Текст книги "От первого лица. «Звездные» истории: о времени и о себе"

Программа состояла из нескольких частей. В центре располагалась огромная луна, когда она раздвигалась – на сцене появлялись декорации в стиле разных эпох: Древний Египет, Средневековье, Барокко, Возрождение. И завершающий момент – Америка, современные небоскребы, Голливуд. Если современные технологии позволяют создать иллюзию декораций с помощью экранов и лазера, то двадцать лет назад все делалось руками и механикой. Остается лишь удивляться слаженности действий огромного числа людей, обслуживающих эти передвижные громадины. Зритель по ту сторону рампы видел лишь моментально сменяющие друг друга зрелища. А как все это разводилось, как заедали моторчики на рельсах, какому риску подвергались рабочие, каких нервов, в конце концов, все это стоило – знает только узкий круг специалистов. Публика накладок не замечала.

Только однажды «прокол» стал очевиден для всех. В одном из номеров шоу акробат в костюме Ихтиандра должен был пролетать на фоне декораций на канате. Первый концерт: световики забыли высветить полет Ихтиандра пушкой – «штормовое предупреждение». Трюк, призванный украшать шоу, прошел незамеченным. Следующий концерт – и снова не высвечивают, работает другая смена. Скандал неимоверный: световикам не грозят только карой небесной. Третий концерт, пушкари напуганы, спецэффекта с Ихтиандром ждут все до последней уборщицы. Ихтиандр выплывает, его высвечивают во всю мощь прожекторов… Глупее ситуацию трудно придумать: Ихтиандр застревает ровно посередине сцены – заел механизм и он, бедолага, завис в заданной позе. Время идет, пушкари светят, Ихтиандр висит. В зале недоумение. Проходит несколько минут. Ихтиандр висит, обливается потом. За кулисами – припадок, никакая сигнализация руками на пушкарей не действует: светят, как зомбированные. И только когда тело Ихтиандра обмякло, силы истощились – до световиков дошло, и они «вырубили» пушку. Как снимали акробата с каната – отдельная песня…

«Тодес» начинал с программ Леонтьева. Но когда пошли гастроли, в поездки балет стал ездить в усеченном составе. А сам коллектив Духовой пошел в гору, разросся. И постепенно «Тодес» заполнил концерты многих звезд: Долиной, Киркорова, Орбакайте. Алла Духова сделала несколько составов и стала монополистом в эстрадном балете. Только вот хореографический «почерк» Духовой узнавался моментально. Валере это, естественно, не понравилось. И он отказался от услуг «Тодеса», набрал собственный балет «Опасные связи».

В марте Валерию Леонтьеву исполнится 64 года. В это трудно поверить зрителям – внешность Валерия сама по себе стала брендом. В это трудно поверить и нам, музыкантам, отработавшим с ним почти четверть века. Когда шли юбилейные сольники в Кремле в честь его сорокалетия на сцене, Валерий на полную мощность отрабатывал двухчасовую генеральную репетицию, а вечером давал ярчайшие концерты в своей жизни. Он полон все той же энергии, что потрясла меня при нашей первой встрече.

Валерий старается посещать крупнейшие шоу американских коллег, следит за всеми новинками в музыке и сценических технологиях. По его новым хитам понятно: он в курсе всех современных стилей и направлений.

Работа с Валерием для меня по-прежнему приоритетна. Но рядом с ним я вырос как музыкант и вокалист, параллельно делал свои концерты. Правда, говорят, что непроизвольно воспроизвожу его интонации на сцене. Не знаю, может быть. Моя гитара звучит в музыке для кинофильмов, крупные исполнители часто зовут сделать студийную запись для своих альбомов, работаю и как композитор, и как аранжировщик. В последние годы стараюсь больше времени выкраивать для себя. Ищу свое направление, экспериментирую с классикой, особенно люблю Баха, этот композитор дает бесконечные возможности для импровизации.

