Текст книги "По ту сторону лжи"

Я снова пожала плечами, похоже, у меня появилась новая вредная привычка. Альбина ещё немного походила вокруг дома, позаглядывала в окна, поползала на четвереньках между грядок, рассматривая какой-то след, (ещё бы понюхала) и наконец, отряхивая колени, стала прощаться.

– Что ж, думаю на сегодня всё, не буду вас больше задерживать. Если узнаете что-то новое или вспомните – звоните в любое время. Да, и зайдите к следователю завтра, он хотел вас видеть.

Я протянула ей руку.

– Спасибо, Альбина Альбертовна.

– Да пока не за что, это вам спасибо за кофе. – Усмехнулась она, взмахнула рукой, и пошлёпала к калитке.

А я задумалась о том, как рассказать обо всём этом сыну.

Остаток дня я провела в домашних хлопотах: нужно было покормить бабТасиных курочек, полить овощи, промыть Кузе глаз, приготовить ужин всех помыть и покормить. Мишка и иже с ним, вызвались мне помогать, поэтому пришлось еще и устранять последствия их помощи. Когда наконец все дела были переделаны, я была как выжатый лимон, и мечтала только о том, чтобы доползти до кровати. Составив помытую посуду в шкаф, я поплелась в детскую. Сын лежал на кровати поверх одеяла, на животе у него, уютно свернувшись в клубочек спал Кузя, в ногах растянулся Тишка. Последний открыл один глаз и повёл ухом: мол, даже не начинай, и не слезу, хоть ты мне тут что, ни на шаг не отойду, как есть всю ночь охранять буду…

Я села на край кровати, пригладила Мишкины взъерошенные волосы.

– Не спишь сыночек?

– Не сплю… мам, а бабуля точно поправится? – он осторожно, чтобы не потревожить Кузю, повернулся на бок.

Я наклонилась к нему и зарылась носом в мягкие, пахнущие земляничным шампунем волосы.

– Обязательно поправится, малыш, нужно только подождать, её доктор подлечит, и она снова будет дома с нами.

– А ты завтра к ней поедешь, можно мне с тобой? Я так сильно хочу её увидеть…

– Нет сыночек, к ней пока никого не пускают…

– Даже тебя?! – Мишка от возмущения сел на кровати, забыв про спящего Кузю, который недовольным урчанием выразил свой протест. – А Славика, тоже не пускают? Мамочка, давай Славику позвоним, может его уже пустили, а мы не знаем?

Я удержала, готового сорваться и бежать за телефоном сына и усадила его рядом, обняв за плечи.

– Понимаешь, сынок, мы не можем позвонить Славику, потому что он сейчас в полиции…

В темных, при тусклом свете ночника, глазах сына появился ужас.

– Они что, его арестовали?! Они дураки там все что ли, думают это он бабулю ударил? Его теперь в тюрьму посадят?

Я взяла лицо сына обеими руками и посмотрела в огромные, полные слёз глаза.

– Ну что ты, малыш, никто его не посадит в тюрьму, что ты. Они во всём разберутся, Славика совсем скоро отпустят, вот увидишь.

– Да-а, – дрожащим от слёз и обиды голосом произнёс Мишка, – разберутся они, бабуля когда сериал смотрела про полицию, раньше полицейских знала кто преступник, а они ходят, всё спрашивают, а сами ничего не видят и не понимают… Вот если бы папа был здесь, он бы быстро поймал настоящего преступника, а Славика бы выпустил… Ну почему он так долго нас не находит? Ведь он нам так сейчас нужен!

Столько недетской боли и отчаянья было в последней фразе, что у меня сжалось сердце. Как и все матери-одиночки, я придумала для своего сына сказку про папу. Вернее даже не сказку, я рассказала ему правду… ну, или почти правду, лишь немного её приукрасив. Я сказала, что мы случайно расстались потому, что папе пришлось уехать по службе, так как он полицейский, а в это время умерла моя бабушка и я тоже уехала, а записка с моим адресом для папы потерялась, теперь он нас ищет и непременно найдёт. В действительности почти так всё и было, разве только… не ищет нас папа…

Я крепко прижала к себе худенькие, вздрагивающие плечи ребёнка.

