Текст книги "Жизнь по ту сторону правосудия"

И вот Екатерина прислала письмо: «Ошарашена вашим арестом. Желаю вам скорейшего разрешения ситуации, надеюсь, что она ненадолго». Спрашивала, что передать из вещей и продуктов, предлагала поискать адвоката по уголовным делам. Я поблагодарила Екатерину, кратко рассказала о деле, написала, что было бы неплохо привлечь экспертов в части определения подлинности полисов, а поддержка нужна в первую очередь информационная.

Третье письмо пришло от Ольги Ахметьевой. Она тоже писала о пикете и спрашивала, что мне нужно. В ответном письме я отправила Ольге обращение к феминисткам и своим избирателям. Я хотела, чтобы они знали, какие методы используются для устранения политических противников, и не дали себя обмануть. О помощи всем отвечала одно и то же: нужно максимально распространять информацию и привлекать внимание.

Обращение Татьяны Сухаревой к избирателям из СИЗО

Двухмесячный срок заключения под стражей истекал 5 сентября. 3 сентября в 10 утра корма открылась, и дежурная гаркнула:

– Сухарева! На выезд собирайтесь!

Я надела костюм и босоножки. Ничего другого не было. Шел дождь, и я промочила ноги. Брюки, которые до этого плотно сидели на поясе, сейчас почти падали. Поддерживать их я не могла, мешали наручники. Когда меня выводили из автозака, я увидела Галину и Алексея. Алексей сообщил, что у меня новый адвокат.

Следователь Копейкин, которому передали дело, ходатайствовал о продлении срока моего содержания под стражей на один месяц. В зале было несколько феминисток: Таня Болотина, Оля Ахметьева, Наташа Шмидт. Я поприветствовала соратниц, мы поговорили. Приехала мама.

Заседание, назначенное на полдень, началось больше чем на три часа позже и длилось буквально 15 минут. Следователь не приложил к ходатайству о продлении ареста документ о том, что я – зарегистрированный кандидат в депутаты Мосгордумы, и этим нарушил статью 450 УПК4646
  Статья 450 УПК – «Особенности избрания меры пресечения и производства отдельных следственных действий».


[Закрыть]. Судья вернула следователю ходатайство без рассмотрения и перенесла заседание на завтра. Замечу, что это решение незаконно. Судья могла вынести единственное законное решение: освободить меня из-под стражи в соответствии с частью 8 статьи 109 УПК РФ4747
  Ходатайство о продлении срока содержания под стражей должно быть представлено в суд по месту производства предварительного расследования либо месту содержания обвиняемого под стражей не позднее чем за семь суток до его истечения. Судья не позднее чем через пять суток со дня получения ходатайства принимает в порядке, предусмотренном частью 4, 8 и 11 статьи 109 УК РФ, одно из следующих решений: 1) о продлении срока содержания под стражей; 2) об отказе в удовлетворении ходатайства и освобождении обвиняемого из-под стражи


[Закрыть]. Галина сообщила о том, что подала в Кузьминский районный суд жалобу на нарушение моих избирательных прав. Рассмотрение назначили на завтра, 4 сентября. Я написала ходатайство o том, что хочу принять личное участие в рассмотрении жалобы, исключая видеоконференцию.

Назавтра меня снова повезли в Кузьминский суд. Я даже не знала, куда еду, – на продление или на рассмотрение жалобы. В зале суда стало ясно, что это продление. Я спросила у Гали, рассматривалась ли жалоба на нарушение избирательных прав. Галина ответила: да, в рассмотрении отказали, и мы пишем апелляцию в Мосгорсуд. Таким образом, Кузьминский суд назначил на один день рассмотрение сразу двух моих дел. Что же это такое? Хотя точно так же поступит в январе Мосгорсуд.

Следователь ходатайствовал о продлении срока моего содержания под стражей уже не на один, а на два месяца. Что же такое произошло за ночь, что мне решили изменить меру пресечения? Постановление следователя о продлении меры пресечения было подано не за семь дней до истечения срока моего содержания под стражей, а за сутки. Судья Якубаев, нарушив сроки, предусмотренные частью 8 статьи 109 УПК РФ, его удовлетворил. На суде я узнала о том, что «Справедливая Россия», нарушив избирательный кодекс, отозвала меня из числа кандидатов в Мосгордуму с формулировкой «за недостаточную активность в предвыборной кампании». Своим отзывом партия подыграла ментам. Трусы, других слов у меня нет.

