Текст книги "Дикая яблоня. Пасторальная симфония"

Валентина Семеновна Даньшина, моя тётя

Енисей мой, Енисей!

По рассказам «Сон о белых горах» и «Нет мне ответа» Виктора Астафьева

За прибрежным веретеньем

крутовыгнутый озо́р,

Ча́лит, чалит теплоходик —

белосахарный узор!

Чалит вдоль по забере́ги,

огибая мели,

Обступили берега

горы, сосны, ели.

Прихотли́вые изгибы

и крутые берега,

Чешуёю рыбы-царь

бу́сит стылая вода.

И мерцают в солнцебое

две полосочки земли,

Дремлют лодочки верх дном

на песчаной о́тмели.

Прихотливые изгибы

и крутые берега,

Енисей мой, Енисей!

Ой, родимая река!

И мерцает в солнцебое,

растворяется вдали

Теплоходик – белый кубик —

светлое дитя Земли!

За прибрежным веретеньем

крутовыгнутый озо́р,

Ча́лит, чалит теплоходик —

белосахарный узор!

* * *

Дмитрий был большой франт. Любитель красиво одеваться. Он всегда привозил наряды жене и детям из Москвы, где часто бывал по работе в командировках.

Он останавливался у своей родной сестры Полины Савельевой. Она жила с семьёй на Арбате.

В этот раз он привёз из Москвы детям и жене красивые вещи. На рукаве шерстяной тёмно-синей блузы был вышит гладью шёлковыми нитками якорь золотого цвета. Плиссированная юбка – под цвет матроски. С распущенными волосами, которые от природы были вьющимися, тёмно-каштанового цвета, дочь Лида была похожа на принцессу.

Дмитрий целый день фотографировал детей дома и в парке у фонтана. У него был свой фотоаппарат – редкость в то время.

Вдруг он услышал плач маленькой Лиды. Она крикнула: «Папа, папа, кто уронил яблоньку?!» И действительно – на лужайке лежала вся в цвету дичка. Она была ещё небольшая, но цвела сказочно. Лида плакала. Дмитрий задумался: как успокоить дочку? Он взял её на руки. Ему нечего было сказать. И вдруг в разговор вмешался Леопольд:

– Я хочу Лиде рассказать стишок, и она перестанет плакать. Я его сейчас сочинил.

– Ну, давай, давай, мы слушаем тебя, – сказал отец.

Леопольд начал:

 
Дикая яблонька
В парке росла,
Дикая яблонька
Белой была.
Дикая яблонька
Цвела много лет.
Кто погубил её?
Где же ответ?
 

Лида перестала плакать, а Дмитрий сказал:

– Ну, ты даёшь, ты же у нас поэтом будешь! Пушкин ты мой! Сейчас мы маме расскажем этот стих.

Дмитрий дома записал стих в свою рабочую тетрадь и вытер слёзы.

– А ты что плачешь? – обняла Дмитрия Ро́са. – Посмотри, как мне хорошо в новом платье!

– Ничего себе! Да, ты королева у меня! Как хорошо, что Поля в Москве показала магазин, где продают такую красоту.

Лидия, Леопольд и Геральд

Дети Дмитрия и Росы Сальциных, г. Прокопьевск

Платье было из чёрного шифона, с воротником-стоечкой из чёрного бархата. Широкая длинная юбка из шёлка надевалась под платье и делала его таким пушистым и нарядным, что глаз не оторвать. Талия, утянутая поясом, казалась осиной.

– Ты просто звезда! Ты неотразима! Скоро будет открытие первого театрального сезона в новом Драматическом театре, и ты наденешь это платье!

Ро́са обняла Дмитрия, и они поцеловались.

* * *

Было воскресенье. Дмитрий был дома. Он сидел в кресле и читал газету. Ро́са пошла в парк гулять с детьми.

– Ро́са, ты не задерживайся, в пять часов за нами придёт машина, и мы поедем смотреть премьеру, а тебе ещё одеться надо, – сказал Дмитрий, когда они выходили из дома.

– Ты почему её так зовёшь? Что это тако – Ро́-о-оса? Ты ишо её Россе́я назови. Ты это брось, ты в своей партии придумывай разные там клички, а дома как положено жену зови. Прасковья она! Поня́л!

