Текст книги "Молчание сфинкса"

Глава 5
МОРЕ ЖИТЕЙСКОЕ

Вы молоды и очень любопытны. Больше всего на свете в данный момент вам хочется знать, кто и почему убил священника дождливым осенним вечером. А у вас муж – верный, но до ужаса капризный спутник жизни, ревниво требующий к себе безраздельного внимания. У вас завал работы, потому что сотрудников в пресс-службе кот наплакал, а газет и журналов сотни и тысячи. И все ежедневно, ежечасно рвут вас на части, требуя эксклюзивный и непременно сенсационный материал.

Каждое утро в пресс-центре главка трезвонят телефоны, и десятки репортеров повторяют один и тот же нудный вопрос: что случилось за сутки? Кого убили? Кого изнасиловали? Как, никого не убили? Все было тихо? Да как же это?! Вы нас, многоуважаемая Екатерина Сергеевна, просто без ножа режете!

Екатерина Сергеевна, или для друзей просто Катя, в это утро примчалась на работу рано. Начальник отдела убийств Никита Колосов «убывал», как говаривали в этих случаях в главке, в бессрочную командировку в Тутыши сразу после совещания у руководства. Надеяться, что он позвонит сам и возьмет с собой в Тутыши представителя пресс-службы, было наивно. Катя и не надеялась. Она просто терпеливо караулила Колосова в вестибюле, то и дело поглядывая то на электронное табло на стене, то на свои часики, которые спешили на пять минут.

Наверху в родном кабинете оставались брошенными на произвол судьбы два неоконченных криминальных очерка и одно важное интервью для «Вестника Подмосковья». Чтобы не терзаться по поводу несделанного, Катя, как обычно, прикрылась словно щитом любимым афоризмом Скарлетт О'Хара: «Я не буду думать об этом сегодня. Я подумаю об этом завтра».

Однако было и еще кое-что, о чем думать завтра было просто невозможно. Этим кое-чем был муж Вадим Андреевич Кравченко, именуемый на домашнем жаргоне «драгоценным В.А.».

У «драгоценного», не состоявшего на госслужбе, а зарабатывавшего свой нелегкий хлеб в качестве начальника личной охраны небезызвестного в столице предпринимателя Василия Чугунова, был скользящий график выходных. И это создавало большие проблемы, потому что очень часто его выходные не совпадали с выходными Кати. Когда «драгоценный» отдыхал, это обычно выливалось у него в шумную расслабуху в компании закадычного друга детства Сергея Мещерского.

Мещерский недавно вернулся из Питера и уже настойчиво подавал признаки жизни: звонил другу Кравченко и отдельно, особо – Кате. Было решено встретиться в первый же общий выходной, и каждый предлагал свой собственный план посиделок. Катя предлагала мирно и скромно собраться дома за столом (благо Мещерский и сам обожал возиться на кухне, а посуду могла вымыть и посудомоечная машина). Кравченко, любивший сорить кровно заработанными на ответственной должности телохранителя деньгами, звал скоротать вечер в ресторане – в «Кавказской пленнице», например, или же в грузинском погребке на Остоженке. Мещерский, хорошо помнивший, чем закончилось последнее коротание времени в погребке (Кати с ними не было), деликатно намекал, что лучше и безопаснее всего совершить выезд на природу, если, конечно, погода позволит. Полюбоваться, как лес теряет багряный свой убор, потомить шашлыки на мангале, прокатиться на нанятой моторке по каналу имени Москвы и вообще вдохнуть полными легкими свежего воздуха, аппетитно приправленного ароматом дыма походного костра и коньяка из заветной фляжки.

Катя знала: «драгоценный» со своим дружком детства все равно переспорят ее, но особо не переживала. До выходного еще надо было дожить. А пока больше всего на свете ее занимал вопрос: кто же убил старого священника в этих безобидных дачных Тутышах и что из всего этого расследования получится?

Всем этим она попыталась поделиться с «драгоценным В.А.», но он только плечами пожал: «Убили? Ну и земля пухом. Мало ли этих убийств? Каждую неделю вон строчишь – только успевай. Чего ж так переживать-то?»

