Текст книги "По ту сторону лжи"

Кофе остывал, никто из нас так и не притронулся к выпечке. Я чувствовала себя так, как будто по мне проехал асфальтовый каток, я была раздавлена… в лепёшку…

– Он ведь даже через год ездил в Одессу, нашёл вашу квартирную хозяйку, выпросил у неё адрес. Поехал туда. Действительно, там была прописана некая Александрова Анна Михайловна, тридцать восьмого года рождения, которая скончалась больше года назад. Обманула, стало быть, его ваша хозяйка…

– Нет, не обманула… это была моя бабушка, Анна Михайловна Александрова. Она умерла на следующий день после того как мы с Егором расстались. Мне до сих пор кажется, что это из-за меня: бабуля всегда чувствовала когда мне плохо, а у неё было больное сердце…

Генерал растерялся. Как и большинство мужчин, он не знал как себя вести в таких ситуациях, он сжал мою руку и пробормотал:

– Какой ужас, бедная девочка, такой удар… как же вы… как же вы справились со всем этим, совершенно одна?

– Не знаю, как-то справилась… – я улыбнулась, вспомнив как я справилась, и чья в том заслуга, подавила острое, до зуда в кончиках пальцев, желание рассказать генералу о внуке. Мне казалось, что первым об этом должен узнать Егор. У меня уже не было сомнений в том, что мы скоро встретимся, и что он никогда не откажется от сына. Подумать только, все эти годы мы могли быть вместе, и у моего сына был бы отец, если бы не Наташка… Наверное, я бы её простила, если бы она причинила боль только мне или Егору, но за Мишку не прощу. Бедный мой малыш, он так ждал папу… Я даже застонала вслух от боли за сына, и поймав вопросительный взгляд генерала, пояснила:

– Столько лет жизни потеряно, – я не стала уточнять, чьей жизни, – бедный Егор, какая же я дура, что не позвонила раньше…

– Но вы всё же позвонили, это просто чудо что вы меня застали, я уже был в дверях… А как вы решились, что-то случилось?

Я замялась в нерешительности: стоит ли грузить генерала своими проблемами? А с другой стороны, уж лучше его просить, чем звонить приятелю Попа, я ведь его совсем не знаю, а генерал уже совсем родной, дедушка наш, так сказать. И я решилась.

– Я в Петербурге по делам. Ну и решила ещё раз попытаться встретиться с Егором, поговорить и… как вы сказали? Поставить точку? Да наверное, поставить точку. Я ведь не знала, что все так обернётся. Поверьте, я не собиралась вторгаться в его жизнь, разрушать отношения…

– Да нечего там разрушать, нет у него никаких отношений. И я страшно рад, что вы позвонили, вы себе не представляете. Егор ведь утром звонил, с какой-то почты, сказал, что это снова не та Сосновка, но у него есть ещё один адрес, он должен кое-что проверить, сказал, чтобы мы не беспокоились, дня через два вернётся. Так, что, милая Анна, теперь я не позволю вам раствориться в воздухе. Пока вы мне не дадите ваши координаты, я вас не отпущу. – Для пущей убедительности генерал снова хлопнул ладонью по столу. – А ещё лучше, оставайтесь-ка вы у нас, до приезда сына, вы свои дела как, все переделали, или ещё остались?

– Спасибо, но остаться я не могу. – я помолчала, собираясь с мыслями, – дело в том, что близкие мне люди попали в беду, и им нужна помощь. – и я поведала ему о странных и трагических событиях последних дней. Генерал внимательно слушал, изредка задавая уточняющие вопросы, взгляд его стал сосредоточенным и настороженным, как у гончей, взявшей след. Выслушав мою историю, он побарабанил пальцами по столу и сделал вывод:

– Вряд ли конечно, это дело рук подполковника Приходько. Судите сами: после обеда он избивает жену и засыпает, будучи мертвецки пьян. А уже вечером того же дня, нападает на старушку, зачем? Чтобы подставить этого вашего Славика? Как он его так быстро вычислил, ведь насколько я понял, они не встречались. Да и вся эта комбинация… слишком хлопотно и зыбко. Не было у него времени так тонко всё рассчитать. Скорее он отправил бы кого-нибудь за беглецами, да разобрался с ними в духе девяностых. – снова барабанная дробь и решительный хлопок (бедный стол) обеими ладонями, – знаете что, давайте будем решать проблемы по очереди. Во-первых, девушка дает показания и подтверждает алиби подозреваемого. И, конечно, её безопасность я беру на себя. К себе я её взять не могу, – генерал смущённо развёл руками, – завтра с гастролей моя Иришка приезжает, а у меня молоденькая девчонка в доме! Представляете что она про меня подумает: седина в бороду… ну вы знаете.

