Текст книги "От первого лица. «Звездные» истории: о времени и о себе"

Школа «Сатирикона» – как служба в десантных войсках, кто ее прошел – может все, закалка позволяет работать в самом тяжелом режиме. Честно сказать, после «Сатирикона» многое в других театрах меня удивило, Федора удивляет до сих пор… Но – это уже другая история…

В закулисье театра «Сатирикон» я встретил свою жену. Татьяна – талантливый художник-гример, эстафету профессии переняла от мамы, тоже замечательного гримера. Теща моя имеет огромный опыт, и на телевидении работала, и на съемках фильмов, в том числе и картины «Двенадцать стульев». Таня, жена, за фантастический, просто голливудский грим Константина Райкина в спектакле «Синьор Тодеро хозяин», на такой грим у нее уходит полчаса, получила театральную премию «Чайка» в номинации «Умелые руки». Это был прецедент, с тех пор на премии так и повелось – выделять лучших гримеров, номинация стала ежегодной. Татьяна действительно редкий мастер. Как-то для одного журнала фотографировали ее процесс поэтапного наложения грима: снимков получилось уйма, а у Тани в работе это занимает считанные минуты. Жена может прибавить и убавить десяток лет на лице актера буквально за минуту, так было в постановке «Там же, тогда же», когда герои Кости Райкина и Тани Васильевой проживают десятилетия жизни за полтора часа спектакля.

Кстати, дочь Тани от первого брака Анна тоже работает гримером, на одном из столичных телеканалов и учится на факультете тележурналистики.

Мы с моей будущей женой работали бок о бок в театре и отношения за дружеские рамки выйти не обещали. У каждого было что-то свое… А однажды в ее день рождения на вечеринке пошли вместе танцевать, пересеклись взглядами и закрутился роман. Прожили несколько лет гражданским браком, потом пошли в ЗАГС. Там на меня смотрели с подозрением: сорок лет, а паспорт без единого штампа о браке и разводе. Но женился я на самом деле впервые. В свидетельницы Таня пригласила свою подругу Ксению Стриж, а я – однокурсника Славу Бухарова из группы «Крематорий». Свадьбу в «Сатириконе» отмечали целый месяц. Константин Аркадьевич нам подарил красивую вазу.

Моя семья – это женское царство: жена, дочь, теща Тамара и ее сестра, они живут вместе в пяти минутах ходьбы от нас, кошки, собаки-девочки. Дом на Новорижском шоссе построил с таким расчетом, чтобы всем было по комнате. Там хорошо: речка, храм деревенский, его еще боярыня Морозова ставила. В общем, все прилично и гармонично, Татьяна меня понимает и во всем приходит на выручку…

Как-то на телеигре «Большие гонки», я был в группе поддержки, ко мне подошла Светлана Дружинина:

– Сергей, рада познакомиться! Что вы творите на вашем шоу «6 кадров»!

– Да баловство это, Светлана Сергеевна!

– Не скажите. Когда вы играете Брежнева, мы дома умираем от хохота.

Для меня эти слова – и поддержка, и оценка…

Видимо, когда-нибудь подойдет к финалу и многолетняя эпопея с шоу «6 кадров». Благодаря этой передаче я получил возможность выбора и необходимую свободу для съемок в кино. Играю в полнометражных фильмах и в сериалах. Но и пыли кулис хватает – как театральный актер я не растренирован, постоянно занят в антрепризе. Переезды – вот что самое тяжелое. Большая часть жизни – вокзалы и аэропорты, к сожалению, это неотъемлемая часть профессии.

А я переезды не люблю, если только это не поездка на отдых.

