Текст книги "Жизнь по ту сторону правосудия"

В камере часто гадают. На нарисованных картах (настоящие запрещены), на «вольных» сигаретах (говорят, что там высвечивается цифра срока) или на свечках, принесенных из церкви. Хотя лично я гадать не любила и всегда отказывалась.

Также в камере пишут стихи и рисуют. Вот где раскрываются настоящие таланты. Некоторые научились рисовать даже иконы. Вместо красок – косметика с воли. Впрочем, она мало у кого есть. Многие лепят четки и фигурки из хлеба. Красят чернилами, украшают стразами. Когда для четок делают тесто из хлеба, в нем отчетливо видны серебристые прожилки. Это бром, который добавляют почти во всю пищу. От баландерок известно, что безопасно есть на обед лишь первое и кашу.

Когда говорят, что бром добавляют только мужчинам, знайте: это ложь. Добавляют всем. Для подавления не только сексуальной, но и умственной активности. Зачем следователю арестантка с умственной активностью? А подавленную проще «закатать».

Помните, я говорила о запахе мертвечины со двора СИЗО? Он проникает и в камеры. Во дворе – множество мертвых голубей. Арестантки бросают хлеб голубям, и у птиц из-за него взрывается зоб. Таким вот хлебом кормят женщин.

Каша представляет собой налитое в тарелку молоко, в котором плавает несколько зерен гречки, манки или сечки. Одна порция на двоих.

В обед суп (тоже одна порция на двоих). Очень мало супа. В детстве у меня была серия книг «Пионеры-герои». Одна из них посвящена Люсе Герасименко из Минска, единственной девочке в серии. Когда Люся оказалась в гестаповской тюрьме, то фашисты давали арестованным «десять ложек какой-то баланды». Так вот, я посчитала количество ложек в супе. Их две. Даже фашисты давали больше.

На второе дают вонючую капусту, которую никто не берет. Там должна быть тушенка. Тушенка дается из списанных запасов мобилизационного резерва 70-летней давности. То, чем нельзя кормить солдат, отдали арестанткам. Но и этой тушенки в капусте два-три волоска. А по нормам положено 50 граммов на человека в день.

Рыбу как-то привезли с солитерами.

Мясо – крохотную котлетку – выдают только по праздникам.

Это было на Новый год и Рождество.

На ужин – жидкая картошка. Она как вода.

По ночам люди храпят, сопят, бредят. Выспаться невозможно. Многие берут снотворное. Пишут заявление и получают димедрол или феназепам.

Утром и вечером всех выводят на проверку. По четвергам проводится так называемый «голый день»: камера выходит на проверку в халатах или простынях на голое тело. Около входа стоит фельдшер, перед ней надо снять простыню или халат и показать обнаженное тело. Этот осмотр формален. Он призван скорее унизить и заморозить женщин, нежели что-то обнаружить. Фельдшер «не замечает» ни синяков, ни царапин. «Голые дни» проводились и зимой, когда в коридоре холодно. Иногда держали на проверке подолгу – в одном халате, в мороз.

Полагается прогулка, не меньше часа в день. Водят в закрытый дворик. Несколько раз зимой, в мороз, держали по несколько часов. Это делают специально, чтобы дать женщинам понять, что они абсолютно бесправны, что с ними можно сделать все что угодно. Мы возвращались в камеру замерзшие, с сосульками на губах.

Спали на железных решетчатых шконках с тончайшими матрасами. От этого дико болят ноги и спина. Просыпаешься в синяках. У меня заболевание позвоночника, и я пыталась добиться второго матраса. Главврач Иванова после осмотра сказала: «Вижу, но, пока справок с воли не представите, второй матрас не получите». «Но вы же видите, что он мне показан», – возразила я.

– Я вам все сказала. Идите!

Как я могу запросить справки с воли без паспорта? Никто их не выдаст. Нет справок – ты здорова. Обойдешься без матраса. Часто из других камер слышны повторяющиеся крики вроде:

«Один ноль семь, врача срочно!» (это номер камеры; говорят не «сто семь», а «один ноль семь»). Если кричат и грохочут кружками, дело совсем плохо. Врач не приходит подолгу. Бывают смерти от неоказания медицинской помощи. Однажды, на следующий день после дикого крика о враче, мы узнали из следки, что женщина умерла от менингита, так и не дождавшись помощи.