– А как же вы меня приглашали остаться? – не упустила я возможности подтрунить над целым генералом, когда ещё такой случай подвернется? Может больше и никогда.

– Ну так, вы же совсем другое дело, вы же девушка Егора! – не задумываясь выдал генерал. Это он погорячился слегка. Семь лет всё-таки, это вам не за хлебушком сходить, иногда за убийство меньше дают…

– Я её у тестя спрячу, свидетельницу вашу. – прервал мои мысли генерал. – он у меня надёжный старик, боевой офицер, полковник в отставке. Она там будет в полной безопасности. Когда дело заведут на ее мужа, тогда может спокойно домой ехать – если факты подтвердятся, ему не до неё будет. Ну а уже потом будем искать того, кто покушался на вашу соседку. – заключил генерал тоном не терпящим возражений. А возражать никто и не собирался, как-то даже не хотелось возражать, хотелось вскочить, вытянуться в струнку, щелкнуть каблуками, и приложив руку к фуражке, гаркнуть во всю глотку: «Слушаюсь, товарищ генерал!» Но я не стала. Вовремя вспомнила, что ни каблуков, ни фуражки у меня нет, а к пустой голове, как говорится… Да и насчёт гаркнуть, это тоже не ко мне, сыночек мой, да, он может. А я даже на своих лоботрясов-учеников гаркнуть не могу, не то что на генерала. Так что, я просто кивнула, и положила на стол флешку с компроматом на подполковника Приходько.

Мы ехали в генеральской машине с водителем, генералу нужно было возвращаться к своим важным генеральским делам, а меня с почётом обещали доставить в Пулково.

Я из машины позвонила Веронике, чтобы сказать что всё в порядке, что сегодня вечером за ней приедет генерал, и увезет в надёжное место. Когда я подробно описывала ей внешность Мишкиного деда, с соседнего сиденья раздавались немного странные звуки, похожие на похрюкивание, но я сделала вид, что не слышу. Мы подъехали к зданию прокуратуры, и генерал, сунув руку за пазуху генеральского кителя, пошарил там немного, потом выудив мобильный телефон в черном пластиковом футляре, вложил его в мою ладонь, очень тепло со мной попрощался, а я напоследок поинтересовалась:

– Михаил Егорович, так кто всё-таки подходил к телефону, когда я звонила тогда, семь лет назад?

Генерал на секунду замер, потом, впервые за нашу встречу, широко и радостно улыбнулся.

– Так жена моя, Иришка, Егоркина мама, больше некому. Она у нас оперная певица, поэтому и голос такой, молодой и красивый…

Самолёт благополучно приземлился в Шереметьево, и я несмотря на то, что немного выбивалась из графика, не стала брать такси, а дождалась рейсового автобуса. Весь полет я просидела, сжимая в руках телефон Егора, который вручил мне генерал. Испытывала я при этом странные чувства: ведь совсем недавно Егор держал его в своих руках, мне даже казалось что я чувствую их тепло. Я ужасно нервничала, и несмотря на усталость, не смогла вздремнуть ни в самолёте, ни в автобусе. От обилия новостей и мыслей немного кружилась голова, а ещё, я ждала звонка от доктора.

Он позвонил, когда автобус уже въезжал в город, без предисловий выпалил, что всё прошло хорошо, просто отлично. БабТася пришла в себя и, хоть пока ещё не может говорить, но всё слышит и понимает. Я чуть не завизжала от счастья на весь автобус, сказала, что скоро приеду. Илья Петрович велел не торопиться, всё равно раньше чем через час он меня к ней не пустит, и то только на минутку. Я была на всё согласна, моё сердце колотилось где-то в горле, я даже испугалась, что не выдержу: столько радости в один день! Я бы позанималась дыхательной гимнастикой, но снова зазвонил мой телефон. Катька! И сходу, ни тебе здрасте, ни пошла вон, начала канючить:

– Анюткааааа, я с Игорем поссорилааааалась, можно я к тебе приедууууу? Мне так плоооооохо!