Мне кажется, что вот-вот откроется новая глава моей жизни. Какая? Не знаю, надеюсь на лучшее…

Мой осенний марафон
История одного побега

СЕРГЕЙ ПРОХАНОВ

Знакомый предложил поехать в январе на экзотическую рыбалку в Доминикану. Убеждал: представь, Серега – Карибское море, яхта, негры шумят трещотками из кокосов, приплывает целый косяк акул и начинается война не на жизнь, а на смерть, море вокруг становится красным от крови, крик, мат, пот, бывает, акулы отъедают ловцам руки по локоть…

Я засобирался. Оформил визу. Должен был вылететь через неделю после своего юбилея. Шестьдесят, как-никак, «круглая» дата, все видел, все испытал, а адреналиновый шок, говорят, кровь поляризует как ничто другое… Да вот не вышло у меня на доминиканских акул поохотиться: торопился, поскользнулся, сломал лодыжку. Хотел придумать историю, как ребенка спас – да в интернете поклонницы все в минуту раструбили. Видать, своих, российских, «акул» мне пока за глаза хватает…

«Желтая» пресса уже, наверное, толстенную картотеку завела на моих явных и мнимых фавориток. Спорить не буду, помните, у Шекспира: уж лучше грешным быть, чем грешным слыть… Сплетни – сплетнями, а жена у меня одна – Татьяна, и эту женщину я ценю и люблю, как свою единственную суженую. Просто, как в любой другой среднестатистической семье, сказался «кризис среднего возраста», стукнуло мне пятьдесят, и «бес толкнул в ребро»: начался мой «осенний марафон». А ханжой я никогда не был, что случилось – то случилось…

С Таней мы познакомились, когда я, студент четвертого курса Щукинского училища, «тертый калач», уже снимался вовсю. Мне – двадцать, ей шестнадцать «с копейками». Поехал на каникулах с друзьями на Пахру – на дачу Сандрика, сына Михаила Светлова, на лыжах кататься. Выходим как-то за дровами на улицу – две девушки щебечут, присели в сугроб с термосом, лыжи рядом стоят. Слово за слово, пригласили мы девушек погреться, а сами – на лыжню. Четыре часа катались, возвращаемся – а они все еще в доме, оказалось – прогульщицы, «химию» не выучили и рванули куда подальше. Сообща тогда обед какой-то сварганили. Так и возник наш стихийный межклассовый роман. Через полтора года Таня стала моей женой.

Она еще только в десятом классе училась. Красивая, смелая, беззаботная – уверенная в себе девчонка из среды «золотой молодежи». Мне товарищ в ухо шепчет: внучка Жукова и Василевского! А я, хоть и москвич, но в смысле патриотического образования – полный «валенок»: кто такие Жуков и Василевский понял лишь после многочисленных подсказок… Не за маршальские погоны предков я Татьяну приметил.

Танина мама наши отношения поначалу, мягко говоря, «не приветствовала», внучке двух маршалов жених полагался со статусом члена Политбюро, не меньше, а она выбрала какого-то беспородного актера – скандал! Проверяли меня досконально по всем позициям. Даже друг семьи Виталий Вульф был подключен – наводил обо мне справки, выполнял поручение родни невесты. Я его как-то на «шпионаже» засек и говорю:

– Виталий Яковлевич, чем-то это, знаете ли, «попахивает».

А он руками разводит: ну что делать – если дочь самого Жукова попросила, воля – неволя! И в самом деле, как отказать женщине – кандидату юридических наук да еще в области космического права! Посмеялись над этой историей, а никакого компромата Вульф на меня все равно не нашел, был я уже в то время жених весьма перспективный.

Таня – взыскательная, как и ее мать: если сердилась, то становилась – вылитый маршал Жуков перед взятием Берлина. Но я обладал в молодости таким обаянием, что мог растопить любые льды… А потом – другая история началась: я сам стал «звездой» и наши с Таней ранги уровнялись, семейный генералитет в лице тещи меня «принял». Правда, жене моей потребовалось много терпения и воли, чтобы вынести обрушившуюся на меня славу и все, что с ней связано. Однако, по порядку.

