Текст книги "Жизнь по ту сторону правосудия"

Глава 8. Карантин

В камере у Светы поубавилось активности и оптимизма. Она постоянно плакала и молилась, становясь на колени, повязав на голову вместо платка полотенце из «казенки». Я не понимала, зачем покрывать голову, если ты молишься не в церкви.

Мне нужно было добыть бумагу и УПК. Бумагу – для жалобы в управление собственной безопасности и Генеральную прокуратуру на применение ко мне физического насилия, а также для апелляционной жалобы в Мосгорсуд. УПК – ибо без него жалобу не написать. Кстати, на апелляцию отводится трехдневный срок. Установлен тем же УПК. Мы должны его соблюдать, а в отношении нас его соблюдать необязательно.

Я нажала на «клопа» (кнопка для вызова дежурной надзирательницы). Открылась корма.

– Что нужно?

– Я бы хотела получить бумагу и УПК. УПК мне нужен для подготовки апелляционной жалобы в Мосгорсуд.

– Бумагу сейчас дам. А УПК – ждите, воспитатель придет, он знает, есть УПК или нет.

– Но как я напишу жалобу без УПК? Это незаконно, вы лишаете меня права на защиту. А жалобу надо своевременно отправить…

– Подождите, не закрывайте, – подбежали Катя и Света к корме. – Дайте нам хоть одну сигарету на двоих, ну пожа-а-алуйста!

– Не положено, – отрезала дежурная.

– Ну очень надо!!!

– Нет.

Сигареты в карантине и ИВС – страшный дефицит. Люди подбирают бычки, безумно радуясь находке. Курение в тюрьме – единственная радость. Иногда кажется, что девушки готовы отдать жизнь за сигарету. Цыганка из соседней карантинной камеры даже пыталась объявить голодовку из-за отсутствия сигарет, но дежурная на прогулке с ней поговорила (даже не слишком строго), и та быстро передумала.

Дежурная принесла три листа бумаги. Я написала жалобу в управление собственной безопасности и прокуратуру Москвы о применении в отношении меня физического насилия сотрудниками УВД по ЮВАО.

Воспитатель появился через три часа. Он принес мне УПК. Света подошла к корме и попросила передать ей молитву «Отче наш».

– Не положено.

– Тебе нужна молитва «Отче наш»? – спросила я.

– Да.

– Давай я тебе напишу.

Я отдала Свете один лист бумаги и написала на нем молитву.

– Нет, ты не так напиши.

– А как?

– По-печатному, – сказала она, немного подумав.

Я догадалась, что Света почти не умеет читать. Я написала ей молитву печатными буквами. Потом пришлось переписывать заглавными.

На свои жалобы мне осталось только два листа.

В апелляционной жалобе я сообщила, что при принятии постановления о заключении меня под стражу была грубо нарушена часть 1.1 статьи 108 УПК РФ. Также я написала о том, что доводы следствия (я якобы могу скрыться от следствия и суда, надавить на следователей, свидетелей и потерпевших) надуманные и ничем не подкреплены. Я указала и то, что являюсь гражданкой РФ, зарегистрирована и живу в Москве, работаю, не привлекалась даже к административной ответственности.

В жалобе в управление собственной безопасности и прокуратуру я написала о том, как меня били и как на меня оказывали психологическое давление. Написала также о пытках и об отказе в защите и в медицинской помощи.

Закончив, я снова нажала на «клопа».

– Что еще?

– Это нужно отправить.

– На вечерней проверке отдадите.

Я дождалась вечерней проверки и передала документы. Мне сказали, что об отправке меня оповестит спецчасть.

Ночью я увидела, как Света заворачивает матрас, чтобы на нем можно было спать. Я сделала так же. Подушка состояла из наволочки на напернике. На белье стояли штампы «СИЗО 6». Как спать на такой подушке, я не знала.

Проснулась с дикой болью в голове и шее.

Наступило 16 июля. В этот день меня должны были зарегистрировать кандидатом в депутаты. Я волновалась, зарегистрировали ли? Я думала, что это вынудит карательные органы соблюсти закон и освободить меня.