– Приезжай, конечно… только я тебя сначала убью!

– Ага, только не прогоняаааай.

– Тебя прогонишь. Кать, а ты где, вообще?

– Я у Игоря на работе была, только приехала и сразу к любимому мужу, а он на меня всех собак спустил. Анька он так орал!…

– Подожди, то ли ещё будет. Я буду тебя убивать долго и больно.

– Да за что, Ёжкины-матрёшки?

– Потом узнаешь. Короче, дуй в больницу, которая на Калинина, и жди меня там, я скоро подъеду.

Я отключилась, немного подумав набрала Стеблову и попросила о встрече, нужно было передать ей, заявление Вероники, пусть дальше сама разбирается с юридическими тонкостями. Да и не забыть забежать к Колоскову: генерал просил передать его визитку, сказал чтобы следователь, который ведет наше дело, ему непременно позвонил. И ещё одно, что я хотела сделать. Я набрала ещё один номер. Вне зоны. Чёрт, так хотелось закрыть эту тему и больше к ней не возвращаться. Но Наташка видимо отключила телефон. У меня к ней был всего один вопрос: почему? Что же, придётся подождать, позвоню позже.

Катьку я нашла возле медсестринского поста, мило болтающую с Ильёй Петровичем.

– Здравствуйте, Илья Петрович, я вижу вы уже познакомились с моей подругой.

– Анна Михайловна, рад вас видеть. – доктор смущённо улыбаясь пожал мою руку. – А я вот… я признаться…

– Ну что вы, смущаетесь, честное слово, – встряла Катька – обычное дело, нас все путают, правда Анют? – Катька обняла меня и чмокнула в щечку.

– Ну да, с самого детства, а когда мы вместе, думают, что мы сестрёнки. Так что, не смущайтесь, не вы первый.

– Вы действительно очень похожи, я только подумал, что вы сегодня какая-то другая. – доктор внимательно на меня посмотрел, – а ведь вы и правда сегодня иначе выглядите, я вас такой ещё не видел.

– Ну, – замялась я, – это, наверное, от радости. Вы мне сообщили хорошую новость, и мне удалось подтвердить алиби Славика, так что, его скоро выпустят. Илья Петрович, можно мне уже к бабТасе?

– Идёмте я вас провожу, до свидания, Екатерина, был рад знакомству.

Я осторожно открыла дверь в палату, у капельницы возилась медсестра. Увидев меня, она улыбнулась, и, поправив одеяло, вышла.

Я присела на край кровати. Сегодня на лице бабТаси не было маски, и никаких трубок тоже не было. Да и сама она выглядела гораздо лучше: если бы не повязка на голове и бледность, можно было подумать что она просто спит. Я легонько погладила её руку, и она открыла глаза.

– БабТасечка, родная, как же я рада, – прошептала я, и она меня услышала, её губы зашевелились, она пыталась что-то сказать, – тише, тише, тебе ещё рано говорить, потерпи родная, теперь всё будет хорошо. У нас всё в порядке, все здоровы, передают тебе привет, за нас не волнуйся. Доктор сказал, что ты теперь быстро поправишься.

БабТася слабо улыбнулась, опустила и снова подняла веки, давая понять, что слышит меня. И я, окрылённая успехом, принялась вдохновенно врать.

– Славик был у тебя утром, ты спала. Он хотел ещё вечером прийти, но доктор сказал, что не пустит сегодня больше никого, тебе, дескать, покой нужен. Так что, теперь только завтра. Мишенька велел тебя целовать, Тишка тоже. Да, у нас новый жилец появился, котенок Кузя. Ну что ещё, – бабТася не отрываясь смотрела на меня, на щеках выступил чуть заметный румянец, и вся она как-то оживилась, хотя по-прежнему лежала неподвижно, и только её пальцы в моей руке подрагивали. – курочки твои исправно несутся, огород поливаем, картошку пропололи, – беззастенчиво врала я, – мне Катька с Игорем помогают, одна бы я, конечно, не справилась. Так что, ни о чём не беспокойся, поняла?

БабТася снова опустила веки, поняла, значит.