В моей поморской северной крови как горячее течение Гольфстрима – цыганская кровь: один дед был церковным живописцем, другой – полвека протрясся в кибитках в широких бессарабских степях. К тому же дед Тося Прохан женился на кубанской казачке, оба и петь и танцевать были горазды, в войну Тося геройски погиб. Как-то мне одна журналистка вопрос задала: в чем секрет моего сценического темперамента? Да вот в этом, в корнях, в соках русского севера и русского юга. Свой я, ребята, на всей протяженности нашей земли…

Отец работал на закрытом производстве, мама была домохозяйкой – по причине слабого здоровья. Из обычной московской школы меня быстро перевели в школу для особо одаренных с математическим уклоном. Если артистизм – одна сильная сторона моей натуры, то логика – вторая. Был я в детстве вундеркиндом, трехзначное на трехзначное в уме умножал за считанные секунды. Сегодня «серое вещество» работает не так активно, но двузначное на двузначное все еще перемножаю хоть на спор, хоть просто так.

Мы жили в Тушино, в двух шагах от дома стоял дворец пионеров «Салют». Отец был – душа любой компании, он меня и пустил в хоровод кружков и секций: вокал, танцы, музыка, карате, баскетбол. Советское пролетарское образование в ту пору было ничуть не хуже дворянского, знай, учись – не ленись.

Голос у меня был звонкий, а публичности я нисколько не боялся. Помню, мне лет семь, стою на сцене, пою:

«Я так мечтала,

С детских лет мечтала,

Что буду трогать

Облака рукой.

Пора настала,

Я пилотом стала,

И проплывают

Города подо мной»

В зале – гогот. Потом меня долго мальчишки подкалывали: «Пора настала, я пилотом стала!».

Вообще, был я, по мнению преподавателей, мальчиком, подающим надежды: и пел, как модный тогда Робертино Лоретти, и в самодеятельных конкурсах участвовал (правда, на детском конкурсе «Музыкальная весна» не стал лауреатом, получил жесточайший удар по амбициям), и в математике себя всячески проявлял.

Но, слава Богу, я довольно легко пережил и мгновения первых триумфов, и первые крушения иллюзий. Шел по жизни с улыбкой, которая подкупала всех без разбора, и мало кто догадывался, что за кошки скребут у меня на сердце.

В артисты подался спонтанно: сидели мы с ребятами на лавочке, базарили о том, о сем. Вдруг кто-то кинул идею: не пойти ли, не записаться ли в театральный кружок «Салюта», там полно симпатичных девчонок. Сказано – сделано, тем более что мне очень хотелось покорить сердце первой школьной красавицы Светки Токаревой…

Так, с первого шага, попал я в руки настоящего мастера – Сергея Евгеньевича Валькова, впоследствии режиссера театра Советской Армии. Правда, на тот момент я в полной мере оценить свою удачу не мог, уж больно занят был девчонками театральной студии. В моей «специфической» школе очень удивились, когда я, вместо технического вуза выбрал театральное направление. У директора брови поползли вверх, как будто я заявил что-то из ряда вон выходящее:

– Сергей, милый мой, а вы хоть понимаете, что там талант нужен?!

И я «закусил удила»: надел свою лучшую нейлоновую рубашку с «молнией» задом наперед, чтобы шея длиннее казалась, и прошел сразу в три театральных вуза. Марафон был еще тот: побегай-ка на все консультации, на все творческие туры, на все собеседования и экзамены! В общем, когда после двадцать седьмого экзамена я в грязной рубашке стоял у доски приказов Щукинского училища и рассматривал список зачисленных на первый курс абитуриентов со своей фамилией, на ликование сил не осталось, вымотан был до предела.

Передо мной уже после второго тура стоял выбор: «Щепка» «ГИТИС или «Щука». Родители толком ничего подсказать не могли, да и никто не мог из моих знакомых. Так, прикинув в уме разные чужие мнения, наслушавшись рассказов в абитуриентской тусовке, я остановился на «Щуке», попал в мастерскую Веры Константиновны Львовой, игравшей некогда у самого Евгения Вахтангова. Вахтанговская школа – вечный карнавал, Вера Львова пестовала нас как «детей праздника», мы были шумными, радостными, порой безбашенными студентами, мелькали в телепередачах, были заводилами на любом мероприятии. Словом, везде, где мы появлялись, начинался праздник.