– Сыночек, родной мой, всё будет хорошо, и БабТася поправится, и Славика выпустят, и папа нас найдёт совсем скоро, я точно знаю, я тебе обещаю.

Я ещё сильнее прижала сына к себе, и поклялась в душе самой страшной клятвой, что при первой же возможности, поеду в Питер, и не уеду пока не поговорю с Егором. Я должна ему сказать что у него есть сын, и что он его ждёт, и пусть он сам решает что ему дальше делать.

Мишка успокоился и уснул, а я наоборот – расстроилась, и о том чтобы заснуть не было и речи. Я корила себя и ругала последними словами, за то что причинила такие страдания собственному ребёнку. Конечно, он растерян и подавлен от того, что его маленький счастливый мирок рушится, а рядом только слабая и, не менее растерянная, мама. Я опустилась на диван в гостиной, и уткнувшись в подушку, разрыдалась от отчаянья и бессилия…

Сначала я почувствовала как к моей щеке прикоснулся влажный и холодный нос, потом шершавый язык стал слизывать слёзы с моего лица. Я сползла на пол и обняла огромную мягкую морду.

– Тишечка, хороший мой, что же мне делать?

Слёзы лились уже сплошным потоком, бедный пёс не успевал их слизывать, его влажные грустные глаза смотрели с сочувствием и укоризной: «Что же ты, Анька, так расклеилась-то? Я понимаю, тяжело, а кому легко? Мне вот тоже выть хочется, а держусь ведь. Ты, давай-ка, матушка, соберись, не время раскисать. Тебе еще по больницам да по тюрьмам помотаться придётся, я тут тебе не помощник, а вот за Мишкой да за мелким присмотрю, можешь не сомневаться.» Тишка положил передние лапы мне на колени и утробно заурчал. Я вытерла глаза. Конечно, слезами горю не поможешь, но мне стало немного легче, как будто вместе с моими слезами из меня вытекло всё напряжение этого тяжелого дня. Я ещё немного посидела на полу, прижавшись к мягкому и тёплому Тишкиному боку, и понемногу успокоилась.

– Ты умница, Тишечка, самый замечательный, самый добрый, что бы я без тебя делала? Ты мой хороший. – я поднялась – Ну всё, я в порядке, спасибо тебе.

Тишка встряхнулся и сделав несколько шагов к двери, оглянулся: «Ты это… зови, если что»…

Спать мне уже совсем не хотелось, я стояла у окна в тёмной гостиной и радовалась тому, что этот длинный день закончился, надеюсь, что завтра всё будет лучше. Тут моё внимание привлёк лучик света мелькнувший в темноте. Присмотревшись я поняла, что день ещё далеко не закончился: в доме Крапивиных мелькал свет от фонарика, если я не ошибаюсь в комнате Славика. Так, телефон, быстро… чёрт где телефон… вот он…

Участковый долго не мог понять, кто я и что мне от него нужно. Чертыхаясь про себя «понаберут пацанов» (в Сосновке с недавних пор новый участковый – наш старый добрый «Анискин» ушёл на пенсию), я не зажигая света, ломанулась в чулан. Там я влезла на табурет, и в нише под потолком нашарила ключ от старого окованного железом сундучка, мирно стоящего на антресолях, за стопкой кухонных полотенец. В сундучке хранился травматический пистолет, подаренный мне моим тренером несколько лет назад, на день рождения. В старших классах, на уроке ОБЖ, у меня неожиданно обнаружился талант к стрельбе, я участвовала в каких только можно было соревнованиях, неоднократно занимала призовые места. Вершиной моей «снайперской» карьеры стала победа в стрельбе из пневматического пистолета на первенстве Москвы и Московской области. «Vendetta» привычно легла в руку. Вот уж не думала, когда три дня назад прятала её в сундучок, что она мне пригодится.

О том что вызвала участкового, я пожалела как только открыла дверь на улицу: в тишине ночной деревни полицейская сирена надрывалась как сто слонов на водопое. В ту же минуту от БабТасиного крыльца метнулась тёмная тень, я рванула туда же, на ходу снимая пистолет с предохранителя.

