Текст книги "Жизнь забугорная"

Визит в общежитие произвёл на моего жениха неизгладимое впечатление: одна комнатка, служащая одновременно кухней, спальней и гостиной, разгороженная ситцевой самодельной шторкой, табуреты без спинки, единственный на весь этаж туалет, сломанная душевая точка. Дети, с визгом гоняющие по коридорам на велосипедиках. Моя приятельница, усталая женщина с печатью обречённости на лице, одетая в халат, пошитый из того же куска ситца, что и шторка. На столе – чай, блюдце с вареньем, хлеб и сковородка с жареной картошкой. Вот так питается основная масса населения, когда нет гостей. Домой Петер шёл совсем грустным. Альтернативная культурная программа не совсем ему понравилась, вернее, не понравилась совсем.

6

Придя из гостей, мой жених переоделся в детскую фланелевую пижамку с весёлым гномиком на животе и улёгся на Светкино место у новогодней ёлочки. «Сексуален, как Чебурашка», – подумала я, глядя на постороннего мужика, за которого, вроде как, собралась выходить замуж, и который даже отдаленно не походил на предмет моих девичьих грез.

– Чудны дела твои, Господи! Неужто и впрямь пойдешь за этого поношенного плюшевого медведя? – возопила моя лучшая половина. – Ведь с ним тебе придётся делить не только стол, но и постель. А это знаешь, как называется?

– Да всё она знает, не глупая, – вступила в дискуссию другая моя половина, менее святая, но полная жизненного опыта, а потому избавленная от иллюзий и романтических закидонов. – Королева Виктория советовала своей дочери перед первой брачной ночью: «Закрой глаза и думай об Англии». Сделай то же самое и думай о Германии, а заодно и обо всех своих потомках, гражданах Мира, которые, придёт время, в благодарном порыве будут целовать подол твоего платья. Возьми в баре бутылочку, прими наркоз и с Богом!

– Да ей столько не выпить, чтоб увидеть в этом арийском жмоте мужика, – брыкалась светлая половина. – Сама видишь: товар лежалый, молью траченный. Туп, скучен, жаден. Обладает единственным достоинством – гражданин приличной страны.

– Единственным, но неоспоримым, – парировала ушлая половина. – Когда собака помогает вам преодолеть горный поток, не стоит интересоваться, не больна ли она чесоткой. Уезжай из этого дурдома, десантируйся в мир капитала. Не уживёшься, уйдёшь и вся недолга. А переспать с ним всё-таки нужно. Гляди, как зыркает в твою сторону.

Петер в самом деле пристально смотрел на меня. «Господи, сотвори чудо!» – взмолилась я, ужасаясь пошлым картинкам, возникшим в моём буйном воображении. И Господь сотворил.

– Знаешь, – сказал Петер, – я ведь из семьи строгих католиков. – У нас не принято сразу проявлять свои интимные чувства.

Я напряжённо молчала, ожидая дальнейшего «но я не могу…». Однако, к моей радости, жених сообщил, что в интимные отношения намерен вступить, как в партячейку, – только на законных основаниях. То есть, после свадьбы. Я мысленно упала на колени перед компьютерным изображением Христа, подаренным мне редакционным веб-дизайнером, и стала истово отбивать поклоны, обещая немедленно, завтра же, посетить Храм Божий.

Петер тем временем вещал о том, что расписываться мы будем в Украине, а праздновать свадьбу – в Германии.

– Венчаться будем? – спросила я жениха.

– Зачем? – удивился «строгий католик». – Какая в этом необходимость?

«Да у меня-то никакой, – подумала я, – а вот у тебя, по идее, должна быть».

Налицо был занимательный факт: либо мой жених – безнадёжный импотент (тогда понятно, почему от него сбежала жена, невзирая на кучу детей; почему он не завёл подругу-соотечественницу, а кинулся искать импортную невесту, вешая ей на уши лапшу о своей благочестивости), либо он всё-таки верующий, но брак со мной воспринимает, как пробный. Пока я на испытательном сроке, венчание исключено. Отсюда беседы о брачном контракте и желание расписываться подальше от родного города. Что ж, в любом случае искренними чувствами с его стороны даже не пахнет, а значит, совесть моя может успокоиться. И, если моя версия об импотенции жениха верна, его брачное предложение будет принято безоговорочно.