Когда мэра Ярославля Урлашова арестовали по подозрению в получении взятки, партия «Гражданская платформа» устроила в Ярославле мощнейший митинг, а в Москве – пикеты. Так что все зависит от партии. «Справедливая Россия», поняв, что политических очков на мне не заработать, попросту решила меня слить. В вопросе сливания у «Единой» и «Справедливой» очень много общего. Когда-то губернатор Тульской области единоросс Дудка слил руководителя областного политсовета «Единой России» и его заместителя. А потом слили самого Дудку, предъявив ему обвинение во взятке, о чем сообщили из каждого федерального утюга. Потом, правда, дело прекратили «за отсутствием состава преступления», но губернаторский пост Дудка потерял навсегда. Вместо него губернатором Тульской области стал миллиардер Груздев из Москвы. Он занимает первое место по богатству среди губернаторов российских регионов.

Мне не оставалось ничего, кроме как объявить голодовку.

Глава 11. Первая голодовка

Я вернулась в камеру поздно. На следующий день написала заявление на имя начальника СИЗО Кирилловой о том, что объявляю бессрочную голодовку в знак протеста против незаконного возбуждения в отношении меня уголовного дела и незаконного заключения под стражу.

– Ты че, сдурела? – возмутилась Люся. – Здоровье угробишь, толку никакого. Потом будешь в дальняке4848
  Дальняк (жарг.) – туалет.


[Закрыть] сидеть, весь желудок высрешь. Лучше жалобы пиши.

– Тань, ты что творишь? – говорили остальные. – Тебе за голодовку дадут больше. Режим шатаешь. Уедешь на лагерь с такими полосами, что по УДО не освободишься.

На карточке заключенного рисуют разноцветные полосы. Один цвет означает склонность к суицидальным попыткам, другой – к побегу, третий – к гомосексуальности, четвертый – к нарушению режима.

– А мы тебе вафельку покажем, – дразнилась Настя.

Почти все в камере считали, что голодовка бесполезна, я ничего не добьюсь и только угроблю здоровье. Многие, как Света, не верили, что у меня хватит силы воли выдержать голодовку. И лишь двое встали на мою сторону.

– Может быть, это улучшит вашу ситуацию, – сказала Джамиля. – Я считаю, что стоит попробовать.

– Молодец, – сказала Любовь Алексеевна. – Удачи. В первые три дня будет плохо, а на пятый и дальше будете чувствовать себя нормально.

Днем корма открылась, и дежурная вызвала меня:

– Сухарева! На коридор выходим! Я вышла.

– Вы по-прежнему настаиваете на голодовке?

– Да, – ответила я.

– Мы разъясняем вам, что мы в случае голодовки обязаны перевести вас в одиночную камеру. После окончания голодовки в эту камеру вас не вернут. Посадят к нарушительницам режима, где вам будет несладко. Вам это понятно?

– Да.

– Вы по-прежнему настаиваете на голодовке?

– Настаиваю.

Мне велели собирать все вещи с «казенкой». Я попрощалась с сокамерницами, и меня вернули в ту же камеру, где я была на карантине. Только теперь я оказалась там одна.

В голодовку нужно правильно входить. Изменять до нее режим питания и делать клизмы. Иначе голодовка опасна для жизни. Человек может отравиться собственными каловыми массами.

Но в тюрьме это недоступно. Можно лишь постепенно сократить потребление еды.

По закону за человеком, объявившим голодовку, обязан ежедневно наблюдать медработник. Измерять температуру, давление, показатели сахара.

Во время первой голодовки ничего этого не было. До начала мне измерили вес и температуру, а после выхода – вес, температуру и давление. Но во время самой голодовки никто из медперсонала ко мне не заходил.

До предвыборной кампании я весила 96 килограммов, в начале голодовки – 75. В СИЗО я потеряла 21 килограмм.

