Текст книги "Жизнь по ту сторону правосудия"

– Дали по отсиженному. Через неделю ухожу домой.

– Девочки, давайте поздравим нашу старшую, – громко объявила Раиса. Вся камера зааплодировала.

Ксюше повезло меньше. Ей дали шесть лет. Показания подельника не учли. Статью не переквалифицировали со сбыта на хранение. Ксюша рыдала. Сделала бражку.

На следующий день впервые более чем за два года Джамиле дали свидание с мужем. Она вернулась очень радостная.

Завели новую женщину. Немолодую, за 50 лет. Интеллигентный вид, очки. Я подумала, что у нее 159-я. Оказалось – 158-я, квартирная кража. Я очень удивилась. Женщина – ее тоже звали Татьяна – долго не хотела рассказывать свою историю. В итоге, по чуть-чуть, рассказала.

Татьяна работала в отделе внешнеэкономической деятельности крупной госкорпорации, а ее сын – в банке; несмотря на молодость, уже дослужился до начальника отдела.

У Татьяны была близкая подруга. Близкая настолько, что они обменялись ключами от квартир. Как-то подруга тяжело заболела, понадобилась дорогая операция. Татьяна собрала полтора миллиона рублей, и подругу прооперировали. Та обещала отдать деньги, как только встанет на ноги.

Шли месяцы, а потом годы. Подруга не возвращала долг, перестала брать трубку. Тогда Татьяна пришла к ней домой, открыла дверь своим ключом и оставила записку о том, что через месяц пойдет в полицию, если не получит деньги обратно.

Через два дня полиция явилась к Татьяне. Подруга написала заявление о том, что та… украла из квартиры деньги и драгоценности на полмиллиона рублей.

Татьяну оставили под подпиской о невыезде. Она была невиновна и надеялась, что ее не осудят. Но ее осудили на год и восемь месяцев. Она дважды подавала апелляции в Мосгорсуд. В итоге оба раза ей скостили по два месяца. Осталось сидеть год и четыре.

Татьяна взяла на работе отпуск за свой счет в связи с болезнью. Очень боялась, что ее знакомые узнают правду. Тем временем так называемая подруга не унялась и начала писать в социальных сетях («ВКонтакте», «Одноклассники»), что Татьяна – квартирная воровка. Татьяна беспокоилась, что из-за нее из банка могут уволить сына.

Мы с Татьяной стали семейничать.

Буквально через два дня после нее появилась Света-бухгалтер, одетая в норковый полушубок, отороченный мехом рыси. Ее забрали прямо из суда. Так и выходила в нем на коридор, халатов у нее не водилось. Как-то в четверг, в «голый день», дежурные отчитали ее: «Обнаглела совсем! В шубе расхаживает!»

Свете 42 года. Она работала главным бухгалтером филиала крупной компании. Служба безопасности при проверке выявила крупную дебиторскую задолженность. Директор филиала, укравший деньги, договорился с безопасниками. В итоге уголовное дело возбудили на главбуха Светлану. С полностью липовыми доказательствами (что подтвердила даже независимая экспертиза) ее осудили на три с половиной года по части 4 статьи 159 УК РФ. Наша старшая, Джамиля, ушла домой 20 декабря. Мы простились с ней, она с каждой поцеловалась. Многие девушки не могли сдержать слез. Джамиля угостила нас сладостями из передач и покинула СИЗО. На место старшей порекомендовала Ирму, что было серьезной ошибкой.

После отъезда Джамили Рая взбунтовалась и стала требовать освобождения на основании того, что все сроки уже прошли. Говорила, что ее незаконно лишили свободы. Попросила у меня листов 50 бумаги формата А4, пообещав вернуть при первой возможности. Рая сидела на своей шконке и все время строчила письма во все инстанции. Сидела, фанатично уставившись в свои записи, не замечала ничего вокруг, как безумная. Под Новый год постоянно звала дежурных, оперативников, цензоров, требовала решения суда, которое вернуло дело на доследование, угрожала сухой голодовкой.