Сейчас, будучи художественным руководителем крупного столичного театра, я придерживаюсь принципа «длинного поводка» когда речь идет об актерской свободе, карьере и выборе. Если актер попадает на экран – прекрасно, я этому только рад! График репетиций, в конце концов, можно подстроить под график съемок. Если молодой артист не снимается в кино, кто же о нем узнает?! В театре имени, увы, не сделаешь… В пору моей студенческой юности наши преподаватели лояльностью не отличались. На съемки мы срывались, рискуя многим…

В самом начале учебы я заметил – стоят в коридорах такие странные люди, почти сливаются с декором стен, как хамелеоны. Стоят они, значит, статуями, одни глаза – туда-сюда, а если уж взгляд на ком остановят, то смотрят умильно, будто родственники. Ну, я стал справки наводить: кто такие? Оказалось – ассистенты режиссеров кино, каста «отверженных» на территории театрального вуза. Я смекнул, что к чему, прошелся «гоголем» и уже через два дня вышагивал по Одесской киностудии. Это была первая большая роль в кино – на съемки фильма «Юлька» я сделал 102 вылета рейсом «Москва-Одесса-Москва». Днем – за партой в Москве, ночью – на съемках в Одессе… Это было настоящее сумасшествие: в советское время индустрия кино не считалась ни с какими расходами – бывало, артиста ждала целая танковая дивизия, лишь бы он, родимый, в кадре появился…

Что такое «популярность», я понял после второго фильма – «А пароходы гудят и уходят»: иду по Калининскому проспекту, а на меня все оглядываются, будто что-то украл. Вечером оказался в незнакомой пьющей компании, зазвали в окно:

– Эй, «матросик»! Зайди, выпей, уважь поклонников – день рождения!

Так что в свое первое «звездное» утро проснулся «с бодуна».

«Усатый нянь» стал моим пятнадцатым по счету фильмом. Кастинг – огромный, проваливали пробы все претенденты. Это потом я узнал, что детки получили от режиссера ценное указание: «стоять на ушах». Мне было предложено войти в «клетку» – в комнату, где засели в засаде и ждали очередную «жертву» «отборные» трехлетние «бармалеи». Зашел. Увидел. Победил. Галдеж быстро прекратился. Дети – они ведь что любят? Игру. Вот я и начал с театральных этюдов, уровень первого курса. Несколько минут немоты, и в дверь просовывается озадаченное лицо режиссера Грамматикова:

– Что это вы тут делаете?!

– А мы, Владимир Алексеевич, рыб изображаем, работа на рефлексы…

Вообще, нелегко с детишками пришлось. На пробе мы проигрывали сцену: нянь одевает детей на прогулку. Ну как их, головастиков, одевают?! Откуда мне знать, своих-то еще не было и в проекте. Пока им руки-ноги куда-то там засуну, они мне усы оборвут! Всю съемочную группу замучили – каждые пять минут новый дубль. Пришлось пообещать усы тому, кто лучше всех будет себя вести. Дети стали шелковыми, усы в конце смены получил достойнейший. Потом я кое-как отрастил собственную жидкую растительность над губой.

«Обманных» приемов на тех съемках мы много придумали. Как заставить ребенка сыграть сцену? Для каждого отдельного случая – свой трюк, высвобождающий чистую эмоцию. К примеру, если мальчишка сидит в шкафу, и при открытии дверцы нужно, чтобы он засмеялся, следует открывать дверцу, зацепив ее за веревочку, только делать это как можно медленнее, чтобы в мальчишке скопилось нужное нетерпение… Ба – дверца открыта, ребенок смеется, камера работает.

С первых же кадров стало понятно, что сценарий – побоку, детям на него просто-напросто начхать. Тем более что они и читать-то не умели. Много позже, помню, решил я ставить в своем театре Луны «Мэри Поппинс» с участием детей из студии «Маленькая Луна». Прихожу на читку, застольный период, все как обычно.

– Ну, давайте по ролям.

А звезда наша – пятилетняя Сонька, говорит:

– Дядь Сереж, мы читать не умеем!