Интересно, а если арестованная умирает от голодовки, как медчасть списывает свои косяки? Я думаю, выдается заключение о смерти «от острой сердечной недостаточности». Как и всем умершим в тюрьме. А слово «голодовка» на медицинской карточке пишут уже после выхода из нее, чтобы в случае чего не подставлять персонал СИЗО.

Важнейшее преимущество одиночной камеры: никто не мешает, никто не отвлекает. Можно обдумать, взвесить все за и против, что-то исправить. Я продолжала писать книгу (закончила несколько глав) и жалобы: в прокуратуру Москвы, в Государственную думу, в Администрацию президента и во все правозащитные организации, какие знала. Я старалась писать как можно больше, понимая, что потом силы станут убывать.

Мне приносили еду. Я не ела. Корма все время была открыта, и в камере порядочно сквозило.

В первые дни, как ни странно, есть не хотелось. Вообще. Раньше у меня всегда возникал голод, болела голова, когда я, заработавшись, забывала пообедать. Вид и запах еды, которую оставляли на корме, не вызывал никакой реакции. Хотя тюремная еда, как я уже рассказывала, сама по себе не очень-то соблазнительна. Мне даже показалось, что у меня озарение в мозгу, повысилась работоспособность. Хотя, возможно, это было от одиночки.

На второй день возникает легкий дискомфорт в желудке.

На третий день – утомляемость, сонливость. Нарушается координация движений. Кружится голова.

На четвертый день эти ощущения проходят, их сменяет как бы подъем, приток энергии. Но очень ненадолго. Далее утомляемость и сонливость наваливаются с удвоенной силой.

В туалет перестаешь ходить на третий день. На пятый день появляется запах ацетона.

Меня ежедневно выводили гулять во дворик, который представлял собой как бы коридор шириной метр и длиной метра три. Ощущаешь себя в нем жутковато. Как будто ты попала в заключение в Средние века.

Брюки приходилось постоянно поддерживать, они спадали. У меня не было ни колготок, ни штанов. Мне отдали лосины одной из уехавших на этап женщин. За эти лосины, напоминавшие наполеоновские, к моему погонялу «Депутат» добавилось еще и «Бонапарт». Выходя гулять, я надевала брюки на лосины, но брюки все равно падали.

Как-то в конце прогулки я крикнула: «Два ноль восемь» (номер камеры). Дежурная потребовала написать объяснение.

Каждое утро и каждый вечер меня единственную выводили на проверку.

На третий день дежурная сделала замечание, что камера не убирается. Голодающих людей заставляют еще и убираться. А что будет, когда я слягу?

Голодовка продолжалась неделю. Я вышла из нее, чтобы готовиться к Мосгорсуду. На момент выхода из голодовки мой вес упал еще на пять килограммов, а давление – до восьмидесяти. Сахар никто не замерял.

Угрозу о переводе в другую камеру не выполнили, и я вернулась в 208-ю. Там узнала, что Любовь Алексеевна и Натали ушли домой. Дело в отношении руководства банка, в котором работала Любовь Алексеевна, прекратили за отсутствием состава преступления. Потом сюжет об этом показывали по телевизору, все бывшие обвиняемые получили право на реабилитацию. Единственный случай из моего восьмимесячного пребывания в СИЗО, когда человека не осудили. Все остальные получали реальные сроки.

Натали обвиняли по статье 241 УК РФ (организация занятия проституцией).

Взяли Натали так. Она работала в сауне в студгородке. Двое оперативников позвонили, представились клиентами и спросили об услугах и ценах. Натали подробно рассказала обо всем. Через два часа оперативники в штатском пришли к ней и попросили портфолио. Выбрав «девочек», попросили Натали их привести. А потом предъявили удостоверения.

В камере Натали чувствовала себя спокойней всех. Она знала, что не будет сидеть дольше шести месяцев (преступление средней тяжести), и жалела только об одном: нету мужиков. И вот срок содержания под стражей истек, и Натали отпустили домой. Я, как могла, привела себя в порядок, поела и легла отдохнуть.