Казалось, «драгоценный» мыслил крайне примитивно, но на деле всегда оказывалось – здраво, дальновидно и, что называется, житейски-мудро. Катя часто в этом убеждалась, но все равно это его равнодушие порой ее сильно раздражало. Но через секунду она уже говорила себе: а ты сама разве не черствая, не равнодушная? Разве так уж тебе жаль этого несчастного отца Дмитрия? Тебе просто интересно, потому что это новая тема, новое событие, новый материал. А насчет жалости – это все пустые слова. Шелуха.

Шелуха?

Катя увидела, что Колосов спускается по лестнице. Неужели и для него все это тоже шелуха? Издержки профессии?

– Ой, Никита, привет. А ты почему опаздываешь? Я тебя жду.

«Ой, Никита» – это было уже традицией. Колосов замер на ступеньках. Таким тоном вас упрекают, когда вы опаздываете на любовное свидание. Но ему лично вроде бы сегодня утром в вестибюле главка под недремлюще-зорким взглядом дежурного никто любовных свиданий не назначал. Или все же назначили вполнамека – вчера, темным дождливым вечером в машине по дороге с места происшествия?

– Новости есть? – алчно спросила Катя. – Может быть, там уже кого-то задержали? Подозреваемого?

– Никого пока не задержали. А ты куда же это… – Колосов едва не произнес «намылилась», но вовремя прикусил язык, – собралась?

– Как куда? С тобой в Тутыши, – Катя доверчиво просунула руку ему под локоть и повлекла на улицу. – Название какое, а? Словно глупыши. Ну что ты такой сумрачный, Никита. Ты совсем-совсем не рад, что я с тобой еду?

– Зачем едешь-то?

– Смотреть, как ты… как вы все там работаете, как ты гениально раскрываешь зловещее убийство. Ты же вчера сам сказал, что ты не против, чтобы и я тоже участвовала, собирала материал.

– Я пошутил. Вчера.

– Иногда я просто ненавижу тебя, – Катя остановилась. – Будешь так с людьми обращаться, один останешься. Один как пень.

– Я и так один, – Колосов открыл свою «девятку». – Ну что стоишь, садись. Только учти – это прогулка на целый день. Работы полно. Дело умники из министерства на особый контроль взяли. Допоздна, может, задержимся. Муж твой как, не забеспокоится? Еще телефон обрывать начнет.

– Насчет мужа можешь не волноваться так сильно, – отрезала Катя, усаживаясь на заднее сиденье. – И вообще, если будешь говорить со мной таким тоном, то…

– Что? – спросил Колосов, включая зажигание. – Ну что будет?

Катя не ответила. И этот еще туда же! Чего только не вытерпишь, стремясь узнать самое главное на данный отдельный момент: кто и почему убил скромного служителя культа на сельской дороге?

Но долго не разговаривать она не могла. А потому уже спустя минут пять спросила сама:

– А что за место такое эти Тутыши? Ты вчера говорил – там кругом люди живут. Кто живет-то?

– Тутыши – деревня. Летом в основном дачники приезжают, осенью одни старики остаются. Воздвиженское – поселок неподалеку. Там мебельная фабрика, молокозавод, детский летний лагерь, дом отдыха. Дач в округе полно, железнодорожная станция. Автобусы ходят из Москвы, Бронниц, Коломны. Ну и потом Лесное.

– Что Лесное? – спросила Катя.

– Место такое.

– Тоже поселок?

– Да нет, не поселок. Больница, я знаю, там раньше была. Общеобластная.

– Какая больница?

– Психиатрическая, – ответил он. – Психушка на отшибе. Ее в начале девяностых за нехваткой денег закрыли, больных по другим местам рассовали. Здание какое-то время было заброшено, пустовало. А сейчас его кто-то арендует.

– Бывшую психбольницу?

– Это старинная усадьба. Больницу там после войны устроили. Усадьба, конечно, в полном упадке. Но вот кто-то нашелся – арендовал.

– Интересно взглянуть на человека, который захотел жить в таком месте. Я бы, наверное, не рискнула, – усмехнулась Катя.

– Почему?

– Так. Сельский бедлам.

