Текст книги "По ту сторону лжи"

– Как же вы меня нашли, да ещё так быстро? – мне давно не терпелось узнать.

– Когда мы поняли, что с тобой что-то стряслось, мы разделились: Иван подтянул опергруппу, они опрашивали соседей, кто и где тебя видел, так они вышли на сторожа. Катя и Лиля обзвонили ребят, и дежурили на телефоне. Игорь подключил Славика, он отследил место нахождения твоего телефона, нам повезло, что ты его потеряла не в лесу, а там, куда Стас тебя привёз. Видимо он выпал из кармана, когда он тебя волок через заросли. Там трава такая, что слона спрятать можно.

– А что это за место было, заброшенный дом или деревня?

– Деревня Свиридовка. Стас там родился. Потом, когда ему шесть лет было, школу закрыли, вот они и перебрались в Сосновку. Там уже лет пятнадцать никто не живёт, дома почти все развалились, всё бурьяном да чертополохом заросло.

– Да, – Колосков метнул в меня зловещий взгляд, видимо решил окончательно меня запугать, чтобы навсегда отбить охоту к такого рода приключениям. – место глухое, в стороне от реки, в низине за лесом. Туда ни рыбаки, ни охотники не заглядывают: ни пройти, ни проехать, ему пришлось километра два, если не больше, вас на себе тащить. И если бы не телефон! … Это просто везение невероятное, то что вы его потеряли, иначе хоть с собаками ищи…

– А вы разве… – я вспомнила прикосновения собачьего языка, – не с собаками искали? Или мне это приснилось?

– Нет, не приснилось. – Егор усмехнулся. – Тишка первый почуял неладное, мы когда из города вернулись, он уже странно как-то вел себя: с сыном играть не пошёл, суетился, скулил, всё рвался куда-то. И потом, с Мишкой в пансионат не поехал, а когда Славик сигнал твоего смартфона поймал, первый в машину прыгнул.

– Пёс знатный у вас, – похвалил майор, – ни разу со следа не сбился.

– Это потому, что он хорошо знал того, по чьему следу идёт. Он тоже считал его своим… – я опустила голову, чтобы никто не увидел подступивших слёз. Меня снова накрыла тягучая волна боли, я часто-часто заморгала, стирая веками с глаз мутную пелену, затем сделала глубокий вдох, и повернулась к майору.

– Иван Алексеевич, а вода в бутылке, которую мне оставил Стас… – я не договорила, но Колосков понял, что именно меня интересует. Он кивнул.

– Да. Хватило бы двух глотков.

Ну вот и всё. Теперь я знала всё.

Мы засиделись за разговорами до полуночи. Катька и Лилька два раза приносили из кухни бутерброды, салаты, и десять раз кофе, чай с печеньем и конфетами. Иван Алексеевич рассказал как они задержали Стаса, в его собственном магазине, в Песчаном. Они верно все рассчитали: Стас снова запаниковал, снова все вышло из-под контроля, а в панике все совершают ошибки. Здраво рассудив, что, по сути сторож является теперь единственным свидетелем, майор прихватив для верности Тишку, с двумя операми и участковым устроили засаду. В красках поведал он и о том как участковый Крутояр едва не провалил операцию, спугнув Стаса.

– И если бы не героический пес Тихон, ушёл бы наш злодей, как пить дать, ушёл бы! – Колосков в сердцах хлопнул себя по худосочному колену, – В два прыжка его догнал, повалил и за горло схватил, тот даже пикнуть не мог от страха, до сих пор заикается. Вот бы нам в отдел такого пса, – размечтался он, – может отдадите, Анна Михайловна а? В помощь, так сказать, в борьбе с преступностью.

– Ну что вы, Иван Алексеевич, как же можно отдать члена семьи? Никак невозможно… а помощь… это вы уж с ним договаривайтесь, он у нас личность вполне самостоятельная, как решит так и будет…

Егор открыл дверь своим ключом, пропустил вперед нашего сына и меня. В просторной прихожей, прямо у двери почти всю стену занимало зеркало, в массивной позолоченной раме.