Впереди – собственное гитарное шоу. Это будет большая программа с участием целого ряда музыкантов, танцоров, со спецэффектами, с «оживающими» декорациями – ассоциациями красивейших городов мира. Проект вдохновляет меня не только как композитора, но и как начинающего продюсера. Я собрал вокальный квартет «Per 4 men», солисты – лауреаты международных конкурсов России и Европы, обладатели великолепных классических голосов. Планирую общую концертную программу для больших гастролей. Надеюсь, у меня появилась своя узнаваемая манера игры, в мире музыкальной индустрии я имею устойчивую репутацию – слава Богу, уже не сравнивают с Гари Муром или кем-то еще, мое имя – это мое имя.

Гастролировать отдельно от коллектива Валерия Леонтьева пока чаще получается в Америке, чем в России, там проще и с концертными площадками, и с публикой, которая любит и ценит гитару. Для инструменталиста языкового барьера не существует. Главное, у меня есть мой зритель.

Оглядываясь назад, думаю: какая пропасть времени прошла с тех пор, как я исполнил первый концерт с Леонтьевым. Глядя вперед, понимаю, как много еще можно сделать в этой жизни. Кажется, Валерий зарядил меня на долгую перспективу.

Так и должно быть. Ведь он дарит энергию звезды.

Последний герой
История с многоточиями…

АЛЕКСАНДР ПАШУТИН

…Скольжу по проволоке, внизу – рычащие тигры. Не сон – явь. Да такая, что до сих пор при воспоминании накатывает волна адреналина. Страховка-то есть, но кто знает, что будет, если сорвусь. К тому же не один иду – обхватил партнершу, слышу, как ее окатывает ужас. Про нацеленные на нас телекамеры мы забыли, какие уж тут камеры! Дошли, наконец… Как мальчишка, кидаюсь к оператору и кричу прямо в объектив: «Люба, я это сделал!». Казалось, она услышала…

Кто-то сказал, что истинное удовольствие дарят лишь любовь и путешествия… Я согласен. Главное – не потерять вкус к жизни.

Яма с тиграми где-то на доминиканском острове в шоу «Форд Боярд» – этого мне не забыть никогда. Такие моменты дорогого стоят. О том эпизоде я оставил себе вещественное напоминание. Когда испытание было пройдено, из сундука посыпались монетки. Я привез несколько штук в Москву. Все раздал как презент, а одну оставил себе. Жена Люба и дочь Оля придумали сделать из нее амулет, мои девчонки вообще горазды на сюрпризы. Отдали монету ювелиру – это наш друг и сосед Андрей. И Андрюша мне к семидесятилетию сделал из нее подвеску: вставил семь бриллиантов, позолотил, просверлил дырочку. Ношу на шее, это мой счастливый талисман.

Но, понятно, что счастье никакими амулетами не приманишь – не удержишь. Я думаю, наше счастье зависит от наших привычек. А что, если вдуматься, так и есть. Я вот – не курю, если выпью, то – бокал хорошего вина или шампанского, вечерами, из года в год – теннисный корт, тренажерный зал, парная и бассейн. Дома – любимая женщина и уют, который может создать только, повторюсь, любимая женщина. Две дочки у меня: Маша – моя и Оля – Любина от первого брака, шестеро внучат… Работа…

Бог его знает, в чем оно – счастье… Наверное, в умении ценить каждый отведенный нам день. Да так ценить, как, скажем, в Доминикане, на шоу «Последний герой», голодный до одури, я с ребятами смаковал два куска рыбы на восемь ртов.

Семьдесят уже, а до сих пор ловлю себя на мысли, что чувствую, как семилетний пацан…

…Мне было семь, когда отец подарил самокат. Что такое – самокат для послевоенного мальчишки – это надо знать! И что такое – Москва тех лет, когда на самокате я доезжал с площади Пушкина до Трубной! Там бабушка работала поварихой в столовой и обязательно украдкой угощала меня сахаром. Сахар давали и в детсаду. Но мне всегда хотелось отвезти полученный кусок отцу в Сокольники. Он часто лежал там в больнице, прожил чуть больше пятидесяти…

Мама – Клавдия и папа – Сергей познакомились, едва перешагнув черту совершеннолетия. Но время заставило быстро взрослеть, времени у них было в обрез – отец ушел на фронт в ноябре 1942-го. Я родился через три месяца в роддоме имени Грауэрмана, что на Арбате. О моем имени они договорились сразу, ведь шансов у моего необстрелянного отца на Калининском фронте было немного. Сашка – это подходит и для мальчика, и для девочки… Отец вернулся в 1944-м году инвалидом первой группы. Мама была счастлива, что жив.