У нас в камере была больная эпилепсией. Однажды ей стало плохо. Врач появилась только через шесть часов.

Из врачей-специалистов – только гинеколог и психиатр.

По всем остальным вопросам – главврач Иванова.

Когда человеку плохо, давление измеряют через открытую корму. Мы смеялись, что скоро через корму будет и гинеколог осматривать. Когда нужен укол, человека выводят, как здесь говорят, «на коридор». Прямо там делают укол и отправляют обратно в камеру.

Особое издевательство – это шмон. Шмоны проводят для профилактики и для наказания «шатающих режим» арестованных. Например, тех, кто жалуется в ОНК3838
  ОНК – Общественная наблюдательная комиссия. Контролирует соблюдение прав человека в местах принудительного содержания.


[Закрыть]. Перед их визитом оперативник вызывает старшую камеры и разъясняет ей, чтобы никто из арестованных «не вынес сор из избы», иначе «у всей хаты будут проблемы». Вернувшись, старшая беседует с новенькими и особо «буйными», чтобы не подводили всю хату и ничего не рассказывали. Если арестованная жалуется ОНК на безобразные условия или побои, то буквально через час после выхода членов ОНК из СИЗО в «нарушившей правила» камере начинается шмон. Всех женщин запирают на три часа в шмоналку – холодное помещение с кафельным полом. Курящие в камере – абсолютное большинство, немногочисленным некурящим остается только задыхаться. Присесть некуда, разве что на пол. Измученные женщины садятся на сланцы, но все равно простужаются. После таких шмонов массово просятся к гинекологу. Иногда проводят по два-три шмона в день.

Основная цель оперативников – мобильный телефон. Если его находят, то изымают, а старшую отправляют в карцер на 15 суток. (Я думаю, вы представляете, что сделают махровые уголовницы с той, которая лишила их единственного средства общения, пусть редкого, с близкими.) Иногда при шмоне отбирают бражку, нарисованные карты и таблетки. Но это побочный доход дежурных. Особенно зверствовала на шмонах оперативница Надежда Рысиковна по кличке Рысь. Запомните это имя: страна должна знать своих героинь. Заходя в камеру, она орала: «Эй, курицы! Задницы подняли, оперативник вошел». Ее все боялись. Как-то во время шмона она отправила камеру к гинекологу в поисках телефонной трубки. Врач намеренно причиняла женщинам боль, а Рысь их держала. Одна из арестованных не выдержала и укусила ее.

Мощно укусила. Рысь потом ходила с перевязанной рукой, но ее зверства только усилились.

Поэтому до ОНК не доходит множество безобразий, творящихся в СИЗО.

Зачем над арестованными издеваются? Основная цель, как и в фашистских и сталинских лагерях, – уничтожить вас как личность, лишить достоинства, доказать, что вы – никто. Сделать так, чтобы вы поверили в свою виновность, даже в то, что не совершали, ощутили, что недостойны человеческого обращения. Надзирательницы обращаются к арестованным исключительно на «ты» независимо от возраста, подчеркивая их приниженное положение. «Эй, ты, поди сюда!», «Тишину словили!», «Курицы!» – такое ты слышишь постоянно. Мало кто делает замечания надзирательницам. А в ответ на редкие замечания следует фраза: «Не надо преступлений совершать». В СИЗО вам дают понять, что вы уже преступница, что для «порядочного» общества вы потеряны. Говорить надзирательницам о презумпции невиновности и законе – то же самое, что показывать слепому картины.

Атмосфера «зря сюда не попадают» передается и некоторым арестованным. Эту фразу часто повторяла наша вторая старшая, Ирма. А еще она не сходила с языка у магазинной воровки Вали. Зайдя в камеру, она представилась именем Дойна; потом решила назваться подлинным именем, о чем написала заявление оперативнику.

В шесть утра заходит дежурная надзирательница и заставляет всех вылезать из-под одеял. Ты больна? Приехала из суда в три ночи? Никого не волнует. Оказалась в шесть под одеялом? Пиши объяснительную. Единственная цель – унизить людей. В СИЗО не работают, и просыпаться в шесть утра, если не надо ехать в суд, бессмысленно. Просто очередное издевательство.