– Глупости. Но шанс взглянуть на Лесное у тебя будет, обещаю. Сегодня утром мне Кулешов звонил: они выяснили у родственников отца Дмитрия, что как раз накануне убийства тот был приглашен в Лесное, чтобы освятить реставрационные работы. Так что с обитателями этого, как ты называешь, бедлама нам все равно придется встретиться.

В Воздвиженском в местном отделении милиции на оперативной летучке, проведенной Колосовым, все было как обычно: что, кто, где, когда. Катя вела себя тихо, как мышка, ни во что не вмешивалась. Слушала, смотрела, запоминала. Она давно уже убедилась, что есть две большие разницы: писать очерк о расследовании того или иного дела с чьих-то слов (пусть даже об этом наперебой рассказывают непосредственные участники и очевидцы) и писать тот же очерк, лично наблюдая за процессом с самого начала. Правда, во втором случае всегда имелся риск оказаться в конце всех трудов у разбитого корыта. Ведь в начале процесса расследования никто, даже самый опытный профессионал, не может сказать, что случится в конце и будет ли в деле толк и смысл. Угадывать легко лишь в бульварных романах, а жизнь обожает разочаровывать даже самых искушенных угадывателей истины.

После летучки, очертя вкратце пока еще зыбкие и размытые рамки поиска, Колосов решил съездить к родственникам отца Дмитрия. Точнее, к его родной сестре, потому что остальные проживавшие в его доме «бабки», как выразился начальник отделения милиции Кулешов, «в силу своего преклонного возраста и умственного состояния оказать помощь в раскрытии убийства вряд ли смогут».

Колосов решил насчет помощи и умственного состояния гражданок выяснить все сам. Надо же было с чего-то начинать.

Катю же больше всего занимали окрестности. При дневном свете все здесь выглядело совсем не так угрюмо, как показалось вчера. Но весь пейзажик укладывался в строчки: «нивы сжаты, рощи голы». День был к тому же хоть и теплый, но серенький и скучный. В Воздвиженском по главной (и единственной) улице бродили козы, а жизнь каким-то образом проявляла себя лишь у опорного пункта милиции (оно и понятно – ЧП, убийство!) и у продуктового магазина.

Дом отца Дмитрия располагался не в самом Воздвиженском, а рядом с церковью мучеников Флора и Лавра, которая, в свою очередь, была построена в незапамятные времена у местного кладбища. Ехать было недалеко. За окном машины мелькали пейзажи Левитана. После Москвы все выглядело пришибленным и грустным, набухшим дождевой влагой.

Церковь возникла неожиданно из-за поворота дороги. Вокруг росли сосны и ели. За церковной оградой лежало маленькое кладбище. На другой стороне дороги на склоне холма виднелись дома.

Сама церквушка, приземистая, вросшая в землю, хранила на себе следы недавнего ремонта и была совсем простенькой, без затей: зеленые купола-луковки, низенькая колокольня, побеленные известкой стены. Чуть в стороне – тоже приземистый одноэтажный кирпичный дом под оцинкованной крышей. Катя насчитала ровно шесть окон, и в каждом – кружевной старозаветный тюль и герань, голубая гортензия и фикус на подоконнике.

Впечатление от этой сельской палестины было такое, словно вы уже были здесь когда-то и все это видели, уехали, не обещая вернуться, и вот неожиданно для себя вернулись.

Сам дом отца Дмитрия Катю очень заинтересовал. Двери им открыла согнутая старушка вся в черном. Увидев удостоверение, она всплеснула руками и запричитала: «Убили, ой, убили!» Это, как оказалось, была одна из дальних родственниц покойной жены священника, восьмидесятитрехлетняя бабушка Соня. За бабушкой Соней в прихожую, где было не повернуться от отягощенной одеждой вешалки, источавшей запах воска и ладана, высыпали семидесятипятилетняя бабушка Маша и восьмидесятилетняя бабушка Павлуша (по паспорту Паулина Дементьевна Малинович-Лансере). На шум из боковой комнаты на костылях выползла и совсем ветхая девяностопятилетняя бабушка Ля (по паспорту Леокадия Платоновна Сварожич, приходившаяся тещей покойному).

