Текст книги "Сам себе биограф. 10 способов написать автобиографию и разобраться в себе"

Анна Вознюк

«Я расскажу вам о вас, мои малыши»

Здравствуйте, дорогие наши детки. Вы сладко спите рядышком со мной, а я думаю о том, что я мама! Дважды мама! Мы часто с папой произносим такие слова: наши маленькие клеточки. Для нас, до сих пор, из разряда фантастики тот факт, что из двух маленьких клеточек вырастают такие родные малыши.

Папа вам часто любит говорить: «да это же мои ножки (ручки, ушки и т.д.)! Такие маленькие ножки, копия моей ноги!» Знайте, что мы очень любим рассматривать вас, особенно, когда вы спите, целовать вас и шептать вам много приятностей. Хотя, сейчас, когда вы активно начинаете взаимодействовать друг с другом, я люблю останавливаться и наблюдать за вами, подмечая мелочи. Услышав голос брата, когда он возвращается домой, у тебя, доча, такой искренний и живой восторг на лице, который каждый хотел бы получать, приходя домой.

Вижу, как Егорка подходит и тихонечко шепчет тебе, Полечка, на ушко: «Я тебя люблю!». Так тихо и серьезно, чтобы эта тайна осталась только между вами.

Как тихо, нежно и с огромной любовью Егорка целует тебя, доча, пока ты спишь. И никакие мои просьбы не делать этого, дабы не разбудить тебя, не способны брата твоего остановить. Это очень важно сделать, и точка.

Замечаю, как все чаще, Полечка, ты расстраиваешься, если брат оставляет тебя, убегая по своим делам. Губки опускаются, в глазах слезы, и ты требуешь его возвращения. А Егорка всегда возвращается со словами: «Полечка, я бегу-бегу, я здесь, пришел».

Пишу сейчас об этом, а на душе так тепло, так хорошо. Пусть эта связь между вами только расцветает с годами. Наблюдаю за вами и понимаю, какие вы разные. Егорка, ты у нас «шилопоп». Так мы тебя назвали еще с момента, как ты начал ходить в свои 9 месяцев. Ты всегда куда-то торопишься, бежишь, прыгаешь. «Сидеть на месте» – это не про тебя. У тебя просто «не подключена» эта функция. Самое удивительное, что при условии огромного количества движений в день, ты кушаешь, как цыпленок. Ты наш вечный двигатель на солнечной батарейке.

Полечка, ты, наоборот, спокойная, наблюдательная и размеренная. Ты с удовольствием будешь сидеть, смотреть по сторонам, изучать, наблюдать и так кокетливо улыбаться, поглядывая на всех своими черными красивыми глазками. А вот, покушать, в отличие от брата, ты очень любишь. В свои 7 месяцев ты умело десенками откусываешь и прожевываешь фрукты, овощи, печенье. Самостоятельно пьешь водичку. И всегда подмечаешь, где, кто, что кушает, чтобы оказаться рядом и взять себе кусочек вкусного блюда.

Но есть в вас несколько схожих моментов. Вы оба очень любите обниматься, целоваться и смеяться. Такие маленькие, позитивные и любвеобильные пупсы. Люблю смотреть, как вы дурачитесь друг с другом, обнимаетесь, прижимаетесь друг к дружке и от души смеетесь.

И еще один схожий в вас момент – «крик ящера». Еще с первого годика Егорки мы прозвали это чудо так. А Полечка теперь стала кричать в той же манере. Такой глубокий, иногда высокий, иногда гортанный звук, который идет откуда-то изнутри и означает для вас радость, веселье и счастье. Маленькие вы наши ящерки!

И знаете, дорогие мои, любимые малыши, это такая ценная, важная, поддерживающая и нужная связь, которую я желаю вам, обязательно, сохранять в отношениях друг с другом.

Татьяна Трунова

«Твое появление изменило мою жизнь…»

Дорогая Сонечка!

Помню-помню, что тебе уже пятнадцать и тебя можно называть официально Софья. Но мне больше нравится Сонечка или СонЮшка. Теплее и уютнее, правда?

Хочу сказать тебе одну вещь: с твоим приходом моя жизнь заиграла новыми красками, наполнилась новыми впечатлениями. Они, словно разноцветные бусины, нанизаны на нить моей памяти. Расскажу о самых ярких воспоминаниях.