Глава 12. Продолжаю биться в стенку лбом

Я вышла из голодовки и вернулась в камеру – и только тогда мне отдали письма, которые ко мне приходили. Я спросила цензора о причинах задержки.

– Мы не знали, где вы находились, – ответила цензор. Отличный аргумент. Конечно, все прекрасно знали, где я нахожусь. Просто решили меня «заморозить».

Первое письмо – от мамы. Она возмущалась тем, что «Справедливая Россия» открестилась от меня (я уже об этом знала). Сообщила результаты выборов в Мосгордуму: все места, кроме двух, заняла «Единая Россия», по одному досталось КПРФ и ЛДПР.

«Справедливая Россия» не получила ни одного места. Лучшим результатом было третье место Ильи Свиридова по Таганке, в победу которого партия вложила все финансовые и информационные ресурсы. Остальным кандидатам она просто дала возможность не собирать подписи. Чтобы «Справедливая Россия» перевела деньги на избирательный счет кандидата, нужно было принести наличные в аппарат для перечисления. При этом партия оставляла себе 10%. Стандартная схема обналички, только наоборот. Как я узнала позже, были случаи, когда партия попросту кидала собственных кандидатов, постоянно кормя их «завтраками». Некоторые вносили деньги по частям, ждали, когда первую часть переведут, а затем отправляли второй транш, чтобы не рисковать всей суммой.

В моем округе победил единоросс Степан Орлов. Он с гордостью сообщил, что набрал лучший результат по Москве – 59% при 7%-ной явке, и с удовольствием записал это себе в актив. Гордился, что победил технических кандидатов от КПРФ и ЛДПР, которых зарегистрировали чисто для галочки. Только я могла составить реальную конкуренцию Орлову. Меня знали в округе, меня поддерживали простые жители. Орлов ограничивался расклейкой листовок со своим изображением и дежурных листовок на Новый год и Восьмое марта. Я выходила к людям, беседовала об их проблемах. Поэтому меня устранили. Но слишком уж жестоким и подлым способом.

Я понимала, за что сижу. Я пыталась войти в политику. Я пыталась войти в то, чего в России нет. На прошлых выборах мэра Навальному ставили в заслугу то, что он вернул россиянам политику. На самом деле никакой политики в России нет. Как не было ее во времена СССР. В Верховный и прочие советы избирались рабочие, доярки, учителя, врачи и масса людей из простого народа. Но никакого реального влияния они не имели. Сейчас в Госдуме заседают спортсмены и певцы, получают огромные зарплаты и роскошную жизнь. Никаких решений они не принимают. Политики ни в СССР, ни в России не было, если не считать короткого срока с 1992 по 2000 год.

Второе письмо – от журналиста Александра Минайчева. Короткое, но и этого было достаточно: «Татьяна, вы – героиня, мы с вами». С супругой Александра Минайчева писательницей-феминисткой Лилит Мазикиной и ее дочерью Златой я познакомилась на феминистском фримаркете осенью 2013 года. Злата гадала участницам на картах, а Лилит поправляла ее: «Здесь же валет». Когда наша кошка Маруся потребовала любви, я написала об этом на своей странице в фейсбуке. Откликнулись Лилит и Сергей Шавшуков.

Мы с Наташей остановили выбор на Лилит, хотя пришлось ехать в Щербинку.

Александр, как и я, родом из Тулы. И всегда репостил мои записи про Тулу и Тульскую область. Губернатора Груздева, который сменил попавшегося на взятке Дудку (очень громкое дело, освещалось во всех СМИ, потом по-тихому прекратилось «за отсутствием состава преступления»), он называл грибом.

У Александра и Лилит шикарный кот Чоро, в переводе с цыганского – «вор», потомок (на четверть) камышового кота. Мы не раз возили к нему Марусю. Жених и невеста вроде бы заигрывали друг с другом, но до дела не дошло. Возможно, сказалась разница в размерах: Чоро был в два раза крупнее Маруси.

Когда я связалась со «Справедливой Россией», Александр даже отфрендил меня. И вот сейчас, несмотря на все разногласия, он меня поддержал.