– Стой, стреляю! – тёмный силуэт бежал по направлению к задней калитке, ведущей к огородам, и никак не реагировал на мои угрозы. Не верил, дурачок, что выстрелю, а зря. Я выстрелила. И конечно попала. В ногу. А куда же ещё, я ведь туда и целилась. Глухой крик и звук падения подтвердил что я всё еще в хорошей форме. Как стрелок, но не как бегун, поэтому догонять удаляющуюся и прихрамывавшую тень я не стала. Ну догоню я её и что? Добью выстрелом в упор? Или, что скорее всего, получу кастетом по голове, а у меня Мишка… да и по голове не хочется что-то, если честно. Вой сирены приближался, уже даже показалась иллюминация, я мысленно процитировала нашего министра иностранных дел: «дебилы…», и решила на всякий случай вернуть пистолет в сундучок, пока этот приду… кхм… полицейский ещё не доехал: от греха подальше, пристрелю ещё сгоряча, ненароком.

Я стояла у калитки, кутаясь в шаль, когда наконец, сверкая, подвывая и подмигивая, «вразвалочку» подъехал автомобиль, ласково именуемый в народе: «бобик», или «козлик», кому как нравится. Из «бобика» выпрыгнул подросток с нимбом вокруг головы. Когда подросток отошел на пару шагов от разбрызгивающего во все стороны синий свет автомобиля, нимб оказался форменной фуражкой, и я увидела, что подросток одет в форму сержанта полиции. Так вот почему он так долго и громко ехал! Он ещё больше чем я боялся догнать того кто влез в опечатанный дом. Поражённая догадкой, я молча наблюдала, как этот, с позволения сказать, полицейский вальяжно подходит, на ходу оправляя форму.

– Сержант Крутояр, вы вызывали?

Ахтыжбожежтымой, он ещё и Крутояр! Подавив рвущийся наружу нервный смех, я кивнула: так точно, мол, я вызывала.

– Фамилия?

– Александрова Анна Михайловна – представилась я по всей форме. Мне очень хотелось поскорее с этим покончить, может всё-таки удастся хоть немного поспать.

– И что у вас тут произошло, гражданка Александрова?

– В общем, я увидела свет от фонарика в доме Крапивиных, позвонила вам: дом ведь опечатан, и быть там никого не может, бабТася в больнице а Славик в полиции. Потом я вышла на улицу и увидела как злоумышленник убежал через вон ту калитку. – я показала в сторону огородов. Во время моего короткого рассказа мы подошли к крыльцу, и нашему взору предстала полуоткрытая дверь, с разорванной полоской бумаги, вторая половинка болталась на косяке.

Крутояр сунул руки в карманы брюк и начал раскачиваться с пятки на носок и обратно. Наверное подсмотрел в голливудском фильме про техасских рейнджеров, и решил что это очень подходит к его фамилии.

– Значит убежал, говорите? А он точно был?

У меня от негодования даже дыхание перехватило.

– Конечно был, вы же видите – печать сорвана!

– Ну, это еще ни о чём не говорит. – продолжая раскачиваться изрёк участковый.

– Еще как говорит, и я вам даже скажу о чём! Это говорит о том, что Славик тут вообще не причём, и его сейчас же нужно выпускать. – Я, наивная, была абсолютно уверена что так и будет. Но у сержанта Крутояра было на этот счет свое мнение, которое радикально отличалось от моего. И он мне его высказал:

– Так ведь печать кто угодно мог сорвать: может, к примеру, мальчишки хулиганили, мяч кинули, дверь и открылась, вон она какая хлипкая. Такую даже ветер открыть может…

– Да какой ветер, какие мальчишки, я же вам говорю: я видела свет от фонарика в окне, и как он через огород убежал.

Участковый поморщился, как будто у него зуб внезапно заболел.

– Так прям и убежал? Вас что ли испугался?

Я усмехнулась:

– Скорей всего вас, вы же тут такую светомузыку устроили, вся деревня небось испугалась, да в подполы попряталась.

Крутояр недобро сверкнул глазами в мою сторону и заключил:

– Знаете что, гражданка Александрова, идите-ка вы лучше спать, и не морочьте мне голову. Показалось вам, не было здесь никого!

Я начала закипать.