Срок моего заключения под стражей истекал 9 января. Продление назначили на 30 декабря. Ни одного следственного действия – и снова продляют. И снова все будет по беспределу, а не по закону. 29 декабря я объявила сухую голодовку, о чем письменным заявлением уведомила начальницу изолятора Кириллову.

В одиночку меня не вывели. Дежурная проговорилась (за что получила окрик от оперативника), что голодает слишком много людей – все одиночки заняты. Я голодала в общей камере. Меня уговаривали хотя бы попить (все равно никто не узнает), но я отказалась.

В отстойник меня вывели в полдень. Там сидело довольно много женщин. В основном первоходки со 159-й статьей и «краткие» (второходки) с наркотическими. Все разговоры, конечно, сводились к амнистии. Одни видели проект, другие что-то слышали по телевизору. «Краткие» говорили, что это чушь: мол, раньше они сидели и тоже ждали амнистию, в итоге ничего не случилось. Но я почему-то поверила женщинам со 159-й. Мозг работает на то, что в лучшее веришь даже при самом худшем раскладе. Может быть, поэтому люди выживали в сталинском ГУЛАГе и брежневских психушках. Включается психологическая защита, которая не дает сойти с ума.

У меня как никогда болели глаза. В СИЗО появилась дикая боль в глазах, покраснение, казалось, что их кто-то выдавливает. Постоянно лопались сосуды. Я начала терять зрение. Я не раз писала в медку, но мои заявления игнорировали. Прошло несколько часов. Женщин потихоньку забирали. В итоге я осталась одна. На улице – глубокая тьма. Наверное, часов семь. Может быть, суд отменили? Но меня все-таки вывели.

Полчаса меня продержали у автозака в наручниках, пристегнутой к руке конвоира, на морозе. Руки сначала болели, потом запястья под наручниками стало обжигать. Голые руки покрывались инеем. На конвоире были здоровенные перчатки. На мне – только легкая куртка без шарфа.

Когда меня завели в суд, одну руку на полчаса приковали к раскаленной батарее. Я чуть не сожгла ее. Читала когда-то, что пытки морозом и холодом практиковал во время Второй мировой войны отряд 7315151
  Отряд 731 – специальный отряд японских вооруженных сил, который изучал пределы выносливости людей (военнопленных) в нечеловеческих условиях. В живых после их экспериментов не оставался никто.


[Закрыть], участники которого по садизму во много раз превзошли немецких фашистов. Своих жертв, на которых проводились опыты, японцы называли «бревно». А бревно, понятно, – не человек.

Через полчаса меня отковали от батареи и повели в зал суда. На суд пришли мама, адвокаты, помощница одного из них и Татьяна Болотина. Все заметили мои красные глаза и то, что я постоянно держусь за спину.

Заседание началось на пять с половиной часов позже назначенного. Срок содержания под стражей продлили до 9 марта. Таким образом, в тюрьме мне предстояло встретить не только Новый год, но и главный феминистский праздник.

Сухую голодовку я продержала два с половиной дня. Меня шатало. Татьяна и Света убедили меня, что лучше подать заявление после новогодних каникул. Сейчас голодовку все равно не заметят, а если что-то случится, никто не спасет: медработников нет, единственный фельдшер пьет, и его не найдешь. Я поняла, что они правы, и послушалась.

На Новый год девушки принарядились и накрасились. Гуля меня постригла.

Мы сели смотреть телевизор. Потом Раиса предложила поплясать на столе. Я присоединилась, хотя получалось очень неуклюже: танцевать я не умею. Дежурные из милости разрешили нам встретить праздник, и спать мы легли в час ночи.

На Рождество пришел священник из тюремной церкви, подарил каждой пару носков, ручку, шоколадку и тетрадь.

Мне прислала новогоднюю открытку немецкая феминистка Жанна Кромер. Поздравила с праздниками, пожелала скорейшего освобождения и чтобы испытания только закалили мои силы. Писала, что очень хочет показать мне Берлин и выпить по-дружески в местном кафе. К сожалению, ответить Жанне я не могла, отчего испытывала неловкость. В российских СИЗО не позволяют отправлять письма за рубеж.