– Ого! – восхищенно воскликнул сынишка, – какое огромное!

На звук его голоса из дверного проема высунулась генеральская голова, глаза сфокусировались на ребёнке, разглядывающем затейливые вензеля на раме. Брови на лице генерала поползли в верх, и после секундного замешательства появился весь генерал целиком. Он подошёл к Мишке, и присев на корточки тоже уставился на зеркало.

– Что, малыш, нравится?

– Ага! – не отрывая взгляда от замысловатых завитков ответил сын, – только я не малыш, мне уже шесть лет, и я в школу осенью пойду! – Мишка наконец опустил голову, и взглянул на генерала.

– Ух ты, – одобрительно кивнул генерал, – да ты взрослый совсем! А зовут тебя как?

Из двери напротив появилась высокая стройная женщина, с пышными золотистыми кудрями. Она замерла в дверном проёме, приложив руку к губам, и кажется перестала дышать, не сводя с Мишки больших, удивлённо распахнутых глаз.

– Михаил Егорович меня зовут, – гордо выдал мой сын, и взял меня за руку, – а это моя мама.

И пока генерал, растерянно улыбаясь, приходил в себя, женщина подбежала к Мишке села рядом с ним на колени и жадно вглядываясь в лицо мальчика, положила руки ему на плечи.

– Миша… Миша, это же наш внук! – И в повисшей тишине, мой сыночек, единственный из всех не утративший самообладания, недоверчиво спросил.

– Это вы, значит, моя бабушка, что ли? Разве бабушки бывают такие молодые и красивые? Вот у меня есть бабуля, она самая настоящая бабушка, потому что старенькая.

– Я тоже настоящая, – женщина засмеялась, прижала Мишку к себе, – я самая настоящая бабушка!

А генерал, перевел взгляд с меня на Егора и обратно, пробормотал:

– Как это внук?.. внук? – схватил их обоих в охапку, и гаркнул во всю генеральскую глотку: – Внук! У меня есть внук!

А этот самый внук, ничем не уступая деду, ни в эмоциональности, ни в децибелах, в которых он эту самую эмоциональность выражал, заорал в ответ:

– Дедушка! Бабушка! Уррррра!

А что вы хотели: гены! Это вам не тараканы, их не истребишь мелком «Машенька», тут, понимаешь… ничего не попишешь… против генов-то…

Позже, сидя на кухне и уплетая за обе щёки бабушкин пирог, и примерив дедову генеральскую фуражку, Мишка объявил что «пацаны лопнут от зависти», потому что у него дед-генерал, и самая красивая бабушка на свете. Растроганные, новоиспечённые дед с бабушкой, то и дело обнимали, тормошили и тискали внука, норовили угостить всем вкусным сразу, показать и подарить, всё что могло быть интересно шестилетнему мальчишке. Как будто хотели наверстать эти упущенные шесть лет. И я была им безмерно благодарна, за сияющие восторгом и счастьем глаза сына, и за то, что не услышала от них ни слова упрека в свой адрес, за то что приняли всё как есть, и не пытались выяснить кто виноват.

Это уже потом, когда Мишка, в обнимку с дедовой фуражкой, уснул под колыбельную бабушки, мы расположились в уютной гостиной. Я рассказала им всю свою жизнь, (в конце-концов, это их полное право знать всё о человеке, который растит их единственного внука). При этом женская часть аудитории, включая меня, время от времени шмыгала носом и элегантно сморкалась в бумажные платочки, любезно предоставленные специально для этих целей генералом. Мужская же половина, покашливала и отводила глаза, выходила на кухню попить водички, нервно прохаживалась по комнате. Так же время от времени, в особо острые моменты моего повествования, меня обнимали, сочувственно гладили по голове, шептали ласковые утешительные слова, от этих слов поток моих слёз, вопреки ожиданиям и здравому смыслу, только усиливался. Но, всё рано или поздно заканчивается, как плохое, так и хорошее. Закончилось и моё повествование: все слова были сказаны, слезы выплаканы, платочки использованы, валерьянка выпита…