…Сейчас я под домашним арестом. Два дня назад у меня случился сердечный приступ. Было настолько плохо, что я не умолчала и написала о нем в фейсбуке. Мне отвечали, что по моей активности в соцсетях видно, как мало я сплю. Это действительно так. Я просыпаюсь в четыре-пять утра, а то и в два-три. И не могу уснуть. Хотя не иду на работу. Это уже стало рефлексом. Пережитый стресс разрушил мой сон, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь спать нормально, как раньше, а не по три-четыре часа.

Карты в СИЗО запрещены. Но девушки их рисуют. Карты отбирают, заставляют писать объяснительные. Потом вызывают на дисциплинарную комиссию. Пишут рапорты. Два рапорта – карцер на неделю. А дежурные получают за одну объяснительную премию – тысячу рублей. Вот и стараются.

Чтобы не сойти с ума от безысходности, я выучилась играть в домино. Предавалась давно забытой игре в «дурочку». Освоила «бур-козла», вспомнила «пьяницу». Один раз нарвалась на объяснительную и дисциплинарную комиссию. После этого Настя по кличке Мумука написала на моей кружке (они здесь железные): «Танька-картежница».

Еще одним способом уйти от реальности были книги. Библиотека раз в месяц поставляла штук десять книг. В первый день красивая интеллигентная женщина по кличке Фрося (из-за фамилии) подошла ко мне:

– Смотрю, вы любите читать. У меня Акунин есть, обращайтесь.

Фрося болела СПИДом. Но она не унывала, верила в то, что это не конец. Мечтала, чтобы ее дождалась мама. Фросе светил большой срок: сбыт наркотиков. Еще у четырех женщин в камере, в том числе у Насти и Кати, был ВИЧ.

Из-за книг меня называли полиглотом, читала я больше всех. Правда, когда появились Татьяна и Света-бухгалтер, они вытеснили меня на третье место.

В женских СИЗО и зонах (не знаю, как в мужских) принято семейничать. В этом нет никакого сексуального подтекста. Просто две (или более) женщины на соседних шконках ведут совместное хозяйство, делятся передачками, стирают друг другу, помогают заправлять шконку. В тюрьме без «семьи» еще можно выжить, но на зоне – нет. Женщины так и называют друг друга: «моя семейница». Считается, что разбивать «семью» не по понятиям. И если старшая перекладывает одну из семейниц на дальнюю шконку, это воспринимается как наказание.

Впрочем, любовную пару я тоже там застала. Меня это не удивило. Удивило другое.

В начале жизни в камере я была уверена, что Настя – дочь Любовь Михайловны. Она ее называла мамой, а Любовь Михайловна утром говорила: «Девонька моя проснулась, писать захотела». Когда я узнала, что они познакомились лишь в карантине, была очень удивлена. Их сначала посадили в разные камеры, и Настя рыдала до истерики. Потом ее перевели к «мамке». Радости не было предела. Когда Любовь Михайловну увезли на этап, Настя хотела только одного: уехать во Владимир, к мамке.

А еще в камере жили два привидения. Я их, правда, никогда не видела. Но они ко многим приходили по ночам. Особенно перед судом. Не верю в мистику, но трудно не поверить, когда тебе рассказывают одно и то же разные люди.

Люся помнила одну из них живой. На воле эта женщина работала заместителем главы управы одного из районов Москвы. В управе вскрыли крупные хищения в муниципальном заказе. Повесили их на женщину. Она, невиновная, верила, что суд ее оправдает, и стойко переносила тюремные трудности. Юридически грамотная, многим помогала писать апелляции и жалобы. Ее лучшей подругой была одна из самых издаваемых в России писательниц, фамилия которой слишком известна, чтобы ее называть. В бытность на высоком посту чиновница предоставляла писательнице помещения для презентаций…

Суд приговорил женщину к трем годам. В полном отчаянии она позвонила подруге-писательнице. А та ответила: «Забудь меня и этот телефон». Не выдержав, осужденная повесилась на простыне. Через несколько лет, уже после отставки Лужкова, ее посмертно реабилитировали. Но душа ее так и не успокоилась. Вот и приходит по ночам к женщинам, ожидающим суда. Ничего не говорит, но может потрогать.