– Послушайте, я пока ещё не страдаю галлюцинациями, и ничего мне не показалось. Я видела его точно так же как вас, да я… да я в него стреляла, и попала. В левую ногу.

Он испуганно заморгал.

– То есть как это стреляли, у вас что же, боевое оружие есть?

– «Ага, испугался!» – злорадно подумала я, даже в темноте было видно, что он побледнел. Наверное представил что сейчас будет: надо вызывать опергруппу, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это вам не сорванная «ветром» печать. Мне его даже жалко стало.

– Да что вы, зачем мне боевое, у меня травматическое.

Он жутко обрадовался, и почему-то, принялся орать на меня визгливым бабьим голосом. От большой радости наверное.

– Кто позволил?.. Что вы здесь устраиваете!.. Сдать оружие немедленно!

Я поплотнее завернулась в шаль, как-то прохладно стало, или меня от его воплей знобит?

– Я не понял, чё мы улыбаемся стоим? – (Я улыбаюсь?! Вот чёрт, я и не заметила) – Я говорю, оружие предъявили к изъятию! – и грозно так, снизу вверх, на меня уставился. Вот самомнение у человека…

– Оружие давно в сейфе, как и положено, а вы давайте, оформляйте проникновение, допрос, протокол, что там у вас положено делать.

– Значит так, – попытался вразумить меня – если вы немедленно не предъявите оружие, я проведу обыск и изыму!

– А ордер на обыск у вас есть? Нет! Так, что, вы не кипятитесь, а начинайте проводить следственные мероприятия (интересно, откуда я слова такие знаю), чем раньше начнём, тем раньше закончим: спать очень хочется.

От такой моей наглости Крутояр окончательно взбесился. А ведь я просто, как законопослушный гражданин, хотела заявить о правонарушении, помочь так сказать, следствию, и совершенно не собиралась его провоцировать. Но что-то определённо пошло не так…

Участковый посмотрел на меня злобно снизу вверх и сплюнул себе под ноги.

– А может это ты сама печать сорвала? Чтобы отвести подозрения от Крапивина. Он тебе кем доводится, соседом? Или, может быть любовником? А может вы с ним на пару бабку по башке тюкнули?

Даже не знаю, что меня сильней взбесило, то что он назвал бабТасю бабкой, или что заподозрил между мной и Славиком любовную связь, или безумный намёк на моё участие в этом гнусном преступлении, а может, его, ничем не оправданное, хамство.

– Как вам вообще такое в голову могло прийти? – спокойно и холодно спросила я, хотя внутри меня все кипело. Есть у меня такая особенность: в ярости я никогда не кричу, а говорю тихо и спокойно, и чем сильней моя злость – тем тише мой голос. – Вы, может быть, не в курсе, но у меня есть алиби.

– Ах, да! Алиби. – не унимался Крутояр, – как это мило: один любовничек обеспечивает алиби, другой старушенцию на тот свет отправляет, хорошо же ты устроилась. – и он гнусно захихикал.

Бог свидетель – я не хотела… Я практически не ругаюсь, и никогда не указываю людям на их физические недостатки. Но он перешагнул черту, он испачкал то, что мне дорого. Я сделала всего один шаг, и его нос оказался где-то на уровне моего декольте.

– Послушай ты, метр с фуражкой и в прыжке, ты в полицию для чего пошёл, чтобы отомстить за детские унижения? – я почти шептала, но таким холодом веяло от этого шёпота, такой яд сочился из моих слов, что он даже покачиваться перестал, и в изумлении уставился на меня. – Если ты думаешь, что можешь безнаказанно оскорблять людей, то ты ошибаешься, и форма твоя тебе не поможет. А теперь закрой рот и начинай работать.

Крутой полицейский смог наконец сделать вдох и разразился истерикой:

– Оскорблять!.. Не позволю!.. Ответишь!.. При исполнении!..

– И что же это мы тут исполняем? – съёрничала я, выпустив злость и окончательно успокоившись. – Вторую часть Марлезонского балета?.. Знаешь что, я пожалуй пойду, надоел ты мне до икоты. – я сделала пару шагов в сторону калитки, соединяющей наши с бабТасей дворы, но вернулась, подошла вплотную к ошарашенному участковому и душевно так посоветовала:

– Слушай, Крутояр, ты бы обратился к психологу что ли, а то ведь этот твой комплекс Наполеона тебя до добра не доведёт. С этим надо что-то делать, я тебе точно говорю… – и с чувством выполненного долга я пошла домой спать. И, к своему удивлению, мгновенно уснула.