Я потихоньку выходила из состояния голодовки.

В конце сентября мне наконец пришла вещевая передача. Теплая одежда: куртка, шапка, перчатки, еще сумка и обувь. Из ботинок вынули шнурки, из куртки – пояс, шарф не пропустили. Без шнурков было холодно, их пришлось сплести из ниток чьей-то распущенной шерстяной кофты. Без шарфа я тоже замерзала.

Можно подумать, что если арестованная в тюрьме захочет повеситься, то она не найдет, на чем. Сначала эти уроды доводят людей до стремления к суициду, а потом лишают шарфов и шнурков. Цинизму карательной машины нет границ.

Женщины уезжали на этап, а новые заходили в камеру.

Однажды у нас долго не работал унитаз. Несколько часов мы не могли сходить в туалет и ждали сантехника.

Тормоза открылись, и завели вроде бы мужчину, но почему-то с матрасом.

– Сантехник? – спросила одна из девушек, не сообразив, что он не может прийти с матрасом.

– Нет, новенькая, – ответила вошедшая густым басом.

– Как зовут?

– Зульфия.

Зульфия была младшей из трех дочерей в татарской семье. Отец ждал мальчика – родилась девочка. Крушение надежд. Ее постоянно этим попрекали. И Зульфия инстинктивно подавляла в себе все то, что, по ее мнению, присуще девочкам. В 16 лет ее изнасиловали. Подонков не нашли и не наказали. После этого Зульфия еще больше отгородилась мужским образом от враждебного мира. После изнасилования она стала героиновой наркоманкой. Однажды ей позвонил друг, сказал, что умирает, попросил принести дозу. С дозой ее и повязали менты. Она взяла все на себя и не выдала поставщиков.

Таких, как Зульфия, в тюрьме называют «кобёл». Это своего рода суррогат мужчины. С ними занимаются любовью, на них перекладывают тяжкую работу. Интим с Зульфией никого не интересовал (у нее был гепатит), а тяжелую работу перепоручали. В некоторых камерах «коблов» избирают старшими. Потом так и говорят: «наш старший». Я никогда не понимала желания многих женщин отдать власть мужчинам. Даже ненастоящим.

Зульфия очень торопилась быстрее осудиться и уехать на зону, причем хотела именно в Мордву: думала, что там дешевле всего выкупиться. Хотя в Мордве женщин избивают до полусмерти, Зульфия верила, что ее никто не тронет. Она стала выкупать все дежурства: собирала сигареты на этап. Иногда ее можно было видеть со шваброй несколько дней подряд.

Между нами сложились теплые отношения. Зульфия стала писать стихи, и у нее получалось довольно неплохо.

Однажды Зульфия передала мне посмотреть стихи. Я отредактировала и вернула ей тетрадку. Катя, с которой я была на карантине, Маша и Ксюша внимательно наблюдали за происходящим. Катя таращила глаза. Они подумали, что мы ведем любовную переписку. Вечером я услышала шепот:

– А тетрадку они куда дели?

– Выбросили, – ответила Катя, которая во всем подчинялась Маше (надеялась вместе с ней уехать на этап, чтобы Маша защитила ее от «страшных лесбиянок»).

И тут случилось невообразимое. Маша с Катей… вытащили весь мусор из огромного помойного бачка и стали его перебирать. Борчихи за традиционные ценности не постеснялись рыться в мусоре, чтобы изобличить «извращенок».

– С головой дружите? – спросила я.

– Это же противно! – ответила Ксюша. «Противно» относилось не к копанию в помойке, а к любовным отношениям между женщинами.

Ближе всего Зульфия подружилась с Люсей. Они стали семейничать. Часто можно было видеть, как Зульфия нежно гладит Люсю по голове, а та жмурит глаза от удовольствия, как кошка. 17 сентября в Мосгорсуде рассматривались аж две апелляционные жалобы подряд. Первая – жалоба адвоката Чеснокова на обыск. В ней он указывал, что:

Обыск происходил в коммунальной квартире, а представители всех собственников при нем не присутствовали.

Согласно постановлению, обыск проводился в ночное время, а на самом деле он начался в шесть утра, когда полномочия на проведение неотложного обыска закончились.