О второй женщине ничего не известно, кроме того, что ее убило током.

Многие в камере рассказывали о том, как их избивали оперативники, но доказать что-либо было невозможно.

Руководительнице кадрового агентства на допросе ломали пальцы. Не выдержав, она написала явку с повинной. Сейчас она стучалась во все инстанции с тем, чтобы явку признали недействительной, ведь она получена путем насилия. Но бесполезно. Ее осудили по части 4 статьи 159 на четыре года.

У Наташи, задержанной за сбыт наркотиков, вообще вырван из памяти отрезок времени между предъявлением обвинения и судом по мере пресечения. Она не помнит, как ей изменили статус со свидетельницы на подозреваемую, как ее арестовывали, везли в автозаке, не помнит, была ли в ИВС. Очнулась в конвойке уже перед судом, когда ей сделали какой-то укол.

В СИЗО можно запросто заразиться туберкулезом. Теоретически каждой новой арестантке должны делать флюорографию. Но часто проверку проводят, когда человек уже переведен из карантина в общую камеру, или не проводят вообще. У 19-летней студентки правовой академии, дочери одной из моих сокамерниц, подозрение на туберкулез IV степени. До этого к ним в камеру посадили больную туберкулезом женщину. Инфекцию можно подхватить и в автозаке, где до тебя везли больного.

Дежурные никогда не говорят, куда забирают. «С документами» означает, что поведут в следственную часть, куда пришел следователь или адвокат. «Следка» – на свидание. «По сезону» – в карцер. «На выезд собирайтесь» – в суд или на освидетельствование. «Со всеми вещами и с казенкой» может означать перевод в другую камеру, отправку в Матроску (СИЗО «Матросская тишина»), Бутырку (психиатрическая больница) или в другой изолятор.

Для вывоза в суды будят в четыре-пять утра. Несколько часов ты сидишь в отстойнике, потом трясешься в автозаке. Иногда в общак автозака (на четверых) набивали до 12 человек. Сидя внутри, коленями ты упираешься в дверь, а головой – в потолок. А теперь представьте: вас подняли в пять утра, несколько часов продержали в вонючем общаке, привезли в суд в набитом до отказа автозаке и посадили в конвойку, где воняет мужской мочой и до того душно, что можно задохнуться. Смогли бы вы после этого убедительно отстаивать свою невиновность или бороться за снижение срока? После судов всегда возвращаются за полночь. Порой в три-четыре утра. Все повторяется в точности, только в обратном порядке. Конвойка, автозак, отстойник. Иногда в суды приходится ездить ежедневно.

Нужно подготовиться? Написать выступление? Вспомнить о важнейших событиях, которые могли бы вас оправдать? Некогда, некогда, некогда. Не говоря уже о том, чтобы элементарно позаботиться о внешнем виде. Судья и так видит тебя в клетке, а когда человек в клетке, то чисто психологически трудно поверить в его невиновность.

Помимо психологии, есть и другая сторона. Приговоры выносятся конвейером. Когда следователь или прокурор передает дело в суд, обязательно прилагает флешку с заранее написанным обвинительным приговором (а других почти не бывает, в России только 0,4% (!) оправдательных приговоров). Зачем осложнять жизнь судье лишней работой? Проще скопировать обвинительное заключение, поменять шапку и заранее прописать меру наказания. Большая часть приговора повторяет обвинительный акт – вплоть до описок и знаков препинания.

Обвинение и суд довольны таким плодотворным сотрудничеством. Судам меньше работы по поиску приемлемых формулировок, обвинение застраховано от неожиданностей вроде грубых ошибок в тексте по невнимательности или из-за отсутствия квалификации у судей. Только на загубленную судьбу подсудимого всем абсолютно наплевать. Судьи, прокуроры и следователи делают себе карьеру за счет человеческих жизней.