Рано утром пыльный автобус выплюнул меня, вместе с остальными пассажирами, на Озёрской привокзальной площади. Пришлось разбудить Мишку пораньше, чтобы покормить завтраком, и отвести к дядь Пете. Самого хозяина не было дома, но на грядках с лейкой в руках обнаружилась тёть Поля, его жена. Высокая и тоненькая, как девушка, теть Поля в свои сорок девять лет, была всё ещё красивой женщиной. Она очень нам обрадовалась, сообщила что Айболита вызвали в соседнюю деревню на конюшню, у них там лошадь захромала, а свой ветеринар ушёл в глубокий запой. Она засуетилась вокруг Мишки, не зная куда его усадить, и чем угостить, а я, со спокойной душой, отправилась в город. Я собиралась сначала в больницу, потом к следователю а уж после к Славику. Можно было конечно не торопиться, и сходить к Колоскову после Славика, но я боялась, что если Славик мне что-то расскажет, я могу выболтать это следователю. Знаем, проходили.

День снова обещал быть жарким: солнце выжарило последние капельки росы на траве, на небе ни облачка, от приходящих и уходящих автобусов в воздухе висела плотная пелена пыли и выхлопных газов. Я не стала дожидаться автобуса, решила пройтись две остановки до больницы пешком.

Илью Петровича я нашла не сразу. В кабинете его не было, медсестры на посту тоже, поэтому я решила просочиться в палату к бабТасе самотёком. Но моя попытка была пресечена самым коварным образом: я уже взялась за ручку двери, когда крепкие пальцы ухватили меня за локоть, и знакомый голос за спиной насмешливо произнёс:

– Куда же вы, Анна Михайловна, а с доктором поговорить не хотите?

Я обернулась и изобразила лицом искреннее раскаяние.

– Так вас нет нигде, я правда искала, и медсестры вашей где-то нет…

– Значит искали? – глаза доктора смеялись, и вообще был он какой-то весь весёлый до неприличия – ну значит, будем считать что нашли. – И не выпуская мой локоть, доктор повёл меня в кабинет. Там он усадил меня за стол, сам сел напротив и, по своему обыкновению, положил руки на столешницу. С лица его не сходила улыбка, и я снова поймала себя на мысли, что мне нравится как он улыбается.

– Анна Михайловна, а хотите чаю? – не переставая улыбаться предложил Илья Петрович.

– Спасибо, но в это время суток я предпочитаю кофе.

Он, не вставая, повернулся корпусом к шкафу за своей спиной, протянул руку и выудил откуда-то из его недр большую стеклянную банку «Nescafe Gold», и виновато развёл руками: дескать, не обессудьте, Анна Михална, чем богаты, дескать. Я махнула рукой, давайте, мол, Илья Петрович, чего уж там, мол. Я всыпала в налитый доктором кипяток щедрую ложечку «кофе», и помешивая получившуюся жидкость с замиранием сердца спросила:

– Илья Петрович, вы так замечательно улыбаетесь, неужели у вас есть для меня хорошие новости?

– Можно и так сказать, – видя моё нетерпение, он сжалился надо мной и не стал тянуть с подробностями. – у вашей бабушки стабильная положительная динамика, электроэнцефалограф показывает активность мозга. За ней постоянно наблюдает врач-реаниматолог, приборы контролируют малейшие изменения мозгового кровообращения. Магнитно-резонансная-томография показала, что отёка мозга нет. Мы понаблюдаем её ещё, и возможно завтра или послезавтра, начнём снижать концентрацию препаратов, то есть выводить из комы. Я думаю, у пациентки очень хорошие шансы на выздоровление.

Я готова была броситься ему на шею и расцеловать, но я сдержала свой порыв и просто молча кивнула, не сводя с него глаз, до боли в пальцах стиснув кофейную чашку.

Видимо, испугавшись за свою чашку, доктор осторожно разжал мне пальцы, положил мои руки на стол, ладонями вниз, и накрыл своими большими и мягкими.