Раиса продолжала писать и писать жалобы.

Как-то тормоза открыли и… ей велели собираться со всеми вещами.

– Домой? – спросила Зульфия.

– Домой, – подтвердила дежурная, хотя это запрещено.

– А амнистия будет? – спросила Зульфия.

– Будет, – сказала дежурная.

Несколько девушек, включая меня, захотели посидеть на матрасе Раисы, который, уже свернутый, лежал около двери.

Девушки простились с Раисой. Вместе с ней на свободу вышли ее мама и отец.

После новогодних каникул я вновь подала заявление об объявлении голодовки. Подумав, решила остановиться на длительной мокрой.

Глава 13. Вторая голодовка

Я написала, что голодовкой требую:

Прекращения незаконно возбужденного уголовного дела в связи с моей непричастностью к нему на основании абзаца 1 пункта 1 статьи 27 УК РФ5252
  Непричастность подозреваемого или обвиняемого к совершению преступления.


[Закрыть].

Освобождения из-под стражи в связи с тем, что такая мера пресечения избрана в отношении меня незаконно и необоснованно.

Встречи с прокурором для дачи пояснений о моей непричастности к преступлению.

Меня несколько раз вызывали на коридор по поводу голодовки. Сначала меня пыталась вразумить дежурная. Бесполезно. Потом оперативник начал объяснять, что голодовки еще никому не помогли, что они ничего не дают. Я настаивала на своем.

В одиночную камеру вывели только под вечер, хотя голодала я уже сутки. Меня обшмонали и завели к фельдшеру. Он измерил мне температуру, вес и давление. Давление оказалось 110. Вес упал до 70 килограммов.

Потом меня завели в карантинную камеру 03, где я уже была на карантине и на первой голодовке. Только сейчас в ней стоял замогильный холод. Стены покрылись инеем. Из-за сломанной рамы окно не закрывалось. Оно находилось так высоко, что залезть и заткнуть щели я не могла. А на улице было —20.

Пришлось надеть шапку, куртку, все носки, но я все равно замерзла.

Я расстелила постель и устроилась на шконке. Пришлось лечь в одежде, я сняла только шапку и подняла капюшон. Лежать оказалось невозможно. Я перешла на противоположную шконку. Там тоже было холодно, но чуть меньше, хотя бы не так сквозило.

Уснула я тем не менее быстро.

Утром зашел фельдшер, взял кровь на сахар, измерил давление. Через час появилась дежурная:

– Пойдемте!

– Куда? – спросила я.

– Есть распоряжение отвести вас к медику.

Меня повели в медчасть. Я бывала там раньше и всегда видела очередь, а сейчас, кроме меня, в коридоре никого не оказалось. Из кабинета, который занимала главврач Иванова, доносились крики. Кричала она на фельдшера. Мат летел через каждое слово. Стало ясно, что обсуждается моя голодовка. Затем Иванова вызвала меня. Орала минут 15:

– Завтра вас выведут на консультацию к психиатру! Нет, не к местному, а к городскому психиатру! И если он найдет психическое заболевание, вас отвезут в Бутырку, привяжут к кровати, будут колоть и кормить принудительно!

– Вы не можете направить меня на принудительное лечение без решения суда, – ответила я. – Я грамотный человек, со мной это не пройдет.

– Сдайте анализ мочи, – сказала Иванова, поняв, что так просто меня не запугать. – А вы возьмите у нее биохимию и померяйте температуру.

Фельдшер отвел меня в туалет. Затем Иванова сунула мне градусник и велела идти сдавать биохимию.

– Я же с градусником, – сказала я.

– Ничего, одной рукой градусник подержишь, из второй кровь будут брать.

Медсестра взяла у меня кровь на биохимию. Я надела свитер и вышла, градусник так и забыла отдать.

Я потребовала, чтобы дежурная вывела меня к оперативнику. Я собиралась сообщить о том, что главврач Иванова угрожала отправить меня в психиатрический стационар. Дежурная пообещала, но к оперативнику меня так и не вывела.