Ни в постановлении Кузьминского районного суда об избрании меры пресечения, ни в Мосгорсуде во время апелляции не дана оценка законности обыска.

На апелляции присутствовал адвокат Юрий Черноусский. Несмотря на доводы защиты, обыск признали законным.

Второй рассматривалась жалоба адвоката Иванова на постановление Кузьминского районного суда от 3 сентября, которым постановление следователя, вынесенное с грубейшими нарушениями законодательства, было оставлено без рассмотрения.

Адвокат объяснил незаконность и необоснованность решения, сославшись на пункты 1 и 2 части 8 статьи 109 УПК РФ. Судья, получив ходатайство о продлении срока содержания под стражей, может принять только одно из двух решений: либо продлить срок содержания под стражей, либо нет, и тогда обвиняемый освобождается из-под стражи. В перечне нет такого варианта, как оставление без рассмотрения. Судья нарушила закон. Иванов отметил, что своими действиями суд заведомо ухудшил мое положение как обвиняемой, и просил отменить постановление Кузьминского суда и освободить меня из-под стражи.

Мосгорсуд не усмотрел в постановлении Кузьминского районного суда нарушений законодательства и оставил постановление суда без изменения.

Мне осталось только ждать рассмотрения апелляционной жалобы на постановление Кузьминского райсуда о продлении мне содержания под стражей сроком на два месяца.

Те, кто прошел через застенки СИЗО, прекрасно знали, что в России никакого закона нет. Немногие мои сокамерницы писали апелляционные жалобы в Мосгорсуд, понимая их бесполезность. Нора, которую осудили на четыре с половиной года, говорила: «Есть закон, а есть практика». Джамиля (находилась в СИЗО с марта 2013 года) называла суд спектаклем.

Принцип презумпции невиновности существует только на бумаге. Да и его собираются отменить. Говорят, что он, как и принцип состязательности сторон (который тоже существует только на бумаге), не подходит для России.

Рассмотрение апелляционной жалобы о продлении меры пресечения назначили на 24 сентября. Адвокаты и я требовали отмены постановления суда, которое считали необоснованным и незаконным. Суд не принял во внимание то, что я занимаюсь предпринимательской деятельностью, а на момент принятия постановления суда о продлении меры пресечения являлась зарегистрированным кандидатом в депутаты. Мало того, суд не дал оценки факту волокиты: за два месяца, пока я находилась под стражей, со мной не провели ни одного следственного действия. Также мы напомнили, что материал был подан в суд за пределами срока, предусмотренного УПК РФ, что суду не предоставлено никаких доказательств того, что я могу скрыться от следствия и суда, оказывать давление на свидетелей и потерпевших. Прокурор отвечала, что постановление принято законно и обоснованно, и просила оставить его без изменения, а апелляционную жалобу – без удовлетворения.

В итоге – «фактов волокиты судом не установлено», судья постановил, что «судебное решение основано на объективных данных» и принято «в соответствии с положениями статей 108, 109 УПК РФ, с соблюдением норм уголовно-процессуального законодательства».

Вот так суды игнорируют закон. Для судов и следствия не писаны ни Конституция, ни УК, ни УПК.

Срок моего содержания под стражей сократили на один день.

Всего на один день.

В камере похолодало. Спать под тончайшим одеялом – невозможно. Позвоночник невыносимо болел. Полученный от мента удар отягощало ложе пыток в виде шконки с тончайшим матрасом. Я стала прихрамывать.

В камеру завели Ильмиру. Выяснилось, что она умеет гадать и делать массаж. Я попросила ее об услуге. Десять дней подряд она массировала мне спину. На месте удара она обнаружила какой-то сгусток жидкости и велела мне немедленно обратиться в медку. Ильмира, огромная женщина с огромными руками, делала массаж весьма болезненно и, когда кто-то из женщин постанывал или вскрикивал, назидательно говорила: «А гладить тебя муж будет».