– Анна Михайловна, я не могу вам обещать полное выздоровление. Человеческий мозг – очень сложный и не до конца изученный орган. Возможны такие последствия как амнезия, паралич опорно-двигательного аппарата, речи. Потребуется длительная реабилитация, хороший уход. И лучше если, хотя бы первое время, это будет профессиональный уход. Существуют специальные санаторно-лечебные клиники, которые специализируются на восстановлении после черепно-мозговых травм. У меня много знакомых в этой сфере, если захотите я подберу для вас подходящий вариант.

Я снова только кивнула, всё ещё не в силах справиться с эмоциями. Доктор легонько сжал мои пальцы и заглянул в глаза.

– Пейте кофе, Анна Михайловна, всё будет хорошо. Знаете, а ведь вашей бабушке, можно сказать, повезло. Удар был скользящий, поэтому не очень сильный. Всё могло быть гораздо хуже, будь злоумышленник повыше ростом. Кстати, уже нашли кто это сделал?

– Нет, – мой голос предательски дрогнул, – полиция задержала её внука, только это не он… сейчас поеду к нему, следователь разрешил свидание.

– Да, досталось вам. Виктор Николаевич говорил, что это единственные родные вам люди?

– Почти, – я улыбнулась, подумав о своём самом родном человечке, – у меня есть сын Мишка, а ещё есть пёс и кот.

Доктор рассмеялся:

– Тогда вас есть кому поддержать, я за вас спокоен.

Я кивнула и вдруг ужаснулась посетившей меня мысли:

– Боже, что я скажу бабТасе, если она спросит где Славик? Я же совсем не умею врать, она меня вмиг расколет!

– Не беспокойтесь, она будет не в том состоянии, чтобы вас колоть. Под действием седативных препаратов реакция замедленна, и вообще она первое время будет много спать.

Я одним глотком допила остывший кофе, и решительно встала.

– Я загляну к ней на минутку, можно?

– Можно. – доктор, улыбаясь, проводил меня до двери, и я всё-таки не удержалась, обняла его. Целовать, не стала, только прошептала на ушко: «Спасибо», и «махаончиком» выпорхнула из кабинета.

Особых перемен я у бабТаси не заметила: она всё так же безучастно лежала в окружении приборов и трубочек, и была всё так же бледна. Вздохнув, я присела на стул рядом с кроватью, и взяла её за руку…

На выходе из больницы меня окликнул Виктор Николаевич. Поравнявшись, он обнял меня за плечи и заглянул в лицо:

– Здравствуй, Анют, ну ты как?

– Да нормально, Виктор Николаевич, насколько это возможно в моей ситуации.

– Сейчас куда?

– Так в тюрьму, куда ж ещё-то?!

– Та-ак, – протянул он, – а с этого места поподробней… слушай, пойдём-ка кофейку выпьем, и ты мне всё расскажешь. Тюрьма – он многозначительно поднял указательный палец, – не то место куда надо торопиться.

– Это как сказать, народную мудрость знаешь? Раньше сядешь – раньше выйдешь…

Мы сели за столик у окна. Народу в кафе было немного, лишь молодая женщина с малышом лет трёх, да за столиком напротив нашего, две девочки-подростка ели пирожные, смеялись и дурачились. Я засмотрелась на них, немного завидуя их юности и беззаботности и вспоминая как мы с Катькой вот так же дурачились и веселились. В реальность меня вернул голос Виктора Николаевича.

– Давай, пей кофе и рассказывай.

Я вкратце пересказала ему события вчерашнего дня, про арест Славика и беседу со следователем, про Стеблову, про ночного визитера и отказ участкового что-либо предпринимать, в общем излила душу. Мой собеседник внимательно слушал и складывал из салфетки кораблик.

– А главное, я не знаю, стоит рассказать об этом следователю или нет. Может он тоже решит, что я пытаюсь таким образом отвести подозрения от Славика.

Доктор отложил готовый кораблик в сторону.

– Я бы на твоем месте не торопился, выясни сначала, что он за человек, и что ему важней: разобраться, или дело закрыть.

– Не знаю, что он за человек, но расколол меня вчера на раз, выболтала даже то, чего и не знала.