Наш дворик в Богословском переулке слыл хулиганским, случалось всякое. Но нас, мелких, шпана в свои дела не вовлекала. Мама днями тянулась на работе, отец – по больницам. Так что в основном я был предоставлен сам себе. Помню, играли в казаков-разбойников, кричали, свистели, бегали, рискуя сорваться, по крыше нашего четырехэтажного дома – голубей гоняли. Богословский переулок – это центр Москвы. Каким-то чудом дом моего детства уцелел до сих пор. Он действительно очень-очень старый, этот дом, у меня есть фотография 1914-го года с его изображением!

Я был ртутным пареньком, на месте усидеть не мог. Да и выдумщик: во дворе на веревках сушились простыни, мне они почему-то казались театральными кулисами, я раздвигал их как конферансье и объявлял: «Выступает Саша Пашутин».

Выступить впервые пришлось еще в детсаду: на утреннике, помню, меня почему-то нарядили в петуха и мама пророчески обмолвилась: «Петух – твоя первая роль». С тех пор и повелось: петушусь. Мальчонкой пел, читал стихи и мечтал о пианино – клеил из спичечных коробков клавиши. Откуда сие – понятия не имею, семья-то была самая обыкновенная, никаких артистов в роду.

Как-то на уроке в первом классе заснул на парте. Учительница пошутила: в следующий раз приходи с подушкой. Назавтра прихожу с подушкой – не понял юмора. Такая смесь наива, искренности и озорства запросто могла увести меня по кривой дорожке. Но мама не позволила. Взяла а руку и отвела в знаменитый Ансамбль песни и пляски Московского городского Дома пионеров под руководством Владимира Сергеевича Локтева. Это решило судьбу: ух, как же мне понравилось топтать сцену! Я даже был солистом. Всегда хвастаюсь, купаясь в лучах славы Тамары Синявской: мы с ней в этом хоре пели в одно время.

А время это было замечательное. Первое же выступление – в московской Консерватории. Я тогда еще не числился в пионерах, мал был. Но мамочка оказалась предусмотрительна. Подошла к руководителю. Объяснила про возраст. Владимир Сергеевич прищурился на меня: а надо бы галстук, что ж он будет на сцене «белой вороной»… И мама вынула из кармана пионерский галстук, повязала мне. Радость!

Те пионерские выступления действительно были подлинным счастьем. Всем мальчикам хора выдавали белую рубашку из шелка и черные брюки. Под «дворовым» детством я сразу подвел черту: некогда стало шляться по чердакам и голубятням. Мы выступали на лучших площадках страны: на сцене Большого театра, в консерватории, в Зале имени Чайковского, в Колонном зале Дома Союзов и Георгиевском зале Кремля. Да и гастролировать часто приходилось. Повидал я тогда много полуразрушенных, со следами бомбежек, но радостных городов. А лучшее воспоминание – первая поездка нашего ансамбля на Украину. Тогда, в августе 1953-го, мне было 10 лет. Ох, какая же это была поездка! Звездный тур! Страна праздновала воссоединение Украины с Россией, мы выступали на центральном стадионе имени Хрущева в Киеве. И каждый из нас получил по большой коробке конфет! А как нас потчевали! Парное молоко, борщи! Август на юге – пора хлебосольная, идешь по улице – а на дорогу свешиваются ветви с фруктами, бери – не хочу! Видно, крепко засела в моей голове та поездка. И жену себе выбрал, в конце концов – киевлянку с Подола.