– Ну всё, родная, доктор мне на минуточку только разрешил, он у тебя строгий, но хороший. Ты его слушайся. И поправляйся, я завтра ещё приеду, подольше посижу, поболтаем с тобой. Ты не скучай, хорошо?

Снова движение век вниз и вверх, в знак согласия. Я поцеловала бабТасю, и с легким сердцем вышла из палаты. Катька скромненько ожидала меня на красненьком диванчике. Увидев меня, она подпрыгнула и дёрнула ко мне.

– Анют, ну что, как она? – Катька приплясывала от нетерпения.

– Кажется хорошо… во всяком случае, она меня узнала, всё понимала что я ей говорила, и даже отвечала глазами. Доктор сказал, через недельку можно будет перевезти её в реабилитационный центр. Костик уже договорился.

– Ну, слава Богу! – Катька благоговейно закатила глаза к потолку, и без всякого перехода заговорщицким тоном выдала: – Анька, а доктор на тебя глаз положил!

– Думаешь? Придётся убрать.

Катька вытаращилась на меня как баран на мангал.

– Кого, доктора?!

– Зачем доктора, глаз.

– Тьфу на тебя, Анька, вот чего тебе не хватает? Ну классный же доктор! И умный, и вежливый, и обаятельный, ну?!

– Ну! Кать, пойдём уже, дел ещё чёртова гора!

Катька снова заныла, взывая к моему доброму сердцу.

– Ань, а мы домой не поедем что ли? Я такая уставшая, измученная, а ещё злая и голодная!

Моё доброе сердце даже не дрогнуло, зная Катьку, я подозревала, что на ней сейчас ещё можно было вспахать огород, без ущерба для её здоровья. Но вспахать мне сейчас без надобности, а вот… Я резко остановилась, Катька энергично ткнулась мне в спину, и уже открыла рот, чтобы возмутиться моему коварству, но я её опередила.

– Катюшечка, а давай ты поедешь в деревню, отдохнёшь, и заодно польёшь огород, насыплешь пшена курочкам, и приготовишь ужин. А мне ещё с двумя человечками встретиться нужно, потом забегу к дядь Пете за Мишкой и домой. И мы с тобой посидим, поговорим, ты мне расскажешь как Игорь на тебя орал, и я, честное слово, сначала тебя выслушаю и пожалею, а потом только буду убивать.

Катька от возмущения беззвучно пооткрывала рот, потом посмотрела на меня взглядом Медузы Горгоны и протянула руку.

– Давай ключи!

Я сунула ей в руку связку ключей, чмокнула ее в щечку, и пока она не передумала, резвым иноходцем поскакала по неотложным делам.

Стеблова повертела в руках заявление Приходько Вероники Антоновны, где обстоятельно, по минутам было расписано, как Вячеслав Крапивин провёл интересующий нас вечер. Стеблова поскучнела. Как-то даже затосковала. Неужели по уплывающему гонорару?

– Нехорошо, Анна Михайловна, отнимать хлеб у бедного адвоката, – подтвердила она мои предположения, – некрасиво это! – и подняла на меня смеющиеся глаза. – Вы профессией случайно не ошиблись?

– Шутить изволите, Альбина Альбертовна, как можно, у нас, у Александровых, династия. Я педагог в четвёртом поколении! – Я прикинулась дурочкой (очень талантливо, на мой взгляд). Но Стеблова не поверила, покачала головой, и вложила бумажечку в файлик а затем в папочку.

– Что же он сразу-то не сказал что с девушкой отдыхал, не пришлось бы томиться в застенках?

– Так девушка наша замужем, он от мужа её прятал.

– А кто у нас муж? Так, Приходько… О! Ужель тот самый?

– Вы знакомы? – полюбопытствовала я. Стеблова покрутила кистью руки, показывая тем самым, степень её знакомства с упомянутым господином.

– Так, сталкивались на одном деле. Он тогда отмазывал чиновника, а я представляла пострадавшую сторону. Он проиграл, и, естественно, тёплых чувств ко мне не питает, как, собственно, и я к нему.

Стеблова закрыла папку, положила сверху свои красивые ухоженные руки, с безупречным маникюром. Я посмотрела на свои, и спрятала их под стол.