Я написала заявление о голодовке на имя следователя и жалобу надзирающему прокурору ЮВАО. В который раз повторила: мера пресечения избрана незаконно; мое привлечение к уголовной ответственности также незаконно; я не могу добиться справедливости ни в одной инстанции; единственное, что мне остается в таких условиях, – бессрочная голодовка.

28 января Мосгорсуд рассматривал мою апелляционную жалобу. Меня уведомили об этом только за сутки.

Я перестала писать жалобы и составила речь для суда.

На этот раз меня не заводили в отстойник, а прямо из одиночной камеры отправили в крохотную комнату для видеоконференции. Дежурные не допускали моего контакта с другими арестантками. Голодовка означает полную изоляцию.

Работники Мосгорсуда забыли выключить трансляцию, и я услышала слова судьи:

– Несите дело мошенницы.

Вот такая вот презумпция невиновности. Клеймо на вас уже поставлено.

В зал зашли адвокаты Черноусский и Рыков с Галиной. Все адвокаты, как и я, получили уведомление только за сутки до суда. На основании этого Рыков подал ходатайство о переносе рассмотрения жалобы, и его перенесли на 30 января.

Вернувшись в камеру, я укуталась в куртку и подошла к батарее. Я заметила, что у меня начинается цистит и болят почки. Позже я поняла, что меня намеренно посадили в холодную камеру, чтобы заставить отказаться от голодовки. В это же время голодало много арестанток, включая Надежду Савченко5353
  Надежда Савченко – военнослужащая вооруженных сил Украины, штурман-оператор вертолета. Обвиняется в причастности к убийству российских журналистов в июне 2014 г. под Луганском. При неясных обстоятельствах попала на территорию России, оказалась в СИЗО №6 «Печатники» в одно время со мной. В декабре 2014-го объявляла бессрочную голодовку. В день, когда была закончена эта книга (16 апреля 2015 г.), Савченко по-прежнему оставалась в СИЗО.


[Закрыть]. Только о других голодающих никто не знал.

Сортир в камере (унитаз, вмощенный в бетонный пол) был буквально ледяным. Сходя с него, я дрожала от холода.

Я написала одно и то же письмо в несколько инстанций: в президиум Генпрокуратуры, в Министерство юстиции, президенту Ассоциации гуманизации правоохранительных органов, ответственному секретарю Комитета за гражданские права, председателю Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, в Комитет ООН по правам человека. Одну жалобу я оставляла себе как образец, остальные отдавала дежурным на вечерней проверке. На следующий день ко мне персонально (честь какая!) приходила спецчасть и докладывала: такая-то жалоба отправлена, номер такой-то. Я записывала номер на отдельную бумагу с адресами ведомств.

В жалобах я снова и снова повторяла: мера пресечения избрана незаконно; мое привлечение к уголовной ответственности – незаконно; при избрании меры пресечения и ее продлении нарушен УПК; мое здоровье ухудшается. Я обращала внимание на то, что слова следователя в ходатайстве о том, что я не занимаюсь предпринимательской деятельностью, – заведомая ложь. Следователь совершила тяжкое преступление, предусмотренное статьями 299 (привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности) и 301 (незаконное задержание, заключение под стражу или содержание под стражей) УК. Она, а не я нарушила закон.

«Очевидно, что содержание в СИЗО, уже серьезно подорвавшее мое здоровье, направлено исключительно на то, чтобы я совершила самооговор. Не имея никаких законных оснований для заключения меня под стражу, следователь Убогова использует мое заключение под стражу как метод физического и психологического воздействия с целью добиться от меня самооговора, – писала я. – Человек, попавший в СИЗО, обречен на обвинительный приговор даже при полном отсутствии вины. Это делается для того, чтобы не пришлось платить за реабилитацию, которая перекладывается на судей и следователей.

Я не могу добиться справедливости нигде. Я писала во многие инстанции, но либо ответа нет, либо мне приходят отписки. Веры в справедливость нет. Я понимаю, что попала в жернова круговой поруки, выбраться из которых невозможно.