На следующий день я повела гостя сначала в Русскую Православную церковь, а затем – в католический костёл. На месте выяснилось, что в подобных заведениях Петер никогда не бывал, не знал, как себя вести, испуганно озирался на окружающих, пытаясь повторять их действия. Тест на «строгого католика» гость не прошёл. В разработке оставалась версия «импотент». Вскоре мне удалось получить её подтверждение. Вначале я обнаружила в мусорном ведре пустую картонную коробочку от неизвестного мне немецкого лекарства. Сделав перевод, поняла, что пытается восстанавливать мой жених.

Ну, вот картина и прояснилась. Она не выламывалась из парадигмы моих представлений о немецких мужчинах, ищущих жён в Восточной Европе. Я никогда не слыхала ни об одном случае брака с немцем по объявлению, за которым не скрывалась бы явная или скрытая ущербность последнего. Утиль, не востребованный на родине, находит спрос на рынке нищих стран. Алкоголики, наркоманы, убеждённые безработные, криминальные типы, большую часть жизни проводящие за решёткой, согбенные старцы, полусумасшедшие, извращенцы – вот та группа, которая завозит жён с Востока (причем, лучших представительниц нации, ибо базар большой, есть из чего выбрать) и утирает на время нос своим родственникам, знакомым, сослуживцам, бросившим их жёнам. Глядите, мол, какую оторвал! А вы говорили, что я – конченый.

В сравнении с моими бывшими «друзьями по переписке», Петер был не самым худшим экземпляром. Импотенция, в конце концов, не вина, а беда. Рано или поздно он вынужден будет рассказать о своей проблеме, а значит, компенсировать мужскую несостоятельность заботой, вниманием, материальным благополучием. А потому на прощальный вопрос убирающегося восвояси гостя я ответила, как когда-то Надежда Константиновна Ильичу: «Женой так женой!»

Часть вторая
Замужем за немцем

1

Спустя три месяца я впервые ступила на немецкую землю, явившись к Петеру с гостевым визитом, а точнее говоря, на разведку. Несмотря на то, что мы так никуда и не съездили, и почти никуда не сходили по причине пресловутой дороговизны, Германия мне понравилась. Я чувствовала себя в ней очень органично. Моё биополе, всегда чутко реагирующее на чужеродность, испытывало здесь абсолютный кайф. Неестественно зелёная трава, непривычно мягкая для марта погода, чистота улиц, подъездов, лифтов, самораздвигающиеся двери вызывали у меня поросячий восторг. К тому же, мне льстило пристальное внимание окружающих, повсеместно оглядывающихся на нас с Петером. Я, разумеется, относила его на счёт своей неотразимости: ну, как же: рядом с пожилым дядькой шествует красавица с Востока в ярком кожаном плаще до пят, кожаной мини-юбке, лайкровых блестящих колготках и высоких сапогах-ботфортах. На голове – привязной рыжий хвост до пояса, на лице – полная боевая раскраска. В тот момент на Украине весь этот маскарад был последним писком, исправно сожравшим все мои сбережения. Здесь же мой вид воспринимался несколько иначе. Думаю, вы уже догадались за кого меня принимали добропорядочные бюргеры и бюргерши, носящие одежду в стиле «унисекс». К счастью, я это поняла несколько позже, и мое гостевое настроение долго ещё находилось на пике. Падать оно стало, когда Петер поинтересовался, есть ли у меня с собой брюки и так ли уж необходимо цеплять на башку этот конский хвост. Вопрос нарушил границы среднестатистической наглости, а потому я предложила ему сразу же отправиться в бутик и купить мне в подарок приличные брюки, а затем посетить салон красоты, чтобы сделать прическу, подобающую статусу его невесты. Все претензии к моему внешнему виду были тут же сняты, а в отношении подарков прозвучала тирада в стиле новогодней песенки: «Лучший мой подарочек – это ты».