Шум во дворе не стихал ни на минуту. На случай дождя, мужчины: Игорь, Поп, Попёнок, и Славик ставили во дворе палатки, устанавливали столы, под чутким генеральским командованием. Мишка крутился рядом с дедом, громогласно повторяя за ним приказы, тем самым, вызывая дружный хохот подчинённых. Девчонки: Катька, Лилька, Ника и её младшая сестренка Вика, связывали в большие букеты воздушные шарики и развешивали их куда только можно, и куда нельзя тоже, не обойдя вниманием бетономешалку соседа через дорогу, и возвышающуюся над деревней ногу старого колодца, именуемого в народе «журавль». Ими, с удовольствием, отпуская шуточки, руководил, гостивший у нас уже неделю, Костик. На кухне верховодила бабТася. Она почти совсем уже восстановилась, только ещё быстро уставала, что, однако, абсолютно не мешало ей командовать генеральшей, своей будущей свахой – мамой Ники, и тетей Полей. Дядь Петя и Егор свозили со всей деревни столы и стулья, и только я как неприкаянная, путалась у всех под ногами. Я честно пыталась помогать, но меня отовсюду гнали, велели не мешать…

Завтра у нас с Егором свадьба. В моей комнате висит сказочно-красивое, белое свадебное платье. К моему собственному удивлению, я вдруг захотела «чтобы всё как у людей»: белое платье, кукла с кольцами на капоте, лебеди на торте, шары и ленты, белые голуби в небе и лепестки роз под ногами. А ведь раньше всё это казалось мне пошлым и мещанским. Вот во что статус невесты, превращает адекватного, здравомыслящего человека. В глупую мечтательную особь женского рода. Свадьбу решили праздновать в Сосновке. Костик предложил было арендовать зал в ресторане, но генерал сказал, что это никуда не годится, сидеть в душном помещении, когда есть такая шикарная территория во дворе, да плюс ещё терраса, да плюс великолепный вид. И все с ним согласились. А куда деваться, когда говорит наш дедушка, возражать не смеет никто, даже Костик. Приготовления шли полным ходом, подпол ломился от напитков, как спиртных, так и прочих. Холодильники, и мой, и бабТасин и теть Полин – от закусок. Наряды тщательно отутюжены, приглашения розданы. Вечером приедут Питерские друзья и сослуживцы Егора, и с ними его дед. Я пригласила Стеблову, она обещала непременно быть, прислала мне своего мастера маникюра, и теперь на моих ногтях красовался невероятно-красивый, нежный, свадебный маникюр. Виктор Николаевич тоже обещал приехать. А ещё я пригласила Илью, не без корыстного умысла, конечно.

Я нашла глазами Лильку, и в который раз за последние дни, отметила как она преобразилась. Это моя Катюха взяла над ней шефство. Лилькиным волосам вернули их первоначальный тёмный цвет, который отлично сочетался с её цыганскими глазами. Умело подобранный макияж делал Лилькино лицо очень симпатичным и милым.

Она, как будто почувствовав мой взгляд, обернулась, глаза наши встретились и я, искренне радуясь за неё, улыбнулась ей. Ответная улыбка была широкой и немного смущённой.

Ещё мы пригласили Колоскова с женой. Заехали с Егором к нему в отделение, когда вернулись из Питера. Я вручила ему приглашение и кружку, с мордочкой премиленького щенка с ушками, и с хвостиком-крендельком вместо ручки, (нужно же возместить ущерб). Колосков отсмеявшись, поздравил нас с Егором с предстоящей свадьбой, обещал явиться с удовольствием и с супругой, затем немного помолчав, осторожно спросил.