– Ну что, Анна Михайловна, ходатайство об изменении меры пресечения я подготовила, но в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, буду требовать прекращения уголовного дела по статье 105 УК РФ – покушение на убийство, и освобождения моего подзащитного.

– И когда его отпустят?

– Не хочется вас огорчать, но сегодня вряд ли. Это задержать, закрыть – быстро, а чтобы освободить кучу бумаг подписать придётся, а там глядишь и рабочий день закончился, нужный человек домой ушёл, отдыхать от трудов праведных. Я сейчас же этим займусь, но скорее всего завтра.

Дежурный в окошечке проинформировал меня, что Колоскова на месте нет, он «на трупе», и это надолго, так что ждать его не имеет смысла. Поворчав немного для порядка, чего это, дескать, ему в кабинете не сидится, я нацарапала на вырванном из блокнота клочке бумаги записку, приложила визитку генерала и с чувством выполненного долга, уставшая, голодная, но вполне довольная, поплелась к автовокзалу.

Выйдя из автобуса, я направилась в противоположном от дядь Петиного дома направлении. А именно, к Наташкиной матери, благо что живёт она в двух шагах от автобусной остановки. Надежда Ивановна копошилась на грядках. Завидев меня, она выпрямилась и, потирая руками поясницу, пошла мне навстречу. Наташкина мама была очень хороша собой, даже в свои пятьдесят два года. Чёрные густые волосы и тёмные, миндалевидной формы глаза, наводили на мысли о том что в ее жилах течёт азиатская кровь. Надежда Ивановна подошла к калитке, тревожно всматриваясь в моё лицо.

– Здравствуй, Аня, что-то случилось?

– Здравствуйте, тёть Надя, нет, ничего. Я просто не могу Наташке дозвониться, мне спросить кое-что нужно, а она трубку не берёт. Хотела вас попросить: если позвонит, скажите пусть меня наберет, очень нужно.

Женщина махнула рукой:

– Да я сама уже беспокоиться начала, не звонит который день, и на мои звонки не отвечает. И видит ведь сколько пропущенных и не перезвонит, не знаю что и думать, душа не на месте.

– И вам тоже не звонит… странно, – я задумалась, на Наташку это совсем не похоже, при всей её взбалмошности, к матери она очень привязана. – Да, замоталась наверное, она же неугомонная, пока все магазины не обойдет – не успокоится. Позвонит ещё, не переживайте. – попыталась я успокоить женщину.

– Да, конечно, наверное ты права. – не глядя на меня, пробормотала Надежда Ивановна. – я передам, что ты просила, обязательно передам.

Простившись с Наташкиной матерью я, в некотором недоумении, поплелась за сыном, и поворачивая в проулок, боковым зрением увидела, как Надежда Ивановна вышла из калитки и быстрым шагом пошла по направлению к магазину. Пыльная машина Стаса была на месте, значит пошла узнать не звонила ли Наташка ему. Всё это было более чем странно. Я бы об этом подумала ещё, но последующие события напрочь выбили из моей головы все мысли о моей непутёвой подруге.