Старушки обступили Колосова и Катю со всех сторон и, заливаясь горькими слезами, начали наперебой давать путаные и противоречивые показания. Иначе эту сцену казенным милицейским языком и описать было нельзя. И вообще этот дом, с узкими, точно пеналы, комнатками, высокими потолками, крашенными охрой полами, огромной жарко натопленной печкой и клеткой с волнистыми попугайчиками на крышке старого пианино, был таким до боли несовременным, беззащитным, осиротевшим и уютным, что у Кати вдруг сжалось сердце.

Отец Дмитрий – и это было ясно с первого взгляда – был обожаемым центром этой крохотной, обособленной от остального мира вселенной. И он же был ее главным стержнем и опорой. И вот этой опоры не стало.

Сестру отца Дмитрия шестидесятилетнюю Зою Ивановну известие об убийстве брата довело до сердечного приступа. Она лежала в своей комнате, Колосова впустили туда одного. С Зоей Ивановной он беседовал около часа. А Катя пыталась разговорить старушек, но они вели себя как-то странно. Например, восьмидесятилетняя бабушка Павлуша – Паулина Дементьевна Малинович-Лансере твердила сквозь слезы: «Говорила, говорила я Митьке – не дело затеял. А он все свое, все свое. Упрямый стал, старый, вот и доупрямился, эх!» На что семидесятипятилетняя бабушка Маша с горечью возражала: «Бога побойся, он по-христиански поступал. А как надо было? Все камни бросали, и он бы свой бросил?»

«Тетерки! Как есть тетерки глухие, опять за свое: надо было, не надо было, – сердилась девяностопятилетняя бабушка Ля, теща, дергала слабенькой высохшей ручкой Катю за рукав куртки. – Наклонись-ка ко мне, девочка. Ты их не слушай, они из ума выжили. Ты меня слушай. Кто сотворил зло, тот и ответит. Вы его арестуйте только, сей же час арестуйте!»

– Да кого надо арестовать-то, бабушка? – осторожно спросила Катя.

– Да Кирюшку Мячикова – развратника, душегуба! – хором гневно вскричали старухи. – Кирюшку – бестию бесстыжую! Он это, он – больше-то некому! У кого б рука на отца нашего благочинного поднялась?

Катя отметила, что для кого-то отец Дмитрий в этом доме был «отец благочинный», а для кого-то просто Митька. Но в деле что-то сдвинулось с мертвой точки, и это было так неожиданно, что и верилось с трудом. Но, по крайней мере, уже трое свидетелей прямо называли фамилию первого подозреваемого в убийстве – некоего гражданина Мячикова.

– Где можно найти этого Мячикова? – спросила Катя: эх, где наша не пропадала? А вдруг? Пока там Никита разговоры разговаривает, она возьмет и лично задержит преступника!

– Щас, как же, найдете вы его, проклятого… Его, наверное, и след уж давно простыл, – обнадежили ее старухи, заволновались не на шутку. – Прежде-то он все при церкви терся – плотничал, столярничал. Наш-то, наш-то отец благочинный такую змею пригрел на груди!

Катя решила, не откладывая, пойти к церкви – а вдруг этот Мячиков все еще там?

– Будьте добры, выпустите меня, – попросила она. И старушки (даже девяностопятилетняя теща, громко стуча костылями) повлекли ее через весь дом к выходу. Миновали комнату отца Дмитрия, и Катя невольно остановилась: сколько книг! Стеллажи от пола до потолка везде. У настоятеля была обширная библиотека. А кроме книг, в комнате был только простой письменный стол с пишущей машинкой, икона Заступница Казанская в красном углу, вытертый ковер на полу да картина в духе передвижников на какой-то духовный сюжет.

Время в этом доме словно остановилось. Вот только когда именно? Машинка «Роботрон» на письменном столе была из семидесятых, коричневые с золотом корешки «Церковной истории» из девятисотых? А пожелтевшие военные фотографии в рамках? А православный календарь на стене с многолетием еще патриарху Пимену и русским иерархам? Он из каких времен?

