Текст книги "Босс скучает"

16

Почти шесть лет назад

– Так откуда у тебя все-таки этот шрам? – Герман ласково проводит кончиками пальцев по моему затылку и шее, скользит вдоль позвоночника, будто рисует морозный узор. По крайней мере от его прикосновений по телу пробегают приятные мурашки.

После того утра в Рио он больше меня о шраме не спрашивал. Видимо, ждал, что я сама начну разговор. Только я его все не начинала.

Может, пора уже ухнуть окончательно в омут с головой, да и рассказать ему все. Дело даже не в том, что мое прошлое выставляет меня в таком слабом и неприглядном свете. Скорее, мне неприятно об этом вспоминать. Хотя наша история с Русланом – не одномоментный роман, а отношения длиной почти в четыре года.

– Боюсь, ответ тебе не понравится, – бормочу я, – да и мне мало приятного об этом рассказывать.

Мы лежим на кровати в моей квартире на Шпалерной. Сейчас раннее утро, и так лень выбираться из вороха одеял, чтобы просто дойти до кухни и нажать на кнопку кофеварки. Конец июня совсем не жаркий. Вчера на целые сутки зарядил дождь, а утро, как оно и бывает в Питере в такие дни, солнечное и свежее. Знаю, что уже к полудню небо снова затянет, и дождь вернется с новыми силами в город. Жаль, что часто мощи солнца на восходе не хватает, чтобы разогнать эти дурацкие тучи к чертям до самого позднего вечера. Надо бы вытянуть Германа на прогулку, пока снаружи так хорошо.

По улице с громким визгом шин проносится машина. Рамы в квартире старые, еще деревянные и совсем не глушат шумы. Герман хмыкает, побуждая меня хоть как-то ответить на вопрос. А я так тяжко вздыхаю, будто чувствую, что утро уже безнадежно испорчено.

– А мне совсем не нравится, что ты избегаешь этой темы, словно в ней скрыто что-то страшное, – Герман аккуратно переворачивает меня на спину и внимательно смотрит в лицо. Знал бы он, что с какой-то стороны мне действительно страшно вспоминать. – Варь, что с тобой случилось?

Сжимаю губы, делаю очередной глубокий вдох, отчасти недовольный, потому что путей к отступлению нет, и чуть ли не выплевываю.

– Случилось, что кое-кто дернул слишком сильно за цепочку.

– Кое-кто? – взгляд Германа твердеет.

– Не надо так на меня смотреть, – тут же комментирую я, – а то испугаюсь и убегу.

Поднимаю голову и коротко целую в сжатые губы. Они тут же становятся мягкими и нежными и ловят мои в ответном поцелуе, который слегка затягивается.

– Ты чего такой недовольный? – спрашиваю, когда отстраняюсь.

– Варя, даже не пытайся уйти от ответа.

– Черт, – я закатываю глаза, упираюсь ладонями в матрас и сажусь на кровати. Тщательно взбиваю подушки в изголовье и устраиваюсь на них. – Ну ладно, – сложив руки на груди, смотрю на Германа.

Его отросшая челка лезет в глаза, а волосы на затылке кудрявятся. Буйные, как и он сам. В хорошем смысле буйные. Иногда мне кажется, что рядом с Германом мне все нипочем. Ни прошлое, ни будущее, ни дурные страхи, иногда заползающие в душу. Мои первые нетоксичные отношения. Даже не верится, что парни могут быть такими идеальными. Сначала мне казалось – притворяется. Но вот ведь уже почти месяц, как мы вернулись, а Герман ни капли не изменился. Рамок не ставит, ничего не требует и не утверждает, что его жизнь и всякие там гребаные приоритеты важнее моей.

Вот и сейчас он садится напротив, берет за руку, руша мою оборонительную позу, и тихо говорит.

– Это ж с какой силой надо дернуть, чтобы шрам остался?

– Вопрос, так понимаю, риторический?

– Нет. Вполне конкретный.

– Да с нормальной силой, – отвожу взгляд и добавляю: – дернуть и протащить по полу несколько метров, как упирающуюся собачку на поводке, – последние слова вырываются против воли: со злостью, агрессией, неприятием.

Вот так, а ведь думала, что уже пережила.

Даже смотреть на Германа не хочу, но все-таки поднимаю взгляд. Осторожно так. Готовая держать оборону, если потребуется.

– Варя, ты сейчас говоришь какие-то страшные вещи.

