Текст книги "Кот, который гуляет со мной"

Глава 5
Расставание – это иллюзия; с другой стороны, долги – реальность

Самым странным в понедельник стало то, что в Муравейнике ничего с пятницы не изменилось. Параллельный мир словно засосал в себя двадцать шестой этаж, и время с пространством скрутилось там в морской узел, останавливая все в одной точке – где-то между лифтовым холлом и серверными, расположенными в другом конце коридора. Сюда бы физиков-фундаменталистов, поисследовать наш феномен, поизмерять неизмеримое и пофиксировать нефиксируемое, но вместо этого по двадцать шестому бродили мы – потерянные, никому не нужные сотрудники опечатанного отдела, потерявшего управление и руководство. Ощущение того, что все мы уже потеряли работу, а где-то в недрах Муравейника выстраивается параллельная вселенная с параллельным IT-отделом, нарастало с каждым просиженным часом.

– Где же господин Кренделев? – возмутился наконец Сашка Гусев где-то после обеда в понедельник. До обеда надежда на то, что наш мощный, надежный, как скала, босс найдется, еще была. – Где-то же он должен быть? Чего бы ему не вступиться за нашу честь или хотя бы не выяснить, что за фигня происходит.

– Может быть, пойти к начальству и спросить? – предложила Яна, у которой от дурного предчувствия прорезался дикий аппетит, и теперь она ела практически без остановок. Печенье, сухарики, всякие генетически модифицированные шоколадки из аппарата, установленного в холле первого этажа, там же, где прорастали вверх лифты. Фраза Яны застала нас врасплох. Ни один айтишник никогда в жизни подобру-поздорову не пойдет к начальству, это будет своего рода моветон и нарушение субординации. Начальство ходит к нам, к нам вообще все должны приходить сами – с дарами и подношениями и просьбами разблокировать Интернет, или написать программу, или найти тот файл, который «был, я клянусь, я только на секундочку отошла, а он как-то сам собой стерся».

– Я не пойду, – буркнул Саша и выразительно поглядел на меня. Я сидела на подоконнике, держала в руках электронную книжку с провокационным названием «Как пасти котов». Название неочевидно передавало содержание, поэтому издатели добавили к титлу приписку – «наставления для программистов, руководящих другими программистами». Я никогда никем не руководила и не собиралась, но само слово «наставления», от которого так и веяло чем-то патриархальным, основательным, подлинным – особенно в сочетании с термином «пасти котов», – подвигали меня к прочтению. Я надеялась на комедию.

– Я тем более не пойду, – покачала я головой. Уже первые страницы электронной книги разочаровали. «Программисты подобны котам, они гуляют сами по себе». Ну, допустим. А дальше – прямо в духе моего дражайшего Игоря Апреля, книга обещала научить, как приручить программиста дикого природного к жизни в неволе и как научить его прыгать через палочку и даже… о боже… сквозь огненное кольцо. Не комедия, а нечто вполне подошедшее бы для семинара имени того же дражайшего Апреля. Именно это и было самым огорчительным в книге. Некоторые фразы оттуда звучали так знакомо, что я будто слышала голос моего драгоценного психотерапевта, по которому я скучала, в чем я категорически не хотела признаваться самой себе.

Мы расстались с ним вчера еще до обеда. Игорь сказал, что «поедет, пока не начались пробки», – хотя ну какие, спрашиваю я вас, пробки в воскресенье? Дачники, что ли, полетели на юг? Апрель же, ну никаких же дачников. Я спорить не стала, тем более что Вовка капризничал, а мама моя грозилась приехать и приготовить еды нам и Лизе в больницу. Игорь посмотрел сквозь меня куда-то в сторону двери, а я подумала – вот так бывает, когда мужчине ничего больше от женщины не нужно. Подумала – и захотела ударить психотерапевта его же ботинком по голове. Но он меня опередил – обулся.

– Эй, Ромашка, ау! А почему ты-то не пойдешь? – возмутилась Яна. – У тебя вид представительный, тебе и карты в руки. Ты всегда ходила.