2

На следующий день мы отправились к адвокату Петера заключать брачный контракт. По дороге выяснилось, что я далеко не первая невеста, которой он предложил заранее оговорить условия будущего развода. В отличие от меня, три его предыдущих пассии из Чехии, Польши и Румынии отвергли эту идею, назвав её унизительной. Я полностью разделяла их мнение. Но, поскольку изначально понимала, что провести жизнь подле такого «рыцаря» можно только по приговору суда, ознакомившись с содержанием контракта, подписала его. В документе значилось, что в случае развода мне ничего не полагается. Что деньги и имущество, привезённые мной с родины, остаются при мне. Остальное принадлежит Петеру. Всё правильно. Что тут можно возразить? Однако процедура эта оказалась куда унизительнее, чем я могла предположить.

На подписание контракта была приглашена переводчица, юная девушка, не очень хорошо владевшая русским. Я заявила, что в достаточной мере владею немецким и в переводчике не нуждаюсь. На что адвокат, улыбнувшись, заметил: «Это вы сейчас не нуждаетесь, а когда будете разводиться, скажете, что не понимали, о чём шла речь в контракте». Затем долго и нудно зачитывалось каждое предложение, делалась попытка его перевода на русский и, поскольку девушка, порой, затруднялась, я автоматически произносила труднопереводимую фразу на русском.

Потом меня ознакомили с существующим положением, согласно которому я буду немедленно выслана из страны, если на протяжении первых трёх лет нашей семейной жизни мой супруг сделает заявление, что разочаровался в браке и не желает его продолжать. На лице Петера промелькнуло самодовольное выражение: «Ясно тебе, кто в лавке хозяин?». Затем нам было предложено написать список всех своих ценных вещей: слева – моих, справа – Петера, дабы при последующей делёжке мне неповадно было претендовать на его имущество. Я опешила, ибо понятия не имела, что прихвачу с собой в Германию: не мебель же допотопную, вкупе с телевизором «Электрон» и китчевыми цветастыми коврами. Определённо, это библиотека да одежда. Но записывать это в список – смешно и глупо. Справа будут вписаны машина Петера, компьютер, стереоустановка. А в моей графе – крест да пуговица. Увидев моё смятение, жених великодушно махнул рукой: «Это лишнее»!

– Ну, как знаете, – прогнусавил адвокат. Мы подписали все бумаги, и пока Петер обменивался любезностями со служителем Фемиды, переводчица подошла ко мне: «Вы не расстраивайтесь. Пятнадцать лет назад моя мама подписывала в этой комнате свой брачный контракт вот с таким же типом. Я тогда совсем маленькой была. Уже десять лет она замужем за отличным мужиком. Благодарит Бога, что дал ей терпения не сорваться домой сразу после этого унижения. Я часто здесь перевожу и вижу: наши женщины редко отсюда без слёз выходят».

3

Домой мы ехали молча. Умом я понимала: где-то эти роботы правы. С самого начала всем всё ясно: что, когда и кому будет положено в случае семейного краха. А потому расходятся они тихо, мирно, цивилизованно. Никаких трагических сцен и шекспировских страстей. Никаких проклятий, судов общественности, шантажа и киллеров. Геометрия немецкой жизни логична и рациональна. Её уклад куда более цивилизован, чем российский, однако напрочь лишён романтики, чувственности, любовного парения. Создаётся впечатление, что будущие супруги не судьбу связывают с любимым человеком, а устраиваются на работу партнёром женского или мужского пола, заранее страхуясь друг от друга, спасая своё имущество, под расписку знакомя с правилами совместного проживания. Как после этого можно ожидать доверия, любви, духовного взаимопроникновения? Ничего, кроме делового партнёрства. Предложи мне любимый человек подобный контракт на родине, вопрос о возможности нашего брака навсегда был бы снят с повестки дня. Но о любви в нашем с Петером случае речь не идёт, это во-первых. Во-вторых, меня в самом деле не интересует его имущество. А в-третьих, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Потому расстраиваться, вроде как, не из-за чего. И всё-таки на душе было мерзко. Будто туда коты нагадили.