Находясь в полном отчаянии, я была вынуждена объявить голодовку с требованиями прекращения уголовного дела и прекращения моего незаконного содержания под стражей. Также я настаивала на встрече с представителем прокуратуры. Но ни администрация СИЗО, ни следователь не выполняют требования голодовки».

Я еле держалась на ногах. При этом дежурные требовали, чтобы я убирала камеру. Я кое-как убирала ее, но не каждый день.

Суд перенесли на 30 января. Я уведомила судью о голодовке и попросила разрешить мне говорить сидя. Она согласилась.

Я прочитала написанную речь по бумажке (говорить без нее сил уже не хватало). Я привела доводы о незаконности моего содержания под стражей, сказала, что у меня резко ухудшилось состояние здоровья. Выступили адвокаты. Потом прокурор.

Чуда не произошло. Постановление Кузьминского суда о продлении меры пресечения не изменили, а апелляционную жалобу не удовлетворили. Доводы об ухудшении состояния здоровья суд счел несостоятельными, поскольку я не предоставила медицинских справок.

Я вернулась в камеру. Меня мучил цистит. Невыносимая боль, жжение. Я поняла, что нужно вернуться в камеру, где хотя бы тепло, и объявила об окончании голодовки.

Пришлось тащить сумку с вещами и матрас на три этажа, из подвала на второй. Я задыхалась, поднимаясь по лестнице. Естественно, никто не помогал. Полуживая, я добралась до камеры. Дежурная долго не подходила, чтобы открыть дверь. Я стояла, чуть не падая в обморок.

Когда дверь наконец открылась, я прошла к своей шконке, которая оказалась свободной (как выяснилось, Гуля туда никого не пускала, сохраняла ее для меня), и упала на нее.

Глава 14. В мечтах об амнистии

Дико, мучительно болели почки. Постоянно хотелось в туалет, но сходить я не могла из-за боли и жжения. После нескольких попыток мне удалось это сделать. Моча оказалась бурой. Я написала несколько заявлений в медчасть, но меня демонстративно игнорировали. Единственное, что я могла, – набрать в пластиковую бутылку горячей воды, положить ее между ног и накрыться жалким подобием пледа. Ненадолго становилось легче. Только так мне удавалось уснуть.

Я написала в Кузьминский суд ходатайство об изменении меры пресечения. В этот раз я упирала не на незаконность ее избрания, а на ухудшение состояния здоровья. На следующий день спецчасть сказала, что моя жалоба в суд отправлена, назвала исходящий номер.

После ухода Джамили и Раисы в камере начался полный беспредел. Ирма самоустранилась от обязанностей старшей. Она сразу же заняла «элитарную» одноэтажную шконку, бывшее место Джамили. Ситуацию в камере она не держала. Драки происходили каждый день. Ирма громко кричала старшей по чистоте:

– Маша! Разберись!

И, подобно собаке по команде «фас», Маша неслась в центр драки и орала:

– Суки! Тишину словили! Сейчас морды вскрою!

Ирма часто выходила к оперативнику. О чем они говорили, можно только догадываться.

Гулять теперь заставляли всех, кто сидит меньше полугода. Ссылались на какие-то новые правила внутреннего распорядка. Хотя я не раз поясняла девушкам, что прогулки – право, а не обязанность. Старшие обвинили меня в том, что я «качаю режим».

Однажды у Марины, новенькой, болели почки, и она сказала, что не пойдет гулять. Маша наказала ее дежурством. Зульфия забрала у Марины тряпку и швабру и стала мыть полы. Маша потребовала, чтобы Марина убиралась сама, так как дежурства в наказание не продаются и не передаются. Из-за дежурства Марине стало плохо, пришлось срочно требовать врача.

Ирму вызвали к оперативнику. Вернулась она бешеная и набросилась на Марину:

– Если ты больная, ложись на шконарь и не слезай с него! Маше тоже досталось. Впервые на моей памяти старшая камеры наказала старшую по чистоте мытьем туалета и пригрозила повторить наказание за новый вынос сора из избы.

Только на пятый день меня вывели в медчасть. Почему-то к гинекологу.