Появилась спецсвязь, сообщила, что документы отправлены.

День прошел тревожно. Я не находила себе места. Да и как я могу узнать? Никак. Только ждать сообщения.

В карантине нас продержали до воскресенья. Вечером в воскресенье дежурная открыла корму и сказала:

– Собирайтесь, я через пять минут отведу вас наверх.

Мы собрали матрасы, кружки, ложки, все вещи, понесли их наверх. Поднялись на три этажа. Всю поклажу волочили на себе. Люди задыхались, но никому не было до этого дела.

Глава 9. Камера №208

Нас завели в 208-ю камеру с надписью на двери: «Особый контроль». Меня поразило количество сидящих там женщин. Камера оказалась 40-местной. Двухэтажные шконки. Расстояние между ними – полметра. Туалет никак не отделен. Все посмотрели на новеньких. Тем временем «тормоза» (как здесь называют дверь) закрылись.

К нам подошла женщина лет 30.

– Здравствуйте! Меня зовут Нора. Я – ответственная за чистоту. И рассказала нам о пользовании туалетом и дежурствах. Дежурство предусматривалось только для новеньких (до шести месяцев). Старшие и старосиды от дежурства освобождались. Можно было откупиться сигаретами. Сигареты здесь – основная валюта, своего рода аналог денег.

Желающих много. Есть женщины, от которых открестились семьи, и передачи им никто не присылает. А есть и те, на которых заявления написали родные матери. Тоже сидят без передач. Они охотно берутся за любую работу, лишь бы заработать сигарет. Также есть желающие купить дежурство перед этапом. Большинство арестованы по 228-й статье. У всех, как правило, третья часть, по которой грозит срок от 10 до 15 лет. А также по 228.1 (срок до 20 лет). Хотя, как правило, это обычные наркоманки, которых вынудили вступить в «сетевой маркетинг», чтобы не лишиться дозы. Наркобаронесс я там не обнаружила. Были две профессиональные «барыги» (которые сами не употребляли и к наркоманкам относились с глубоким презрением), но и те не верхушка, а низшее звено «сети».

В СИЗО я впервые услышала о спайсе и закладках. Закладки – это маленькие свертки, которые оставляют в подъездах, дворах, сообщая наркоманам по SMS, где они лежат.

Две девушки – украинка Люда и таджичка Мухабат – наркотики никогда не употребляли. Про то, что спайс – это наркотик, не знали. И я им верю. Я тоже, пока не оказалась в тюрьме, не знала, что такое спайс.

Люду отправила на тюремную шконку родная сестра. Она разместила в Сети объявление о продаже курительной смеси и попросила Люду раскидать его по соцсетям «Одноклассники», «ВКонтакте». Всего-то. Сейчас Люда вместе с сестрой арестована. Ожидает суда. Ей грозит срок более десяти лет.

Мухабат приехала в Москву и стала искать работу. Ее никуда не брали. Во-первых – женщина, во-вторых – таджичка, в-третьих – прописка не московская. И однажды она увидела объявление: «Требуется курьер для продажи курительных смесей». Мухабат решила, что курительная смесь – это табак. И (о, чудо!) после стольких поисков ее взяли на работу. Она пребывала в эйфории и не оценила возможные последствия. На первой же продаже ее арестовали. Приговор – 13 лет лишения свободы. Мухабат борется за свободу, написала прошение о помиловании президенту.

Одни мечтали увидеть семью, детей, очень переживали. У других была одна-единственная цель: добраться до шприца. Ни семья, ни дети, ни обстоятельства дела их особо не волновали. Они хотели только уколоться и торопились закрыть дело, быстрее осудиться, уехать на зону: туда проносят наркотики.

Второе место после 228-й (наркотики) занимает 159-я (мошенничество). За исключением максимум двух человек у всех часть 4. Большая часть обвиняемых – руководительницы фирм, одна – бухгалтер. Две молодые девушки недавно приехали устраиваться на работу в Москву. Устроились (одна – в экстрасенсорный салон, другая – в кадровое агентство), проработали там по две недели и вместе со всеми коллегами за компанию «заехали» с частью 4 статьи 159. ОПГ3737
  Организованная преступная группа.