Катя, сопровождаемая старухами, прошла и мимо комнаты, где Колосов, сидя на краешке кровати, беседовал с лежавшей на высоких подушках сестрой отца Дмитрия. Из комнаты пахло валокордином и мятой.

– Нет, нет, что вы, – донеслось до Кати. – У него не было врагов. Никогда. Мы живем тут уже тридцать лет. Всех знаем, все нас знают. У него никогда не было врагов, он любил людей, и люди платили ему тем же.

Любил людей… Катя вздохнула: кто вообще сейчас говорит так? Никто, кроме больной сестры священника – старой девы с бледным фарфоровым личиком. Катя вышла на улицу. За домом располагался хозяйственный двор, огород: пустые, аккуратно вскопанные грядки – урожай с них давно уже был собран, поленница дров, баня. В птичнике за сеткой квохтали куры, гоготали гуси. Из зеленой будки вылезла лохматая собачонка и, не обращая никакого внимания на Катю, начала ловить у себя зубами блох.

Церковь была совсем рядом. Кате надо было сделать каких-то двадцать шагов, но ее опередили. На дороге перед церковью остановился невзрачный серый «Москвич». Из тех, что, кажется, именуются «Святогорами». Из него гремела музыка «Король и шут», облачком взмывала над куполами-луковками. За рулем Катя увидела парня лет двадцати – симпатичного блондина в яркой красной куртке. Рядом сидел его ровесник, он наклонился, видимо, меняя кассету в магнитоле, а когда выпрямился, оказался тоже блондином – на вид не по возрасту серьезным. Хлопнув дверцей, из «Святогора» вышла женщина – высокая, стройная – и опять-таки блондинка – лет тридцати с небольшим, одетая изящно и стильно. Даже слишком стильно – в замшевую куртку, твидовую юбку и бежевый свитер. От осеннего ветра блондинка грациозно куталась в кашемировый палантин из тех, которые предложил в этом сезоне модницам дом «Кристиан Диор».

– Если не окажется чего-то, что есть в списке, – позвоните мне из магазина, – донесся до Кати громкий уверенный голос блондинки. – Мы прикинем, чем можно будет заменить. Леша, ты слышишь меня? Обязательно мне позвоните, чтобы я знала. И вообще, возьмите там каталог.

– Марина Аркадьевна, они каталога на руки не дают, – возразил парень, что сидел на пассажирском сиденье.

– Какие глупости, Валя, почему не дают? Обязаны дать. Короче, звоните мне оттуда, если что. Я сама договорюсь. Ну все, пока. Езжайте осторожно, не гоните сильно. – Блондинка Марина Аркадьевна, подхватив замшевую сумочку и запахнув разлетающийся палантин, кивнула парням и направилась прямо к церкви. «Святогор» газанул и умчался. Марина Аркадьевна взглянула на купола-луковки, извлекла из сумки шифоновый золотистый шарфик, набросила себе на голову, затем, словно вспомнив о чем-то важном, достала телефон и кому-то позвонила.

– Между прочим, я торчу здесь уже полчаса, где тебя носит, Данька? – донесся до Кати ее голос, из повелительно-веселого, каким она разговаривала со своими молодыми спутниками, ставший повелительно-злым. Неведомый Данька получил выволочку пополам с явной ложью: с момента, как Марину Аркадьеву высадили у церкви, прошло минуты две, не более. – Короче, мне ждать или не ждать тебя? – раздраженно спросила она, и неведомый Данька на том конце, видимо, горячо заверил: ждать.

Марина Аркадьевна сунула телефон в сумку и с видом человека, выполнившего свой долг, вошла под тихие церковные своды. Катя поспешила следом. Сумрак, прохлада, верхний свет погашен, и ни души. Никто не караулил свечной ящик и церковную копилку от воров. Следов подозрительного гражданина Мячикова тоже не было видно, и спросить было некого.

Блондинка Марина Аркадьевна положила на стол для записок деньги и взяла свечи. Катя подождала – не появится ли кто в церкви, но никто не появился. Марина Аркадьевна подошла к иконе Жен-мироносиц. Она явно не торопилась. Задумчиво смотрела на огонек свечи. «Интересно, знает ли она, что настоятель этой церкви вчера убит?» – подумала Катя.