Видя моё состояние, Петер стал изо всех сил подлизываться. Он долго объяснял мне, что контракт этот мне нужен куда больше, чем ему. Что благодаря его наличию, мы защитили свои капиталы от посягательств третьих лиц, то бишь его бывшей жены Сабины и трёх его замечательных детишек, коим он платит куда меньшую сумму, чем положено. И что теперь, когда у нас с ним зафиксирована раздельность имущества, его ушлая супруга не сможет претендовать на увеличение суммы алиментов, ибо фирма, которую он намерен организовать, будет оформлена на моё имя. Я рассеянно смотрела в окно и молчала, раздумывая над тем, хватит ли у меня сил и терпения на спокойное восприятие всех бзиков будущего супруга. Ведь чтобы продержаться с ним несколько лет на одной подводной лодке с задраенными люками, нужно если не уважать, то хотя бы не презирать друг друга. В моей ситуации требовался сильнейший аутотренинг и самогипноз, ибо никогда ранее мужчины, подобные Петеру, не прорывались в мой ближний круг. Подобные типы отфильтровывались ещё на дальних подступах, а потому у них не возникало идеи баллотироваться в мужья. Здесь же я не являюсь хозяйкой положения. Кушать приходится то, что подали. Искать другого мужа нет времени: через полгода Светке исполнится восемнадцать, и въезд в Германию ей будет запрещён. О том, чтобы уехать без неё, не могло быть и речи. Именно бесперспективность будущего дочери и подвигла меня на решение покинуть отчизну.

Оставалось выработать определённую философскую концепцию, которая помогла бы мне продержаться и не потерять при этом самоуважения. Нужно было научиться «экранироваться», выключаться в моменты накала обстановки. Одни советуют в таких случаях читать про себя мантры, другие – молиться, третьи – считать до двадцати. Я же мысленно декламирую поэму Дмитрия Кедрина «Зодчие». Уже на трети текста я начинаю успокаиваться, а на половине вспышка гнева потухает совсем. Вот и сейчас: повторила в уме знакомые с юности строки, и моё самообладание вернулось восвояси. Во время моей «отключки» Петер не замолкал, рисуя радужные перспективы нашего брака и обещая мне небо в алмазах, осколочком которых должно было стать наше свадебное путешествие в Париж. В заключение же сообщил, что очень меня любит, в подтверждение чего пригласил в кафе на мороженое. Поскольку это было нашим единственным культурным мероприятием, назвать моё путешествие в Германию интересным было сложно.

4

Спустя четыре месяца Петер прибыл на Украину жениться. Расписывались тихо и скромно, не возбуждая общественного резонанса. Во-первых, хвастаться было некем. Во-вторых, кто знает, не вернусь ли я на родину досрочно, на радость злопыхателям. В-третьих, демонстрировать окружающим жмотство своего супруга было просто неудобно. А в-четвертых, Петер настаивал на том, что праздновать по-настоящему мы будем в Германии. Свадебного подарка я, разумеется, не получила. По-видимому, его роль было призвано сыграть обручальное кольцо из жуткого жёлтого металла, который немцы на полном серьёзе называют золотом. Сразу после росписи сия «семейная реликвия» была заныкана куда подальше, и на мой безымянный палец вернулась обручалка от предыдущего брака. Посидев пару часов со свидетелями нашей семейной радости в ресторане, мы отправились готовиться к отъезду. К этому моменту конура моя уже была продана, вещи раздарены, со всех работ я уволилась – все мосты были сожжены, и я широкой поступью помаршировала в светлое капиталистическое будущее.