Катьку мы застали на бабТасином дворе. Как истинно городской житель, она с удовольствием кормила курочек… из рук. Курочки, горячо любимые, холимые и всевозможно лелеемые бабТасей, хоть и были ручными, но из Катькиных рук кормиться определённо не хотели. И вовсе не потому что боялись, нет, это были отважные, я бы даже сказала, нахальные и избалованные до предела, курицы. А Катьке они просто не доверяли. Сбившись в кучку возле сетки-рабицы, отделяющей их от «кормилицы», они негромко переговаривались между собой, изредка бросая на Катьку недоверчивые, а кое-кто и откровенно насмешливые взгляды. А красный, с золотым воротником петух Мюллер, названный так из-за привычки забавно крутить шеей, как будто ему, как и блистательному Броневому, в роли данного персонажа, тоже тесноват его воротник, так тот вообще, явно приценивался к Катьке на предмет петушиных боёв. Не достигнув консенсуса с птичьим поголовьем, Катька от души обозвала их тупыми безмозглыми курицами. Курицы Катькино оскорбление опровергать не стали, обидно его проигнорировав, и неизвестно чем бы закончилось противостояние интеллектов, если бы тихонько подошедшие сзади Мишка и Тишка, не внесли свою лепту в дискуссию. Они, не сговариваясь, в два голоса громко и радостно тявкнули на Катьку. Завизжав так, как певцу Витасу и не мечталось, она в одну секунду взлетела на самый верх сетки и прилипла к ней намертво, ну просто человек-паук, не переставая при этом отчаянно визжать. Курочки, привыкшие к ласковому бабТасиному голосу, Тишкиному лаю и Мишкиному басовитому ору, Катькино истерическое сопрано не оценили, и подняв облако пыли и перьев, в панике бросились в глубь загородки. А некоторые, включая Мюллера, вспомнив что где-то в глубине души они птицы, даже попытались взлететь. В общем зрелище не для слабонервных: Катька висит на самом верху двухметровой сетки и визжит как заклинившая сигнализация, курочки, во главе с петухом, в панике, теряя перья и громко выражая своё негодование, мечутся по своему вольеру, а виновники этого праздника, Мишка с Тишкой громко и заливисто хохочут. Цирк дю Солей распустили за профнепригодность, честное слово. Только мы с Кузьмой не приняли участие в этом увлекательном мероприятии, я потому, что привыкла, а Кузе вообще всё глубоко безразлично. Он сладко и безмятежно жмурился в Мишкином рюкзачке, высунув наружу чёрный, усатый нос, и чувствуя теплую спину своего благодетеля.

Через полчаса все трое: Мишка, Тишка и Кузя, помытые, переодетые и причёсанные, уплетали каждый свой ужин. Катька смывала с себя следы куриных баталий, то есть пыль и перья, а я сидела за столом напротив сына и с удивлением констатировала как он вырос за эти несколько дней. Его лицо, шею, и руки покрыл ровный загар, а тёмные волосы слегка выгорели. Мишка отодвинул пустую тарелку и поднял на меня свои серьёзные, серые, ужасно похожие на генеральские, глаза:

– Мам, Айболит сказал, что я могу называть его дедом Петей, что я ему почти как внук.

– И что ты, называл?

– Ага, мам, он хороший, и тётя Поля тоже, почему мы с ними раньше не дружили?

– Так мы дружили, сыночек, просто ты маленький ещё был, поэтому не помнишь. А прошлым летом их не было в деревне, они к своим сыновьям ездили на Дальний Восток, а потом уже мы уехали. А ещё дядь Петя нам зимой от бабТаси картошку привозил, заготовки всякие, и от себя гостинцы, не помнишь?

Мишка сосредоточенно поморщил лоб, роясь в кладовых памяти, лицо его осветилось радостной улыбкой:

– Так это он юлу привёз, с лошадками?

– Точно, вот видишь, вспомнил! – юлу эту Айболит сделал сам, своими руками вырезал из дерева крошечных изящных лошадок, покрыл невероятной красоты росписью, юла эта была скорее произведением искусства чем игрушкой, и сын её очень любил.

Мишка ещё немного подумал, я отчётливо видела движение мысли в его пытливых глазах, и внутренне приготовилась к очередному каверзному вопросу. Предчувствие меня не обмануло.

– Мам, а у папы ведь тоже должны быть папа и мама? – я обречённо вздохнула и кивнув, опрометчиво подтвердила умозаключения моего не в меру рассудительного сына.

– Конечно, сыночек. – В ту же секунду, пружинкой взвившись со стула, малыш огласил кухню радостным воплем, который, как всегда, не обошёлся без одобрения верного Тишки.

– Урра! У меня теперь будет два дедушки и две бабушки, уррраааааа!

Звук детской радости ударил по моим ушам, взметнулся к потолку и вместе с громким лаем удрал в открытую форточку. А сыночек, как ни в чём не бывало, продолжил.

– Здорово ведь, правда, мам, у меня тогда будет как у всех детей: мама и папа, два дедушки и две бабушки. – Мишка мечтательно закрыл глаза, а я задохнулась от жалости и боли.

Пряча лицо, я отвернулась к окну, отдёрнула занавеску и закрыла форточку. Чтобы вся радость оставалась в доме, а не улетала чёрт знает куда, а комары чтобы наоборот – не залетали. Вернув на место занавеску я повернулась и поцеловала такую родную вихрастую макушку.

– Обязательно сыночек, а теперь спать, да?

– А мультики?