– Мне тоже было страшно, когда вроде как родной человек превращается в чудовище.

Герман все-таки садится рядом и пристраивает меня к себе на колени. Я сначала сопротивляюсь, потому что не уверена, что в его объятьях смогу рассказывать о своем прошлом, только все попытки выпутаться пресечены. Он прижимает меня к себе так крепко и так сильно, что я замираю. Цепляюсь за его плечи и прячу лицо в изгибе его шеи, вдыхая такой уже родной запах.

Спокойно, дыши, не злись.

Но как не злиться, если он хочет заставить меня вспоминать?

На мне тонкая ночная сорочка, и я почему-то начинаю дрожать. Тогда Герман укрывает меня одеялом, словно коконом. Мне становится совсем тепло и безопасно.

– Знаешь, почему родители отправили меня в Рио?

– Ты не говорила.

Киваю коротко.

– Вернее, я сама туда хотела, но поездка как-то внезапно организовалась. Папа решил меня спонсировать. Я ведь только на второй курс должна была перейти. Договорилась о досрочной сдаче сессии, кое-кому еще должна в универе, потом с этим разберусь… Но в итоге – уехала.

Теперь кивает Герман. Я отстраняюсь и смотрю в его лицо, выражение которого совсем не вяжется с тоном голоса. Тянусь и провожу кончиками пальцев по темным, сведенным вместе бровям. Рано он хмурится, ох рано.

Откашливаюсь и начинаю нехотя.

– Когда мне было шестнадцать, я начала встречаться с одним парнем. Он был на четыре года меня старше, весь такой из себя популярный, и мне безумно льстило его внимание. Ну, как встречаться. Все было невинно, чинно и благородно, если можно так выразиться, – быстро поясняю я, чтобы отсечь ряд вопросов. – Я была такая вся девочка-девочка, в школе отличница, и мало думала о романтических отношениях. Хотя кому я вру, – приподнимаю плечи и опускаю их с разочарованным стоном, – думала, конечно. Ох, этот юношеский романтизм, ха-ха-ха, – смеюсь совсем невесело. – Понимаешь?

– Наверно, – коротко бросает Герман, уже, вероятно, чувствуя, что рассказ простым не будет.

– Пока мне не исполнилось восемнадцать, мы с Русланом только за ручку гуляли, а потом я переехала к нему. Вот такая я дурочка была. Хотела побыстрее стать взрослой. Свалить из семейного гнезда и… выпорхнуть в самостоятельную жизнь. Понимаешь?

– Наверно.

Выражение лица у Германа сосредоточенное, а еще ему, кажется, не нравится тон моего голоса. Я как бы сейчас вкладываю массу иронии в рассказ, хотя, конечно, ничего смешного в нем нет.

– Руслан оказался… как два разных человека. С друзьями и моими родителями он был крайне дружелюбен и общителен, уверен в себе и своем обаянии. О да, оно у него точно было безграничным. Папа с мамой его обожали, доверяли ему всецело, позволяли мне ездить к нему в гости, отпускали под честное слово практически куда угодно. Он стал для них сыном, которого у них никогда не было, но которого они бы хотели. Знаешь, есть такая порода людей – свои. Вот и Руслан практически в любой компании и в любой ситуации становился своим.

На несколько секунд замолкаю, мыслями укатываясь назад по времени. Удивляюсь, какой наивной дурочкой я была, и тут же делюсь этими соображениями с Германом.

– А когда мы оставались вдвоем, все менялось. Я ведь его любила. Обожала безмерно. Такой крутой взрослый парень решил со мной встречаться. Да, черт возьми, у меня голова кружилась от восторга. Потом в мозгах у меня был какой-то собственный образ идеальной пары, и я вела себя так, как от нас ожидали наши друзья и родные. И только наедине мы становились самими собой. И настоящий Руслан… был не так уж идеален, как все считали.

Я ведь всего лишь вспоминаю о том, что прошло. Знаю, что мне больше не грозит встретиться с Русланом. Знаю, что он не осмелится ко мне подойти, а сама я встречи искать не буду. Его аккаунт в соцсетях я больше не проверяю по дурацкой привычке. Почему же мне так холодно, что я начинаю дрожать? Даже в объятьях Германа. Даже закутанная в одеяло.

Опускаю взгляд и теряюсь в воспоминаниях. Они мелькают, как кадры на белом полотне простыни.