Общение без слов. Когда тебе было недели две, я сидела с тобой у вас дома. Ты лежала в коляске, а я тебе что-то говорила. До сих пор помню твой взгляд. Было удивительное ощущение, что ты прекрасно понимаешь всё, что я тебе говорю. Это было общение на каком-то глубинном уровне, без слов. Но ты меня понимала, это абсолютно точно!

Подарки. В тот период, когда ты была маленькой, я каждое лето работала в Италии, в археологической экспедиции. Как-то раз накупила тебе там много-много всякой всячины – одежды, игрушек, сладостей, – они даже в чемодан все не поместились. И тогда почти все свои вещи я отправила посылкой, сама себе, чтобы освободить в чемодане место и привезти тебе подарки. Такое в моей жизни было впервые.

Кораблики. Сколько неподдельной детской радости было у тебя в глазах, когда ты научилась делать бумажные кораблики из фантиков! Действительно, человеку нужно для счастья совсем немного.

День рождения. Я даже не могла представить, что современные подростки могут отмечать день рождения… в библиотеке! Да, пусть это был квест, но сам факт, что дети не просто читают, а читают бумажные книги, – вдумчиво и по нескольку раз, – вызывает восхищение.

Фестиваль языков. Никогда не забуду нашу поездку на Фестиваль языков. Да я ни в жизнь не пошла бы по собственной воле на секцию «Эльфийский язык». А вот с тобой за компанию – легко!

Игра. Помнишь, как мы с тобой каждую субботу ездили в Мелехово, за 70 км от Владимира, на тренировки в Ледовый дворец? По дороге мы обычно слушали сказки или играли в познавательные игры. И была у нас самая любимая игра в слова.

Никогда не забуду, как однажды ты загадала слово, которое начиналось на букву «Б». Когда я задала вопрос: «Это предмет одежды?», то ожидала услышать, что это не блузка или не брюки. В крайнем случае, не берет. Однако у тебя оказался свой взгляд на предметы одежды, названия которых начинаются на букву «Б»: «Танюшка, это не бусы, не ботинки и не борода». Вот это да! Помню, даже пришлось съехать на обочину и остановить машину, потому что я просто рыдала от хохота.

Видимо-невидимо бусин на моем ожерелье. Как мы с тобой учились пришивать к платью воротничок. Как ездили на рейсовом автобусе в археологический музей. Как пекли печенье. Как выводили в прописях в Школе каллиграфии. Как рисовали на самом настоящем «взрослом» мастер-классе онлайн. Как подстраховывали Лизу на веревочной лестнице в Калининграде…

Соберем ещё одни бусы воспоминаний?

Свободно-повествовательная форма

Елена Кабыш

«Елена Премудрая и Елена Прекрасная»

Давным-давно, лет 60 назад, жила-была девочка. Появилась на свет в большом городе, что гордился не природы красотами, да не зданьями величавыми, а трудовой-ратной славою. И родители дочке единственной дали имя – Елена, Леночка. Не случайно, ведь оно значило «ясная, светлая, солнечная». Так и жизнь папы с мамой с тех самых пор озарилось светом родительства, словно лучиком ясного солнышка.

Поначалу имя Леночке нравилось, ведь твердили с любовью и нежностью папа-мамой, да бабушки-дедушки: «Радость наша, Аленушка-Леночка!» И распевно из Киева бабушка приговаривала: «Олена, гарна дивчинка!»

Время шло и вот стала Леночка имя своё недолюбливать. А иначе как, если вслед кричат озорные мальчишки соседские: «Ленка-пенка, гуталин, на носу горячий блин!» Или вот ещё хлеще удумали: «Лека-калека двадцатого века!» Ну не имя, наказание чистое!

«Елена» – было ей по сердцу. С малых лет знала она назубок сказки про Елену Премудрую. В младших классах в старой книге вычитала, что звалась «Мифы Древней Греции», про царицу Елену Прекрасную. Так вот, из-за красы ее неземной война даже приключилась!

Всегда те истории сказочные завершались счастливым событием: приезжал к Елене Царевич-Принц, увозил её в волшебный дворец, там, где ждал их пир да на целый мир.