[Закрыть], однако!

Старшая камеры – Джамиля, 46 лет. Женщина грамотная и умная. Интересуется политикой, прекрасно разбирается в экономике. Уже полтора года сидит под следствием. Ее бизнес заключался в предоставлении мигрантам миграционных свидетельств, чтобы им не приходилось самим обращаться в ФМС. Миграционные свидетельства стоят 38 000 рублей. Для многих мигрантов такая цена запредельна, и они охотно покупают «левые» за 5000. «Левыми» свидетельствами торгуют абсолютно все фирмы, работающие с мигрантами. Но если мигрант попадается с подделкой и его, незнакомого с российским законодательством, пугают огромным сроком, он охотно соглашается написать в полицию заявление. Мол, гражданка такая-то похитила у него такую-то сумму денег. Заявление с открытой датой прячется в папку. Среди фирм, работающих с мигрантами, огромная конкуренция. Они буквально наступают друг другу на пятки. Чтобы убрать соперника с дороги, некоторые не прочь отнести миллиончик-другой в ближайшее УБЭП. По закону это преступление небольшой тяжести (подделка документов), оно предусматривает максимум два года лишения свободы. А если человек никогда не привлекался к уголовной ответственности, то и штрафом отделаться может. И никакого заключения под стражу (по крайней мере, для граждан РФ). Но наше доблестное УБЭП оформляет это по части 4 статьи 159. Чтобы получить звездочки за раскрытие тяжкого преступления.

Раиса, 34 года, – неофициальная заместительница, основная семейница и близкая подруга Джамили. Джамилю она искренне любит. В СИЗО находится вся ее семья. Конкурирующая фирма их попросту заказала, заплатив солидный куш следователю. И открыла сайт, где поливала их грязью и через который вербовала «потерпевших» (за откат от цены гражданского иска).

Людмила Михайловна, 62 года. Взяла на себя вину сына, который занимался аферами в сфере недвижимости. Полностью признала вину. Получила пять лет лишения свободы. Часто говорила мне: мол, плохо, что у меня нет детей. Вот у нее сын есть, заботится о ней, присылает передачки.

Любовь Алексеевна, 68 лет, – самая пожилая и самая мудрая в камере. Я ее называла гроссмейстером: она великолепно играла в шахматы. Держалась особняком, старалась ни с кем особую дружбу не водить. Любила смотреть новости. Была спокойна, приветлива, корректна, немногословна. О деле говорила мало. Я узнала только, что она работала бухгалтером в банке и попала под арест вместе со всем руководством. В группе в составе 12 человек.

Виктория, 30 лет. Приехала из Ростова в Москву, искала работу. Устроилась офис-менеджером в кадровое агентство. Через две недели была арестована вместе со всеми сотрудниками. От передач отказалась, чтобы не напрягать пожилую мать. Именно Вика помогала мне первое время выжить в камере. Объясняла, что и как делать, давала советы. Пока я сидела без передач (посылки идут страшно долго), умудрилась найти мне простую еду, а также мыло и шампунь. Я сразу прониклась к ней симпатией. Вика – очень принципиальная девушка, и я почувствовала в ней близкого человека. Очень жаль, что она пробыла в камере недолго. После драки с 19-летней хамоватой девицей по кличке Белка Вику перевели в другую камеру.