– Анна Михайловна, там этот подследственный, Сомов, просил вас навестить его, вы как?

– Сомов? – я подняла на майора удивлённый взгляд, – А кто это?

Колосков растерянно переглянулся с Егором.

– Ну как же, Станислав Сомов, ваш друг и муж вашей погибшей подруги.

– Да, был у меня такой друг: Стасик Сомов, друг детства… – я сделала глубокий вдох, – но он умер, в тот день когда утонула моя подруга Наташка. А ваш подследственный, совершенно чужой и незнакомый мне человек.

– А и правильно, – Колосков махнул рукой, и с облегчением рассмеялся, – Правильно Анна Михайловна, и незачем вам с ним встречаться…

– Ну, кажется, теперь хватит. – Егор поднялся ко мне на террасу, и сел рядом. – столов должно хватить, а стульев, если не хватит, дядь Петя ещё пару скамеек подвезёт. – он вытер вспотевший лоб, и потянулся к стакану с водой.

– Устал? – проявила я заботу к будущему мужу.

– Ну что ты, просто жарко. – Егор попил, обвёл глазами принарядившийся двор, наклонился ко мне и обжёг моё ухо горячим дыханием, – почти всё готово, ты не передумала?

Я увернулась от его поцелуя, и сама поцеловала его в щёку.

– Даже не надейся, я выдержала пытку маникюром, поэтому назад дороги нет!

У нас за спиной раздалось нерешительное покашливание, мы одновременно обернулись: опираясь на тросточку по ступенькам крыльца к нам поднималась Наташкина мать. Егор встал, отодвинул стул.

– Здравствуйте, – тихо поздоровалась Надежда Ивановна. – Аня, я к тебе…

– Может хотите чего-нибудь попить? – предложил Егор, – чаю?

– Нет, спасибо, не беспокойтесь ничего не нужно.

– Тогда я вас оставлю. – Егор тактично удалился.

Надежда Ивановна молчала, я тоже не спешила нарушить тишину. В конце-концов это она ко мне пришла…

– Аня… – было видно, что слова даются ей тяжело, – прости, что я так не вовремя, но я тебя надолго не задержу. – Женщина расстегнула сумочку, и достала из неё небольшой, но пухлый, жёлтый конверт. Он как-то странно топорщился с одной стороны.

– Вот. – она положила конверт на стол.

– Что это? – не прикасаясь к конверту поинтересовалась я.

– Я должна была отдать тебе, когда Наташа… – она перевела дыхание, её рука, теребящая ремешок сумочки дрожала, – когда Наташа устроилась бы там. – она снова замолчала, как будто набиралась сил, для последнего рывка. – Там письмо, извини, я прочла. Откроешь потом, когда я уйду.

Я кивнула.

– Что вы собираетесь теперь делать, уедете в Израиль?

– Не знаю, еще не решила. – она поднялась. – Будь счастлива. И прости её, если сможешь.

Я тоже встала.

– Я давно её простила. Она была моей подругой, ею и останется.

На глаза Надежды Ивановны навернулись слезы, она протянула руку, провела по моим волосам, порывисто обняла меня, и резко отстранившись, сутулясь и приволакивая правую ногу, зашагала прочь.

Я села в бабулино кресло и, стараясь не смотреть на конверт, отвернулась к реке. Но я всё равно его видела. Он, кричащим, жёлтым пятном, лежал на столе, и я чувствовала как в моих глазах закипают слезы. Тихо подошёл Егор, наклонился, вопросительно заглянул в глаза. Я подбородком, с опаской, словно это ядовитая змея, показала ему на конверт, мне даже показалось, что он шевелится и шипит.

– От Наташки.

Егор понимающе кивнул.

– Боишься?

– Да…

– Хочешь, я открою?

Я замотала головой из стороны в сторону.

– Нет. Я должна сама.

– А может, и не надо? Может просто выбросить?

Я снова покачала головой.

– Мне уйти, хочешь побыть одна?