Но всё чаще, глядя в зеркальце, понимала наша Леночка, что не светит ей такой хэппи-энд. Ростом не вышла – «от горшка два вершка», косички тонкие – «в три волоска». Разве глаза что – большие, глубокие. Ну да кто в них станет заглядывать, коли нету ни стати, ни личика гарного.

А Елен Прекрасных вокруг полно, только в классе её – целых три! Так что Принцев явно не хватит на всех! Оставалось одно – дотянуться ей ну хотя бы до Елены Премудрой. Вот закончила школу Леночка. Мама с папой горды – студенткою, на филфаке прилежно учится. Ей пророчат карьеру научную.

Но однажды… Ох, уж вечно оно в сказках вдруг приключается! И тогда все планы летят кувырком и нежданное совершается))

Принц, совсем не на белом коне «явился-не-запылился». Но решили родители Леночки: «Не ко времени свадьбу затеяли! Ведь у девочки на носу диплом!» У приятелей Принца тоже вопрос: «Что нашёл в этой мышке серенькой? Только свисни, на шею сами ему Королевны-Принцессы вешаются!» Невдомек было им, что видел Принц в ней свою Елену Прекрасную.

Много было на их пути злоключений, препятствий непрошеных. Но Любовь оказалась всего сильнее. От Любви появились два мальчика. Ну а Леночка-мама так расцвела, что подруги стали выспрашивать: «Расскажи-поведай, в чём секрет красоты твоей?» Он очень прост! Нас Любовь вдохновляет поверить в себя! Вмиг прекрасное, что таилось в душе видимым становится.

Татьяна Петроченко

«От чего дружба врозь?»

В некотором царстве, в некотором государстве, у дальнего болота, покрытого изумрудными капельками нежной ряски, жили две подружки: Мышка – говорушка и Лягушка – квакушка.

Мышка – говорушка была маленькая, юркая, везде поспевала, всё успевала. Задумает, бывало, стряпню наладить, а перчику в доме нет, так она тут же шустро на базарчик, в лавку – всего накупит, всё управит. Не беда, что лапки маленькие и пальчики крохотные. Свои дела споро переделает, ничего не забудет, на завтра не отложит и за чужие охотно принимается.

И так у неё всё складно и ладно получается – диву даёшься! Маленькая, а как всё успевает – жизнь вокруг неё кипит и шустрится. Наверное, слова ей помогают: стряпает, прибирается, делами занимается, всё тра-та-та да три-ти-ти. Видимо, эти тра-та-та и заводят её батарейки, чтобы всё успевала, не уставала, не унывала.

А Лягушка – квакушка, напротив, любила посидеть да околь себя мир оглядеть. Устроится бывало на покрытой мохом кочке, глазами лупает, головой вертит, всё разглядывает, всех примечает – что у кого, кто с кем, кто куда и зачем. Сидит, наблюдает, рот разевает. Иногда и мошку слопает, что сама в рот залетит. И мысли свои всё думает, соображает, как же интересно мир на болоте устроен.

Посидит – посидит на кочке, наскучит ей местность и обитатели, так она на другую кочку – прыг! Там себе место обустроит и опять начинает всё вокруг рассматривать, глазками по сторонам зыркать, новое подмечать да сравнивать: как здесь, да как там, да почему так, а не сяк.

И таким макаром по всему озеру – прыг да скок! Всё ей интересно, всё её занимает, до всех сложностей ей дело есть. А как раздуется от новых сведений, то словно зеленый пузырь. Надоест ей за всем наблюдать да всё обдумывать, заскучает и начинает квакать, не переставая от жалости к себе. И от той печали жизненной мало-помалу сдувается обратно в маленькую лягушонку.

Так жили они себе и жили – болтали, гуляли, дружили.

Мышка – говорушка лягушке с делами помогала, пока та всё изучала да соображала, а Лягушка-квакушка Мышке истории разные рассказывала, слова длинные объясняла, закавыки жизненные истолковывала.

Да вот на беду свою, однажды решили они вместе прогуляться. Идут подружки по родному болоту и то жадную росянку пожурят, то острой осоке велят осторожней быть, то клюковке да брусничке поклонятся, а то и на моховом диванчике отдышаться присядут. Радуются свой родине болотной, любуются ею. Все бы ничего, да только Лягушка своими учёными историями Мышке все весёлое настроение скуксила, а Мышка тра-та-той своей Лягушкину голову пустыми словами захламила.