Оказалось, что Вика – дальняя родственница Аллы Джиоевой, которая в ноябре 2011 года победила на президентских выборах в Южной Осетии, опередив действующего президента на 10%. Но победа Джиоевой не входила в планы «хозяев», и ей не дали вступить в должность президента, объявив выборы… сфальсифицированными. Вы можете представить себе сфальсифицированные выборы, если победила оппозиционная кандидатка? Я – нет. Но я, наверное, не разбираюсь в политике. Объявили новые выборы, в которых Джиоева уже не могла участвовать: на нее завели уголовное дело. На скорую руку приняли закон, запрещающий кандидатам, в отношении которых возбуждено уголовное дело, баллотироваться в президенты. Несколько месяцев тысячи осетин в мороз стояли на театральной площади. Инаугурация Аллы Джиоевой, которую она планировала провести без оглядки на действующую власть, должна была состояться 10 февраля 2012 года. За день до этого, 9 февраля, ее пришли арестовывать. Во время штурма штаба Джиоева была зверски избита и попала в больницу. Именно после этого вопиющего случая я и пришла в оппозиционную политику. Я познакомилась с Аллой Алексеевной в фейсбуке, написала слова поддержки. У меня появилось много друзей-осетинок – Ирина Гаглоева, Фатима Салказанова. Фатима Александровна – выдающаяся журналистка, долгое время работала на «Радио „Свобода“». В 16 лет ее исключили из школы за сочинение, в котором свобода слова сравнивалась с Декларацией прав человека и гражданина. Фатиме Александровне пришлось учиться в школе рабочей молодежи. Позже она покинула СССР. Она ненавязчиво подсказывала мне, как поступить, давала простые, но бесценные советы. О ее смерти я узнала только после перевода на домашний арест.

Начав знакомиться с другими друзьями Аллы Джиоевой, я вышла на российскую оппозицию. Так и началась моя оппозиционная деятельность.

…Статья 159 УК РФ «Мошенничество» в правоприменительной практике имеет мало чего общего с реальным мошенничеством. «Резиновая», труднодоказуемая, она идеально подходит для фабрикации уголовных дел и устранения конкурентов по бизнесу и политике. И не только.

Уже выйдя под домашний арест, я узнала на фейсбуке историю Елены Филипповской. Она не была политиком или бизнес-леди. Она не стояла на пути у соискателей депутатского мандата, ее бизнес никто не собирался отжимать. Она была обычным риелтором. Дело на нее сфабриковал бывший муж-опер.

Елена познакомилась с Побережным Андреем Владимировичем в 2007 году в автомобильной пробке. Познакомились, остановились в кафе, выпили кофе. Работал Андрей тогда начальником курса информационной безопасности по борьбе с организованной преступностью в институте МВД. Красиво ухаживал, дарил цветы. Стали жить вместе. Через три года отношения зашли в тупик и начались ссоры. Весной 2011-го расстались. Елена зарегистрировала брак с человеком, который давно предлагал ей выйти за него замуж. И когда родился сын, у него были, как у всех, оба родителя. Но Андрей не давал спокойной жизни: следил, контролировал, приходил к ней домой, и были серьезные конфликты. Осенью 2011-го он предложил оставить Елену в покое и забрать свои вещи из ее квартиры. Елена согласилась.

Но очень быстро настроение изменилось, Андрей стал требовать невозможного: автомобиль, затем квартиру, и Елене пришлось в ближайшем отделении полиции написать заявление о привлечении его к уголовной ответственности. После этого Андрей заявил Елене, что теперь он покажет ей, как фабрикуются уголовные дела. Елена старалась не обращать на его тотальную слежку внимания, занималась ребенком и работой. Оформляли с мужем все необходимые документы на усыновление еще одного ребенка. Но Андрей отнесся серьезно к своему обещанию и по всем правилам войны сделал врагов Елены своими друзьями. Знакомым и друзьям настойчиво рекомендовал во избежание у них проблем отойти от Елены на время в сторонку. Занялся ее бизнесом. Где мог, помешал выигрышу в суде, помешал сделке. Но Елена и представить не могла размеры его мести. Она была уверена, что если она все делает в соответствии с законом, то его обещание отправить ее за решетку – не более чем метод запугивания. Но в один из дней мама не дозвонилась человеку, который снимал квартиру в Самаре и благополучно жил уже четыре года на иждивении Елены. Оказалось, что Андрей с сотрудниками полиции вывез его вместе с двумя другими людьми в Москву и поселил в полной изоляции от общества в чужой квартире. Потом были неоднократные предложения изменить принципам своей работы, от чего Елена категорически отказалась. После этого все и началось. Елена получила 12 лет лишения свободы. Сейчас она ждет апелляцию.