– Его ревность мне сначала казалась даже милой какой-то, – сбивчиво продолжаю. – Ну, словно доказательство, что я не безразлична ему. Что он заботиться, да? Когда мы были в компании и другие парни со мной заговаривали, Руслан тут же подходил, обнимал меня, заявляя свои права. Отпугивал их взглядом. Мне даже льстило это, – я морщусь от собственной наивности. – Глупо сейчас звучит, я знаю.

Интересно, это нормально, что каждый раз, когда я оглядываюсь назад, даже с шагом в полгода, кажусь себе наивной дурочкой? Бросаю быстрый взгляд на Германа, но он молчит и по его лицу ничего не прочитать. Вероятно, я сейчас предстаю перед ним совсем наивной и глупой.

– Знаешь, время шло, а становилось все хуже и хуже. Сначала мне не позволялось разговаривать с парнями без его присутствия, потом все мои друзья мужского пола оказались под запретом. Я должна была проводить с ним каждую свободную минуту, отлучиться по личным делам, чтобы встретиться с подружкой – нет, это воспрещалось. Он упрекал тем, что мои друзья мне дороже его, и я чувствовала себя виноватой. Как будто это на самом деле было так. Он говорил, если б я действительно его любила, не стала бы шататься по гостям и кафе. В конце концов круг моего общения начал уменьшаться. Ну а кому понравится, что мы договариваемся о встрече, а я потом срываюсь и лечу успокаивать Руслана? Подружки пытались со мной поговорить, объяснить, как все выглядит со стороны. Ненормально, конечно. Они-то уже поняли, кто такой Руслан и чего он стоит, а я по-прежнему была слепа, – делаю тяжелый вздох, потом другой и завершаю мысль. – В конце концов я оборвала все связи. А он радовался, потому что достиг своей цели.

Герман слушает молча, никак не перебивает, видимо, ждет, когда я доберусь до сути. А я застываю, потому что до нее не так уж долго осталось.

– И вот прошлым летом я осознала, что у меня почти никого не осталось, кроме него. Себя же Руслан ни в чем не ограничивал. Зависал с друзьями, когда хотел, выпивал. Ему было позволено, а мне нет. К концу лета он убедил меня переехать к себе. Меня как раз зачислили на первый курс, и родители подарили эту квартиру. Я сюда не стала въезжать, осталась у Руслана. В его захламленной студии в Мурино. И внушила себе, что я счастлива.

Герман слегка сжимает объятья, то ли рефлекторно, то ли дает понять, что слышит и понимает. А у меня лишь холодный озноб вьется по позвоночнику и давно подавленные эмоции бомбардируют душу.

– Учеба меня очень увлекла. Группа подобралась хорошая, да и студенческая жизнь отличается от школьной, ты же это и сам понимаешь. Так что я училась, а Руслан так и зависал с друзьями в барах. В курсе же, что в Питере они на каждом углу. Барная, блин, столица нашей Родины, – я набираю побольше воздуха в легкие, чтобы продолжать рассказ. – Руслана выперли с последнего курса, даже деньги папочки не помогли. Так что я постоянно видела его пьяным. Утром, когда собиралась в универ, он только возвращался навеселе. Вечером, когда приходила после занятий, он сидел и надирался у компа или телика. Всякая нежность между нами исчезла, а я быстро превратилась в причину всех его бед и неудач.

– Почему ты не ушла сразу? – Герман впервые прерывает молчание, и я вздрагиваю, так как совсем не ожидаю вопроса.

Я словно бы ушла в себя, погрузилась в собственное порушенное «я», где до сих пор пыталась оправдаться за малодушие и нерешительность.

– Думала… люблю его. Думала, он любит меня, – пожимаю плечами. – Думала, он изменится. Думала, что никто меня больше не полюбит, так как он. Он же часто говорил, что я ничего не стою, что я обычная, что я должна быть благодарна, что он со мной.

– Варя… – руки Германа вокруг меня снова слегка сжимаются.

Может, он сдерживается? Наверное, ему хочется встряхнуть меня как следует. Сама сейчас осознаю, как нелепо звучат эти годами внушаемые мне слова.

– Прости, я знаю, что это совсем неприятно, слушать истории о бывших, – чуть заикаюсь я.

– Не в этом дело, – отмахивает он. – Ты потрясающая. И не должна в этом сомневаться.

– Я знаю, – коротко киваю, – сейчас знаю. Тогда не знала. Вернее, знала, конечно, но если родной человек убеждает тебя в обратном, то невольно начинаешь сомневаться.