Я не раз писала заявления в медчасть, что у меня болит позвоночник из-за полученного при задержании удара. Без толку. В конце концов я их дожала. Меня вывели и назначили уколы диклофенака и витаминов группы В. По четыре в день, весьма болезненных. С арестованными в СИЗО церемониться не принято. То ли массажи, то ли уколы на некоторое время чуть облегчили мою боль. А потом Ильмиру забрали в Бутырку. Ей грозил большой срок, и она рассчитывала «соскочить» через признание невменяемой. Предпочитала два года принудительного лечения 15 годам зоны. Так уж устроен человек, из всех зол выбирает меньшее. Хотя не всегда знаешь, какое из них меньшее…

Однажды из камеры вывели сразу восьмерых. Просто вошли и велели за час собраться с вещами. Причин не объяснили. На их места завели новых людей.

Лена-стюардесса была задержана по статье 229 УК (контрабанда наркотиков). Первая контрабандистка в наших рядах. Ирма в составе группы была задержана по 159-й.

Апелляция Норы оставила приговор без изменения. Вскоре ее увезли на этап.

Старшей по чистоте вместо Норы назначили Машу. Маша зашла в камеру месяцем ранее вместе с Оксаной, еще до моей первой голодовки. Сначала подчеркивала, что взяла над Оксаной шефство, затем стала над ней посмеиваться, присвоив кличку Косякова, а потом перешла к откровенным издевательствам.

Катя, которая подлизывалась к Маше, ночью следила за Оксаной:

– Маш, Косякова в туалет пошла.

В туалете после 11 курить не разрешалось никому, кроме старших и старосидов. Но все нарушали это правило. А стоило Оксане нарушить какой-нибудь запрет – ее наказывали дежурством.

Перед старшими Маша откровенно стелилась, за что ее сделали заместителем старшей по кухне; потом, когда старшую по кухне перевели в другую камеру, – старшей по кухне; после отъезда Норы на этап – старшей по чистоте.

Став старшей по кухне, Маша постепенно, но уверенно начала «рамсить». Иначе говоря, наглеть. Называла камеру курятником. В «Печатники» она попадала не в первый раз (правда, отделывалась до этого условными сроками), потому считала себя выше «тупых первоходок». Рассказывала без стеснения, что менты часто вызывали ее побыть понятой. Временами выходила к оперативникам на беседу. Скорее всего, Маша на самом деле попалась на 228-й (сбыт наркотиков), но за «сотрудничество» менты повесили на нее легкую часть нераскрытого мошенничества со снятием денег с банкоматов. Такое практикуется часто.

Когда Маша стала старшей по чистоте, мирная обстановка потихоньку улетучилась. Скандалы раздувались все чаще и чаще, раз в неделю в камере случались драки, что раньше было большой редкостью.

Вокруг доброй Зульфии все время околачивались жадные девушки, падкие на халяву. Я не раз говорила Зульфие об этом, но все повторялось вновь и вновь. Когда эти девушки получали собственные передачи, то ни с кем не делились.

Следующий суд по продлению меры пресечения назначили на 6 ноября. Я уже не была кандидатом в депутаты Мосгордумы, так что дело вернули в УВД ЮВАО следовательнице Убоговой.

Я плохо себя чувствовала. Меня продержали шесть часов в холодном отстойнике, и я кашляла не переставая. Болели позвоночник и глаза. Когда меня привезли, я увидела маму и единомышленниц-феминисток. Они заметили, что со мной происходит. Но, несмотря на ухудшение здоровья, я была готова бороться до победы.

Судья Фролова перенесла рассмотрение на 7 ноября, так как следовательница Убогова не удосужилась представить материалы о моей причастности к делу. При этом судья нарушила УПК. По закону 6 ноября было последним днем для решения судьи, что делать со мной: освободить или продлить содержание под стражей. Но судья предпочла отложить решение. На следующий день следовательница Убогова в качестве доказательств моей причастности приложила протокол очной ставки, и судья Фролова продлила мое содержание под стражей.

Я отразила в апелляционной жалобе в Мосгорсуд то, что Фролова нарушила сроки принятия постановления о продлении содержания под стражей. Несмотря ни на что, я рассчитывала, что суд обратит внимание на грубейшее нарушение закона и отменит незаконное постановление.