Хлопнула дверь – сквозняк. Но Катя все же пошла глянуть – сквозняк ли? На дороге, взвизгнув резиной, затормозил пыльный черный джип. Из него выскочил как ошпаренный солидный краснолицый мужчина. Озадаченно огляделся по сторонам, явно кого-то ища. Вид у него был растерянный, и эта растерянность, почти испуг, совсем не вязалась с его мощной фигурой и увесистыми кулаками. И тут появилась Марина Аркадьевна.

– Сколько можно ехать? – с ходу набросилась она на него. – Я уже хотела попутку ловить!

– Мариночка, милая, но в чем же я виноват? Меня рабочие задержали, и потом, ты сказала, что позвонишь, я и ждал, – нервно ответил незнакомец по имени Данька – это был явно он. – Ну все, все, садись, пожалуйста.

Блондинка хлопнула дверью джипа с такой силой и злостью, словно хотела отомстить бедной иномарке и ее хозяину за что-то. Хотя было неясно за что. Данька, словно невольник, с убитым видом плюхнулся за руль. И они уехали.

Катя вновь осталась одна. Дом священника, церковь, вековые ели, дворняжка на цепи у будки…

Кто были все эти люди, только что появившиеся и исчезнувшие? Здешние, приезжие, местные, чужие? Пригодятся ли в будущем в деле об убийстве хотя бы их имена?

Не успела Катя это подумать, как появился еще один незнакомец. Старческой прихрамывающей походкой он почти бежал со стороны огорода – седенький, пожилой, похожий на гнома в кепке. Задохся, остановился, истово перекрестился на купола-луковки и точно в прорубь нырнул в дом. Катя обогнула церковь – нет ли кого-нибудь на заднем дворе? Нет. Сарай, запертый на замок, верстак, поленница дров, какие-то бочки. Она хотела вернуться снова в дом, переговорить с Колосовым, но он вместе со стариком вышел на улицу сам.

– Нет, ну что вы, помилуй бог, – донесся до Кати взволнованный голос старичка. – У отца Дмитрия здесь не было врагов! Более уважаемого человека трудно было найти во всей нашей округе.

– Вот, Екатерина Сергеевна, познакомьтесь. – Колосов чинно и официально представил Катю. – А это Захаров Алексей Тимофеевич, друг потерпевшего.

– С давних времен дружили. Сам-то я был директором школы в Воздвиженском – почти четверть века был, да… Сейчас на пенсии, школу закрыли. А отец Дмитрий все эти годы был нашим пастырем, кормчим в бурном море житейском. Совета, помощи, утешения многие у него искали. И находили, да… И вот такое горе, такая беда. – Захаров смахнул ладонью с глаз слезы. – Я вчера вечером, как узнал от милиции, прямо не знал, что делать, куда бежать…

– Алексей Тимофеевич, а что за человек был отец Дмитрий? – спросил Колосов.

– Хороший, замечательный человек, истинный духовный пастырь. Его все знали, любили. Как праздник какой – все из районной администрации, из города к нам сюда. А на Пасху, на Рождество – вы бы поглядели… И больницы он посещал, и дома престарелых, и православно-просветительские лекции читал, и в тюрьме сидевших поддерживал – раз в месяц обязательно ездил. А крестил как – душа радовалась смотреть. Милицию всю крестил, пожарную команду нашу. Я вот у него внуков крестил, Притворовы – соседи мои – вообще всей семьей. Язычники же мы все были, безбожники, и край наш благословенный, увы, в язычестве и неверии погряз.

– При отце Дмитрии обнаружена крупная сумма денег в портфеле, – перебил его Колосов. – Не знаете ли вы, что это за…

– Бандиты не взяли деньги? – Захаров испуганно-изумленно воззрился на Колосова. – Как же это? Неужели они не взяли?!

– Нет, деньги мы обнаружили в портфеле возле тела. Сорок три тысячи рублей.

– Конечно же, я знаю, я скажу вам, но как же это странно… Что же это, а? За что же его тогда убили? – Захаров тревожно моргал. – А деньги… это пожертвование. Точнее, часть пожертвования. Другая часть лежит в банке на счету храма. Он в город-то поехал – как раз за деньгами и поехал.