Пришлось сначала с ними азбуку осваивать…

Так что с детьми про сценарий надо сразу забыть. Дети воспринимают только сказку, вот и плетешь-городишь вокруг да около, выплываешь только на сообразительности. Сейчас много «методик» появилось, а в то время съемки Грамматикова оказались новшеством в советском кино. Приходилось играть на полу-импровизации, фактически без текста, когда каждый ребенок творит что-то свое, то заснет на ходу, то из кадра выйдет:

– Куда ты!?

– Писать хочу.

И стоишь – как вратарь на воротах.

Работалось весело, команда собралась юморная. В сцене, где мой герой «бузит» перед народным контролем, на стенде наклеили плакаты: «Бой котам!», «Не пейте сырой воды!», «Смерть мухам!» и так далее – без шуток фильм просто не состоялся бы.

И вдруг в финале меня срочно призвали в настоящие солдаты, голову обрили, в гимнастерку одели! Недоснятый фильм мог лечь на полку, запал перегорел бы и пиши – пропало… Выручил дед Татьяны: маршал Василевский лично позвонил кому-то, и меня из армейской казармы моментально вернули на съемочную площадку.

Фильм принес сумасшедшую популярность, сравнимую разве что с известностью «Шурика» – Александра Демьяненко. Плакатами с моим изображением были оклеены все улицы Москвы, триумфальное шествие картины состоялось во всех кинотеатрах страны… Но образ дал столько же, сколько и отнял: много хороших ролей ушло к другим актерам, а мне на всю оставшуюся жизнь досталось амплуа разбитных «Вась» в пролетарских кепках…

Когда «Усатый нянь» вышел в прокат – начался ужас. Домой я приходил с толпами – сотни две – детей и их родителей. Окружали меня как фрица под Сталинградом. Конечно, из-за безмерной народной любви я испытывал не только неудобства: лет пятнадцать на «волне» того успеха выступал с концертами на творческих встречах. А уж что такое «творческая встреча с артистом» в те незабвенные времена – это надо знать…

«Усатый нянь» оказался в пятерке самых кассовых советских фильмов. Нас с Натальей Варлей, исполнительницей главной роли в «Кавказской пленнице», даже награждали каким-то специальным дипломом за участие в фильмах, собравших миллион зрителей в первый месяц проката. Сейчас у этих двух картин число зрителей приближается к двумстам миллионам. Если советское здравоохранение и просвещение всей страны фактически содержалось за счет киноиндустрии, то половину бюджета точно обеспечила продажа «Усатого няня» и «Кавказской пленницы».

Приезжаем в какой-нибудь крупный город с творческим вечером – в городе останавливаются заводы, красная дорожка, «Волга» от Горкома партии, пионеры в небо выпускают голубей, стихи читают приветственные, банкеты, персональные экскурсии, любая прихоть… Даже, бывало, автомобиль вместе со мной на руках носили. Полные стадионы собирал. В кинотеатры очереди километровые стояли. Голливуд плачет в сторонке от зависти… Дело ведь не в гонорарах – мы были идолами, кумирами, небожителями… И при этом оставались людьми, каждый со своей слабостью…

Потом пошли «Будильники»: «Прекрасно, если вам с утра воскликнуть хочется «Ура!»… Мы с Ириной Муравьевой делали мини-мюзиклы на тему сказок. И была в передаче особая рубрика – «мультлото», дети присылали письма с заявками, а ведущие наугад вынимали по письму и заявки исполняли. Мне на телевидение приходили мешки с письмами. Случались и казусы – вынимаем из груды письмо, а в нем такая заявка: «Покажите артиста Сергея Проханова с голыми женщинами!».

Я попал под «обстрел». У славы всегда есть «темная» оборотная сторона.