– Хорошо, мультики и спать…

– Ань, ну вот как он мог, скажи? – одной рукой размазывая слёзы по щекам, другой сжимая пузатый стакан на дне которого плескалась янтарная жидкость, в сотый раз вопрошала подруга. Решив снять стресс коньяком, Катька напилась, что называется, в хлам. Хорошо, что я успела её расспросить о результатах обследования, пока она была ещё вменяема.

У Катьки была проблема. Они с Игорем очень хотели ребёнка. Три года назад тест на беременность подтвердился диагнозом врача: одиннадцать недель. Катька просто светилась от счастья а Игорь сдувал с неё пылинки и буквально носил на руках. Но счастье было недолгим. На семнадцатой неделе, Катьку с работы увезла скорая. Ребёнка она потеряла. Даже вспоминать страшно, что с ними тогда творилось: Катька сутками лежала, уставившись невидящим взглядом в пустоту, а Игорь слонялся по дому как тень, или сидел на полу у кровати сжимая Катькину руку. Долго и мучительно они выходили из депрессии. И когда прошлой осенью Катька под большим секретом сообщила мне, что снова беременна, я молила Бога, чтобы в этот раз всё прошло благополучно, а Катька хранила всё в глубочайшем секрете, как только что выяснилось и от Игоря тоже, «чтобы не сглазили». Но это не помогло, история повторилась. Когда это произошло Игоря не было в городе, и я как могла поддерживала подругу. А Катька, бледная, какая-то вся надломленная, вдруг твёрдым, холодным голосом попросила меня никогда и ни при каких обстоятельствах не заговаривать об этом ни с ней, ни с Игорем, и вообще ни с кем. Я, конечно, пообещала, но месяца два назад, она, зная о моей дружбе с Виктором Николаевичем, попросила помочь ей найти хорошую клинику, чтобы пройти полное обследование, и, если понадобится, лечение. Виктор Николаевич, порекомендовал ей клинику своего давнего приятеля, в которой я когда-то проходила обследование, и моя дражайшая подруга, берёт отпуск за свой счёт, нагло врёт мужу, что едет в командировку, а сама благополучно отбывает в клинику.

Оказывается, Горянский, ни сном, ни духом не зная о втором выкидыше, в последнее время, всё чаще заговаривал о ребёнке. Поэтому Катька, терзаемая страхом, что потеряет и мужа, если не сможет родить, пускается во все тяжкие. И теперь, обличённая во лжи, не потрудившись дать объяснения, она кипит «праведным» гневом, и заливает обиду коньяком.

– Нет, ты только подумай, Анька, не поверить мне, – Катька потыкала указательным пальцем себе в грудь, и воздела его вверх, – пойти ко мне на работу, чтобы выспрашивать, шпионить… а по какому праву? – возмущённо вопрошала она, потрясая в воздухе, всё тем же, воздетым к потолку перстом.

Я, уже пару раз объяснив ей её права и обязанности, когда она была ещё в состоянии воспринимать конструктивную критику, больше не принимала участия в этом спектакле одного, сильно пьяного, актёра. Облокотившись на спинку кухонного диванчика, я с обречённостью висельника, ждала окончания банкета, все-таки уже почти двенадцать, пора бы и угомониться. Но, Катька была с этим не согласна.

– А я ему докажу, что он не прав, я если хочешь знать вообще… ик… Анька, не спи, у меня есть мысль!

Я встрепенулась, и добросовестно приготовилась слушать Катькину пьяную мысль.

– Я без него рожу, вот возьму и рожу ребёночка сама, и воспитаю. А чё? Ты же вот справляешься? И я справлюсь! Ик…

Я не стала углубляться в подробности о прелестях воспитания ребёнка в статусе матери-одиночки, не сейчас. Сложив в посудомойку посуду, я вытерла стол, оставив Катьке лишь тарелку с сыром и колбасой, посмотрела на часы: двенадцать минут первого. Господи, как спать-то хочется!

– Катюшечка, радость моя, а может мы уже того, баиньки, а? Ты же так устала, бедненькая, вымоталась прям вся. А я тебе уже постелила, давай?

Катька потрясла головой, потом вперила в меня свой карающий перст, и выдала заплетающимся языком.