Неважно, мошенник вы или нет, чтобы возбудить против вас уголовное дело. Случится это или нет, зависит только от одного: от финансового состояния тех, кому вы мешаете.

Дела о мошенничестве шьются УБЭП и ПК. Ни для кого не секрет, что это самое коррумпированное подразделение в полиции. Оно зарабатывает миллионы и погоны на отправке предпринимателей на зону. УБЭП охотно откроет уголовное дело по труднодоказуемой 159-й статье, если ваши конкуренты промотивируют его 3 миллионами рублей или больше – в зависимости от сложности дела.

Иногда дела о мошенничестве возбуждаются, чтобы списать кредиторскую задолженность, повесить недостачу на бухгалтера. При этом судьба человека, попавшего в жернова полицейской машины, никого не волнует. Приведу несколько примеров. Первый пример. Как-то раз со мной на сборке сидела Эльвира, молодая студентка (21 год), владелица небольшой фирмы, разрабатывающей программное обеспечение. Крупнейшим клиентом фирмы был институт, в котором училась Эльвира. На его площади и солидный преподавательский состав положил глаз более крупный вуз. В итоге институт, с которым сотрудничала девушка, признали неэффективным. Зачем? Попадание в список неэффективных упрощает реорганизацию (вернее, поглощение и слияние) вуза-«аутсайдера». Для чего, собственно говоря, и была затеяна вся эта эпопея. В число неэффективных попал даже РГГУ (!), который считался вторым после МГУ. Для меня это было личным потрясением: я проработала десять лет в тульском представительстве РГГУ, читала лекции, руководила дипломниками, участвовала в работе государственных комиссий, аттестационной и экзаменационной. И вдруг… РГГУ – и неэффективный? Он стал лакомым кусочком из-за своих площадей. А со студентами РГТЭУ я участвовала в забастовке за сохранение вуза.

Вернемся к Эльвире. Институт признали неэффективным. Ректора и его деловых партнеров проверяла прокуратура. Ректор понимал, что ему грозит обвинение в растрате. За огромную взятку ему удалось выскочить из почти захлопнувшейся мышеловки. Но финансовые дыры надо было на кого-то спихнуть, и он написал в УБЭП и ПК заявление на Эльвиру (часть 4 статьи 159). Якобы та, злоупотребив доверием, похитила у него 10 миллионов рублей, которые ректор снял со счета и передал ей наличными, без расписок и документов. Оперативники давили на девушку, добиваясь признательных показаний. Эльвира отказалась признавать вину. Ей пообещали: «Тогда посидишь в СИЗО два года и попишешь мемуары о том, как обманывала государство». Эльвира парировала: «Я буду писать о том, как государство обманывало меня».

Как бы то ни было, девушка находится в СИЗО под следствием уже полтора года. А УПК, между прочим, запрещает держать под стражей больше года.

Второй пример. Случай с «Росгосстрахом», о котором я рассказывала выше. Напомню: чтобы избежать страховой выплаты (90 миллионов рублей) за сгоревший дом, безопасник «Росгосстраха» заплатил в УБЭП взятку (три миллиона). В отношении страхового агента, оформившего полис, возбудили уголовное дело о мошенничестве. Служба безопасности, «обнаружившая» мошенничество, получила премию: девять миллионов рублей. Именно такую сумму отказался дать в виде взятки строптивый клиент.

Я сама страховщик и не раз сталкивалась с мошенничеством своих агентов. Один из них умудрился за день похитить полисы, чтобы потом перепродать, аж у шести страховых брокеров. Офис мошенников нашли, туда вызвали полицию, изъяли документы. Но, когда дошло до возбуждения уголовного дела, оперативники потребовали с каждого брокера по 10000 долларов. Естественно, все отказались.