Вы только вдумайтесь: 0,4% оправдательных приговоров. Что это значит? Это значит, что следствие почти никогда не ошибается. Такое возможно? Конечно, нет. Даже если представить себе, что в следственных органах работают кристально честные и компетентные люди. Но это все-таки люди. А людям свойственно ошибаться. А теперь прибавим к этому низкую квалификацию следователей, особенно когда речь идет о такой статье, как мошенничество, где следователю приходится разбирать специфику различных видов предпринимательской деятельности. Представьте, что бы написал учитель пения о квантовой физике. Представили? Обвинительное заключение по мошенничеству – такой же надуманный бред. Его еще называют «пол-палец-потолок». С пола подобрал, из пальца высосал, с потолка взял. И сочинил заключение, которое ляжет в основу обвинительного приговора. Именно поэтому в России оправдательных приговоров всего 0,4%.

 
Полетят мотыльки над тайгой,
Будто сотни загубленных судеб,
И ни лагерь, ни подлый конвой —
Нет, никто, лишь Господь их осудит3939
  Фрагмент текста песни «Мотыльки», исполняемой группой «Воровайки».


[Закрыть].
 

Апелляционная инстанция (Мосгорсуд) редко существенно изменяет приговор. Как правило, оставляет его без изменений. Или кратко, «безе». Так и говорят: «Мосгорсуд печет пирожные безе». На моей памяти обвиняемых только два раза вывозили в Мосгорсуд. Многие писали ходатайства о просьбе обеспечить личное участие, но их игнорировали. Лишь видеоконференция. Вывозили только на приговор. На меру пресечения – ни разу. Когда уже арестовали Реймера4040
  Александр Реймер – бывший директор ФСИН. 30 марта 2015 г. арестован по обвинению в мошенничестве при закупке электронных браслетов для арестантов.


[Закрыть], то для него единственного сделали исключение: вывезли в Мосгорсуд. Но меру пресечения так и не изменили, оставили его в СИЗО.

Так что вы мало что можете изменить. Хотя все к судам готовятся серьезно. И все надеются, хотя умом понимают: не на что. После Мосгорсуда следует этап. На этап собирают всем миром: кто даст сигареты, кто вермишель «роллтон» или «доширак» (здесь их называют «бомж-пакеты»), кто конфеток, кто печенья.

Каждая обязана дать, что может. Это не обсуждается. Это святое, потому что коснется всех.

По дню недели и времени, когда забирают, можно определить, на какую зону везут. Ночью в среду – в Мордву, днем в субботу – во Владимир, поздно вечером в четверг – в Ярославль.

Уже на зоне пишут кассационную жалобу. Если ее принимают, то человека этапируют обратно в Москву. У нас было несколько таких. Здесь их называют «транзитницы». И только одной приговор отменили. Бывшей чиновнице, осужденной за получение взятки.

Самое страшное в тюрьме – информационный вакуум. Ты не знаешь, что происходит с твоим делом, поддерживают тебя на воле близкие и подруги или отвернулись.

Первые полгода никаких следственных действий не ведется вообще. Тебе тупо продляют меру пресечения. Формулировка всегда одна и та же: «В связи со сложностью и многоэпизодностью данного дела».

Все это иначе как пыткой не назовешь. Умышленно наносят вред здоровью ужасными условиями в СИЗО, чтобы ты взяла вину на себя: оговорила себя и других ни в чем не повинных людей.

Как только у меня появилась тетрадь, я начала писать эту книгу. Я назвала ее «Белая лебедь в темнице». Белая лебедь должна была стать символом моей избирательной кампании…

Глава 10. Тюремные будни

Утро началось с объявления Норы:

– Девочки, просыпаемся, готовим камеру к проверке.

Надо было заправить постель «по-белому». Я не поняла, что это значит, и мне показали. Тончайший, побитый молью плед складывают вдвое, а простыню поверх пледа отворачивают так, чтобы по бокам оставались белые полоски.

Потом Люся позвала нас:

– Новенькие, подойдите ко мне.

И стала каждой щупать голову, искать вшей. Нашла у цыганки Светы. Вызвали дежурную. Свету вывели, заставили собрать все вещи на прожарку. Через час она вернулась, обритая налысо и заплаканная.

Примерно в 11 часов открылась корма, и дежурная крикнула:

– Девочки, построились!