Мышка так задурилась мыслями от Лягушкиного умничанья, так запуталась, что стала злиться на неё, но виду не подавала. Только притихла и тра-та-тать почти перестала. А у Лягушки так уши забились от Мышкиной неугомонной тра-та-тухи, что от слов чесаться начали. И тоже молчит, не признаётся в неудобстве своем. Видимо, приличные зверушки были, слишком воспитанные, не могли друг дружке правду сказать. А может быть не знали какими словами – чтобы не обидно было. А может быть даже боялись глупо выглядеть. И так бывает. Молчала каждая из подружек, но губки-то поджимала, лапкой нервно постукивала, да внутри себя нашептывала: «Хватит что ли, подружка! Много тебя, дорогушка!»

Вот так Мышка с Лягушкой таились и молчали, таились и молчали, таились и молчали, да и совсем перестали разговаривать, а после и встречаться. Поначалу каждая обижалась на другую: отчего молчит, отчего притихла? Потом каждая поудивлялась другой: что случилось, что не так? Потом скучать стали, грустить, но всё равно молчат и молчат. Может стесняются признаться, что скучают, а может так и надо – была дружба, да и прошла. Такая грустнота в жизни случается и на болоте, и в лесу, и поле чистом.

Давно уже одиноко – каждая в своей сторонке – подружки обитают: мышка в норке, лягушка на кочке. Дни идут, недели, а подружки уж и не подружки вовсе, а так – соседки болотные.

Кто из них как поживает теперь? Кто с кем дружбу водит? Как дела идут? Незнамо, неведомо. Может и свидятся ещё, болото ведь не больно велико.

А как же хорошо было, когда мышка лягушке делами помогала, а лягушка мышке -словами! Дружба была, интересно было. А вечера-то на болоте какие были – песенные, томные, душевные! Тра-та-та и ква-ква-ква!»

А что теперь?! Тоска болотная и брови домиком…

А все из-за слов вовремя не прокваканных и чувств несказанных.

Ирина Бревнова«Петух»

Говорят, что у куриц нет мозгов. Да еще память, мол, куриная, быстро все забывают. Про куриц ничего сказать не могу. У петухов точно есть, и мозги и память хорошая. Убедилась сама!

Июнь, начало лета. Мы с Наташкой опять в Захарове. Первый летний день встряхивает во мне все страхи и страсти, проверяет мою храбрость и стойкость.

Бабушка встает рано утром, как и все деревенские, часов в пять утра. Только светает, ей уже не спится. Вместе с теплым солнышком просыпается и петух, будит своим звонким «Ку-ка-ре-куууу!», «Ки-ки-ри-киии!». Поднимает голову вверх, резной гребень торчком, крыльями машет и надрывается. Кричат петухи на заборах, доброго утра желают всем захаровцам. Лают собаки во дворах, мычат коровы, идущие на пастбище. Молчаливыми легкими хороводами веселятся и порхают бабочки. Одуванчики раскрывают навстречу солнцу свои макушки, припорошенные желтой пудрой. Поднесешь к носу, и весь кончик – желтый. Белый молочный сок остается на ладонях коричневыми кругляшками, долго потом не отмывается. А уж если стебли к платью приложить, то и не отстирать будет. Сколько же у нас платьев летних – на каждом, одуванчики свой след оставили. Шмели, осы, пчелы начинают гудеть, жужжать, собирать и носить в ульи сладкую бархатную пыльцу с цветов.

Просыпаюсь от бабушкиного шума на кухне, ее хождений из избы в избу, от гремящих сковородок, кастрюль и крынок. Она старается как можно тише – печь топить, чугуны ставить, корове поило делать. Шлепаю босыми ногами по половицам, она огорчается:

– Ира, штё, рано стала? Мотри рано ишшо. Поди, поспи. Опеть ну-ко я тебя розбудила. Вроде тихонько в куте* хожу, мовчу.

– Я уже выспалась, бабушка.

– Ну дак поди, умывайся да завтрикай.