– Отец Дмитрий поехал в Коломну?

– Нет, нет, в Бронницы. Там отделение Сбербанка. Там и счет нашего храма. Дело в том, что все это пожертвование в шестьдесят тысяч рублей на реставрацию внутреннего убранства церкви сделано лично Романом Валерьяновичем Салтыковым, тем, который из Франции приехал и занялся восстановлением имения своих предков в Лесном.

– Так там же у вас вроде психбольница была раньше, – сказал Колосов.

– Была, сколько лет была, но лет десять уж как закрыли ее. Больных там уже никакой возможности не было держать – все просто рассыпалось от ветхости. И вот два года назад мы с отцом Дмитрием новость узнали: вроде приезжает из-за границы, из Франции аристократ, потомок последних владельцев усадьбы, которые после революции сбежали. Мы думали – старик какой-нибудь. Оказалось, нет – молодой мужчина. Русский по происхождению. В Лесное комиссии приезжали из Министерства культуры и Фонда возрождения. Даже от монархического какого-то союза делегация была – все вместе с Салтыковым Лесное осматривали. Отец Дмитрий от епархии приглашен был. У этого Салтыкова средства большие, капитал за границей, вот он на свои деньги и пожелал отреставрировать Лесное, с тем чтобы сделать там что-то вроде музея семейного или заповедника, уж и не знаю, как это теперь называется по-новому – культурный центр по связям с зарубежьем, что ли. Работы в апреле этого года начались. А сейчас там уже и не узнаешь места. А ведь было-то страх, ужас – разруха, запустение, лебеда да чертополох. Ну а церкви нашей, приходу Салтыков тоже решил деньги пожертвовать – у него на нашем кладбище, кажется, прадед троюродный схоронен и еще кто-то из родственников. Как раз в среду накануне кончины своей трагической отец Дмитрий в Лесное приглашен был освящать начало восстановительных работ в парке. Там ведь когда-то в оные времена парк был чудесный старинный – пруды, гроты, павильоны восемнадцатого века. Теперь все в руинах лежит. Так вот там, в Лесном, и узнал отец благочинный наш от Малявина, что деньги на счет храма уже перечислены. Ну и вчера после обедни собрался и поехал на автобусе в Сбербанк. Наталья Павловна Филологова при мне с ним разговаривала – мол, в эту субботу из Москвы художница-реставратор подъедет. У нее, у Филологовой-то, много реставраторов знакомых. Поэтому отец Дмитрий и поспешил за деньгами, чтобы было чем реставратору задаток дать, если бы они через посредство Натальи Павловны договорились насчет работ и для храма.

– Понятно, – сказал Колосов.

– А кто такие Малявин и эта Наталья Павловна? – спросила с любопытством Катя.

– Наталья Павловна всеми реставрационными работами в Лесном руководит. Она из Москвы, Салтыков ее пригласил. Доктор она искусствоведения, профессор. Очень умная и образованная женщина. А Малявин Денис Григорьевич наш, здешний, из Воздвиженского. Я его родителей еще знавал. Он предприниматель был. Хорошо начал, широко замахнулся, да что-то дело не пошло у него. Сейчас он у Салтыкова управляющим стройкой работает. Этот-то, из Франции, эмигрант, барин, одно слово, с Россией-то только по книгам знаком да по фильмам. Разве ему разобраться с нашими-то? Что, как? Ведь он как дитя малое, обдерут его как липку тут. А Малявин парень пробивной. Разорился не по глупости, не по дури, а, говорят, через любовь. Женщина ему попалась с характером, с запросами большими. Вот он сейчас в Лесном всем и заправляет.

– А откуда вы сами узнали, что отец Дмитрий поехал в Бронницы в Сбербанк? Он вам сам об этом сказал? – спросил Колосов.

– Сам утром. Радостный был такой, довольный. Я, говорит, Алексей Тимофеевич, съезжу, а в субботу, дай бог, с реставратором договоримся о ремонте. А кому ж ему говорить больше, как не мне? Я ведь тут староста церковный.

– Он один поехал?