Я подвисаю на время, и, видимо, пауза затягивается, потому что Герману приходится подтолкнуть меня продолжить:

– И что же случилось потом?

Я сглатываю горечь во рту, меня начинает подташнивать, когда я подхожу в своем рассказе к тому самому вечеру. Я, конечно, никогда ангелом не была, но то, что позволил себе Руслан, выходило за допустимые рамки.

– Мы последнее время часто ругались с ним. И когда мы ссорились, искры летали всегда. Слова на грани оскорблений, действия, чуть ли не доходящие до жестокости. Вот в тот вечер… мы до нее и дошли.

Я морщусь, потому что шрам на шее будто начинает пульсировать. Хочется протянуть руку и потрогать его. Еле сдерживаюсь.

– Сначала он старался быть осторожным, схватил меня, встряхнул, старался не бить по лицу, но в меня будто бес вселился. Я выкрикивала очень гадкие слова. Все обиды, которые носила слишком долго в себе. Все мысли, которые день за днем гнала прочь…

Запинаюсь, потому что не в силах продолжать.

Я не могу, просто не могу рассказать Герману, что было между мной и Русланом в ту ночь. Никаких подробностей. Мозг их просто стер. Осталась лишь легкая дымка. Обида, боль и подавленная злость.

– Не знаю, сколько длился его приступ агрессии. Я даже не отбивалась, потому что было б только хуже. А потом решила, что с меня хватит. Даже вещи не собрала. Дождалась, когда он уснет и ушла. Поехала к подруге, потому что… не могла к родителям. Просто не могла тогда домой ехать… И одна быть тоже не могла. – Мне надо еще кое-что сказать, чтобы он понял. – Мне было стыдно… я выглядела беспомощной и бесполезной, именно такой, как обо мне говорил Руслан. Наутро он протрезвел, звонил, умолял вернуться, плакал, говорил, что я нужна ему.

– А ты? – голос у Германа хриплый и даже какой-то чужой.

– А я уже вернулась из травмы, где все зафиксировали и… меня подлатали.

В ту ночь боль в груди была такая жуткая, я думала, Руслан сломал мне ребра, но обошлось. Кости оказались целы, а на теле лишь множественные ушибы и синяки. И этот шрам на шее. От цепочки, за которую он мне схватил. Хорошо, что звенья не выдержали, и она порвалась.

– Ты его видела после этого? – вопрос Германа возвращает меня в настоящее.

– Да… один раз. Пришел, чтобы поинтересоваться, как я себя чувствую, попытался уговорить вернуться, но я не слушала. В конце концов моя подруга заставила меня позвонить родителям, и те вмешались. На случай, если я передумаю.

– Но ты не передумала?

– Даже никогда не хотела передумывать, – заверяю я. – Во мне что-то переключилось. И зависимость эта пропала. А чтобы я не забывала, как опасно позволять парню контролировать твою жизнь, у меня на память есть этот шрам, – все-таки тянусь и трогаю собственную шею, под подушечками пальцев выпуклый бугорок, мне уже не больно. Физически не больно.

– Нельзя так говорить.

Пожимаю плечами и решаю, что настала пора выбираться из уютного кокона. Рассказ окончен. И не уверена, что хочу еще обсуждать эту тему.

– Ну, что? Рад, что добился своего? Услышал мою грустную историю? Только давай без осуждений, ладно?

– Не уверен, что рад, но… спасибо, что поделилась.

– Как будто у меня был вариант «не делиться»?

Герман глубоко вздыхает: не знаю, чего он ожидал от меня услышать, когда спрашивал. Возможно, совсем другую историю. Вышло как вышло. А у меня будто камень с души упал. Рассказ не был исповедью, но почему-то стало легче.

– Мне очень жаль, что в твоей жизни был этот подонок.

– Мне тоже жаль, но… случилось так, как случилось.

– Если увидишь, что он где-то околачивается рядом, только…

– Нет, – я качаю головой. – Этого точно не будет. Там все.

Знаю, что отец позаботился об этом. И Руслан в курсе, если приблизится ко мне – сядет. Глубоко и надолго. Моя семья подключит все имеющие связи, а военное прошлое отца и его брата и хорошие знакомства в верхах, перекроют даже власть денег семьи Руслана. У моего бывшего теперь новая жертва. Или не жертва. Для кого-то это стиль жизни. И он вполне себе нормален. А, может, у него в новых отношениях все иначе? Так даже лучше. Я не из тех, кто будет желать счастья бывшим. Да и после такого его не желают. Но пусть к нему придет спокойствие, пока он не покалечил кого-то или того хуже.