Для коровы она несет целое ведро еды и питья. В поило бросает старый черствый хлеб, овощные обрезки, горсть крупы, вареную картошку в мундире. Она ловко разламывает картофелину, мнет в руках, добавляет теплой воды. На локте висит пустое ведро-доянка. Оно всегда пахнет молоком, даже чистое. А перед дойкой обязательно сухое должно быть. Иначе свернется ежедневный подарок нашей коровушки, скиснет сразу. Так и шагает бабушка через порог, в одной руке два ведра. В избе – порог, на мосту – порог, ступени, двери в хлев. Одна рука свободной должна быть.

Скрипит входная дверь и громким хлопком закрывается. Ставит бабушка полное ведро молока на стол в кухне. Густое парное спряталось под воздушной пеной. Сверху приклеились огромные белые пузыри. Ведро теплое. Берет она сухие крынки, расставляет на столе. Закрывает крынку маленьким частым ситом с марлей в несколько сложений, процеживает. Наполненные ставит на нижние полки, остудить. Прикрывает картонками, чтобы молоко дышало, и чтобы кот не залез. Ведро-доянку вместе с ситом сразу моет. Наливает из горячего чайника, гладит ласково стенки ведра, ситечко в нем полощет. Сквозь заскорузлые крупные бабушкины пальцы просачивается теплая молочная вода. Ее выливает корове в поило. Не один раз окатывает доянку. Переворачивает, капают последние капли. Кладет на печь, сушиться. Вот такой круговорот молока. Это ведро будет здесь целый день до вечера отдыхать-скучать. На вечерней дойке вновь зазвенят струйки, ударяясь о днище. Глухо забулькают в полной доянке. Вновь примут чистые крынки белое густое парное. На завтрак крошенинка. Бабушка выливает молоко в глубокую суповую тарелку. Берет кусок белого хлеба и разламывает руками. Мягкий рассыпчатый хлеб легко подается бабушкиным сильным рукам. Мы с Наташей еще пару ложек сахарного песку добавляем. Вот завтрак и готов. Если пить молоко из чашки с хлебом, то это на скорую руку, на ходу. А если ложкой хлебать из тарелки, то уже полноценная еда – крошенинка.

Выхожу в ограду в новом летнем платье, носочки, босоножки, в руках скакалка. Рядом гуляет белое куриное семейство – гордый красавец петух с курочками несушками. Щиплют травку, разгребают желтыми лапками мелкие камешки, песок порхают, клохчут. Может семечки остались возле лавки после посиделок бабушек. Петух охраняет, по сторонам поглядывает, голову в кроваво-красном гребне поворачивает. А тут я выхожу и на скакалке начинаю прыгать. Мелкая притоптанная трава в ограде не мешает, только камешки мелкие отскакивают, да у одуванчиков макушки отлетают. Здорово! Радостно! Ура! Целое лето впереди! Без уроков, домашек и контрольных! Вдруг прямо ко мне несется петух. Как подскочит, как закричит:

– Ко-ко-ко! Ко-ко-ко!

Крылья расправляет, хвост распушил. Прыгает на меня, таращит остекленевшие глаза-бусины. Аааааа! Побежали мурашки от макушки до пяток! Застываю в ужасе. Смотрю ошалевшими глазами. Летит белый комок перьев! Он уже готов к бою! Он во всеоружии: острый клюв открыт, цепкие когти, неистовый побеждающий взгляд, пугающий крик! Отскакиваю назад, скакалка в руке. Мгновение, и страшное оцепенение прошло. Хрясь его скакалкой! Хрясь! Хрясь! Думал петух, на голову мне приземлится, ан не удалось! Опускается на землю, крылья распластал. Головой мотает, красный гребень сверкает. Ничего не понимает. Кукарекает во все горло, не замолкает! Косых глаз с меня не сводит. Крыльями от земли отталкивается, встряхивается, снова летит вперед когтистыми лапами. Точно спортсмен легкоатлет, когда прыгает в длину и ноги вперёд выбрасывает для дальности. Так и бабушкин петух бросается. Сердце колотится, стучит, сейчас выпрыгнет. Ноги от страха подкашиваются! Не сдаюсь! Не ухожу со двора! Как начала его скакалкой лупасить по спине, по крыльям, по хвосту.