Мне передали извещение о том, что апелляционные жалобы, мою и адвокатов, рассмотрят 24 ноября. Люсин суд назначили на это же число. Люся рассчитывала, что ей переквалифицируют статью и она уйдет домой по отсиженному.

– Я обязательно напишу тебе, – говорила она Зульфие. – Если сегодня все будет хорошо, то я устрою во дворе фейерверк.

В 11 тормоза открылись, и Люсе приказали собираться со всеми вещами и с казенкой. Мы порадовались за Люсю, уверенные, что сегодня она пойдет домой.

Через час меня забрали на апелляцию.

Мосгорсуд оставил постановление Кузьминского суда без изменения, а апелляционную жалобу – без удовлетворения.

Свое 40-летие мне пришлось встретить в тюрьме.

Я, конечно, слышала о суевериях, что отмечать 40 лет – плохая примета. И планировала куда-нибудь уехать, отключить мобильный и Интернет, чтобы никто не поздравлял. И надо же: сбылось. Уехала за такие стены, что никаких тебе мобильных и Интернетов.

Я не хотела говорить о дне рождения. Место не располагает для праздников. Но все-таки узнали.

Наташа нарисовала самодельную открытку (этакий тюремный зин4949
  Зин – книга, брошюра или листовка, созданная без помощи издательства.


[Закрыть]), а Зульфия написала стихи. На открытке, раскрашенной розовыми тенями для век, красовалась очень полная женщина в короне. Джамиля собрала всех на «поляне»5050
  «Поляна» – открытое место рядом с дверью (тормозами) камеры.


[Закрыть], зачитала стихи, пожелала мне все-таки не становиться такой толстой, как дама на открытке, поцеловала под всеобщие аплодисменты. Я достала полученный от мамы вафельный торт и угостила сокамерниц.

Поздравления и письма от знакомых пришли с опозданием. В ответном письме я поблагодарила соратниц и соратников и пообещала сражаться до последнего вздоха.

С приближением Нового года сначала помалу, а потом все чаще и чаще обсуждали амнистию к 70-летию Победы. Кто-то был настроен скептически: «Такие большие, а в сказки верят», говорили, что 228-я и 159-я все равно не попадут. Но об амнистии думали все. Людям свойственно верить и надеяться даже в таких страшных обстоятельствах. После 2000-го части 3 и 4 статьи 159 ни разу не попадали под амнистию. Даже «экономическая амнистия – 2013» оставила за бортом большинство предпринимателей, которым предъявляли обвинение по 159-й статье. Ведь их дела квалифицировались не по примовой (мошенничество в сфере предпринимательской деятельности – статья 159.4), а по общеуголовной 159-й. А тем, кто обвинялся по наркотической 228-й статье, вообще надеяться было не на что. Но люди все равно верили.

Новости об амнистии приносили из следки, медки, отстойника и автозаков, где мы общались с женщинами из других камер. Как-то Лена-стюардесса, придя из медки, убедительно рассказывала, что со всех снимут по 600 дней. Джамиля и Рая остужали ее пыл.

У Джамили приближался суд. Она рассчитывала, что «прицепленная» ей для увеличения тяжести на шестимесячном продлении статья 159 на суде отпадет, останется только «Организация незаконной миграции». Тяжкую статью прицепили, чтобы продлить срок содержания под стражей: УПК запрещает держать под стражей больше полугода по преступлениям легкой или средней тяжести.

Статья не отпала. Прокурор запросил Джамиле четыре года.

Дело Раисы тем временем вернулось на доследование. Раиса и ее родители просидели в СИЗО более двух лет, дело возвратили следствию, так что ее должны были отпустить домой. Если они окажутся дома – больше шансов, что дело развалится.

– Уйду домой, – говорила Раиса, – и напьюсь до одурения, даже при маме.

Суд у Джамили состоялся 14 декабря. Я не спала, ждала приговора, очень переживала. Вместе с ней на суд уехала Ксюша. Она надеялась, что суд учтет показания ее подельника (менты заставили его оговорить Ксюшу).

Джамиля вернулась часа через два после отбоя. Я подошла к ней.