Спустя два года я посмотрел с другом в кинотеатре фильм про ребят-суворовцев. И загорелся новой мечтой. Долго мы с дружком моим потом шептались. Втихаря от родителей прошли врачебную комиссию. А когда я получил бумагу, что принят, мама внезапной новости так обрадовалась! Еще бы: самостоятельный шаг – самостоятельное решение. Да и время было такое, что военные пользовались особым уважением.

В общем, в пятом классе я «выбыл» из родного дома. И отправился в Воронеж – там располагалось ближайшее к Москве Суворовское училище.

Нас, пацанят, тренировали сурово, служба в армии рядом с такой муштрой была не в счет. Курсантов развивали всесторонне и основательно, воспитание и образование мы получали действительно блестящее. И хоть я физически был не очень крепок, как все полуголодные дети войны, да и наряды вне очереди, бывало, получал, мне в училище нравилось. Наши воспитатели – майоры, капитаны, все в боевых орденах и медалях, фронтовики, были настоящим примером. Требовали, конечно. Но и учили так, что на всю дальнейшую жизнь суворовская юность дала крепкий стержень. Учили нас быть настоящими мужиками, а мужчина должен иметь сноровку во всем, в том числе и в домашнем хозяйстве.

Помню, как-то пришла в училище знакомая девушка. Идем мы по коридору, рассматриваем работы курсантов – полочки, стульчики, стеллажи. И вдруг она громко читает подпись под экспонатом: «Ящичек для туалетной бумаги. Работа суворовца А. Пашутина». И, окинув меня насмешливым взглядом, съязвила: «Это все, что вы можете?». Я почувствовал себя страшно пристыженным, переживал! На самом деле руками все могу: и мебель сделать – было бы дерево и инструмент, и ремонт любой.

Суворовские науки стали моим фундаментом. Мы и шили, и гладили, и чистили, и убирали. В быту я самодостаточен, разве что готовить так и не научился. С юности полюбил спорт – ни дня без тренировок. В 1959-м году выиграл в Киеве боксерское соревнование между всеми советскими Суворовскими училищами. Грушу до сих пор луплю. Как-то меня пригласили сыграть тренера по боксу в картине «Стерва для чемпионов». Консультант, чемпион Европы, посмотрел на меня и заявил, что его услуги мне не понадобятся. Кроме бокса теннис очень люблю, более тридцати лет играю на корте, дома на полках – кубки, вазы, дипломы, даже сыграл с самой Мартиной Навратиловой, не опозорился – горжусь. Штангу тоже люблю, дома подкачиваюсь постоянно. В кино снимаюсь без дублеров, не нужны они мне. Понадобилось однажды прыгать в море с верхней палубы судна – прыгнул.

Суворовское училище дало еще и особую подтянутость. Когда режиссеры видели меня в гимнастерке, говорили: «Будто в ней родился». А как-то на «Кинотавре» сын известного советского скетчиста Льва Мирова мне сказал: «Вы, Александр Сергеевич, отличаетесь от многих актеров тем, что у вас независимые глаза». Не знаю, как там глаза, а характер – точно, независимый.

Но, хоть в кино армейских ролей сыграл немало и, говорят, очень достоверно, все-таки, в юности вовремя понял, что офицерская стезя не для меня. В жизни-то я – абсолютный пацифист, раз только и охотился, да и то на дачную мышь. Так как я пришел в кадетку после хора, поставили запевалой. И подхватила меня самодеятельность! Я попал в училищный драмкружок, им руководила Капитолина Максимовна Кольцова, актриса воронежского театра. А уж в драмкружке получил мощнейшую театральную инфекцию: играл в спектаклях, писал сценки. Пропал я тогда как офицер. Зато понял: мне в театр надо!

Если человек после училища не хочет посвящать себя военной службе, его дела плохи. А вот у курсанта есть право на добровольный уход. И я принял следующее самостоятельное решение.

Я узнал, что при театре Станиславского есть студия, в которую берут после восьмого класса – знаменитая студия, в ней на тот момент учились Никита Михалков, Инна Чурикова и Евгений Стеблов. Это мне вполне подходило. Написал письмо, получил приглашение на прослушивание.