– Проверка приехала, – предупредили меня.

Через пять минут вошли представители ОНК. Среди них я узнала Анну Каретникову. С ней мы познакомились на съемках программы «Совершенно секретно» у Кучера4141
  Станислав Кучер – российский журналист, общественный деятель, ведущий телевизионных программ. В их числе – «Совершенно секретно», «Час Кучера».


[Закрыть], где участвовали в дебатах перед выборами в Координационный совет оппозиции4242
  Координационный совет российской оппозиции – негосударственный политический и гражданский орган, выборы в который состоялись в октябре


[Закрыть].

Я очень обрадовалась:

– Анна, вы узнаете меня?

– Да, Татьяна Викторовна, мы с вами сейчас поговорим. После общих вопросов она прошла со мной на кухню. Всю беседу снимал на камеру представитель СИЗО.

– Алексей мне звонил, – сказала Анна. – Похоже, вас зарегистрировали, но точно сказать не могу.

– Значит, меня выпустят?!

– Лучше не обнадеживайтесь, чтобы потом не разочароваться. Но я уже поверила, что скоро буду свободна. Осталось потерпеть совсем немного. Буквально несколько дней.

Через несколько дней пришел адвокат Черноусский. Он подтвердил, что избирательная комиссия меня зарегистрировала. Но при этом сказал, что решение о моем освобождении может быть принято только на апелляции в Мосгорсуде. И то не факт. Отдал мне копию написанной им апелляционной жалобы.

– Если вывезут в суд – шансы есть; если будет видеоконференция – намного меньше. Так что напишите здесь: «Прошу обеспечить личное участие, исключая видеоконференцию».

Я написала.

– Нужно будет акцентировать внимание не только на том, что вы зарегистрировались, но и на том, что вы занимались предпринимательской деятельностью, – посоветовал Черноусский. – Больше вероятность, что именно это сработает.

Через день адвокат Чесноков принес мне жалобу, которую он написал в прокуратуру ЮВАО. В ней он последовательно изложил все нарушения, допущенные при возбуждении в отношении меня уголовного дела и заключении меня под стражу.

2012 г. Через год прекратил работу. Показал себя как искусственный и абсолютно не способный к реальным действиям орган, направленный исключительно на пиар его членов.

Моя регистрация кандидатом в депутаты Мосгордумы привела только к тому, что дело забрали у УВД ЮВАО и передали в Главное следственное управление.

Я надеялась, что Мосгорсуд отменит незаконное решение Кузьминского суда. Хотя мне говорили: это невозможно, будет «безе». С «безе» возвращались постоянно.

Утром 27 июля меня позвали к корме:

– Сухарева. Видео в десять.

Я сильно расстроилась. Раз видео – значит, точно не отпустят.

Только в 11 меня забрали в отстойник, откуда через час завели в маленькое помещение с огромным экраном.

Со мной сидела Людмила из единственной в СИЗО женской камеры для бээсников. В молодости она работала в ГАИ. После увольнения стала оценщицей. Потом получила аттестат и открыла свою фирму. Людмила обвинялась в мошенничестве. Одна подполковник полиции – в убийстве сожителя. А все остальные бээсники проходили за превышение полномочий.

За время следствия от инфаркта умер муж Людмилы.

– А тебя по телевизору показывали, – сказала Людмила. – Ты, кажется, депутат.

– Кандидат в депутаты, – машинально ответила я. Она дала мне несколько адресов для жалоб:

– Я уже здесь полгода. Следственных действий никаких не ведется, тупо закрыли и держат. Нужно писать везде, может быть, что-то выстрелит. Собери волю в кулак и борись.

Сначала слушали Людмилу. Суд не удовлетворил ее апелляционную жалобу и не изменил срок содержания под стражей.

После настал мой черед. В зал вошли мама, адвокаты, Михаил Юрьевич, руководитель аппарата московского отделения «Справедливой России» Алексей Спиваков и Наталья Чернышева. Адвокаты зачитали апелляционные жалобы. Я зачитала свою. Адвокаты указали, что мое заключение под стражу противоречит части 1.1 статьи 108 УПК РФ, и ходатайствовали приобщить материалы, свидетельствующие о том, что я занимаюсь предпринимательской деятельностью (выписки из ЕГРЮЛ4343
  ЕГРЮЛ – Единый государственный реестр юридических лиц. В выписке из него указываются все актуальные данные о предприятии.