– Нет, просто посиди рядом…

Я потянула конверт за уголок, он был не заклеен, а точнее был вскрыт. Внутри был двойной тетрадный лист в клеточку, исписанный размашистым Наташкиным почерком.

«Привет, Анька!

Если ты читаешь это письмо, значит я уже далеко и у меня всё в шоколаде. Папаша оставил мне неслабое наследство, я когда узнала просто обалдела. Поэтому и придумала командировку, чтобы обставить всё по-тихому. Но пишу я тебе не для того, чтобы похвастаться, хочу кое-в чём признаться. Сто раз хотела рассказать, но так и не решилась. Я очень сильно виновата перед тобой, Анька. Я тебя обманула, у Егора не было невесты, и он тебя не бросал. Я тогда заходила в ювелирный ларёк, а он вышел из него. И чё-то меня переклинило: думаю, Аньке колечко купил, предложение делать будет. А тут вы с Костиком по другой стороне вышагиваете обнявшись. Никого не видите, у Егора даже руки затряслись, это кто, говорит. Ну я ему и наплела, что это твой жених, что вы перед отъездом поссорились, но он приехал, и теперь всё хорошо. Сказала, что у вас свадьба уже назначена. Он прям окаменел весь. Лицом потемнел, я даже испугалась, как бы не порешил вас обоих с Костиком. Но он взял себя в руки, велел передать тебе, что желает счастья.

А дальше как снежный ком, одно враньё на другое наслаивалось, если б ты знала, сколько раз я тебе признаться хотела, но каждый раз что-то мешало. Только не спрашивай, зачем я это сделала, я и сама не знаю. Ну вот опять вру. Знаю конечно. Завидовала я тебе всю жизнь со страшной силой. Вот скажи, чем ты лучше меня? Красивее? Нет! Умнее? Нет! Ну чем?! Почему тебя все любят, а меня нет?! С самого детства, куда бы мы не пришли, кого бы ни встретили, все сразу начинали вокруг тебя кудахтать: «Ах, Анечка, деточка…». Помнишь, однажды, мы захотели пить, и ты пошла в магазин за лимонадом, а вышла с лимонадом и кульком карамелек. Ты сказала, что тёть Зина-продавщица, тебя угостила. А я, как та Марфуша из сказки, дай думаю и я схожу, уж мне-то дадут и побольше и шоколадных. Ага, как же! Дали! Я жвачку купила и всё. Хотя нет, не всё: когда я, несолоно хлебавши, поплелась к выходу, услышала как тёть Зина говорит Савелихе (та как всегда подпирала прилавок): «Видала? Вот Анютка зашла, будто солнышко заглянуло, ангел а не ребенок. А Надькина девчонка, что бесёнок, никогда не поздоровается, только зыркает исподлобья…»

Вот с тех пор я тебя и возненавидела. И завидовала. Ты наверное думаешь – было бы чему завидовать, умом-то я это понимала, но завидовала люто.

Если б ты только знала, как я тогда надеялась, когда выяснилось что ты беременна, что уж теперь-то наши деревенские кумушки перемоют тебе косточки. А в результате все опять взъелись на меня! Это я, оказывается, виновата, что ты ребёночка нагуляла, плохо я за тобой присматривала! Нашли няньку. На меня всех собак спустили, а Анютка у нас опять святая! Если бы ты не лежала в больнице, я бы тебя собственноручно придушила тогда. А потом ещё и этот идиот, Стасик мой. Ну не дурак?! Жениться собрался! Я, говорит, ребёночка усыновлю, и любить буду как родного. Ага, щас! Наплела ему, что я от него беременная, пристыдила, на жалость взяла, Стасик и поплыл.