Под мошенничество загоняют всё: уклонение от уплаты налогов, изготовление и сбыт поддельных документов и прочие деяния, которые должны квалифицироваться по более легким статьям УК. Но зачем они следователю? За легкие статьи погоны не получишь. Вот и шьют тяжкие.

В 2012 году были приняты специальные составы мошенничества, в частности мошенничество в сфере предпринимательской деятельности (статья 159.4 УК), кредитования (159.1), страхования (159.5). Эти статьи УК (159.1—159.6) предусматривают более мягкие сроки наказания и запрещают заключать под стражу обвиняемых. Но они остались только на бумаге. Все мои сокамерницы, обвиняемые по части 4 статьи 159, были предпринимателями. Ни одной обвиняемой со специальным составом я там не встретила.

Обвиняемые по части 4 статьи 159 по два года и более сидят в СИЗО, ожидая суда, хотя УПК ограничивает этот срок одним годом. Но на УПК судам наплевать. Так же грубо нарушаются сроки продления содержания под стражей, предусмотренные частью 8 статьи 109 УПК РФ. И конечно, полностью игнорируется часть 1.1 статьи 108 УПК РФ, которая запрещает держать под стражей обвиняемых в мошенничестве предпринимателей. А ведь это не что иное, как незаконное лишение свободы.

Если доказательств нет, следователи буквально выбивают у подозреваемых признание вины. В ход идут и пытки, и психологическое давление. Хотя само содержание в СИЗО без нормальной медицинской помощи и нормальной пищи можно приравнять к пыткам.

Те, кто не признал вину, содержатся в гораздо худших условиях. Им не дают свиданий, не разрешают телефонных звонков. Шансы на более мягкую меру пресечения гораздо ниже.

Даже если человек выдержал все издевательства, он обречен на обвинительный приговор. Приговоры строятся на абсолютно шаткой доказательной базе, выбитых показаниях подельников, а также на фактах, которые можно трактовать двояко. Ведь ни следователь, ни судья не разбираются в тонкостях экономики, когда судят, к примеру, банкира.

В России выносится 0,4% оправдательных приговоров. Представляете, сколько невиновных людей отправляется на зону?

Фабрикация дел по мошенничеству в последние годы достигла угрожающих масштабов. Обвиняемые в мошенничестве – это, по сути, интеллектуальная элита страны. Те, кто может поднимать экономику страну, повышать ее ВВП. Их отстранение от экономической деятельности (возможно, навсегда) наносит экономике страны непоправимый урон.

Если имеется судимость, то к ряду видов деятельности человек не допускается. Если приговор оправдательный – формально человек допущен ко всему. По закону с судимостью по 159-й страховой деятельностью заниматься запрещено, а после убийства – разрешено. Такое возможно только в России.

Женщинам приходится тяжелее, чем мужчинам. Им дают сроки выше, мужчин же часто оправдывают и отпускают из зала. За статью 159 женщины получают по пять лет, а мужчины за разбой и за изнасилование – два года.

На третьем месте после 228-й (наркотики) и 159-й (мошенничество) – арестованные за кражу (статья 158). Щипачки держатся спокойнее всех. Они понимают, что просидят полгода в СИЗО и будут отпущены в зале суда: больше полугода им не дают. На адвокатов не тратятся, ограничиваются государственным. Воровство для них – профессия (каждая зарабатывает так, как умеет), а посадка – ее издержки. Некоторые, как цыганка Света, не умеют читать и писать. Зато «отрабатывают» кошельки великолепно. Щипачки – миниатюрные женщины. Профессия требует. Одну из них – венгерскую цыганку по имени Дионтия – я поначалу приняла за 12-летнюю девочку. Оказалось, у нее уже трое детей. На момент ареста Дионтия только что родила. Ребенка отняли у нее прямо от груди.

Иногда попадались и квартирные воровки. Одна из них – Нора, наша ответственная за чистоту. По профессии Нора – рекламщица. Как она говорила сама о себе, «жадность фраера сгубила». Встала на шухере во время квартирной кражи. Вместе с Норой арестовали почти всю взрослую часть ее семьи: мужа и 18-летнюю сестру.