– Это я всегда к Кренделю ходила, – воспротивилась я справедливости ради. – А к какому другому начальству я ни за что. Да и что во мне представительного, а? Угги?

– Ты смотришься как человек, который знает, чего хочет, – заливала Яна не без элемента подхалимажа.

– Гхм!

– У тебя и фингала под глазом уже нету, – меланхолично добавил Саша, да еще таким тоном, будто это обстоятельство необычайной редкости и им нужно воспользоваться. – Иди, Фая, иди. Сходи, будь человеком.

– А вы, значит, все тут с фингалами сидите? – Я почувствовала смутно неопределенную злость на Сашку за то, что он мне припоминает мой фингал, полученный самым невообразимым для девушки образом – в магазинной драке. Еще я злилась за то, что Крендель пропал – ни ответа, ни привета, и вообще – на жизнь. И на то, что благородный мой идальго, который так боится пробок на воскресных дорогах, куда-то пропал, а девушкам первым звонить не рекомендуется во избежание потери реноме. Поэтому вместо того чтобы отирать пороги кабинета Игоря в соседнем здании, я сидела на подоконнике и читала книжку про то, как разбудить в себе лидера, а сама думала – так ли уж оно мне нужно, реноме это…

И все-таки почему он не звонит?

– Спроси у своего Джонни, может, он чего знает? – предложила Яна, продолжая методично запускать руку в пакет с чипсами. Джонни – наш охранник, дородный мужчина лет тридцати пяти, вся заслуга которого перед жизнью исчерпывается тем, что он ходит на работу опрятным. Джонни не умеет ничего, не знает ничего, ничем не интересуется, кроме разве что того, чтобы «слазить в баньку», но тем не менее совет был не так уж плох. Большая часть трудовых обязанностей нашего стража по прозвищу Джонни состояла из безделья, жутких рож из разряда «без пропуска проход запрещен и карается расстрелом на месте» – и… сплетен. Поскольку мне все равно нужно было чем-то заниматься, а звонить первой было смертельно опасно для моего реноме (будь оно проклято), я спрыгнула с подоконника, отбросила в сторону пособие по выпасу котов и отправилась на охрану.

Лифты, холлы и переходы в Муравейнике были оформлены в соответствии с нашим нефте-газо-садо-мазо-статусом – иными словами, роскошно. Предполагалось, что по мраморным полам будут ходить до блеска начищенные ботиночки, что в укромные норки въездов подземных парковок будут заплывать дорогостоящие «суда», сияющие неподдельным золотым блеском. Программисты – любые программисты – всегда были темным пятном на репутации холдинга, но все смирялись, пока наш начальник, лучезарный Крендель, соблюдал дресс-код и носил галстуки и часы соответствующей стоимости.

– Ромашка, ты ли это! – радостно поприветствовал меня ломающий челюсть от скуки зевающий Джонни. Профессиональный риск.

– Джонни, как ты это выносишь, поделись секретом? – взмолилась я, забираясь в его берлогу. В комнатке было тепло и странно пахло – так, словно там кто-то покуривал, но под большим секретом и выветривая весь дым в форточку, выходящую на задний двор. Дым выветрился, но запах остался. Впрочем, возможно, он шел от мебели – стульев и старого дивана с обивкой из искусственной кожи, стоявшего тут еще в те незапамятные времена, когда в помещениях курили.

– Как я выношу… – задумался он. – Я просто говорю себе – да, она странная и зовет тебя Джонни, но она же тоже человек, в ней нет чистого зла, и потом – она же все-таки женщина, а бить женщин грешно. Понимаешь, грех!

– Спасибо тебе, Джонни, что ты такой терпеливый, но я спрашивала не об этом, – рассмеялась я, присев на краешек заваленного газетами стола. Все газеты были, что называется, обработанными, кроссворды разгаданными, сканворды тоже, даже судоку своей участи не миновали. – Я интересуюсь, как ты можешь часами сидеть и вообще ничего не делать, это же ужасно тяжело – вообще ничего не делать. Я бы точно не справилась, я бы подвела коллектив. Я бы побежала картошку копать – прямо тут, в нашем дворе. Всю брусчатку бы расковыряла.