[Закрыть]). Прокурор отказалась приобщать материалы.

Меня охватил ужас. Ведь следователь написала в ходатайстве заведомую ложь о том, что я не занимаюсь предпринимательской деятельностью. Меня заключили под стражу незаконно. А доказательства прокурор не приобщает.

Я поняла, что справедливого решения не будет.

Адвокаты приложили решение Московской городской избирательной комиссии о моей регистрации в качестве кандидата в депутаты Мосгордумы. Прокурор отказалась приобщать и его. Адвокаты зачитали ходатайство о залоге и поручительстве депутата Государственной думы Александра Агеева (в «Справедливой России» его называли Сан Санычем). Без толку.

Суд отказался удовлетворять все ходатайства. Единственное, что он изменил, – срок содержания под стражей. Не до 10 сентября, а до 5.

Я написала на бумаге: «Голодовка». Но все замахали руками. Спиваков советовал: «Ни в коем случае, вы только навредите делу». Мама, подойдя близко к экрану, говорила, что здоровье – это самое главное.

Я пожалела маму и отказалась от идеи голодовки. Сейчас я думаю, зря. Голодовку нужно было начинать еще тогда. Бессрочную или сухую. Тогда, может быть, все пошло бы по-другому.

Вернувшись в камеру, я начала писать жалобы. Я писала в прокуратуру и правозащитникам. Как выяснилось позже, многие жалобы правозащитникам ушли в никуда. По их адресу находились другие организации.

– Танюха пишет и пишет, а толку никакого, – говорила Валя, арестованная за кражу. – Раз уж сюда попала, значит, виновна, зря же не посадят. Все равно свой срок отсидишь.

– Пусть пишет. Может, повезет. Со мной в ИВС сидела девочка, и ей после жалоб отменили приговор, – возражала Наташа, арестованная за наркотики. Наташа тоже писала жалобы.

– Помнишь Катьку? – вступала Люся. – Сидела с такой же статьей, как Таня. Писала везде, из зала суда освободили, дали по отсиженному.

– Зря ты все это делаешь, – сказала мне Настя. – Тебе надо побыстрее осудиться, а с зоны уже выкупаться.

Ответы на жалобы приходят месяца через два после обращения. Письма из Москвы в Москву в России движутся безумно долго. Если вы «приличный человек» с деньгами, то лучше воспользуйтесь услугами DHL, Pony Express. Когда я была «приличным человеком», а не «арестанткой», я именно так и делала. Почта России доставляет жалобы со скоростью черепахи. А арестанты сидят и сидят, некоторые заражаются туберкулезом, СПИДом, получают инвалидность, умирают.

Я получила несколько ответов. Генпрокуратура отвечала, что мое обращение для проверки доводов направлено в прокуратуру Москвы. Прокуратура Москвы отвечала так же, слово в слово: обращение для проверки доводов направлено в УВД ЮВАО. А прокуратура ЮВАО сообщила: «Проведена проверка, в результате которой выявлено, что установлена ваша причастность к совершению преступления», «нарушений требований статьи 182 УПК РФ4444
  Статья 182 УПК РФ – «Основания и порядок производства обыска».


[Закрыть] при производстве обыска органами предварительного расследования не установлено. Изучение материалов данного уголовного дела показало, что расследование ведется полно, объективно и всесторонне, устанавливаются все обстоятельств произошедшего. Оснований для принятия мер прокурорского реагирования в настоящее время не имеется».

Круг замкнулся.

Прислала письмо Наталья. Писала, что испекла мои любимые пирожки, но их не пропустили. Попросила сообщить, что мне нужно из вещей. Любовь Михайловна и Настя подсказали, без чего не обойтись в СИЗО: вещи, «мыльно-рыльные», сумка, обувь. Я отправила письмо Наталье.