– Как ты говоришь? – перебил Акима Дмитрий, не отрываясь от газеты. – Россе́я? Это интересно! Как я раньше не догадался?

– И детя́м исковеркал всё. Это разве дело – так обозвать. Ляопо-о-ольд, Гера-а-альд! Тьфу, нечистая тебя раздери. Язык можно сломать. – Старый Аким принципиально не звал внуков Леопольд и Геральд, а Лёнька и Генка. – Ишь, ты модна́й какой. И откуда ты то́ко взял таќи мина́?

– Нормальные имена, – ответил Дмитрий, продолжая читать газету.

Аким не унимался:

– То́ко и знашь, что газеткой шелестеть да койкой скры-петь – и всё.

Дмитрий поднял газету и сказал:

– А ты что не шелестишь газеткой, кто тебе не даёт?

– А я не хочу ваши партейные портянки листать.

– Ну вот! Газетой он шелестеть не хочет, а койкой сры-петь не может, а я при чём?

– Вот коммуняка-то навязался на нас. Ты бы Библию читал, ты етой Библией и жив остался, – сказал тесть.

– Да, ладно тебе, разошёлся! Шуток не понимаешь. Идём чего-нибудь выпьем, – разрядил обстановку Дмитрий.

Вернувшись с прогулки, Лида первая вошла и с порога закричала:

– Папа, папа, а почему фонтан в парке затух?!

– Как затух? – удивился отец.

– Ну, там водичка не брызгает.

– А-а-а! Затих, а не затух, – поправил Лиду отец, снимая с неё валенки.

– Зима потому что, холодно. Придёт время – опять зашумит и запоёт фонтан.

– А когда придёт время? – не унималась дочь.

– Скоро, очень скоро, когда наступит потепление.

– Дорогая моя, пора собираться, скоро машина придёт, – торопил жену Дмитрий.

– Мамочка, мамочка, это муфта? – спросила Лида.

– Умница моя, я тебе куплю шубку из белого зайчика.

– И муфту, и муфту, папочка! – хлопала в ладоши и подпрыгивала Лида.

– И муфту куплю, – поцеловал дочь Дмитрий.

Когда Ро́са вышла из комнаты, Лида первая закричала:

– Ой, мамочка, какая ты красивая, как фея!

Прасковья (Ро́са) с мужем Дмитрием Сальциным

Дмитрий поцеловал Ро́су, и они пошли к машине. Он усадил жену, захлопнул дверь, сел рядом с водителем, и они уехали.

В огромном фойе было много народа. К ним сразу подошла немолодая дама и с нескрываемым любопытством спросила:

– Это ваша жена, Дмитрий Владимирович?

– Да!

– Долго вы её скрывали!

– Ро́са! – представил Дмитрий жену даме и, доверив её разговорчивой собеседнице, удалился.

– А вы и в самом деле прелестны, я наслышана о вас! Вот что значит столица. Вы так отличаетесь от всех, даже имя у вас необыкновенное! – восхищалась она Росой. – Как вы тут у нас, не скучаете? У нас не Москва! Трудно, наверное, вам было привыкать?

– Да нет, мне здесь очень нравится, – сказала Ро́са.

– Это потому, что у вас такой муж, – засмеялась звонко дама.

– А муж всё время на работе, я его почти не вижу. Мне очень понравился театр, я первый раз вижу такую роскошь.

– Как? – удивилась дама. – А что, в Москве вы разве…

– Да я не из Москвы. Я жила в Красноярской губернии.

– В Красноярске? – переспросила она удивлённо.

– Нет, не в самом Красноярске, а километров сто севернее, – объяснила Ро́са.

– Да-а-а?! – удивлённо пропела дама. – А говорили, у Дмитрия Владимировича такая жена… – и она осеклась, поняв, что сказала глупость.

– А! Вот вы где! Уже третий звонок был, – сказал Дмитрий и, взяв обеих женщин под руки, прошёл с ними в зал на первый ряд.

Когда возвращались домой, Ро́са спросила:

– Митя, а кто эта женщина?

– Это жена второго секретаря горкома партии. Она тебе понравилась? Очень приятная дама, да?

Ро́са ничего не ответила.

– Ты у меня самая красивая, я очень тебя люблю.