Только спустя годы узнал, что мама накануне слезно умоляла педагогов, которые принимали экзамен: «Завтра к вам придет мальчик Пашутин Саша, скажите ему, что у него нет способностей». Ее успокоили, что отправят меня домой. Я отправился на экзамен, ни о чем не подозревая. Дома перед тем сказал маме, чтоб не волновалась, если меня долго не будет – погуляю по Москве, сниму в одиночестве с души тяжесть провала. Мама ждала меня до вечера и втайне радовалась – не поступил. Все-таки офицерская доля справедливо казалась ей надежнее, а в профессию артиста она нипочем верить не хотела: все актеры – картежники, бабники и алкоголики.

А я пришел на прослушивание в брюках, с которых собственноручно снял лампасы, в ковбойке и с боксерским значком первого разряда на груди. Поступил – с лету. Сразу после прослушивания педагоги нас собрали, чтоб рассказать о театре, о будущей профессии, о дисциплине… Вечером маму ждала большая неожиданность.

Не последнюю роль в моем настырном решении стать актером сыграла девушка Галя с огромными, миндалевидными голубыми глазами. Помню, как кричал ей в телефонной будке на углу высокого дома возле Новодевичьего монастыря: «Ты меня еще вспомнишь и пожалеешь, когда я стану знаменитым!». А в соседней будке тем же, только с футбольной перспективой, грозился в трубку своей девушке мой друг Витя Пименов… Долго те две будки стояли, сейчас их уж нет.

Два года учился в студии. Студийцев часто занимали в массовке, так что мы выходили на сцену с корифеями: Петр Глебов – герой «Тихого Дона», Евгений Урбанский – главный артист Советского союза, Евгений Леонов – мы его просто обожали… Параллельно учился в вечерней школе рабочей молодежи, днем работал в девятом механосборочном цехе Завода имени Лихачёва. Потом устроился дворником в Научно-исследовательском институте имени Орджоникидзе, там мама была хозяйственной лаборанткой. Там же настигла меня первая любовь – в соседней лаборатории работала невероятной красоты лаборантка Ира Борисова… Помните, как там у Чехова «В степи»: «Полюбил, братцы и очумел, в голове такие мысли и такой дурман, что не приведи господи…». Но девушка была уже помолвлена с другим. Так что и эта страница моей истории осталась с многоточиями… Где ты сейчас, Ира?

А в 1964 году я стал студентом Школы-студии МХАТ. На втором курсе мне посчастливилось сыграть сцену в спектакле «Бронепоезд» с самим Василием Осиповичем Топорковым, заведующим кафедрой. Он похвалил. А на третьем курсе меня пригласили сыграть в двух дипломных спектаклях с Колей Караченцевым и Женей Киндиновым. С Колей мы тогда очень подружились, он учил меня играть на гитаре, вместе пели песни молодых еще Окуджавы и Высоцкого, Володя показывал мне аккорды…

Учась в школе-студии, мы выходили на сцену МХАТа в массовках, кое-кому выпадали небольшие роли. В «Варварах» я стал играть Дунькиного мужа, и мне из запасников МХАТа выдали костюм самого Василия Качалова. Так что выражение «священная пыль кулис» я прочувствовал тогда буквально. Совсем по-другому нас в юности учили. Старейший наш педагог Иван Тарханов подолгу рассказывал, как перед каждой премьерой первые МХАТовцы ходили в храм и молились, чтобы снизошло вдохновение… От Ивана Михайловича я, кстати, получил «формулу» сценического счастья: «Если есть „витамин ТТ“ – талант и темперамент, все будет в порядке». У меня «витамина ТТ», видно, пока хватает…

На третьем курсе познакомился со своей первой женой Мариной Шоня. Она пробовалась в школу-студию МХАТ, но ее не взяли. Мы расписались, тому браку – всего полтора года: нищий артист с окладом в 65 рублей не пришелся ко двору. Меня еще в кадетке приучили надеяться только на себя. Тогда-то я понял, что нужно вкалывать как следует. И стал вкалывать, чтоб заработать на «кооператив». А через три года – второй брак. С актрисой московского Камерного театра Аллой Захаровой познакомился в очереди за билетами в кино. Быстро расписались, родилась дочка Маша. Мы прожили шесть лет… Если в семье и муж и жена – артисты, это почти наверняка – бесперспективные отношения. Мы постоянно разъезжали то по гастролям, то на съемки. В общем, такому сумасшедшему, как я, жена-актриса противопоказана. Развелись. Но дружим, у нас ведь дочь и внуки: Егор, Маша, Варя и Зина.