По прибытии на вожделенную немецкую землю выяснилось, что праздновать свадьбу мы не будем совсем. К чему эти условности? Друзей у Петера, оказывается, нет, а с родственниками он давно не поддерживает никаких отношений. Выпили бутылку шампанского за обедом, ещё раз поздравили друг друга с законным браком. Светка собралась было рявкнуть «Горько!», но передумала, решив, что это смутит нашего «строгого католика».

После «свадебного пира» мы отправились в банк, чтобы открыть для меня счёт и положить на него деньги за проданную на Украине конуру. Я уже было порадовалась первой своей экономической акции, как вдруг выяснилось, что моя банковская карточка будет находиться у супруга, имеющего доступ к моему счёту.

– А почему, собственно? – поинтересовалась я, памятуя содержание нашего брачного контракта. – Эти деньги заморожены, – ответил Петер металлическим голосом. – Если вам не понравится в Германии, вы снимете их и купите на родине другую квартиру.

Я пожала плечами, пытаясь не акцентировать внимания на прозвучавшей из уст супруга косвенной угрозе, в переводе на доступный язык означавшей: «Если пойдёшь против моей воли, отправлю восвояси с ближайшей подводой». Таким образом, начался первый этап моей семейной жизни, условно названный мной «Мирное сосуществование двух государств с различным общественным строем».

Первым делом я поинтересовалась, как скоро мы купим мебель, ибо то, что загромождало трёхкомнатную квартиру мужа, иначе как дровами назвать было нельзя: продавленная двуспальная кровать, на которой, подозреваю, отдало Богу душу несколько генераций славного рода Хаусманов, платяной шкаф без дверец, приобретённый, по-видимому, ещё во времена правления Отто фон Бисмарка, телевизор из первого поколения цветных, облупленный кухонный гарнитурчик, каких и на Украине уже не сыскать. Штор на окнах нет. Ни одной приличной вещи, кроме огромного, с меня ростом, симпатичного кактуса в горшке, я в доме не обнаружила. Хижина моего чернокожего друга по переписке просто спряталась.

– Чем тебе не нравится моя мебель? – удивился муж.

– Ну, хотя бы тем, что её нет вообще, – возмутилась я. – Светка спит на раскладушке, одежда висит на спинках стульев, посуда валяется на подоконниках. В гостиной нет даже кресла, зайдёт кто – посадить некуда.

– А ко мне никто не заходит.

Вопрос о приличной обстановке кубарем скатился с повестки дня. Попутно выяснилось, что квартира Петеру не принадлежит, он её арендует. «Фордик», ноутбук, телефон и факс-аппарат являются собственностью кондитерской фирмы, на которой мой благоверный трудится коммивояжёром, распространяя по супермаркетам сладости. Почему же тогда на его двери висит табличка «Петер Хаусман – руководитель округа»?

– Для солидности, – ответил супруг.

Я сразу вспомнила Пушкина: «Мы метим все в Наполеоны, двуногих тварей миллионы…». Вслух же предложила повесить рядом табличку, где перед моей славянской фамилией будет красоваться приставка «фон», т. к. моя прабабка по материнской линии была дворянкой. А спереди неплохо бы смотрелось слово «профессор», ибо в нашей стране так называют умных начитанных людей. Что интересно, идея супругу понравилась, и он пообещал в ближайшее время воплотить её в жизнь. «А Петька-то мой, никак, с приветом, – подумала я. – Надо узнать, не стоит ли он на психучёте».

За вечерним чаепитием я напомнила новобрачному об обещанном свадебном путешествии в Париж. Сообщила, что это – моя давняя мечта, а тот, кто её осуществит, не иначе, как добрый волшебник. Петер мысленно прикинул на себя роль джинна из кувшина, и она ему понравилась. Взмахом руки, означавшим «гулять так гулять», было подтверждено заявленное ранее намерение продемонстрировать «небо в алмазах».