* * *

Как-то ночью дед Аким не мог заснуть и увидел, как дочь сидит на диване, крепко обняв аккордеон мужа обеими руками, и, положив голову на инструмент, что-то шепчет. Ему показалось, что Прасковья плачет. Ро́са знала, что у Дмитрия туберкулёз лёгких.

Наступил 1937 год. Уже в начале февраля расстреляли директора мелькомбината. У Дмитрия дело шло к тому же.

Его личное дело лежало на столе второго секретаря горкома партии. Раскопав всю его подноготную, Дмитрию предъявили массу обвинений. А самое главное – это то, что там, куда его направила Советская власть на борьбу с кулаками, в Красноярский край, Дмитрий женился на внучке самого отъявленного кулака из Тамбовской губернии Кондрата Шабунова. Дмитрий работал на мелькомбинате начальником экономического отдела. Он ждал, что за ним скоро придут. Так и случилось. Его лишили должности и исключили из партии. Нервный стресс и всё произошедшее сказались на его здоровье. Дмитрий умер в 1939 году дома от туберкулёза лёгких, которые он застудил в Уяре. Ро́са осталась одна с тремя детьми. После похорон семью сразу переселили в барак рядом с парком. Этот парк строил мелькомбинат. Выделялись большие бригады: на посадку деревьев аллеями, строительство танцплощадки, фонтана, киосков для продажи пива, мороженого и много, много скамеек для отдыха. Парк обнесли красивой кованой оградой, а ворота были просто царские.

В бараке была одна комната, а посередине – кирпичная большая печка. С собой смогли взять из прежнего жилья лишь кровати, стол и библиотеку отца. Три дня Ро́са с детьми переносила из дома в барак книги. Они заняли почти всё пространство комнаты. Так как по углам были кровати, то из книг сделали, как говорил дед Аким, баррикаду. Он складывал книги, как ведут кирпичную кладку. И скоро выросло почти до потолка сооружение, которое накрыли простынями. Получилась перегородка, которая разделила комнату на две части. Подписные издания, журналы и альбомы убрали под кровати. Выражение «воспитаны на книгах» стало определять в буквальном смысле быт семьи.

Угля не было, и дети целыми днями искали на улице ветки, палки, а на пилораме возле парка им давали обрезки плах.

Этого еле хватало, чтобы было хоть как-то теплее зимой в комнате.

Дети буквально зачитывались. Особенно Лида. Она выделялась воспитанием и интеллектом. Она знала то, что не знали её сверстники. Поэтому у неё почти не было друзей. То же самое происходило и с мальчишками. Гера и Леня постоянно читали.

У них то и дело были стычки между собой из-за того, что каждому хотелось читать одновременно одну и ту же книгу. Уговоры не помогали, и дело доходило до ремня. Но с каждым днем стена из книг оседала. Нужда заставляла продавать книги или менять на продукты.

Ро́са не могла работать: она была на костылях. У неё был туберкулёз костей. Она заразилась от мужа Дмитрия. Когда ей стало совсем плохо, её отвезли в больницу, где она умерла. Врач знал, что у неё, кроме малолетних детей, нет никого, и больница похоронила Ро́су. Детям сообщили неделю спустя о смерти матери.

Дед Аким умер вскоре, и детей отдали в приют.

* * *

Когда Лиде исполнилось шестнадцать лет, она пошла искать работу. Её взяли на завод «Продмаш» в цех, где делали духовки для домашних печей. За смену приходили в негодность три-четыре пары рукавиц-верхонок. Леопольд и Геральд учились в школе. Лида кормила мальчишек. На заводе она познакомилась с Николаем Шевченко.

Они поженились, когда Лиде было двадцать пять лет. Через год у них родилась дочь Таня – это я. А в 1959 году сын Юра, и через десять лет, в 1969-м, – дочь Лена.

* * *

Мой дед Александр Шевченко. Дядька Сашко сбежал с Украины в четырнадцать лет, так как не хотел работать у богачей только за похлёбку. Он добирался до Алтая четыре месяца. Где на товарняках, где на телегах и пешком. Там в 35 лет он женился на Онисье Абросимовне Иушиной. Её семья – пришлые на Алтай из республики Коми. Раньше всех, кто жил в Коми, называли зыряне. На Алтае даже есть деревня Зыряновка. У них родились трое детей. Николай (мой отец), Михаил и Мария. На Алтае семью Шевченко раскулачили, семья была не бедная. Им пришлось переехать в Прокопьевск к родственникам по линии Онисьи, его жены.