Недаром говорят: женщины вдохновляют на подвиги, но мешают их совершать. Период самой активной своей творческой поры – тринадцать лет – я был холостяком.

После школы-студии многих ребят распределили по периферийным театрам. Но мне повезло – пригласили в Московский театр имени Гоголя. Олег Ефремов обещал перетащить меня в «Современник», но взвалил на себя МХАТ, а для начинающих академический театр с огромной труппой – братская могила. И я с легким сердцем остался в театре Гоголя, где отслужил эти свои тринадцать вполне счастливых лет. Тем более что здесь у меня сразу пошли заметные роли.

Выпускники театральных вузов – это еще не артисты, это – птенцы, и неизвестно, кто научится летать, а кто – шмякнется о землю. В театре Гоголя я встретил режиссера, который подарил мне редкое чувство актерского полета. Нет дня, чтобы я не вспоминал добрым словом Георгия Сергеевича Соколова. Собственно, он и дал мне в руки профессию – в спектакле «Портрет Гоголя». Там я играл главную роль художника Чарткова. О той моей игре написали даже в «Правде» – 9 января вышла огромная лестная статья да еще и фото: я с корифеями! Словом, бомба…

Потом успех приходил не раз. Но такой эйфории от слияния с персонажем я не испытывал никогда. Трудно выразить словами это состояние, скажу лишь, что спектакль «Портрет Гоголя» стал настоящим произведением искусства. Постановка имела огромный, ошеломительный для меня, успех. О ней долго говорили, она взбудоражила театральную Москву. Я почувствовал себя знаменитым.

Потом Соколов поставил с моим участием чеховский «Рассказ неизвестного человека». «Рассказ» так понравился Андрею Гончарову, главному режиссеру Театра имени Маяковского, что он принял его в репертуар.

И, наконец, пришла очередь кинематографа. В 1970 году я снялся в своей первой, пусть маленькой, но роли. Это был фильм «Городской романс», главного героя играл мой приятель Женя Киндинов. Ему я и обязан своим дебютом.

Всю жизнь я обожал читать в метро, поэтому вечно терял варежки. И соседка пришила к ним резинку, какую вдевают в трусы, резинку я накидывал на плечи, варежки болтались из рукавов пальто, как у ребенка. А что? Удобно. Я ничуть не стеснялся, главное, рукавицы при мне, а какое впечатление произвожу на окружающих, меня не волновало. И вот в таком дивном виде я попался на глаза Петру Тодоровскому. Долго он на меня с прищуром смотрел. Понять, видно, не мог, что я за фрукт в варежках на детсадовской резинке. Женя с ходу меня рекомендовал. Так я подписал свой первый в жизни договор на роль в кино, храню его до сих пор.

Всю молодость я бегал в массовке, а коллеги по театру подтрунивали. Но сидеть и ждать, когда позовут на роль, бесполезно. К тому же надо было строить быт, так что и массовка мне была хороша. Но, в конце концов, поймал я свою удачу, когда пригласили меня на кинопробы «плохого» бригадира в картину Сергея Микаэляна «Премия».

«Звездный» состав, что ни артист – то гений: Леонов, Самойлов, Янковский, Глузский, Джигарханян, Ургант, Крючкова, Брондуков. И – я, новичок.

Вообще, Сергей Герасимович запомнил меня как раз по крохотному эпизодику в его картине «Гроссмейстер»: предложили изобразить алкоголика, и я, переходя дорогу, вдруг остановился и озабоченно начал считать мелочь. Режиссер похвалил и пообещал снять в следующей картине. И не забыл – позвал в «Премию». Когда для роли бригадира я облачился в рабочие брюки и куртку, на пробах худсовет принял меня за настоящего работягу со стройки.