Виктор Николаевич хмыкнул.

– Ну хоть не дурак, уже хорошо. С Ильёй говорила?

– Говорила. Сказал, будет выводить бабТасю из комы, прогнозы обнадёживающие. Конечно, реабилитация и все такое, обещал помочь найти подходящий санаторий.

– Если Илья обещал, значит сделает. Хороший он мужик, надежный, и хирург от Бога. Вчера, между прочим, всё про тебя выспрашивал: что, да как. Ты б, Анютка, присмотрелась к нему, он может и не красавец, но мужик стоящий.

Моя челюсть от удивления с грохотом ударилась о стол.

– Да ты никак меня сватаешь, Виктор Николаевич?!

Он нисколько не смутился.

– А если и сватаю? За хорошего человека не грех словечко замолвить, тем более что он тобой заинтересовался. Неужели он тебе совсем не нравится, или ты всё принца ждёшь на белом коне?

– Ты не поверишь – даже к топоту копыт уже не прислушиваюсь. А Илья Петрович мне очень нравится, но как-то мне сейчас не до этого. Да и сын у меня.

– Вот о сыне как раз и подумай: ему отец нужен, или хотя бы кто-то кто его заменит. А Илья…

– Да всё я знаю, Виктор Николаевич, не трави душу. Вот разберусь с проблемами тогда и посмотрим.

Виктор Николаевич безнадежно махнул рукой.

– Пока ты будешь смотреть да сомневаться, уведут Илью. Наши сестрички тут табунами за ним ходят, чуть ли не дерутся кому с ним дежурить… точно уведут!

– Значит не судьба. Извини, я знаю, что ты из лучших побуждений, но не могу сейчас ни о чем думать… Понимаешь, вроде бы все обнадёживают, и Стеблова и Илья твой, а ощущение такое, что всё плохо, всё вокруг меня рушится а я не могу это остановить. И ещё этот ночной гость… зачем он влез в дом? Что-то искал? Но что? Ничего не понимаю…

– Странно все это, в нашей деревне на моей памяти такое впервые. Может и правда наркоманы, какая-нибудь молодёжь дачная?

– Не знаю, что и думать, уже мозг кипит. – я взглянула на часы и спохватилась, – мне пора, еще к следователю нужно зайти.

Колосков меня ждал. Стол его был завален бумагами, в левом углу высилась стопка пухлых канцелярских папок, которые он, при моём появлении убрал в стол и запер на ключ. Прямо на листах исписанной бумаги стояла большая кружка с весёлым пингвином на боку. И пингвин на кружке был единственным, кто сегодня в этом кабинете улыбался. Колосков сердился. Это было видно по его сухому приветствию, отрывистым фразам и нахмуренным бровям. Я лихорадочно вспоминала, что я успела натворить за прошедшие сутки, что впала в немилость, неужели Крутояр? Колосков положил конец моим терзаниям.

– Что же вы, Анна Михайловна, утаили от следствия, что в день происшествия приблизительно между четырнадцатью и пятнадцатью часами, задержанный ссорился с потерпевшей?

Я ожидала чего угодно, только не этого.

– Он не ссорился, с чего вы взяли?

Колосков полистал бумаги.

– Я взял из свидетельских показаний, вот: – он зачитал строки из, лежащей перед ним, страницы, – гражданка Полозова Светлана Юрьевна 1961 года рождения, возвращалась домой, с зятем Кулаковым Антоном Семеновичем 1980 года рождения, проходя по проулку мимо дома Крапивиных в сторону улицы Школьная, они слышали как подозреваемый Крапивин Вячеслав сердито и громко кричал, предположительно обращаясь к потерпевшей, Крапивиной Таисье Андреевне: «Деньги нужны не для того, чтобы они на карточке лежали…» Больше им ничего услышать не удалось, так как Крапивин, увидев их, закрыл дверь. Можете вы что-нибудь пояснить по данному факту?

– По данному факту я могу много чего пояснить, – я была возмущена до предела, у меня даже свело зубы от негодования. – Славик, чтоб вы знали, никогда с бабТасей не ссорился, он пылинки с неё сдувал. А фраза эта, просто вырвана из контекста, и ровным счётом ничего не значит…

– А вот следствие так не считает. Это может означать то, что Крапивин потребовал у потерпевшей денег, она отказалась ему их давать, он устроил скандал, а вечером приехал, возможно попытался ещё раз решить дело миром, но Крапивина не уступала, он разозлился и в порыве ярости нанес ей удар по голове.