Увидев на карточке запись «голодовка», врач отказалась меня осматривать. Я напомнила ей, что цистит я получила не от голодовки, а от того, что меня поместили в холодную камеру. Крыть ей было нечем. Она осмотрела меня и достала из шкафа амоксициллин. На этот раз выдала не две таблетки, а целую упаковку.

Когда гинеколог вносила запись в карточку, я заметила… мое ходатайство об изменении меры пресечения в Кузьминский суд. Значит, мне сообщили исходящий номер, а письмо не отправили – отдали вместо этого в медку. Я вспомнила, как Раиса говорила, что многие из ее писем попросту не отправляются.

Я спросила врача, что у нее делает моя жалоба.

– Вы же доказываете, что вы вся больная и вам нельзя сидеть. Вот мне и поручено написать медицинское заключение.

В камере появилась Оксана. Когда-то она провела здесь полтора года под стражей по части 4 статьи 159. Потом ее отпустили под домашний арест, так как все сроки содержания под стражей давно вышли. Сейчас Оксану осудили на два с половиной года. Ей осталось пять месяцев. Она ждала апелляцию.

Неожиданно вернулась Люся. Оказывается, ее не освободили, а отправили в «больничку» (в Матроску). Статью ей не переквалифицировали, а еще на суде ей очень подгадила мама.

Зульфия получила восемь лет и шесть месяцев. Обычно добрая и неунывающая, она вернулась злая и угрюмая.

Каждый раз, отправляясь в следку, медку или суд, девушки старались получить весточку об амнистии. Говорили, что попадают все части 159-й, а также некоторые части 228-й.

Цыганка Света с суда не вернулась, ушла по отсиженному. Кате дали три с половиной года. Она страшно поразилась. Апелляция оставила приговор без изменения. Через два дня Катю забрали на этап, она не дождалась даже «законки»5454
  Вступление приговора в законную силу. Вручается осужденному спецчастью под расписку.


[Закрыть].

Маше дали четыре с половиной. Два с половиной за преступление, еще два добавили с прошлого условного срока. Она по-прежнему «крепила» сокамерниц, называя их курятником. Однажды, устав от хамства, ее хотели переизбрать. Но Ксюша вступилась за Машу, та публично пообещала, что больше такого не повторится. Прилично вела себя два дня. Потом все повторилось. Ирма все чаще наказывала Машу дежурством в туалете. Но перед Ирмой Маша стелилась, а с другими обращалась по-хамски.

Татьяну после двух апелляций в Мосгорсуде, где ей сбросили каждый раз по два месяца, ночью увезли на этап. Мы простились. Она отдала мне свой матрас, более плотный, а мой сдала как свой.

Свету-бухгалтера на апелляцию вывезли (что случается крайне редко). Это дало ей надежду на то, что реальный срок поменяют на условный. Но надежды не оправдались. Приговор не изменили. Татьяна Болотина прислала мне письмо, говорила, что в мой день рождения в фейсбуке пришло больше сотни поздравлений.

Я ответила Татьяне письмом, которое просила разместить на своей странице. Незадолго до этого я увидела по телевизору репортаж о том, что на Камчатке дают материнский капитал за первого ребенка. Но при условиях: полная семья, зарегистрированный брак и возраст матери не меньше 19 и не больше 24 лет. Все мои сокамерницы, которые находились на кухне, единогласно возмутились. Женщины, страшно далекие от феминизма, многие из которых впервые в жизни услышали это слово от меня, крыли на чем свет стоит уродов, наплевавших на матерей.

Вот это обращение: «Самое страшное в тюрьме – информационный вакуум. Один канал, который уже решил за нас, как трактовать те или иные события. В этом информационном вакууме просочилась новость с Камчатки. Решили там о демографии позаботиться. И материнский капитал там теперь дают за первого ребенка. Целых 100 000 рублей. И целых 10% из них можно получить наличными. Аж 10 000 рублей. Вот как много. Но самое интересное – это условия, на которых его дают. Итак: 1) семья должна быть полной; 2) брак должен быть зарегистрирован; 3) возраст матери должен быть от 19 до 24 лет. Эти условия возмутили всех моих сокамерниц, которые очень далеки от феминизма! Итак, патриархат уже диктует, в каком возрасте рожать детей. Пока экономическими методами, пока не приказами. Как видно, патриархат испугался образованных женщин. Зачем ему образованные женщины? Пусть прямо со школьной скамьи идут замуж и рожают. А то (ужас!) думать начнут. Так что то ли еще будет. Татьяна Сухарева».