5

Неделю спустя мы уже сидели в автобусе фирмы «Фишер», направлявшемся в самый шармированный город мира, увидев который можно было и помирать. Я была почти счастлива, ибо не ведала, какие впечатления меня ожидают и что означает слово «курцтрип», а потому без конца приставала к супругу с вопросами: «В сколькизвёздочном отеле мы остановимся?», «Попробуем ли мы лягушатины в ресторане?», «Достаточно ли у нас фотоплёнки?», «Разрешают ли в Лувре фотографировать Джоконду?», «Сможем ли мы взобраться на колокольню Нотр Дам де Пари?», «Как добраться до кладбища Сен-Женевьев-де-Буа, на котором похоронены лучшие представители русской эмиграции?».

Петер смотрел на меня сочувственно, как психиатр на безнадёжного больного, и, казалось, вот-вот потрогает мой лоб на предмет температуры. Рано утром, в 8.00 автобус остановился на одной из центральных площадей Парижа, и водитель объявил, что заберёт нас отсюда в полночь. У меня пропала речь. Как сегодня? А разве мы успеем осмотреть Лувр, Версаль, Собор Инвалидов, Сорбонну, Монмартр, площадь Бастилии? А канкан, шансон, лягушки? А разве с нами нет экскурсовода? Неужели мы сами осилим всю программу?

Волновалась я зря. Никто не собирался ничего осиливать. Петер бросил на меня взгляд барина, объясняющего глупой дворовой девке алфавит: «В Париже всё дорого, намного дороже, чем в Германии». Поэтому у него в рюкзаке имеется два десятка бутербродов. Мороженого дома – полная морозилка, нечего деньги на ветер выбрасывать. Пить хочу? Вон в парке – питьевой фонтанчик. Туалеты в Париже, конечно, платные, но кустов ведь достаточно. Какие ещё проблемы? Музеи? Так мы по-французски не понимаем, как, впрочем, и по-английски. К тому же, он не арабский шейх такси нанимать.

На ватных ногах я едва дошла до скамейки в парке и упала на неё. Париж, моя давняя мечта, показывал мне «козу», кривил рожи и хохотал прямо в лицо. Я сидела под Эйфелевой башней в самом центре вожделенного, почти святого города любви и клялась себе, что обязательно приеду сюда снова. Если, конечно, не попаду в тюрьму за убийство мужика, беззаботно жующего рядом со мной бутерброды.

Совершенно деморализованная и разбитая, я легла на скамейку, подложив под голову сумку. На соседней лавке спал бомж в красивом ярко-синем спальном мешке. Я достала фотоаппарат и сделала свой первый парижский снимок. Жаль, что этот клошар спит, а то бы я попросила его сфотографировать меня, валяющуюся на скамейке под сенью парижских каштанов. Несчастную, уставшую, голодную. Этот снимок под названием «Свадебное путешествие» я вставила бы в свой альбом и показывала бы его внукам и правнукам, чтобы знали, кто и как прокладывал им путь в нормальную жизнь.

Петер закончил жрать, вытер жирные руки о свои джинсы, убрал сумку из-под моей головы, подставив вместо неё свои колени. Я не сводила глаз с бомжа. Этот субъект был куда приятнее моему глазу, чем супруг. Хотелось плакать, но я держалась. В это время к нам подошла цыганочка лет десяти с металлической кружкой, в которой звенела собранная за утро милостыня. Девочка стала попрошайничать по-французски. Петер не реагировал.