А последнее время, что-то совесть меня стала мучить. Увижу Мишку твоего, прям душа не на месте. Славный он у тебя, Анька… вот опять завидую…

В общем, не вернусь я больше. Стаса с собой не беру, надоел он мне. Выходи за него, Анька, он хороший, добрый, на руках тебя носить будет, и Мишку не обидит. Да, я когда приму наследство, открою счет на Мишкино имя, и буду перечислять деньги ежемесячно. Знаю, что ты не возьмешь от меня, но пусть будут, мало ли. Может хоть немного искуплю свою вину перед ним. Прости если сможешь и не поминай лихом.

P.S.

Возвращаю то, что принадлежит тебе».

Я отложила письмо в сторону, на секунду зажмурилась. Что она там ещё возвращает? Нужно сделать последнее усилие, и покончить с этим навсегда. Я потрясла конверт, и мне в ладонь упала красная бархатная коробочка. Тревожная догадка мелькнула в моём сознании, я открыла коробочку и задохнулась от неожиданности. Подняв глаза, я встретилась с глазами любимого.

– Это… то, о чём я думаю?

Егор кивнул.

– Я тогда вернулся, помнишь, сказал что забыл что-то. Купил то колечко, и потом заказал у ювелира точно такое. В тот день оно было готово, и я собирался предложить тебе стать моей женой.

Семь лет назад.

День был очень жаркий. Солнце палило нещадно, в воздухе висело плотное горячее марево, пропитанное сладким запахом ванили и соленым – моря. В поисках прохлады мы с Егором забрели на узкую, тенистую улочку, и нырнули в первый попавшийся ларёк, торговавший всякой всячиной, от стиральной доски до электрической мультиварки с встроенным в её блестящей крышке дисплеем. Но самое главное: там работал кондиционер. Делая вид, что рассматриваем товар, предоставленный в столь широком ассортименте, мы подошли к небольшой витрине. И среди грошовых колец, серёг, и брошей я увидела его. Оно тоже было дешевым, это было видно невооруженным глазом, но оно было точной копией, вернее, как будто из одного набора с мамиными серьгами. Я, словно наяву, увидела как мама, смеясь, заправила белокурый локон за маленькое изящное ушко, как блеснули на солнце мелкие камушки, рассыпанные по ажурному листу папоротника, как заиграл гранями, переливаясь всеми цветами радуги, небольшой, размером в спичечную головку, бриллиант в центре. Мама рассказывала, что их подарил ей папа, в тот день когда я появилась на свет. Она их никогда не снимала, и её так в них и похоронили. А теперь передо мной лежало кольцо. Точно такой же, ажурный лист папоротника украшала россыпь блестящих стекляшек, и ровно на том же месте, что и в маминых серьгах, посредине и в небольшом углублении, сверкал прозрачный камешек со спичечную головку. Я с трепетом вынула кольцо из прорези в бархатной витрине и надела его на безымянный палец. Егор удивлённо вскинул брови.

– Очень красивое колечко, милая, такое необычное, если бы оно было настоящее…

– Да… у моей мамы были серьги, точно такие же, если бы это кольцо было из золота и с настоящим камнем, я бы подумала, что они из одного набора…

Наши дни.

Я всё ещё не могла оторвать глаз от кольца.

– Как оно оказалось у Наташки?

– Я попросил её передать тебе, как подарок на свадьбу.

В глазах снова защипало от слез.

– Знаешь, Егор, – мой голос звучал хрипло от нахлынувших воспоминаний, – я выросла в семье, где никто и никогда друг другу не врал. И я считала это нормой жизни. Это ведь так просто – говорить правду. Но оказалось, что с самого детства, меня преследовали ложь и предательство.

Егор осторожно убрал с моего лица выбившуюся прядку, и смахнул пальцем, всё-таки просочившуюся слезинку.

– Родная, я понимаю что это трудно, но нужно постараться забыть. Нужно оставить всё плохое в прошлом. Хочешь, я помогу тебе? Закрой глаза.

Я послушно закрыла глаза.