Мы все: брат, сестра и я – Шевченко по отцу Николаю. На Алтае у нас много родственников по линии бабушки Онисьи Иушиной (Шевченко).

Баба Оня была хорошей хозяйкой и огородницей. Она всё время ждала своего Сашко. Он был арестован и отправлен в лагеря. За что – я уже не помню всех подробностей. Однажды я пришла из школы (мне было тринадцать лет) и застала её на полу. Она сидела у открытого сундука и держала в руках письмо. Читать она не умела. Она плакала.

– Дочка, – сказала она мне, – прочитай, что здёся написано.

– Я присела на корточки рядом с ней и стала читать. Шевченко Александр реабилитирован посмертно…

Боже, как она рыдала, молила Бога, обнимала меня. Пришли с работы отец и мама, прочитали и тоже заплакали. Отец мой рассказал всю историю ареста дядьки Сашко. Это было страшно – ведь он ни в чём виноват не был.

Господи, ну почему так страшно было жить?

Семья дядьки Сашко Шевченко. На этом фото моему отцу Николаю 11 лет (Стоит по левую руку). Алтайский край

* * *

Моя младшая сестра Лена выросла, мы открыли салон красоты «Соло» и стали хорошо зарабатывать. Мы с Леной построили дом. Сегодня мы живём втроём. Я, Лена и её сын Аким. Аким окончил музыкальную школу по классу скрипки. Сейчас он учится в юридическом колледже и продолжает играть на скрипке.

Аким, сын моей сестры Лены. На международном конкурсе

Мой сын Андрей тоже скрипач. Он окончил Новосибирскую государственную консерваторию им. М. И. Глинки. У него семья – два сына: Иван, 13 лет, и Семён, 4 года. Недавно мы с ним ехали мимо разрушенного здания мелькомбината и заброшенного мелькомбинатовского парка. Я попросила остановить машину.

Мне очень хотелось посмотреть, что там.

Андрей не хотел, но я уговорила его. Я, конечно, расстроилась, увидев, что от парка ничего не осталось. И вечером написала стихотворение.

Дорога в старый сад вела

 
Дорога в старый сад вела,
И я брела по ней.
Фонтан, шумевший там, затих —
Лишь россыпи камней.
Я подняла один из них,
И словно в душу мне проник
Осколок детства.
И слышно стало, как забилось
Моё сердце.
Стучит, как будто бы рифмует:
«Дет-ство, дет-ство, дет-ство…»
А память дразнит сердце:
«Ну, так что ж,
Уже всё это просто не вернёшь!»
Я с памятью своей хочу поспорить,
Я заново тот сад могу построить,
Всё отыскать, восстановить, как было, —
Сначала день!
Не будет он унылый:
Я вспомню лето, голубое небо,
В ту пору туч на небе не было!
Я камни соберу, фонтан построю
И струны звонкие его настрою.
Прохладу струй тех сильных, дерзких
Пусть укротит пара ладошек детских.
Как тетиву, я натяну фонтана струи
И по местам расставлю все статýи.
Для тех двоих я серп и молот нарисую,
А девушке в купальнике подам весло.
Зачем? Ну, так!!! Положено!
Но кто это лежит – плечи в сажень косую?
Его не вспомню и не подниму я.
Не сохранился постамент и голова.
Ах, память, память!
Впрочем, ты права…
Посыплю я дорожки чем-то красным,
Пускай бежит по ним пацан вихрастый.
Расставлю я в тени аллей скамейки
И попрошу у брата три копейки,
Чтобы купить себе стакан ситро.
Как это было вкусно, но давно!
Но что это щемящее в груди?
То сердце просит: «Память не буди!
Фонтан, шумевший здесь давно, затих.
Остались только камни.
«Возьми один из них!» —
Просило сердце, всё болело, ныло.
Ну, ладно, ты меня уговорило.
Мне не впервой твоим капризам уступать,
Но камень я с собой не стану брать.
Не время ещё камни собирать.
 