– Эть, я тебе дам! А ну пошел вон отсюда! На тебе! На тебе!

Петух тоже не сдается. Отскакивает, крылья встряхнет и снова на меня! Я его тут же скакалкой – хрясь! Чувствую, если повернусь к нему спиной, сразу прыгнет мне на плечи, заклюет. Отхожу назад к крылечку. Понимаю, если отступлю, не играть мне больше во дворе все лето. Проходу не даст. Не сдаемся оба! Битва до победного! Страшно! Жуть! Но победитель должен остаться один! Оттеснила его далеко в заук! Залез в траву, ворчит потихоньку от обиды. Так тебе и надо! Распрыгался тут! Фу, выдыхаю с шумом воздух. Сердечко колотится, не остановить. Иду по двору, а сама глаз с петуха не свожу. Скакалкой в воздухе трясу, вдруг опять вылетит. Курицы все как-то разом разбежались, ни одной не видно. Всех как ветром сдуло. Одуванчики радуются вместе со мной одержанной победе. Вбегаю в избу, на ходу кричу:

– Бабушка, что за петух у тебя сей год?

– Ой, Ира! Ну ко, я забыла тебе сказать про петуха-то… Ну ко, как это я? Поштё, ну ко не сказала, тебе девка? Уклюнув поди? Хоть не шибко? – беспокоится бабушка и оглядывает мою голову и плечи.

– Никому проходу не даёт, окаянной. Токо я могу пройти к избе. В зауке, ну-ко ровно, савдатик скачёт. Саньке уж не раз на спину прыгав. Всю голову исклёвав.

– Нет, бабушка, я его скакалкой отдубасила – кричу, запыхаясь – Больше не подойдёт ко мне.

Сижу на лавке, дышу. Страх понемногу отступает. Дрожь в ногах медленно проходит. Горжусь собой. Я играю, гуляю, никого не обижаю. Что это он тут себе возомнил? Приезжаем сюда каждый год. Это наша территория. Живем здесь все лета, а он тут появился весной и хочет прогнать. Фигушки!

Гулять теперь выхожу только со скакалкой или веник на крылечке схвачу. Девочки близко к дому не подходят, стоят на дороге, кричат.

– ИРА, выходи! Тут петух у вас клевачий.

Бегом из избы, бегом по ступеням, вылетаю и с размаху на петуха:

– А ну пошёл отсюда! Это мой двор! Эть! Я тебе дам! Будешь тут моих подружек пугать!

С тех пор петух стал меня бояться. Близко ко мне не подходит, издали косится и клохчет. Из дома выхожу с веником или скакалкой:

– Я тебе дам! Увидишь у меня! Опять скакалки захотел?!

Возвращаюсь к дому, по дороге палку какую-нибудь прихвачу.

Не знаю, сколько времени прошло, как-то не стало петуха. Свернули, наверное, ему голову.

*Куть – кухня

Анатолий Шаульский

«Лодки»

Лодки… Они в то лето были главным, хотя и не единственным важным событием. Или нет, главным были всё же не они. Главным были мы: я, Антоша и Малёк.

Год шёл восемьдесят четвёртый или восемьдесят пятый. Значит, мне было восемь или девять лет и наступало моё второе лето в пионерском лагере. В прошлый раз я был в самом младшем, восьмом отряде. О том, первом годе рассказать почти нечего. Наверное, мы были совсем ещё малышнёй и не пытались что-нибудь учудить.

В наше первое лето Антоша и Малёк были безотрядниками. Так у нас называли детей сотрудников лагеря. Они жили с родителями, но не состояли в отрядах, а потому не подчинялись общим правилам. Режим, зарядка, линейки, смотры и другие обязательные занятия, во всём этом безотрядники не участвовали. Да и все остальные дисциплинарные требования: спать в тихий час, не убегать за территорию лагеря, не купаться самостоятельно, их не касались. Поэтому «организованные» дети завидовали им чёрной завистью и мечтали когда-нибудь, хоть однажды хлебнуть безотрядной свободы.

Меня же вполне устраивал «детско-казарменный» режим пионерского лагеря. Нравилось спать в общей палате, бегать утром на зарядку, строем ходить в столовую и вечером мыть ноги ледяной водой в эмалированных раковинах. Мне немножко нравились даже торжественные линейки. Я с гордостью маршировал в пилотке под пионерский горн и салютовал флагу.