«Кто бы сейчас подал мне, – подумала я. – Я бы попробовала лягушатины и местных вин, объехала бы все музеи, купила бы всем друзьям сувениры, а не полировала бы, как бездомная алкоголичка, скамейку в парке». Видя, что мы не реагируем, цыганочка исполнила свою жалобную песню по-английски, а затем ещё на каком-то, неизвестном мне языке. Она явно обращалась не к Петеру, а ко мне, как к прилично одетой даме. Девчонка даже не представляла, как она заблуждается относительно моих финансов. У меня денег было куда меньше, чем у неё в кружке. Вернее, не было совсем. Даже на туалет. От этой казусной ситуации я истерично расхохоталась. Цыганочка, приняв мой хохот за издевательство, плюнула мне в лицо и бросилась бежать. Плевок повис у меня на лбу. «Дурдом», – невозмутимо изрёк супруг, вытирая мою заплёванную физиономию бумажной салфеткой. Больше сдерживаться я не могла: слёзы потекли из глаз ручьём. Я не просто плакала, я билась в истерике. Орала, что не хочу больше Франции, не хочу Германии, хочу домой. Что такие свадебные путешествия – удовольствие для мазохистов. Что Бог ещё покарает Петера за издевательство над женщиной. Не думаю, что он испугался кары Господней, скорее производимого мной шума. Умыв меня в питьевом фонтанчике, в качестве компенсации Петер предложил взобраться на Эйфелеву башню и сфотографировать город с высоты птичьего полёта, чёрт с ним, что надо будет немного заплатить.

На башне мы просидели до вечера, как сторожевые петухи. Наконец совсем стемнело, и мы поползли к автобусу, которого я ждала, как алкаш ждёт открытия пивного ларька. По дороге сфотографировала Собор Парижской Богоматери, находившийся на противоположном берегу Сены, плюнула в неё с трёх мостов, вместо того, чтобы бросить в воду монетки. Что делать, денег не было, а вернуться в Париж очень хотелось. Угрюмая и подавленная, я тащилась за мужем, с аппетитом доедавшим последний бутерброд. Настроение было: займи, но выпей. Но занять было не у кого. Всю обратную дорогу в моей деревянной от усталости башке издевательски хрипел голос Высоцкого: «А мы с тобой в Париже нужны, как в бане лыжи». Домой я попала никакая.

– Ну, маман, как принял тебя Париж? – полюбопытствовала Светка ещё на пороге.

– Плевал он на меня с Эйфелевой башни, – бросила я устало и спустя минуту впала в спячку.

6

На этом праздники закончились и начались суровые семейные будни. Скучные и однообразные, как песнь Саида из «Белого солнца пустыни». Постепенно я стала постигать устав чужого монастыря, который, надеялась, когда-нибудь станет моим. Первым параграфом этого устава оказался пункт «Незыблемость границ частной собственности». Я, по совковой привычке посчитавшая, что семейное – значит общее, посмела произвести в квартире легкую перестановку, выбросила три огромных развалившихся картонных ящика и унесла в подвал несколько подточенных жучками-короедами предметов непонятного назначения. Убрала с телевизора безобразную надщербленную вазу с рассыпающимися на молекулы древними камышами, поставив на её место привезённый мной с родины бронзовый подсвечник. Обнаружив это «безобразие», пришедший с работы супруг стал истошно орать, что это – его вещи, и я не имею права ничем распоряжаться в этом доме. Что ему лучше знать, что безвкусно, а что оригинально.

Все переставленные мной вещи он вернул на свои места. Принёс из подвала сожранные жучками раритеты и голосом мультфильмовского Бармалея прорычал в нашу со Светкой сторону: «Не сметь хозяйничать в моём доме! Всем понятно?». Понятно было всем.

То, что чувство собственности принимает у немцев карикатурные формы, не было для меня новостью. Я неоднократно слышала и читала, что у них чётко проведена граница между своим и чужим. Что частное пространство каждого защищено высоким частоколом. Но я не могла предположить, что до такой степени.

Петер мог, например, купить себе на улице жареную колбаску с горчицей и спокойненько её поедать, даже не поинтересовавшись у нас с дочерью, хотим ли мы есть. Убирая квартиру, я неоднократно находила в мусоре пустые коробки из-под съеденных им конфет или печенья. И дело здесь было не столько в жадности, сколько в элементарном отсутствии чувства коллективизма. Эгоизм был основной чертой характера граждан этого общества.