– Эй, – Герман хватает меня за руку, когда я все-таки поднимаюсь с кровати. – Ты куда?

– На кухню. Кажется, пора завтракать.

– Надеюсь, ты больше не сомневаешься, что ты потрясающая?

Он целует мою раскрытую ладонь горячими губами, и по ледяной коже пробегают лучики тепла.

– Я? Сомневаюсь? Да ни капли?

17

После того разговора с Германом меня еще какое-то время лихорадит. Какое-то – это относительное понятие, потому что растягивается оно недели на две. Исподволь я все еще выискиваю признаки, что он во мне разочарован. Ищу и не нахожу. Отношения по-прежнему у нас прекрасные, мы не отдалились друг от друга, и тема эта оказывается похороненной и забытой. Мне так по крайней мере кажется.

Еще мне кажется, Герман становится более нежным и более внимательным. Хотя куда уж больше.

Рядом с ним чувствую себя особенной. Это чувство не покидает меня с самого первого дня нашего знакомства. Мы так сроднились, будто вместе уже целую вечность. Очень хочется верить, что я не обманываюсь. Безусловно, я влюблена в него. Так дико, так самозабвенно, что иногда становится страшно. Даже не подозревала, что я способна на такие всепоглощающие чувства. Уже не понимаю, где кончается «мы» и начинаюсь «я».

Мы гуляем ночами, хотя они уже давно не белые. Ходим на репетиции средних курсов театральной академии. Слушаем джаз в «Шляпе». Кормим голубей в Катькином садике.

Мы поглощены друг другом. Нам больше никто не нужен. Мне мои друзья, ему – свои. Мы будто два единственных человека на Земле, все остальное – декорации к нашей истории.

Лето постепенно клонится к закату. Во второй половине августа, как оно и случается в Питере, происходит резкий поворот к сентябрю. Вечера все холоднее, а дыхание осени все явственнее. Еще меня убивает, что скоро универ и учеба, а значит, львиную долю времени я буду находиться вдали от Германа. Хотя у него тоже будет аспирантура, а это покруче моего несчастного второго курса, кто ж спорит!

Сегодня вторник, и я стремительно залетаю в кафе-бар «Пьер» на Белинского, пока не растеряла всю свою уверенность. За столиком у окна, по которому стекает бесконечный водопад, сидит моя Ритка.

Та сама подруга, которая удержала, не дала совершить глупость, а еще оказалась умнее меня. Ведь именно Рита позвонила родителям и смогла уговорить меня позволить им вмешаться. Свидетельница моих слабостей и неспособности управиться с жизнью.

Очухавшись, я не хотела с ней видеться, потому что в какой-то степени злилась на нее. Пускай злостью пустой и необоснованной, но она была. А затем… затем мне просто было стыдно, что этот человек видел меня в таком состоянии: побитую морально и физически. Я боялась осуждения. Боялась, что она скажет мне: «Как ты могла дойти до такой жизни?» В компании я всегда была «звездой», как бы нелепо это не звучало. Не то чтобы подружки на меня ровнялись, но кое-кто копировал. А тут… какая уж из меня «звезда», разве что с отпечатками от рук Руслана на шее. Сомнительная слава.

– Варя-я-я, – Рита подлетает, как маленький вихрь и чуть ли не душит в своих крепких объятьях. – Я так рада, что ты позвонила.

– Я тоже, – неловко улыбаюсь и все еще сдержанно отвечаю на ее приветствие.

– Ты куда так пропала надолго?

– Не знаю, – мы устраиваемся за столиком, и Ритка тянется к меню. – Вроде никуда не пропадала.

– Ага и в соцсети у тебя единственная фотка с какого-то потрясного пляжа.

– Это Рио, – смущенно признаюсь.

– Мечта… А кто фотограф, кстати? – лукаво прищуривается Рита, и я почему-то краснею. – Ага, значит, я в правильном направлении рою.

– Не надо ничего рыть, – хлопаю ее по руке. – Я все сама расскажу.

– Чудесно! Я как раз настроена выпить кофе и послушать.

В следующие полчаса я начинаю свой неловкий рассказ про Германа, который постепенно обрастает подробностями, которыми я готова поделиться.