– Представь, что ты стоишь у ручья. У тебя за спиной грохочет гром, сверкают молнии, хлещет холодный ливень. А по ту сторону ручья сияет солнышко, щебечут птички, порхают бабочки. Тебе нужно просто перейти по мостику на солнечную сторону ручья. Давай, смелей.

Я живо представила себе картину, описанную Егором, только в моём воображении, на солнечной стороне меня ждали, махали мне руками, улыбались и звали к себе Егор и наш сыночек. Я, не колеблясь, шагнула на мостик и открыла глаза. И увидела близко-близко улыбающиеся серые глаза Егора.

– Ну что, получилось, ты перешла?

– Да, я перешла, я теперь по ту сторону. По ту сторону лжи.

Егор взял из моей руки бархатную коробочку и вынул из неё кольцо.

– Я ведь так и не сделал тебе предложение, как положено, по всем правилам?

– Нет, не сделал. – я обиженно вздохнула.

Егор встал на одно колено и серьезно глядя мне в глаза тихо сказал.

– Семь лет назад я понял, что хотел бы прожить с тобой всю свою жизнь. Я очень хочу, чтобы ты стала моей женой. Ты выйдешь за меня замуж?

– Да, – выдохнула я, – я выйду за тебя замуж.

Егор надел мне на палец кольцо и потянулся ко мне губами, а я закрыла глаза.

В ту же секунду мы оба подпрыгнули от оглушительных, многоголосых «Уррррра», в которых явно солировали дед и внук Тумановы, от аплодисментов и взрывающихся хлопушек. И на нас дождём посыпались блестящие, разноцветные конфетти…

Перед венчанием, по нашей деревенской традиции, мы, с Егором и Мишкой, заехали на кладбище. За ажурной кованной оградкой, с широкого мраморного надгробья на меня смотрели портреты моих родителей и бабули. Мне показалось, что сегодня их глаза, на холодном мраморе, излучают тепло, а в застывших улыбках притаилась радость. Навернулись непрошенные слезы, я поставила цветы в вазу и зажгла свечу в лампадке. На мою руку с неба упала прозрачная теплая капля, потом другая, и ещё и ещё. Мы втроём задрали головы вверх: редкие, крупные капли падали с абсолютно, ну просто совершенно безоблачного, неба. Вы можете надо мной смеяться, но в эту минуту, мне показалось, что это мои родители и бабуля, посылают мне своё благословение, тёплым дождём с ясного неба. И впервые в жизни, тупая нестерпимая боль и щемящая тоска, сжимавшая моё сердце при мысли о них, сменилась светлой, тихой грустью.

К алтарю меня вел дядь Петя. Его рука немного дрожала, когда он вложил мою руку в руку Егора, а глаза, подозрительно и влажно блестели. Егор тоже был взволнован и безумно красив. А наш сын, подавая нам кольца на тарелочке с лебедями, выглядел чрезвычайно важным в своём смокинге. Лицо его выражало торжественное ликование, или наоборот, а по его сияющим глазам было видно, что его просто распирает от желания выразить свой восторг более привычным способом, а именно громогласным воплем.

БабТася уголком платка промокнула слезинку, а Тишка, немного нервничая, постукивал хвостом по дощатому полу, пугая сонного Кузю. Я стояла на ватных ногах в полуобморочном состоянии…

Моя свекровь выполнила свое обещание. Она была восхитительна в своём струящемся золотистом платье, стоя на краю террасы, спиной к сверкающей глади реки. Солнце переливалось и играло в её золотых волосах, окружая красивое, молодое лицо сияющим нимбом. Её чарующее-нежное, чистое сопрано, парило над гостями, проникая в души.

Я видела счастливое лицо нашего сына, и наполненные любовью глаза мужа. В небе над нами кружила, то разлетаясь, то снова соединяясь в воздушном танце, пара выпущенных нами белых голубей. И, разливаясь прозрачным хрусталем над рекой, поднимаясь к верхушкам сосен, взмывая к белым пушистым облакам и теряясь в небесах, летело ангельское приветствие: «Ave Maria».