– А что же он тогда кредитку не забрал, если ему так нужны были деньги? Код он знает, мог бы воспользоваться.

– Так испугался, увидел, что натворил, уехал с места преступления и где-то затаился до утра. А утром как ни в чем не бывало пошел на работу. И знаете, мне показалось, что когда мы за ним пришли, он совсем не удивился. Вам это не кажется странным? А еще, вы в своих показаниях заявили, что Крапивин уехал после обеда и больше в деревне не появлялся, так?

– Так, – подтвердила я, не понимая, к чему он клонит, – не появлялся.

– А как вы тогда объясните, что между грядок с огурцами есть отчетливый след, полностью совпадающий с подошвой кроссовок Крапивина? Ведь дождя днем не было? Не было! Значит след мог появиться только вечером, после того как грядки полили, и вода вытекла на междурядья.

– Вовсе это ничего не значит. Просто, бабТася в такую жару поливает огурцы два раза в день, тут главное на ботву не лить, а только на землю, поэтому она кладет шланг на грядку и включает воду, а Славик переносил его на другую грядку, оттуда и след. – я усмехнулась, – след они нашли, вы бы ещё отпечатки пальцев в доме поискали, может тоже нашли бы. Послушайте, ну вы же разговаривали с ним, неужели вы не видите, ну не он это?!

Колосков неожиданно стукнул кулаком по столу, (ну как стукнул, так, видимость одна, попугать хотел) и сердито закричал.

– Вы мне тут бросьте, видите-не видите, я вам тут не в бирюльки играю, (ну и напрасно, между прочим, полезная штука: помогает сосредоточиться и развивает мелкую моторику) у меня тут факты, – Колосков потыкал указательным пальцем в кучу наваленной в беспорядке бумаги, – тут улики и свидетели, и все они указывают на вашего Крапивина.

Я подскочила как ужаленная, и уперевшись обеими руками в стол, зашипела ему в лицо:

– Да плевать я хотела на ваши факты и улики, я знаю одно – Славик не мог причинить зла бабТасе. Да и вы это понимаете, но вам же нужно закрыть дело, правильно? А я вам не позволю, слышите? – и желая эффектно закончить своё выступление, я повысила голос почти до крика, одновременно шарахнув по столу кулаком. – И не смейте на меня орать!

Но что-то снова пошло не так, (не везет мне последнее время в общении с полицией) то ли я не рассчитала силу удара, то ли траекторию полета руки, но от этого моего «финта ушами», кружка с улыбающимся пингвином подпрыгнула, и приземлилась возле ножки стола, весело звякнув осколками.

Мы оба в немом изумлении проследили за её последним полетом и бесславной посадкой.

– Ой-ой, как жалко, такой был пингвинчик смешной… – я огорченно и виновато, взглянула на следователя, ожидая выволочки. Вся моя злость куда-то улетучилась, да и Колосков вдруг как-то обмяк, исчезла складка между нахмуренными бровями и во взгляде появилась лукавинка. Он махнул рукой.

– Да чёрт с ней, она мне никогда не нравилась! – и переглянувшись мы оба рассмеялись.

– И все же, Анна Михайловна, давайте вернемся к фразе сказанной Крапивиным о деньгах, что там в контексте, по-вашему?

– Да всё, что угодно. Дело в том, что Славик открыл для бабТаси счет в банке, куда ежемесячно переводит какую-то сумму от своей зарплаты, чтобы она ни в чём не нуждалась. Пенсии у нас, сами знаете какие. А она их не тратит, говорит, пусть лежат, они ему самому пригодятся, а мне, дескать, и пенсии моей хватает. Славик ужасно сердится, когда видит, что она на всем экономит но деньги не тратит. Последний раз он жутко ругался из-за чайника, там что-то замкнуло, да так что в столике, на котором он стоял, появился обугленный круг. Чуть было пожар не случился. Славик тогда поехал в город и купил ей очень дорогой чайник, утюг и микроволновку.