Появились тысячи поклонниц, девушки писали признания в любви, где только можно: на стенах подъезда, на асфальте, на стекле машины. Доходило до грубых сцен, случались и угрозы. Честно говоря, не знаю, как Таня это выдерживала. Но выдерживала, вида, что ревнует, не подавала. Закалка-то у нее дедовская, военная. Несколько раз доходило до того, что мне становилось за жену страшно…

У Тани плохо со зрением с молодости. Это сейчас все линзы носят, и не поймешь, что человек чуть подслеповат. А в то советское время, когда мы «женихались», люди носили обычные советские очки. Таня их, как многие молодые женщины, не любила. И вот однажды идем мы по Комсомольской площади, я засмотрелся на витрину, отстал немного. Поворачиваюсь, чтобы ей что-то понравившееся показать, и вижу странную картину: моя Татьяна подходит к какому-то молодому человеку, спокойно обнимает его, берет за руку, прислоняется к его плечу. Я остолбенел. Стою, как пружина, наблюдаю буквально в двух шагах от них. А они – ноль внимания на меня! Думаю, откуда этот мужчина?! Жена-то, вроде, моя! Что за отношения между ними? Что за наглые и беспардонные проявления чувств?! В общем, стою, понимаю, что я крайний и лишний при такой-то нежности моей жены к другому… Оказалось, она просто перепутала меня с прохожим. Тоже засмотрелась на витрину и – цап! И только через какое-то время поняла ошибку. Взглянула на него – мол, я с тобой разговариваю! Присмотрелась – а рядом чужой парень стоит. Тоже, бедняга, ничего не понял, аж побледнел, мало ли что ему в эти минуты подумалось! Ему еще повезло, что я не резкий гуманный человек.

Первые годы мы с Таней очень хорошо жили. Она училась в МГИМО, я заканчивал Щепкинское. Бегали на спектакли, на вечеринки к друзьям, ей нравилась моя компания, она очень увлеклась театром и кино. Помогала мне роли разучивать: я иду по своему тексту, а она мне реплики за всех персонажей выдает. Со слуха у меня всегда запоминать лучше получалось…

Сниматься приходилось много, не меньше четырех картин в год да плюс эпизоды. Снимался, не отказываясь практически ни от чего. Как-то за пятнадцать дней в несколько кругов снялся сразу в четырех картинах: Прага – Минск – Феодосия – Москва, только по ассистентке понимал – какой фильм. Но так было нужно. Работа есть работа. Мой типаж «обаяха-рубаха-парень» оказался на советском экране чрезвычайно востребованным.

Я понимал, что актер без съемок ничего не стоит и «выныривал» на съемочные площадки в театре точно так же, как до этого – в театральном училище. Кого-то уламывал, кого-то рублем подкупал, чтобы «прикрыли». В конце концов, «марку держать» нужно было и в глазах Таниной родни. Я делал подарки, был добытчиком. А времечко-то какое стояло! Всеобщий дефицит. Так что частенько случалось в отдельных «консервных» местах показывать себя перед какой-нибудь тетушкой-«завскладом» и обаятельным, и народным, и остроумным. Я «расцветал» как по команде, шутил, пел и балагурил. А за это получал ящик мандарин… Не только я… И Хазанов, и Леонов – всем приходилось с Олимпа спускаться за товарами народного потребления: заведующие магазинами и складами о ту пору были птицами высокого полета. Все – из-под полы, из ветеранских загашников. В общем, это были вынужденные малоприятные вещи. Но из песни слов не выкинешь…

У меня с кино складывались отличные отношения, я был популярен. Но все-таки паузы случались и они нервировали. Помню, даже в интервью журналу «Советский экран» сказал, что мечтаю лишь об одном, чтобы «звонили, не переставая». Это было правдой. Я любил камеру, жил от команды «мотор» до команды «стоп»…

А потом пришла новая эпоха – рынок и перестройка, и в этой самой эпохе моему герою места не нашлось. Нет, приглашали, конечно. Но я уже мысленно просчитал все возможные комбинации и вероятности. Фильм «Гений» стал чертой, за которой я оставил своего героя в прошлом. Мои персонажи были хулиганистыми, озорными, лукавыми, но хорошего в них было все-таки больше, чем плохого.

В общем, я повел себя расчетливо. Хотя со стороны мое поведение оценивалось как безумное.

Кто из вас любит ремонт? Вряд ли таких найдется много. А вот я люблю. Ремонт – это путь к обновлению.