На первых порах я очень нуждалась в патронаже Петера, побаиваясь ходить в одиночку к врачам или чиновникам. В ответ же слышала: «Это – твои проблемы. Языком владеешь – ходи и разбирайся». Брошенная в океан без спасательного круга, я довольно быстро научилась плавать. На процесс интеграции у меня не ушло и года. Это не могло не радовать. Тем не менее, на душе было дискомфортно, ибо моё представление о браке, пусть даже таком своеобразном, как у нас с Петером, отличалось от реальности, как насморк от рака. Что можно было говорить о более серьёзных проблемах, если перестановка тумбочки на несколько сантиметров вызывает в доме землетрясение?

7

Выкричавшись, Петер обычно направлялся в свою резиденцию, как он гордо величал рабочую комнатушку с компьютером. Там, как обычно, он «принимал на грудь» дешёвое пойло, принесённое из магазина.

Я до сих пор не могу постигнуть феномен немецкого пьянства. Солидные люди, работающие в приличных фирмах, ежевечерне керосинят, не просыхая, и, надравшись до зелёных соплей, отправляются спать. Утром, как ни в чём не бывало, садятся за руль, едут на работу и прекрасно с ней справляются. А вечером – всё по-новой. При этом они не считают себя не только алкоголиками, но даже пьяницами. То ли спиртное здесь настолько слабое, то ли немецкий темперамент совсем уж никакой, не знаю. Но то, что систематическое пьянство не мешает им выполнять свои служебные функции, – факт. На что похож наш мужик после перепоя, вам, конечно, известно. Это – удивительное произведение авангардного искусства с полным набором закидонов психа-одиночки. А местным алконавтам хоть бы что: под заборами не валяются, в штаны не мочатся, с топором за жёнами не гоняются, с зелёными человечками дискуссий не ведут. Надерутся – и в койку. Вот и мой: принимал свою обычную норму: две бутылки дешёвого сухого вина и баночек пять пива, укладывался перед телевизором и смотрел всё подряд: от мультиков до горячо любимой секс-передачи «Истинная любовь», являвшейся его единственным сексуальным развлечением, не считая прогулок по порносайтам. Вопрос о сексе со мной был раз и навсегда решён следующим образом: однажды, роясь в ящике со своим бельём, я обнаружила новенький дилдос с вибратором из секс-шопа. Я была в замешательстве: что делает этот протез среди моих вещей? Оказалось, это – забота о ближнем. Смущаясь, Петер сообщил мне, что он-де не зверь, понимает, что я – женщина молодая и, как бы это получше выразиться, с кое-какими потребностями (на этом месте он густо покраснел, и его лысина покрылась росинками пота). Вот он и подумал, а не подарить ли мне на день святого Валентина вот это.

– Ты переводишь меня на самообслуживание? – спросила я обиженным голосом.

Супруг смутился окончательно, стал блеять, что секс в семейной жизни – дело далеко не главное.

– А что главное? – полюбопытствовала я.

Поскольку Петер страдал острой интеллектуальной недостаточностью, то ответа на этот простенький вопрос не последовало. А мне, ей-богу, было интересно, зачем этот тип женился. Другой причины, кроме изменения налогового класса и Светкиных «детских» денег, на которые он наложил лапу, я просто не видела. Кухарка и уборщица Петеру были не нужны, он сам прекрасно справлялся со своим хозяйством. Любовница, как выяснилось, тем более. Ни малейшей потребности в коммуникации у него не было: за день мы не перебрасывались и двумя десятками слов. В карты он предпочитал играть не со мной, а с компьютером. Выпендриваться мной ему было не перед кем: сам никуда не ходил и у себя никого не принимал, живя по закону немецкого гостеприимства: «Будете проходить мимо, проходите мимо». Чёрт его арийскую душу знает, зачем он обзавёлся семьёй! Самое интересное, что от немногих своих знакомых он тщательно скрывал факт своего брака и на вопрос звонившего ему сотрудника: «Что это за дама сняла у тебя телефонную трубку?», ничтоже сумняшеся, отвечал: «Сожительница». На моё возмущённое: «Как это понимать?» блеял, что не хотел бы афишировать свой брак, ибо придётся выставлять магарыч. Мол, желающих налакаться за его счёт найдется предостаточно.