– Ну прям идеальный какой-то, – вздыхает Рита после второй чашки капучино. – Такого быть не может.

– А я тоже так сначала думала, но, кажется, все-таки может.

– Боже, а брата у него нет случайно? – Рита поправляет стопку браслетов на тонком запястье.

Подружка моя учиться на дизайнера, и ее стиль выдает в ней с головой креативную натуру. Худенькая блондинка с волосами, забранными в как бы небрежную прическу, массивными аксессуарами и одеждой свободного кроя. Собственного пошива уже, по всей видимости. Рита свободолюбива, непокорна и в вечном поиске «родной души», как она любит выражаться.

– Брата нет.

– Эх, жаль. Вот так я очередной раз в пролете.

– Встретишь еще своего Аполлона.

– Не трави душу.

Она внезапно становится серьезной и наклоняется над столом ближе ко мне.

– И что вы дальше думаете делать?

– Ты о чем?

– Ну, съезжаться-то будете?

– Мы об этом не говорили, – медленно соображая, отвечаю Рите.

Мы действительно это не обсуждали. То есть какое-то отдаленное будущее обсуждали. Путешествие на будущий год планировали. Про учебу говорили. Герман познакомил меня со своей семьей, а вот я его со своими еще нет. Мне почему-то казалось, что мать с отцом тут же захотят забраться в мои новые отношения и все там проконтролировать.

– А ты чего хочешь?

А я пока не знаю, чего хочу. Действительно не знаю. Мой единственный опыт проживания с парнем настолько плачевен, что и опытом-то его сложно назвать.

– Так чего хочешь ты? – повторяет Рита.

– Чтобы лето не кончалось, – отмахиваюсь я.

Но, по сути, слова становятся пророческими. Потому что как только лето заканчивается, становится понятно, что сказки со счастливым концом – это не про меня.

* * *

Где-то через час Ритка уходит, я остаюсь в «Пьер» ждать Германа. Он уже написал, что скоро будет, и я отправила подругу домой пораньше, чтобы они не столкнулись. Не знаю почему, но я не хочу знакомить его ни с кем. Пока не хочу. Пусть мое счастье будет только моим. Пока что будет.

Разговор принес мне облегчение в каком-то смысле. Ведь я уже успела привыкнуть полагаться только на себя и обходиться без огромного количества друзей вокруг. Что очень странно, ведь в школе я была той еще «звездочкой». В университете у меня есть подруги, но близкими могу их назвать с огромной натяжкой.

Такое ощущение, что из самых близких людей в моей жизни сейчас есть только Герман. Что в общем-то странно, учитывая, что знаю я его без году неделю. Глубина собственных чувств меня немного пугает, просто потому, что я знаю, как больно бывает падать. Приходится гнать от себя эти дурные мысли подальше и повторять, что Герман уж точно не даст мне упасть.

Дверь кафе открывается и в зал заходит мое личное божество. Мне хочется вскочить и кинуться ему на шею с поцелуями, ведь уже черт знает сколько часов, я его не видела. Только Герман меня опережает, садится на диванчик рядом, нависает надо мной, что я невольно прижимаюсь спиной к краю подоконника и целует так долго и глубокого, чтобы мы могли бы спалить этот маленький уютный уголок дотла.

– Извини, соскучился, – он отстраняется, с улыбкой смотря на меня.

А я дрожу и, чтобы скрыть эту дрожь, кладу руки ему на грудь, разглаживая мнимые складки на футболке. Это всего лишь повод дотронуться до него лишний раз.

– Как все прошло? Удачно? – спрашиваю коротко.

– Да, вполне, ознакомили со списком дисциплин, которые мне придется вести. Честно, не думал, что меня сразу в бой кинут на студентов.

Я не особо хорошее представление имею о том, как работает аспирантура, но на первом курсе у нас уже какой-то предмет вела девушка, практически окончившая ее.

– Ты молодец, ты справишься, – улыбаюсь ободряюще, а потом обнимаю за талию и прижимаюсь к Герману, опуская голову на плечо.

Боже… это рай.

В моей голове какой-то туман от близости Германа. Мне просто хорошо. В голове какой-то хор чувств и эмоций. Не знаю, это сложно описать. Хочется сжать этого парня покрепче и растворится в нем.

Горячие губы Германа целуют мой висок и чиркают по щеке, пока не опускаются до рта. И мы снова целуемся. Кажется, нам это никогда не надоест.