Были в камере две арестованных по статье 241 (организация занятия проституцией).

У Люси, крупной женщины с плечами борца, – статья 105 (убийство). Когда-то Люся была подающей надежды пловчихой, но жизнь сложилась по-другому. На вокзале к ней пристал пьяный мужик. Она крикнула: «Я тебя убью!» – и достала нож. Позже экспертиза не подтвердила, что дыру на рубашке сделал этот нож. Да и сам мужик исчез, никто не видел его, ни живого, ни мертвого. Люся была уверена, что статью переквалифицируют на телесные повреждения, а она уйдет за отсиженным. Держалась особняком, отдельно от других. При этом отличалась добрым характером и спокойствием. Хотя все понимали: если ее разозлить – мало не покажется. Люся «заезжала» в «Печатники» не в первый раз. Нас называла «тупые первоходы». Но это скорее любя и даже по-матерински. В прошлый раз ее сначала осудили, но отменили приговор, когда Люся уже приехала на зону и пробыла там три дня.

Люся гадала на картах, и считалось, что она говорит правду. К ней все обращались погадать. У нее были карты, как она говорила, «от Екатерины». А еще она любила кроссворды. Часто спрашивала меня, какое где слово.

Большинство женщин оказались нормальными. Кто мог, помогал советом. Конфликты случались редко. И межнациональные, и межстатейные. Но до мордобоя, пока старшей была Джамиля, не доходило.

Несмотря на тяжелейшие условия СИЗО, женщины старались как могли обустроить в камере уют и украсить быт какими-то мелочами.

В камере часто молятся. Православные – утром и вечером, мусульманки – по часам. Тюрьма многих обращает к религии. Женщины, прошедшие через тюрьму, – целевая аудитория религиозных деятелей (если так можно выразиться). Возвращаясь из мест заключения, отвергнутые семьей, обществом, не способные устроиться на работу, они часто уходят в монастырь.

В камере была маленькая библиотечка. Большая часть книг – религиозные, они прямо призывали к уходу в монастырь.

В СИЗО есть маленький храм. В него ходят все, в том числе некрещеные.

Хотя тюрьма делает женщин более религиозными, в храме ставят кучу свечек за упокой. Но не умерших близких, а «непреставившихся рабов божьих». Следаков, тех, кто сдал, заказчиков дел. Поставить свечку сложно: нет свободных мест, нужно ждать, когда другая догорит. В небольшую комнату, служащую тюремным храмом, заводят максимум по две камеры. Получается, что свечки за упокой души живых врагов ставит почти каждая.

– Следачке! – сказала как-то Людмила и воткнула свечку вверх ногами. – Хорошо горит! Ой, хорошо горит! Чтоб она так горела, сука! В аду, падла!

Людмила не уголовница и не бандитка. Имеет два высших образования. На воле у нее, авторитетной оценщицы недвижимости, была оценочная фирма. Людмилу считали одним из лучших экспертов. Кому-то помешала – завели дело по части 4 статьи 159.

Многие станут возмущаться и говорить, что это грех. Но в тюрьме значение понятия «грех» смещается. Да, все следят за тем, чтобы прочитать молитву правильно и вовремя, но при этом желают смерти тем, по чьей вине оказались в тюрьме. Особенно невинно обвиняемые и невинно осужденные. Они озлобляются на весь мир. В первую очередь на тех, кто виновен в их судьбе.

В тюрьме перестаешь прощать. В тюрьме начинаешь ненавидеть, даже если на воле была добрейшим человеком. Людям, прошедшим тюрьму, нечего терять. Они уже не вернутся ни на свою работу, ни к своим друзьям. Многие навсегда потеряют семью. Остается только один смысл в жизни: мстить. Мстить тем, кто искалечил жизнь, лишил будущего. Почему они должны жить и радоваться? Почему им должно быть хорошо?

И мстят. Одни ставят свечки за упокой непреставившихся рабов божьих, а другие, выйдя на волю, нанимают киллера или встречаются с врагом сами.