Когда мы с Таней получили двухкомнатную квартиру, я выломал все внутренние стены и превратил ее в студию. Простор! А когда ребенок появился, я снова «засучил рукава»: опять совершил перепланировку. Так что путь к своему новому – к собственному театру – у меня начался через реконструкцию старого подвала…

Вообще, в советском театре я был таким же баловнем судьбы, как и в советском кино. Поначалу, правда, доставались роли лишь второго плана. Переломным стал спектакль «Сашка», за главную роль в этой постановке я получил все медали и почести, которые только можно было представить. Это была честная драматическая работа, с большим подтекстом. На генеральном прогоне, помню, в зале сидела женщина в очках, цензор, слезы утирает, а сама все в блокнотике строчит свои запреты, у нас своя работа, у нее – своя… В общем, после «Сашки» я как-то сразу перешел в ранг серьезных актеров, дали следующую главную роль в спектакле «Пять углов», а потом в театре им. Моссовета довелось сыграть еще в нескольких резонансных спектаклях, о которых вся Москва потом говорила… Присвоили звание «Заслуженный артист РСФСР»… Работал с замечательными режиссерами: Черняховским, Гинкасом, Виктюком…

А потом они вдруг разом все ушли в свои проекты, да и кино одномоментно рухнуло. Вокруг меня образовалась некая острая недостаточность, коллапс: работал, работал, и вот – убийственная тишина…

Нужно было что-то делать, иначе – конец.

Сказать, что мне импонировал творческий стиль Романа Виктюка – не сказать ничего. Я во многом чувствую себя его последователем, нищету на сцене терпеть не могу, реализма «наелся» в кино сполна. Поэтому решил, что стану в новых реалиях сказочником.

Подняв прощальную рюмку со Смоктуновским, Белогуровой и Абдуловым на банкете по случаю презентации «Гения», я отправился устраивать кооперативное движение. Тем более что партия и правительство призывали к частному предпринимательству. Мой первый кооператив по прокату спектаклей открыл Лужков, назывался он «Маскарад». Я окунулся в неведомое.

Технология театрального дела была мне, конечно, знакома. А вот получится ли «продукт», за который зритель проголосует рублем? Терзаться сомнениями – не по мне, по мне – дело делать. Начал с проката чужих спектаклей. И постепенно вышел на уровень, когда пришлось заниматься всем подряд, от создания спектакля до его продажи. Так что я из первопроходцев в российском театральном бизнесе.

И так получилось, что «Маскарад» под моим руководством взялся за постановку мюзикла «Иисус Христос – суперзвезда» в театре им. Моссовета. Я стал сорежиссером, продюсером и актером – играл царя Ирода. Это было первое грандиозное мюзик-хольное шоу в Москве. Но мне предстояло где-то раздобыть кордебалет из восьмидесяти танцоров! Нашел – буквально за руки приводил в театр при малейшем подозрении на то, что девушка или парень – балетные. Дальше требовалась обнаженная красавица. Ею стала «Мисс грудь России», сногсшибающее зрелище давала девушка, уговорили ее раздеться за две актерские ставки. В сцене «выход царя Ирода» я прятался за «Мисс грудь», срывал с нее золотую парчу и обнажал практически полностью. Такого шоу наш зритель еще не видел! Мюзикл до сих пор украшает репертуар театра им. Моссовета.

А потом я предложил Павлу Хомскому постановку «Византия». Но с новым проектом у руководства возникли какие-то проволочки. И мне стало окончательно ясно: пора действовать самостоятельно. Так, собственно, все и началось…

Точнее, все началось, опять же, когда я поскользнулся на весенней улице и на собственном заду въехал в грязный подвал Трехпрудного переулка. И вот там-то – через мои «золотые годы» – меня осенило строить свой собственный театр. Солдаты за шефские концерты вывезли всю грязь из подвала. Во время ремонтных работ из-за слишком глубокого поддона городские дома могли сложиться, и я бы, наверное, сел в тюрьму, если бы не помощь Метростроя. Три дома «пробил» насквозь – возненавидели все соседи. Потом, правда, полюбили – многих я расселил к их удовольствию.