Антоша был внуком нашей воспитательницы, а Малёк сыном кого-то из хозчасти. Антоша был старше, выше на голову и гораздо крупнее всех нас. Как внук воспитательницы, он должен был оправдывать своё нахождение в отряде и присматривать за малышнёй.

Малёк приходил в отряд каждый день, а вечером уходил куда-то ночевать. Настоящего имени Малька я не помню. Знаю, что он был ровесником Антоши, но ростом не вышел и потому запросто сливался с толпой моих ровесников. Однако в общении Малёк был заметно взрослее нас. Он изумительно ругался, называя любого неприятного человека писькой.

Не то, чтобы мы тогда подружились, но как-то заметили и запомнили друг друга. Так что через год, встретившись на медосмотре, твёрдо решили попасть в один отряд. В этот раз Малёк и Антоша уже не были безотрядниками, их приняли в лагерь наравне со всеми. Мне, по моим годам, полагалось быть в седьмом, а им в шестом отряде. Но благодаря бабушкинско-родительским связям ребят, мне удалось попасть с ними вместе в шестой отряд. Тем более я изрядно подрос и вполне мог сойти за ребёнка на год старше. Так мы оказались втроём.

Не помню уже всех наших приключений, но мы были бандой. Почти каждый день мы собирались утром и принимали решение, чем будем заниматься. На этих «совещаниях» мы придумывали себе цель, чтобы потом по нескольку дней следовать ей. У нас не было желания хулиганить, но всегда требовалась идея, ради которой мы бы объединяли усилия.

Помню, однажды мы решили засолить рыбу и где-то стащили старую дырявую мережу. Это плетёная из ивняка ловушка со входом в форме воронки. Рыба, зайдя внутрь, обратно выплыть уже не может. Наверное, геометрия мережи противоречит рыбьей логике. Метод нехитрый и особых навыков не требует. Нужно только забросить ловушку с приманкой в рыбном месте и регулярно проверять её.

Малёк выступил знатоком хоздвора и объявил, что пожарный пруд кишит карасями, поэтому ловить нужно именно там. Возможно, мы получили бы больший результат, если бы не проверяли ловушку так часто. Но ожидание оказалось непосильным испытанием. Итогом наших стараний стали пять малюсеньких карасиков. Мы бережно сложили улов в стеклянную банку, пересыпав солью, предварительно стянутой из столовой. Но вопреки нашим кулинарным мечтам, через пару дней содержимое банки стало дурно пахнуть. Отказавшись от дегустации, мы решили, что затея не столь интересна и больше ловить рыбу не пытались.

Другим нашим приключением был поиск боеприпасов времён финской войны. Наш пионерлагерь «Орлёнок» находился в посёлке Васкелово Ленинградской области. Бои там шли жесточайшие и земля в прямом смысле была нашпигована железом. Для поисков не нужны были металлоискатели, да и убегать за территорию не имело особенного смысла. Достаточно было взять лопату и начать копать в любом месте, где нас не могли заметить. На глубине одного лопатного штыка мы всегда находили то, что искали. Земля сорок лет бережно хранила свои секреты и наверняка хранит их до сих пор.

Думаю, территории для строительства пионерлагерей после войны были обследованы и очищены от массивных и наиболее опасных зарядов. Но полностью вычистить грунт от военного металла, наверное, было невозможно. Нам же вполне хватало и той мелочи, что оставалась. В то лето наша смена стала первой, настолько увлечённой раскопками. Поэтому у каждого вожатого и воспитателя в тумбочках постепенно росли горки изъятых у детей ржавых военных артефактов. Все мы мечтали найти гранату, автомат или хотя бы каску, но попадались в основном вороха патронов и стреляных гильз, изредка встречались пулемётные ленты. Прошедшая война, казалось, была бесконечно далеко от нас, и в то же время оставалась очень близкой.