Письмо Татьяны Сухаревой феминисткам из СИЗО

Я подумала, каким бы гневным блогом разразилась сейчас на «Эхо Москвы», будь я на свободе. И этот блог попал бы в новости, и камчатскому губернатору со своими министрами пришлось бы оправдываться. Как оправдывались год назад тульские министры и губернатор Груздев.

19 февраля 2014 года, узнав о том, что власти моей родной области решили потратить 100 миллионов рублей из бюджета на программу предотвращения абортов, я разродилась небольшим постом на «Эхе Москвы». Вот он.

Из бюджета Тульской области 100 миллионов выделили… на пропаганду5555
  Пост опубликован здесь: echo.msk.ru/blog/t_suhareva/1262194-echo


[Закрыть].

Новость, поступившая сегодня из моей родной Тульской области, меня буквально шокировала. По информации «Тульских новостей», власти региона приняли программу «Никому не отдам» по пропаганде материнства, профилактике абортов и отказа матерей от новорожденных детей.

Все бы было прекрасно, но на пропаганду выделяется ни много ни мало 100 миллионов рублей бюджетных денег. То есть денег, отнятых у простых туляков, многие из которых почувствовали на себе скачкообразный рост налогов. Чего стоит 20-кратное увеличение с 2000 года налога на ИП, после которого снялось с учета более полумиллиона индивидуальных предпринимателей – цифра, сопоставимая с населением целого города, такого как Тула. Только увеличенные налоги никак не увеличивают кошельки граждан, в том числе тех, для помощи которым они якобы предназначены. Вспомним фокусы с накопительной частью пенсии, планируемый отказ от материнского капитала и тому подобные изыски последнего времени.

Если бюджет Тульской области позволяет выделить на региональную программу 100 миллионов рублей, то почему не потратить эти деньги на единовременное пособие новорожденным детям, которых в Тульской области за 2013 год родилось 15 500? Получилось бы почти 6500 рублей. Да, мало. Да, за эти деньги семья не решит все свои проблемы, но все равно прибавка. Особенно если учесть уровень зарплат и детских пособий в регионе. Вот это была бы пропаганда. Мамы сами бы рассказали об этом своим сомневающемся подругам, и те, возможно, изменили бы решение.

Но власти предпочли поступить иначе. Решили попросту списать деньги на листовки, плакаты, тираж которых никто не проконтролирует, рекламу, через которую можно прекрасно обналичить деньги. Солидная часть денег осядет в карманах чиновников ведомства, которому будет поручена реализация программы.

На пропаганду нагло потрачены деньги туляков, в том числе тех, у которых уже есть дети. Вряд ли чиновники поинтересовались у мам, согласны ли они на то, что их налоги будут потрачены на какую-то там пропаганду. Не лучше и честнее было бы, чтобы пролайферы пропагандировали свои идеи бесплатно, от чистого сердца, по убеждениям. А за деньги может пропагандировать кто угодно.

Я призываю туляков выступить против грабительской программы.

Хватит спокойно смотреть на то, что нас грабят!

Небольшой пост заставил взорваться областное правительство. Первой его раскритиковала министр здравоохранения Тульской области Ольга Аванесян. В интервью «Тульским известиям» она заявила, что «108 миллионов 149 000 рублей – это объем финансирования программы на 2014—2020 годы. В 2014—2015 годах планируется потратить около 47 миллионов рублей». Но я видела текст программы, утвержденный постановлением правительства Тульской области от 18 сентября 2013 года №482, подписанным первым замгубернатора – председателем правительства Тульской области Ю. М. Андриановым. И в тексте фигурируют другие цифры: общий объем финансирования программы – 633,411 миллиона рублей, из них на 2014 год – 197,6648 миллиона. Кому верить? После Аванесян за программу вступились и другие министры.