– Срок не резиновый, – говорят женщины. – Выйду и рассчитаюсь с козлом, который меня сдал. Недолго ему по земле ходить. Мне хочется сказать подлым следователям, судьям, прокурорам и стукачам: вам не страшно отправлять невинных людей на зону? Вы не боитесь проклятий? Вы не боитесь, что вам и вашим детям будут желать мучительной смерти?

Когда-нибудь возмездие вас настигнет. Следователей и судей тоже сажают в тюрьму. Кого-то догоняет шальная пуля, кому-то на голову случайно падает кирпич. Подумайте об этом, когда будете укатывать невиновных или выносить заведомо неправедный приговор.

Храм в тюрьме – это еще и один из основных центров межкамерной связи (наряду с медицинской частью, следственной частью, а также отстойниками, где женщины ожидают, когда их заберут в суд или на этап). Через эти центры путешествуют так называемые эмки (записки), которые невозможно передать по «дорогам».

«Дорога» – это тюремная почта. Делается она так. Распускается шерстяная одежда, из нескольких ниток плетут веревку. Это «конь». «Конь» должен быть длиннее расстояния до камеры, с которой нужна связь. К «коню» привязывают носок, туда закладывают эмки (они же малявы) или «бандероль» (мобильный телефон, сигареты, еду). На эмке пишут номер камеры и имя (либо погоняло) получательницы.

По эмкам передают новости, общаются, дружат и даже заводят виртуальные романы. «Печатники» – это не чисто женская тюрьма. В ней также сидят бээсники, то есть бывшие сотрудники правоохранительных органов, большая часть – мужчины. Некоторые женщины находят там «женихов». Хотя я считаю, что арестантке западло водить дружбу с мусором, который сидит за пытки или за взятку. Были и те, кто арестован по обвинению в изнасиловании. Но некоторые женщины настолько исстрадались по мужскому общению, что и с мусором не прочь. Хотя бы эмками по «дорогам».

Доходило даже до того, что арестованные мужчины и женщины показывали в окно камеры друг другу обнаженные части тела. Некоторые женщины заигрывали с мужчинами-надзирателями.

Не со всеми камерами есть «дорога». Иногда установить ее невозможно из-за расположения камер. Тогда «дорога» передается через другую камеру либо медку, следку, церковь или отстойник. Некоторые камеры и некоторых старших наказывают и «замораживают», то есть лишают «дороги» на неделю или больше.

Чтобы снять «заморозку», старшие договариваются между собой через оперативницу либо через следку, медку и церковь.

Связь по «дорогам» происходит через окно после отбоя. «Дорожницей», как правило, работает молодая арестантка. «Дороги» (как и любая межкамерная связь), понятное дело, запрещены правилами внутреннего распорядка. После отбоя дежурные начинают отлавливать нарушительниц. Хотя по правилам открывать корму после отбоя можно, только если в камере драка или кто-то нажал на «клопа». Но правила дежурных не касаются. За каждую объяснительную дежурная получает премию 500 рублей, за рапорт – 1000 рублей. «Дорожниц» вызывают на дисциплинарную комиссию. При повторных случаях могут отправить в карцер.

Мобильный телефон в камере – вещь запрещенная, но необходимая. Поэтому оперативники продают простейшие телефоны за 30000 рублей. Иногда телефон оплачивает старшая и сама устанавливает правила пользования. Иногда сумма делится между всеми арестантками, пользующимися телефоном. Иногда находится спонсорша – как правило, из числа арестованных по 159-й статье – и получает право на телефон в любое нужное время, даже днем. Хотя разговаривать до отбоя крайне рискованно. Дежурные смотрят в глазки, и вся камера может лишиться трубки. За связь в любом случае платят все. В неделю дают говорить один раз по полчаса. Телефон, естественно, без Интернета. Если трубку находят во время шмона, то старшую отправляют в карцер на 15 суток. Всю ответственность за телефон она берет на себя. В мужских тюрьмах доступ к телефону свободней. В одной камере по несколько трубок.