Из Матроски вернулась Юля. Выглядела овощем. Ни на что не реагировала, так ее закололи. Но потом пришла в себя. У нее диагноз – вялотекущая шизофрения. Вообще, этот диагноз придумали советские психиатры нарочно, чтобы упекать в психушку диссидентов. Всемирная организация здравоохранения его не признает. Но Юля стремится «соскочить» по болезни. У нее часть 4 статьи 228 (сбыт наркотиков в особо крупном размере), и ей грозит срок от 10 до 15 лет.

Юля сидела в СИЗО уже год. Срок пребывания под стражей закончился, пока она находилась в больнице. По закону ее должны были отпустить. Юля нажала на «клопа» и рассказала дежурной о ситуации. Через три часа ей принесли копию постановления о том, что суд прошел вовремя, без нее, и содержание под стражей продлили еще на два месяца. А по закону продлевать срок без обвиняемой допускается только в том случае, если она находится в розыске.

У меня загноился правый глаз. Конъюнктивит. Трижды просила дежурных вывести меня в медчасть. В первый раз они предложили мне лечиться народными средствами, а во второй раз на утренней проверке сказали, что выведут только на основании заявления. Нормально, да? А если человек умирает – тоже сидеть до вечера, положить заявление на корму, а на следующий день дожидаться, когда заберут? А если не доживешь, заберут уже тело?

Вечером я положила на корму заявление. Но меня в медчасть не вывели. Писала снова и снова – не вывели. Так я и не получила медпомощи. Хорошо, что у Ксюши, одной из сокамерниц, нашелся альбуцид, и она закапывала мне глаза.

Лекарства в СИЗО – страшный дефицит. От всех болезней выдают только аспирин. Не больше двух таблеток. Чтобы получить лекарства с воли, надо верно оформить кучу бумаг. Выдадут через месяц.

Приближалась осень, а у меня была только летняя одежда. Костюм, в котором меня забрали (любимый серый пиджак и брюки), босоножки и эластичные гольфы. Еще кое-что дали сокамерницы. Вещевые передачи разрешены лишь раз в полгода. Я написала письмо Наталье, но посылка пока не приходила.

Я не сломалась потому, что мне писали. Письма придавали мне силу и вдохновляли на борьбу.

Первым стало электронное письмо Тани Болотиной, которое пришло 5 августа. Она сообщила о том, что феминистки за меня беспокоятся, что проводили пикет возле Генеральной прокуратуры. Еще информировала о создании страницы в фейсбуке в мою поддержку.

Татьяна Болотина в одиночном пикете у Генеральной прокуратуры РФ в поддержку Татьяны Сухаревой. Фото Татьяны Болотиной

Стало легче на душе. Появилась надежда на то, что на воле меня поддерживают, и на то, что мы скоро встретимся.

Второе письмо, от Екатерины Бахреньковой, пришло 12 августа. В мае у нас с ней случилось разногласие по поводу Женской исторической ночи4545
  Ночь расклеивания плакатов с женщинами, сыгравшими важную роль в истории, проводится в разных городах мира 8 мая в 8 часов вечера. Это не протестная акция, а напоминание о том, как в нашем мире важны женщины. Феминистские активистки заполняют публичное пространство листовками, плакатами, постерами со значимыми для них женщинами.


[Закрыть]. Мы с активистками в Орехове-Борисове расклеивали и раздавали прохожим две обошедшие весь Интернет фотографии с подписью: «Президенты Чили, Бразилии и Аргентины сегодня и 40 лет назад». На первом фото с инаугурации президента Чили Мишель Бачелет улыбались женщины – президенты Чили, Бразилии и Аргентины. На втором фото стояли, отдавая честь, диктаторы этих стран, все, как на подбор, в военной форме, и среди них – Аугусто Пиночет. Эти фото сами по себе как бы противопоставляли матриархат патриархату: улыбчивые, заботливые, солнечные (по выражению Михаила Юрьевича) женщины и суровые диктаторы-мужчины. Екатерина Бахренькова посчитала, что такие фотографии противоречат анархистской основе Женской исторической ночи. А еще она решила, будто я превратила анархистское мероприятие в предвыборное. Следует сказать, что во время предвыборной кампании от меня отвернулось много друзей, особенно «белоленточников». Они посчитали мое соглашение со «Справедливой Россией» предательством интересов несистемной оппозиции.