Четыре года занимался своей строительной эпопеей: нанимал бригады рабочих, доставал материалы, отбивался от бандитов – в общем, прошел школу мужества, кто в девяностые выжил – тот герой. Еще год продолжали в подвал поступать поземные воды – зал внезапно наполнялся водой, играть нельзя. Потом природа смилостивилась, и потоки отправились в обход. А в «Табакерке» до сих пор стоит «откачка». Подвальное помещение – беда, конечно.

Я собрал на свой страх и риск известных и неизвестных артистов. И поставил с ними то, чему аналогов в Москве не было: фантастическую трагедию «Византия» по пьесе Николая Гумилева «Отравленная туника». Премьера совпала с Днем влюбленных – 14 февраля 1993 года. Мы расставили в зале подвальчика семьдесят новеньких пластмассовых кресел и стали ждать публику. Все произошло, как я хотел… Так что в этом, 2013-м, году моей театральной затее исполнилось двадцать лет…

Но надо знать свою штангу: какой вес можешь поднять, а на каком надорвешься. Самостоятельность обходилась все дороже, цены взлетели. И я решил сдаться московскому правительству. Среди моих друзей был Михаил Швыдкой, заместитель министра культуры на тот момент. Он присутствовал на премьере «Византии» в числе почетных гостей. И помог – «вкинули» меня в последний «вагон» уходящего эшелона, сразу вслед за Виктюком с его театром, с той разницей, что я ничего не просил, напротив – подарил столице новую сцену (сейчас там располагается театр «Практика»). Так что спустя полгода после премьеры Луна пополнила список государственных театров.

Было мне тогда около сорока лет, силищи еще в себе ощущал! Понимал, что создаю что-то действительно стоящее, убеждал в этом других, Луна стала моей главной заботой.

И отдача была! Что ни спектакль – то аншлаг. Играли у меня лучшие молодые актеры, к тому же с Максимом Дунаевским я набрал курс в Российской академии театрального искусства, чтобы целенаправленно готовить артистов для мюзиклов. В зале того подвальчика – всего сто мест, раскупались они загодя, в день показа зрители билетершам совали пятисотдолларовые купюры, не понимая, что им говорят правду: мест нет! Если я оказывался в какой-то компании, пусть даже в самолете – на меня налетали попутчики, тут же стихийно собирали деньги – «выкупался» спектакль.

– Что вы делаете, есть касса, мы же официальный театр! – отбивался я.

Мой «птенец» стал обрастать оперением…

Но в то время, как я обретал дело, я терял жену.

Все – по обычной схеме. До сих пор не понимаю, что это мы с Татьяной уперлись рогом. Надо было переждать, известно ведь, что большинство пар скандалят и разбегаются во время ремонта. Люди просто устают… Вот, видимо, и мы устали. Я до трех ночи пропадал в театре, но и дома мог думать только о работе: где что достать, с кем из нужных людей встретиться, как и чем привлечь публику. Короче говоря, корабль нашей любви и верности дал крен, хлебнули мы с ней соленой воды взаимных упреков, перестали ценить друг друга. И однажды сгоряча я хлопнул дверью – съехал на другую квартиру.

Почему так вышло? Ответа у меня нет. Одиночество – самое большое наказание, и сейчас я эту чашу испиваю до дна. Все в жизни давалось мне без особых усилий, стройка театральная не в счет – я ведь мужик, в конце концов. И вот я пополнил «союз одиночек»… Мириться с этим труднее всего.

Дети перенесли наш с Татьяной развод на удивление спокойно, без надрыва. Татьяна свои эмоции прикрыла светской маской, она всегда умела контролировать себя. Собственно, прямого разрыва нет. Дочь работает у меня в театре, красавица – в шестнадцать лет завоевала титул «Мисс Туризм Канары», сам принц возил ее на лошади. С сыном у меня отношения на зависть всем отцам, он очень хорош, и внешность голливудская, и ум – талантливый «технарь», занимается разработками для Apple. Жена и теща бывают на каждой премьере, мы поддерживаем дружеские отношения.