– Наверное, один, а с кем же? Автобус в полтретьего по расписанию, – Захаров вздохнул. – Эх, если бы знать, а то… По времени туда минут сорок, там, в Сберкассе – если очередь, столько же, да обратно. Как раз около шести где-то только на остановке нашей сойдешь, а оттуда еще пешком.

– Машины у отца Дмитрия не было?

– Нет, не имел он машину. Велосипед имел, катался. Вон он в сарае стоит. Он, отец наш благочинный, как академик Иоффе, здоровье укреплял.

– А он часто ездил к этому вашему спонсору в Лесное? – хмуро спросил Колосов.

– К Салтыкову? Нет, зачем часто? Там стройка ведь идет, потом, и Салтыков человек занятой, и отец Дмитрий тоже занят был делами церкви, прихода. В апреле, когда начало восстановления дома освящали – был, и вот в эту среду, когда в парке работы начались, тоже освятить был приглашен. Из Лесного сюда в нашу церковь они сами чаще приезжают, женщины особенно – на Пасху были, потом на Троицу.

– А что там, в Лесном, то и дело освящать-то? – перебил Захарова Колосов.

Старик как-то замялся – или это только показалось наблюдавшей за ним Кате?

– Ну все же скорбное было там раньше заведение – психиатрическая лечебница общеобластная. Но дело даже не в этом. Дело в том, что после того кошмарного случая, хотя и прошло столько лет, это было просто необходимо сделать.

– После какого случая? – спросила Катя.

– Ну как же, дикая история. Сколько милиции тут у нас тогда было… Хотя вы молодые, вы тогда не работали еще и вряд ли знаете об этом случае. А мы тут все так тогда напугались, так настрашились.

– Да что случилось-то в этом Лесном? Когда? Давно? – Колосов достал из кармана куртки блокнот. Катя знала – это был особый блокнот начальника отдела убийств. Заменить его не могли ни официальные протоколы, ни оперативные диктофоны.

– Давно. Погодите-ка… Да, точно – как раз в тот самый год и в тот самый день, когда Брежнев умер Леонид Ильич. Ноябрь был – как сейчас помню, только праздники отошли. У нас тут в Воздвиженском свадьбы играли – сразу двое моих бывших учеников женились. А тут вдруг новость страшная – главврача Луговского в Лесном убили. И как убили-то – зверски! Сначала-то с похоронами Леонида Ильича не до нас было, а потом милиции нагнали, что гороха. Солдат – да, да! Оказывается, что тот, кто убил доктора Луговского, – больной, его пациент, сбежал и где-то тут у нас по лесам в окрестностях скрывался. Ой, и время было – детей боялись одних в школу отпускать, сами ходили с оглядкой. А мне наши мужики, кто понятыми были в больнице при осмотре, потом по секрету рассказывали, – Захаров понизил голос. – Там, в доме-то, в больнице, крови было, крови… И на полу, и на стенах. Нашим-то, а они не какие-нибудь чахлые, городские, а и то дурно сделалось, как увидели они это. Но, слава богу, быстро все тогда закончилось. Поймали того больного, ненормального и куда-то в спецбольницу отправили по-тихому. Тогда, в восьмидесятых, конечно, ни о каком освящении здания и речи быть не могло. Поэтому теперь, когда там вновь после стольких лет запустения возобновляется жизнь, отец Дмитрий счел своим прямым долгом…

– Понятно, – Колосов кивнул. И убрал заветный блокнот, так и не записав туда ничего. История двадцатилетней давности, видимо, его не впечатлила. Катя же выслушала Захарова с великим вниманием, а потом спросила старика о том, о чем давно уже собиралась:

– Мне вот родственницы отца Дмитрия настоятельно советовали отыскать какого-то Мячикова, допросить его. А это кто такой будет? Он ваш, здешний?

Захаров смущенно кашлянул. Посмотрел на Катю растерянно.

– Вряд ли стоит придавать значение словам пожилых женщин, чьи нервы расстроены и…

– Извините, мы любые показания обязаны тщательно проверить, от кого бы они ни исходили, – возразила Катя. – Вы знаете, где этот Мячиков сейчас?