками! А все почему? Потому что мать позволяет ребёнку вместо уроков заниматься всякой «дрянью»! Ну, ничего: он теперь свои порядки установит!

Модели были сорваны с веревочки, разломаны и выброшены в помойное ведро. Я опоздала прийти всего минут на 10! Застала уже разгром в комнате сына, а он сам тихо и безнадежно подвывал в тесном уголке за шкафом, где его трудно было бы достать отцу.

Немало мне пришлось сделать, чтобы хоть в чем-то нейтрализовать последствия той истории. Самое простое – пойти на утро в школу и разобраться с училками. Это получилось виртуозно! Сложнее было успокоить сына, помочь ему выйти из стресса. Ну, а с мужем… Установить свои порядки воспитания он не смог и никогда не мог. Может, поэтому ему и захотелось хотя бы так самоутвердиться? Но я после этого еще больше ушла в работу…

Сережа был не таким злопамятным, как сестра, чтобы не прощать отца целый год. Отношения у них потеплели уже после удачного похода в лес за грибами, но особенно после того случая, когда Алексей лихо накормил компанию лучших Сережиных друзей. И не чем-нибудь, а фирменными пирожками «с пылу, с жару».

Как истинный уралец, Алеша непревзойдённо умел готовить пельмени и любую выпечку. Особенно часто брался за пирожки с рисом и мясом. Делал их по своему рецепту и непременно жареные! В такие дни он буквально колдовал на кухне: вихрем носился от стола, где раскатывал тесто и заворачивал в него начинку, и плите, где то и дело переворачивал не сковороде очередную партию пирожков, да еще и пел при этом. Не только в квартире, но и во дворе стоял умопомрачительный запах!

Вот на него-то и сбежались друзья Сережи и робко застыли в дверях кухни. Алеша ни в чем не знал меры – в щедрости тоже. Мальчишки, получив угощение, благодарили и вроде бы убегали – но недалеко. Проглатывали пирожки, возвращались и получали новые! В конце концов, Алеша сказал: «Хорош, ребята, теперь я своей семье жарить буду…» Но в кулинарном азарте он плохо следил за количеством продуктов…

Итог таков: смущенно улыбаясь, вытирая пот со лба руками, перепачканными в муке, папочка наш принес в гостиную блюдо с пирожками – довольно большое, но единственное…

Сережа потом говорил, что пирожки – дело наживное, зато его друзья долго еще восхищались дядей Лешей.

Аля, такие вот противоречивые у меня воспоминания… мне многое до сих пор понять нелегко. И во многом я сама виновата. Знаю одно: семья и работа в журналистике – это один общий, огромный по времени, пласт моей жизни. Самый большой, хотя вряд ли самый важный. Как раз сейчас я об этом усердно думаю. Об этом и моя новая повесть. Я расскажу о ней, но это долгий разговор, а ты ведь собиралась «у мартена» стоять!

Мы и без того много времени отдали моей прозе и моей жизни! А тебе ведь Дениса кормить надо! Давай уж, закончи дневные дела спокойно – только и меня зови на кухню, если помощь нужна – а вечером поговорим!

В доме Али была затейливая планировка – она удивляла меня в каждый из приездов. Я никак не могла запомнить расположение комнат – совсем маленьких и побольше, путалась, отыскивая свое временное пристанище, но мне здесь всегда было хорошо. Особенно в комнатке, которая служила библиотекой. Там все четыре стены заняты стеллажами – от пола до потолка сплошные ряды книг. Посередине комнаты – старинный письменный стол, возле него – торшер и два уютных кресла.