Картина получила Государственную премию СССР, множество призов на всесоюзных и международных фестивалях. Меня начали узнавать на улице. Заметили и режиссеры.

Фильмография у меня – дай бог каждому. Но главные роли выпадали нечасто. И я с удовольствием брался за эпизоды. Ведь неважно, сколько текста тебе предстоит сказать на камеру – главное, создать запоминающийся образ. И тут для меня нет больших кумиров, чем мастера эпизодов Ролан Быков и Фаина Раневская. Сколько мельчайших деталей, штрихов в каждой их работе! Мы и фильмов-то многих не помним по названиям, а вот яркие куски с этими актерами стоят перед глазами. Помню, когда я, мальчишкой, смотрел, как играет Раневская в спектакле «Деревья умирают стоя» в театре Пушкина, меня пробирало до костей. Я вжимался в кресло, плакал, когда она в финале смотрела со сцены и будто видела своего сына! Я не мог выйти из атмосферы спектакля неделю. Как, из каких глубин она доставала такую правду жизни? А сколько еще в то время рядом было живых гениев! Та театральная эпоха – настоящий «парад планет», подлинное, великое искусство… То же – в кино. Судьба подарила мне счастье работать с настоящими мастерами, и я старался тянуться, наблюдал и «мотал на ус». Да, я не Гамлет, я другой. Что ж. Короля часто «играет свита».

Мне удалось соблюсти баланс, при большой занятости в кино я получал хорошие роли в театрах. Еще одна любимая роль – в спектакле «Говори!» Валерия Фокина. Валерий Владимирович пригласил меня в театр имени Ермоловой и сразу ввел в эту постановку. За постановку «Говори!» ему дали Государственную премию РСФСР в области литературы и искусства. А Сергей Бондарчук, человек, скупой на похвалу, посмотрев спектакль, сказал мне: «Вы – Артист!». Дорожу этой похвалой чрезвычайно.

После раздела театра Ермоловой, в середине девяностых годов я принял приглашение Павла Хомского и с радостью и надеждой перешел в труппу Театра имени Моссовета. И здесь актерская судьба тоже складывалась вполне благополучно, начиная с первого спектакля «Мадам Бовари». Очень любил я постановку «Милый друг», там моей партнершей была Рита Терехова, актриса, по-моему, гениальная, партнерша на сцене – фантастическая, работать с ней для меня было великой радостью…

Много хорошего связано с театром Моссовета… Сейчас на все вопросы о занятости там отшучиваюсь: я в этом театре – НЗ, неприкосновенный запас. Но ничего, много играю в антрепризе… Жить нужно не вчерашним днем – это для стариков, не завтрашним – это для юнцов. Жить надо сегодняшним днем, вот мое кредо. Знаете, как определить, стар человек или молод? Если он без раздумья готов на авантюру – значит, порох в пороховницах еще не отсырел.

Когда мне предложили участвовать в шоу «Последний герой», согласился сразу, хоть и не знал ничего о передаче, телевизор практически не смотрю. Роли —одно. А вот такого приключения у меня еще не было. Десять лет уже прошло, а случись такое предложение сегодня – согласился бы снова!

Правда, мне на Гаити побыть пришлось недолго, все-таки, подвести театр я не мог, режиссер отпустил с условием, что вернусь к «Вишневому саду», играл без замены. Так что выбыл я из игры на десятый день. Уезжал, и на сердце – кошки. Не хотелось, честное слово, в Москву, эти десять дней стали, как поет Олег Митяев, отдельной «маленькой жизнью». Жена, узнав, пожимала плечами: «Как ты выживешь на том острове, если дома я даже сахар в чае тебе размешиваю?».

Прибыли мы в Доминикану, имея смутное представление не только об этом проекте, но и о чувстве голода и всяких там первобытных условий. То есть все, что довелось испытать, что зафиксировано съемочной группой – чистая правда. Проект международный, за чистотой игры следили строго, нарушение правил грозило большими санкциями.