– Анька, вот ты настоящий друг! Ты одна меня понимаешь, ик… Что бы я без тебя делала? Давай ещё по одной, и баиньки ик…

– Ну давай, горе ты моё, наливай, а я в туалет схожу, сил моих больше нет.

Я поплескала себе в лицо холодной водой, и посмотрела на свое отражение в зеркале. Лучше бы я этого не делала, да ещё и на ночь, теперь вообще не засну. Вместо жизнерадостной, симпатичной молодой женщины с большими синими глазами, зеркало сегодня показывало всклокоченную измождённую тётку неопределённого возраста, с тёмными кругами под опухшими от пьянства глазами (и кто поверит, что я не пила?!). Одно из двух: либо зеркало сегодня сильно не в духе и отрывается на мне, либо оно что-то там, у себя в зазеркалье перепутало, и показывает не меня. Успокоив себя таким образом, я вышла в прихожую и увидела что входная дверь открыта. Какого чёрта Катьку понесло на улицу, может ей плохо стало? Только я собралась её позвать, как с улицы раздался приглушённый Катькин крик, непонятная возня и страшный грохот. Первое о чем я подумала, что Катька угодила в таз с водой, в котором я мыла Тишке лапы, и забыла убрать. Вот же мимозыря пьяная!

Катька сидела на полу, одну руку прижав ко лбу, другой пыталась ухватиться за деревянную решётку перил, а у калитки ведущей в бабТасин двор, мелькнул, и тут же пропал, тёмный силуэт. Поражённая страшной догадкой, я бросилась на пол, и принялась трясти ошалевшую, и на глазах трезвеющую, Катьку.

– Кать, что… ты как… что произошло?

– Не ори, – поморщившись, она убрала руку со лба, на ней была кровь, – вот, чёрт… помоги встать.

На ватных ногах я завела её на кухню, и усадив на диван, сунула ей в руку брикет мороженного, приложить к ссадине. Подавив в зародыше острое желание закатить истерику, я действовала быстро и чётко как автомат. Вызвала Марью Семёновну, затем набрала номер Игоря и спокойным голосом потребовала:

– Игорь, ты должен немедленно приехать.

– Ань, она не станет сейчас со мной разговаривать, я же её знаю. Ей надо дать остыть…

Я не дала ему договорить.

– Игорь, ты меня слышишь, приезжай сейчас же, немедленно!

Пришла Марья Семёновна, быстро осмотрела Катькину ссадину, и многозначительно посмотрела на меня.

– Я конечно, не судмедэксперт, но с уверенностью могу сказать: это кастет, и скорей всего тот же. Видишь вот эти бороздки? Удар был скользящий, не такой сильный как у Таисьи, что-то ему помешало.

– Хм, – довольно хрюкнула моя раненая подруга, – так я и помешала, у меня же реакция, это ему ещё повезло, что я немного выпимши, а то б я ему…

А ведь она права. Катьку спасла её природная реакция и годы занятий карате, и будь на её месте кто-то другой, мы имели бы сейчас ещё одну черепно-мозговую травму, и это в лучшем случае. У меня потемнело в глазах. Как сквозь туман, я видела склонённое ко мне лицо Марии Семёновны, что-то ещё говорила Катька, и кто-то очень тоненько и противно поскуливал. Я с ужасом осознала, что это я сама и поскуливаю, но остановить это безобразие уже не могла. Мой организм мне не подчинялся, мало того: он заверещал ещё громче и противней.

Я видела как на кухню ворвался Игорь, схватил в охапку жену, и совершенно дикими глазами посмотрел на меня. Марья Семеновна, крепко обняв меня за плечи, протянула ему пузырек, со словами: «накапай двадцать капель, у неё истерика». Как будто со стороны, я наблюдала, как Катька забрала у Игоря пузырёк, покрутила его в руке, понюхала, и скривившись, поставила на стол. Налила в стакан оставшийся в бутылке коньяк, и одним махом влила его в меня. Марья Семеновна и глазом моргнуть не успела. У меня перехватило дыхание, я хватала ртом воздух, из глаз брызнули слезы, зато прекратилось это отвратительное поскуливание. Когда я, наконец, смогла вдохнуть и проморгалась, увидела удивленное лицо Марьи Семеновны, испуганное Игоря, и самодовольно улыбающееся, с большой белой нашлепкой с правой стороны лба, Катькино.