В ее защиту выступил губернатор Тульской области Груздев.

После этого я написала второй пост5656
  Пост «Программа репродуктивного давления Тульской области» целиком можно прочитать здесь: [битая ссылка] www.echo.msk.ru/blog/t_suhareva/1264082-echo


[Закрыть], в нем привела несколько цифр из паспорта программы. Региональные целевые программы (как раз на примере Тульской области) были темой моей кандидатской диссертации, которую я защитила в 2000 году. Так что не на ту напали, чиновники. Уж что-что, а анализировать программы я умею.

Я обратила в посте внимание на несостыковку слов Аванесян с данными паспорта программы, а еще написала:

«По меньшей мере странным представляется то, что в программе, важнейшим целевым показателем которой является сокращение числа искусственных прерываний беременности, ни слова не говорится о безопасной, эффективной, дешевой и доступной контрацепции. Думаю, любому нормальному человеку очевидно, что нежелательную беременность лучше предотвратить, чем потом прерывать. Но почему-то авторы программы, которая признана «одним из лучших социальных проектов» (по словам О. Аванесян), забыли об этой элементарной истине.

Одним из важнейших факторов отказа женщины от деторождения является то, что женщина с ребенком превращается в социально слабое существо, зависимое от других членов семьи, общества, государства, работодателя. Многолетнее нахождение в декретном отпуске серьезно снижает шансы женщины на поиск достойной работы и карьерный рост. Эта ситуация осложняется очередями в детские сады и ликвидацией яслей. В прошлом году тульская газета «Слобода» писала о том, что дождаться очереди в детский сад невозможно, потому что преимущественное право на поступление в детский сад имеют дети судей, прокурорских работников, работников следственного комитета, полиции. Преимущественное даже перед детьми многодетных матерей и детьми одиноких матерей. В таком случае почему программа по повышению рождаемости не направлена на строительство детских садов, восстановление системы яслей или хотя бы на создание дистанционных рабочих мест для мам?

Таким образом, основной целью программы является заставить уже беременных женщин рожать. А что будет дальше с ними и их детьми, авторов программы не волнует. Говоря «заставить», я имела в виду создать у них комплекс вины, греха, оказать психологическое давление, чтобы они отказались от аборта. А это не что иное, как психологическое репродуктивное насилие.

У нас же принято винить в аборте женщину. Не ее партнера, который отказался от использования презерватива, не общество, где рожать экономически невыгодно, а женщину. Которая и без того стоит перед тяжелейшим выбором.

Я считаю, что аборты – это зло. Зло – потому что это вредно для здоровья женщины. До абортов надо не доводить. Для этого женщинам нужно любить и бережно относиться к своему здоровью, а мужчинам – заботиться о женщинах, если они их любят. Но если незапланированная беременность все-таки случилась, то принимать решение в отношении нее может только женщина, потому что, кроме нее, нести крест материнства некому. И оказывать на нее давление в этой ситуации – в высшей степени подло». Сейчас я не могла выдать два таких же поста в блоге, поэтому ограничилась письмом. Я не знала, дойдет оно или нет, опубликуют ли его. Но посчитала нужным написать.

Завели новенькую, рост которой не превышал метр сорок. Катя казалась девочкой. Мы стали называть ее «малая», а еще – «ребенок». Детство она провела в детдоме. В 21 год у нее был семилетний ребенок: подонок изнасиловал ее в 13 лет. Негодяя так и не нашли. Мужа Кати задержали с наркотиками, и она взяла все на себя: «Он в тюрьме пропадет». Но муж не прислал ни одной передачки, открестился от жены-зэчки, которая ценой собственной свободы спасла его от тюрьмы.

Я не переставала удивляться русским женщинам. На какие только жертвы не идут они ради мужей. Зачем? Ведь благодарности не последует. Муж будет спокойно жить на свободе, быстро найдет новую пассию и забудет о зэчке, наивно верящей в то, что «любимый» ее ждет. Так и хочется сказать: «Думайте о себе, женщины! А уже потом о других».