Нам с вертолета прямо в океан сбросили груз в деревянных ящиках, но содержимое не слишком облегчило быт. Огонь добывали с помощью лупы, как персонажи Жюль Верна. Понимаю теперь первобытных людей, которые ходили в набедренных повязках и целыми днями только и думали, что о пище насущной. Мы – уподобились, голод руководил всеми действиями.

Первый день еще так – сяк. А вот на второй осознали: к выживанию вне цивилизации никто из нас не готов, ничего не умеем, еды добыть не можем. На всех – горсть кофе и одна банка консервов без этикетки. Кое-как открыли ее ударом о камень, а чем ковырять? К ложкам ведь привыкли! Я веточкой доставал содержимое и клал эту гадость каждому в рот. Пытался поделить поровну. Но лиха беда – начало. После этой «собачьей радости» каждый взял по кофейному зернышку. Вкус этого-то единственного зернышка показался мне необычайно ярким. Ведущий шоу Коля Фоменко сказал тогда: «Ребята, теперь, когда вы дома будете пить кофе или чай, надеюсь, по достоинству оцените эту роскошь».

Нам сделали поблажку – доставили с материка биотуалет. Но… живот все дни у всех был пустой, так что – сами понимаете. Однако голод в тропиках – не самый страшный враг. Нас буквально глодали комары и москиты, все тело было покусано. И каких защитных средств – нельзя, правила есть правила. Так что жрали эти поганые твари всех нещадно, и артистов больших академических театров, и простых нормальных кинозвезд.

На второй день нашу группу «Барракуд» передислоцировали на пляжи другого острова, мы оказались в совершенно дикой робинзоновской обстановке, с одной стороны – отвесные скалы, с другой – океан. Вообще ужас: попробуй, раздобудь тут пропитание. Правда, поблизости нашли источник с пресной водой… Короче говоря, хлебнули экзотики по полной.

Когда Фоменко объявил, что надо пройти «свадебный обряд индейцев», это испытание оказалось не для слабонервных. Нас заставили ртом брать и съедать куски свежей рыбы, лежащие в миске на бамбуковой решетке. Подвох был в том, что на дне миски, издавая невообразимое зловоние, валялся кусок «тухлятинки». А женщины собрались «самого деликатного обращения», жалко было смотреть. Я съел. Кажется, не поморщился. Мне-то, мужику, ничего, еще бы хлеба кусок…

Любое шоу получает высокие рейтинги, если внутри участников проекта возникает накал страстей. И тут уж телевизионщикам не важно – драться герои будут или любить друг друга, главное, чтобы зрители не дрыхли по ту сторону экрана. Но, клянусь, между нами, барракудами, ни разу не возник конфликт. Да, тяжело давалась такая жизнь. Но недаром наш человек на выдумку хитер. Каждый вечер камеры выключались, и мы, подопытные артисты, разведали, что в относительном недалеке от нашей стоянки находится большой туристический пляж с приличной инфраструктурой. По правилам курить в проекте не разрешалось, а что это значит для курильщика?! Сам-то не курю. Но, как джентльмен со стажем, вызвался раздобыть для наших девушек хоть какой-нибудь еды и сигареты.

Для произведения натурального обмена нужны либо деньги, либо товар. Денег не было, товара тоже. А ходил я на острове в плавках, бандане и набедренной повязке собственного производства, как Тарзан. И я решил брать на жалость, как Киса Воробьянинов, не воровать же народному артисту России?!

И вот, крадучись, не хуже того Тарзана, я, небритый и похожий на чучело, пробираюсь на пляж с туристами-капиталистами. Прохожу меж рядами лежаков и канючу на ломаном английском: «Гив ми, плиз, уан сигарет фо май вумен», то бишь, подайте сигаретку, моя женщина страсть как хочет курнуть. Люди пугались, но сигареты давали, хоть у капиталистов такое не принято. Зажав сигареты, я прытью кидался назад в свои джунгли, спиной ощущая провожающие взгляды. А в таборе нашем меня ждали… Но если бы меня застукали – наблюдатели из Мексики накатали бы кляузу в московский офис и с ОРТ могли снять большую неустойку.