* * *

Произошёл удивительный случай. В 2015 году в августе мы с сыном Андреем ехали по трассе Кемерово-Новокуз-нецк. И, увидев, что на обочине стоит огромная фура, а водитель машет нам рукой, мы остановились. Андрей вышел из машины, и только они начали разговаривать, как пошёл сильный град. Град был крупный и долгий. Мы сели к нам в машину и успели познакомиться с водителем, его звали Ринат. Он спрашивал, как проехать на алюминиевый завод в г. Новокузнецк.

Пока Андрей рисовал маршрут, я спросила Рината:

– Вы из Новосибирска или Томска едете?

Ринат ответил:

– Я еду из Татарстана, из города Казань.

Я очень удивилась такой дали и тут же сказала:

– А у меня дед, Сальцин Дмитрий Владимирович, из города Чистополь, что в Татарстане.

И тут Ринат сказал:

– А я знаю, что в Слободе черёмуховой живёт много Сальциных. Я даже с некоторыми знаком. Эта слобода недалеко от моей деревни, где я живу. Может, это ваша родня?

Вечером дома я очень переживала, вспоминая этот разговор, и написала стихотворение.

Слобода черёмуховая, слобода…

Река забвения называется Ле́та

(словарь В. И. Даля)

Посвящается памяти моего деда Сальцина Д.В.

 
Слобода черёмуховая, слобода…
Мысли кружатся, что вода.
Вдруг забвения река ожила:
Здесь сто лет назад я жила.
 
 
Много лет прошло, вновь река шумит.
«Корни там мои!» – память говорит.
Куст черёмухи – век в моих глазах,
Вкус черёмухи – вечно на устах.
 
 
Спросишь ты, земляк, сколько же мне лет?
Очень прост на то будет мой ответ.
Корни там мои, где родился дед.
Глубоки они – здесь жил мой прадед.
 
 
Коли корни есть – значит, я жила,
Река Лéта в сердце ожила.
Бог послал гонца через сотню лет —
Где исток реки, дал гонец ответ.
 
 
Я в Черёмуховой не бывала,
О тебе, слобода, я не вéдала.
У забвения реки круты берега,
У забвения реки вода глубока.
 
 
Речка-реченька, шуми сотни лет,
У забвения реки есть всегда ответ.
В сердце боль вошла, словно острый гвоздь.
Горечь на губах – не дозрела гроздь
 
 
Слобода черёмуховая, слобода…
Мысли кружатся, что вода.
Вдруг забвения река ожила:
Здесь сто лет назад я жила.
 

Семья моего деда Сальцина Дмитрия Владимировича (на фото ему 6 лет), г. Чистополь

Мы с Леной ехали в Алтайский край к сестре нашей бабушки Марии Ищенко в деревню Боровушка. Проехали много сёл и деревень, а когда подъезжали к селу Кружало, началась сильная гроза и такой ливень, что пришлось остановить машину.

Но я зря время не теряла, положила альбом на колени и написала стих.

Колесом дорога!

«Колесом дорога!» – кричат журавлям, чтобы они возвращались поскорее назад.

Словарь В. Даля

 
«Колесом дорога! – крикну. – Журавли-и-и-и!
Возвращайтесь поскорей из чужой дали».
Всё отдам, чтобы услышать в небе их курлык —
С детства тот тревожный крик в сердце мне проник.
Снова осень позвала перелётных в даль,
Мне в надрывном крике птиц слышится печаль.
В этой песне поднебесной серых журавлей
Слышу горечь расставанья с Родиной моей.
Так бывает трудно нам покидать края,
Где родился, рос и жил, где твои друзья.
Пусть же мудрый тот завет: «Колесом дорога!»
Нас напутствует вдали сразу от порога.
Где, прощаясь, расстаёмся с домом отчим,
Где нас ждут, как журавлей… Очень! Очень!
 

Алтай

Вскоре мы добрались до деревни Боровушка. Я долго не могла понять, всё думала: как за один день бабушка Мария смогла так приземлить меня, дать сполна почувствовать, что здесь самое лучшее место на земле? Ведь ничего особенного не случилось, а сердце наполнилось покоем, домашним теплом и той уверенностью, когда душой понимаешь, что есть в огромном мире тот уголок, тот кусочек, где тебя любят и ждут. Всё это называется моя Родина. Спасибо тебе, Мария. Нам не хотелось уезжать от неё, сердце как-то ныло.