Наконец мы делаем заказ – просто две чашки кофе, после которых решаем прогуляться. Солнце еще высоко и погода, как говорится, шепчет. Пока Герман оплачивает счет, я сижу у окна, по которому стекают потоки воды – встроенный между двумя стеклами бесконечный водопад – и вожу по нему кончиком пальца. Пытаюсь отследить траекторию струй.

– Завораживает? – со смешком интересуется Герман.

– Да. Я просто люблю «Пьер» вот за эту фишку, знаешь?

– Да, мне тоже нравится. Кажется, что ты в вечно дождливом Петербурге, но сегодня это точно не так.

– Хочу такую штуку домой, – хихикаю я.

– Да ладно! Ты устанешь, если у тебя дома будет постоянный ливень на окнах.

– Ну, можно хотя бы на одном. На кухне, например. Хотя нет, на кухне не надо. Мне нравится мое окно во двор.

Герман берет меня за руку и коротко целует ладонь.

– Лучше будем сюда приходить, наслаждаться дождливой улицей в солнечный день. Пошли?

Киваю и поднимаюсь следом за ним.

– Ты слышала что-то про объединение институтов? – спрашивает Герман, когда мы, не сговариваясь, поворачиваем в сторону Фонтанки.

– Нет. Ничего. А кто объединяется?

– Да твой и мой по ходу. Может еще третий какой-то.

Я удивленно приподнимаю бровь.

– Ты в ИНЖЭКОНе, я в ФИНЭКе, что у нас общего?

– Экономика, – он пожимает плечами.

– Это плохо или хорошо?

– Не знаю, возможно, статус поменяют. Поступала ты в институт, а заканчивать будешь академию, например.

Перекидываю ремешок сумочки через плечо и беру Германа за руку.

– Мне все равно, что закончить, главное, закончить.

– Ну, да, логика есть, – усмехается он. – А что это вы, студентка Мельникова, хотите так быстро сбежать из своей альма-матер? Гранит науки вам не по зубам?

– Ну, почему же, по зубам. Меня просто всякие горячие аспиранты отвлекают от дела.

– Что значит всякие? – наигранно хмурится Герман, а затем усмехается и, что уж совсем неожиданно, мельком хватает меня за ягодицу, так что я с визгом подскакиваю.

Хорошо, что на набережной мало народу. Герман так удивленно смотрит на меня, словно для него огромный секрет, в чем причина моего короткого вскрика.

Возмущенно смотрю на него, но Островский – сама невинность.

Мы останавливаемся на середине моста, чтобы помахать проплывающим по Фонтанке корабликам. Одно из наших любимых развлечений – обмениваться приветствиями с туристами и отдыхающими. Герман сказал, что в Европе это обычное дело, вот и у нас тоже в жизнь вошло. Прекрасная традиция, дарящая массу позитивных эмоций обеим сторонам.

Герман стоит позади, опустив ладони по обе стороны от меня на кованое ограждение моста. Я плотно прижимаюсь к его груди спиной и наслаждаюсь короткими поцелуями то в макушку, то в шею. Мы не можем перестать трогать и целовать друг друга, словно помешательство какое-то. Мне уже даже особо не хочется гулять, думаю, а не утащить ли его к себе под каким-либо предлогом раньше времени. Только Герман путает все карты.

– Хочешь покататься на кораблике? – шепчет он мне на ухо.

– Да я уже каталась много раз.

– Со мной не каталась.

– Звучит так, будто мне предстоит нечто особенное.

– Может так оно и будет.

Я завороженно смотрю на светлые барашки на поверхности воды, на которых блестят лучи солнца и согласно киваю.

– А давай.

Когда он тянет меня за руку следом за собой, думаю, что готова пойти за Германом куда угодно. От этой мысли мне становится немного страшно. Непонятное чувство в груди так давит, что уже дышать сложно. А еще мне страшно как-то обозначить это чувство. Дать ему определение. Хотя я, кажется, прекрасно понимаю, что это такое.

Тут же накатывает легкое разочарование, омрачающее этот солнечный день. Герман ведь сам ни разу не заговаривал о чувствах. Да, я могу ощущать, что небезразлична ему – через прикосновения, через поцелуи, через то, как он занимается со мной любовью. Любовью… Но о любви он пока не заговаривает. Может быть, я жду слишком много, слишком быстро, слишком рано? Может быть.