Кроме самих наших поисков, следы войны делали понятной и естественной игру «Зарница». Вечером накануне мы мастерили пилотки и пришивали к рубашкам бумажные погоны, чтобы на следующий день срывать их друг с друга. «Солдаты» без погон считались убитыми, а с порванными погонами – ранеными. Мы сражались, бегали в противогазах, щупом искали «мины» в виде банок сгущёнки и делали перевязки друг другу. В этой игре окопы, блиндажи и воронки были самыми настоящими. Сухая почва Карельского перешейка не оплыла и не сровняла раны на теле земли, даже спустя столько лет после жестоких боёв.

Но, как я уже говорил, чтобы наткнуться на следы войны, вовсе не обязательно было уходить за территорию. Во многих сложных вещах взрослые недооценивают детей. Это только на первый взгляд игрушечные детские лопатки годятся лишь для песочницы. Пару часов упорного труда троих чумазых октябрят, и вот уже земля готова поделиться своими сокровищами. После того, как все лопатки и совки были отобраны вожатыми, а родителям строго-настрого запретили привозить новые, воспитатели на некоторое время вздохнули спокойно.

Опасные находки обнаруживались теперь не так часто, активное копательство приостановилось… в массе. Но те, кому было особенно интересно, продолжили свои поиски. Целую неделю на наших утренних «планёрках» с Антошей и Мальком мы решали, где сегодня достанем лопату и в каком месте начнём копать. Самыми беззащитными были лопаты на пожарных стендах. Висели на видном месте, бери – не хочу. Но они же оказались самыми тяжёлыми и неудобными, а кроме того, очень заметными. Скрыть отсутствие лопаты на стенде было невозможно и поиск похитителей всякий раз объявлялся почти сразу.

Остальные лопаты, мётлы и грабли хранились на хоздворе и вначале тоже были легкодоступны. Но вскоре наши происки заставили начальство лагеря повесить замок на сарай с инвентарём. И всё же каждый день мы умудрялись где-нибудь умыкнуть лопату, чтобы вновь увлечённо копать, а вечером вынуждены были оставлять свой инструмент в кустах. Досадно, но каждый раз наша лопата, спрятанная, как нам казалось, исключительно надёжно, бывала найдена и возвращена на своё место. В конце-концов, копать и принудительно сдавать свои находки нам надоело. Душа требовала чего-то более интересного и романтичного. И такая идея вскоре возникла.

Лагерь наш располагался вблизи озера, по соседству с гребной базой общества «Динамо» и лодочной станцией. Если совсем недалеко выйти за территорию, то можно было наблюдать, как каждый день высокие мужчины, смеясь, выносили длинные узкие лодки для академической гребли. Уже на понтоне они устанавливали в уключины огромной длины вёсла и стремительно уплывали от берега. О том, чтобы сесть в такую лодку, нечего было и мечтать. Мы понимали, что даже если стащим её из лодочного сарая, то вряд ли сможем не перевернуться, да ещё и совладать с длиннющими вёслами. Однако, с каждым днём нам всё сильнее хотелось отправиться в плавание. И тут нам на глаза попалась лодочная станция с пластиковыми прогулочными лодками, называемыми в народе Пеллы.

Несколько дней мы бродили по понтонам станции, как коты вокруг аквариума. Прикованные к понтону цепями, вожделенные лодки были недоступны. О том, чтобы взять лодку в прокат легально мы даже не думали. Нам, девяти-десятилетним пацанам, конечно, никто не позволил бы этого, да и денег у нас не было. От этого желание разгоралось всё сильнее. Однажды, обследуя окрестности, мы обнаружили, что не все лодки находятся у понтонов. Часть их обнаружилась неподалёку от станции, в перелеске. Пеллы лежали на берегу, метрах в двадцати от воды, прикованные цепями к ближайшим деревьям.

Первой нашей мыслью было спилить одно из деревьев. Но очень скоро от этой затеи пришлось отказаться. Пила застряла в первом же стволе. Тогда, по примеру киношных персонажей, мы решили цепь перебить, но и это сразу не удалось. Изо всех сил мы лупили по цепи тяжёлым камнем. В результате лишь сплющили пару звеньев и жутко устали. Вскоре к нам пришло понимание, что камень должен быть острым. Теперь дело пошло быстрее. Мы раз за разом отыскивали тяжёлые камни с острыми гранями, по мере того, как они стёсывались от ударов. Наградой за наш упорный труд стала первая отцепленная от дерева лодка.