Бабушка Мария суетилась, собирала гостинцы, давала наказы:

– Вы шибко не ехайте быстро, сообщите, как будете дома, как добрались. Приезжайте почаще да привозите Аки-мушку. Уже, поди, большой вырос, сколько ему щас лет?

– Обязательно приедем все вместе. Мы тебе, баба Маня, позвоним!

– А куды вы позвоните? У меня же телефону нету.

– Вот это тебе, – я протянула ей трубку.

Мария замахала руками:

– Да ты что, милая! Я же не умею, да как же?

– Ничего сложного, вот наши номера, нажмёшь здесь и здесь. А если что, то сосед поможет.

– Ой, царица моя небесная… – причитала она. – А меня не аштрахуют?

– Нет, не аштрахуют, – передразнивала я её.

Мария обняла нас, и мы поехали.

– Алло, Мария! С Новым годом, милая, родная.

– Да, да, – сказала она нам. – С Новым годом! Всем здоровья, счастья, будьте радёшеньки.

– Будем, будем радёшеньки! Мы скоро все едем к тебе. Жди нас!

– Вот и слава богу! Жду, жду вас всех.

 

Дичка

Виктор Савинков
Татьяне Мишиной на её повесть «Дикая яблоня»
 
 
Милая, знаешь, средь тысячи яблонь я
Сердцем тебя не увидел милей,
 
 
Ты моя самая сладкая яблоня,
Дивная сказка алтайских полей.
 
 
Я на ветрах душу допьяна вымою
Прежде, чем всей красотой полюблю.
 
 
Я не с любимою…И с нелюбимою
Свой одинокий рассвет не делю.
 
 
Я среди роз один, я среди гроз один
В днях заблудился, не знаю, как жить,
 
 
Ты повели мне любить её, Господи,
Ей повели же меня полюбить.
 
 
Видно, устали от одиночества,
Знать, расцветает любви нашей час,
 
 
Бедному сердцу любить тебя хочется
Или пропасть в глубине твоих глаз.
 
 
В эту высокую ночь, ясноликую,
В звездах гуляя, как в лунном лесу,
 
 
Я на руках тебя, яблоньку дикую,
По золотым небесам пронесу.
 
 
Мне хорошо, по-весеннему яблонно,
Тонет в густом аромате наш дом,
 
 
Белая яблонька, дикая яблонька,
Сладкая яблонька в сердце моём!
 

Пасторальная симфония
Стихи

На алтарь Алтая

 
Я в долгу останусь у заката,
Валит с ног иткульская жара.
И за это будет мне расплата —
Звёздный дождь до самого утра!
 
 
Надышусь малиновой зарёю,
Синей дали бирюзой упьюсь,
Незабудковой умоюсь я росою —
К таинству рассвета прикоснусь.
 
 
Ро́сным лугом побегу боса́я,
С жаворонком песню пропою.
На алтарь родимого Алтая
Приношу бессонницу мою!
 

Алтай

Пасторальная симфония

 
Горизонт обнимает округу,
В зыбком мареве спят облака.
И бежит, извиваясь, по лугу
Тонкой лентой игриво река.
 
 
Притомившись от зноя и света,
Пастушок – босоногий пострел —
Задремал на пороге у лета,
Где престол земляничный поспел.
 
 
Где, нарушив сию церемонию,
Стадо вольное бродит окрест.
Там великую жизни симфонию
Исполняет негласный оркестр.
 
 
Там под разноголосье птичье
И стройный звон острых кос
Гудит звукорядом строгим
Камерный хор ос.
 
 
И, снимая пыльцу золотую,
Молясь на медвяный цветок,
Пьянеет пчела, целуя
За лепестком лепесток.
 
 
А божественный звон цикады
Заглушает весь шум земной,
И душе нет большей услады,
Чем внимать этот райский покой.
 
 
Вдруг содро́гнет застывшую тень
Хлёсткий выстрел кнута пастуха,
И разделит надвое день
Соло хриплого петуха.
 
 
Земле данную небом гармонию
Деревенского бытия
Пасторальную лета симфонию
С упоением слушаю я!
 

Алтай