– Что, Ромашка, синдром отключения от сети? – захохотал Джонни, механически доставая из шкафчика вторую чайную чашку – меня поить. Я была как залетевший зимой в окошечко воробей, меня всегда становилось жалко. Я этим пользовалась без зазрения совести.

– Откуда ты слова такие только знаешь – синдром. Я, может, к тебе как к спасителю пришла – за информацией. – Я приняла из его рук чашку с мутноватым и вообще каким-то подозрительным чаем, но возражать не посмела. Отпила коричневой жидкости. На вкус жидкость была – касторка, которую на неделю забыли в банке на подоконнике. Я мысленно перекрестилась и помолилась, чтобы не помереть от этого пойла. У Джонни желудок закален в боях, а я человек слабый, к тому же малопьющий, прямо беда.

– Информация нынче в цене, – кивнул Джонни, и я сразу поняла, что что-то ему известно. Что-то он знает. Шальная надежда на то, что мой благородный идальго спрашивал у Джонни обо мне, полоснула по живому, но я тут же заткнула мечты обратно в их потайную нору в моем бессознательном. Мы были не так хорошо знакомы с идальго, чтобы он знал, с кем я дружу и у кого можно раздобыть обо мне информацию, – это раз. У нас даже не было ни одного нормального свидания – это два. И мы уже занимались сексом, так что он, вполне возможно, успел потерять интерес к сложной, обремененной племянником и сестрой девице – это три.

– Джонни, где наш Крендель, не знаешь? – спросила я напрямую. Джонни встал, подошел к окну и внимательно осмотрел наш утонувший в грязи внутренний двор. Весна была такой мощной, такой быстрой, что в определенных местах московской действительности можно было принимать грязевые ванны – погружаясь в жижу хоть целыми грузовиками. Я смотрела на Джонни и с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Он повернулся ко мне и посмотрел так, как смотрят герои фильмов Тарантино, когда в каждом их слове есть скрытый подтекст.

– Внимательно выбирай вопросы. Спросишь о чем-то не том, и я не смогу дать тебе ответ.

– О господи, Джонни, сейчас ты похож на Джеймса Бонда, нужно только надпись на рубашке «охрана» сменить на тайную секретную кодировку. Такую, в которой есть лицензия на убийство.

– Означает ли это, что теперь ты станешь звать меня Джеймсом? – полюбопытствовал он, сощурившись на манер, как это делал Дениэл Крейг в фильмах про секретных агентов.

– Все может быть, все может быть, – причмокнула я и снова – вот балда – отхлебнула из чашки с мутной жидкостью, на этот раз чуть не подавившись. Джонни улыбнулся.

– Я не знаю, куда подевался Крендель, честно. Я бы сказал. Я слышал, как вроде говорили, что он в командировке.

– Это и нам говорили. Это, Джонни, называется официальная версия, и нам она неинтересна, Джонни. Официальная версия – в ней всегда есть немного от демона Лапласа, привычное и самое ожидаемое объяснение, но правильное ли оно? Отнюдь! Демон Лапласа уже поймал самого себя за хвост и пожирает себя, если ты понимаешь, о чем я.

– Не могу сказать, что я прямо понимаю тебя, – вздохнул Джонни, устав от игры. – Но я никогда и не ожидал. Твой язык – ты вроде всегда говоришь по-русски, но понять тебя невозможно. Я лично виню твой институт. И этого демона. Как его?

– Демон Лапласа. Жрец предсказуемого мира. Погибший в руинах, скрученных во времени и пространстве квантовых частиц.

– Вот-вот, – кивнул Джонни. – Грустно. Значит, официальная версия двадцать шестой этаж не интересует. Честно говоря, мы все тоже расстроены. У нас тут уже несколько дней никакого Интернета. Я могу понять, когда отключают горячую воду. Могу понять, что нужно выкопать трубы, отмыть немного денег, потом закопать трубы и жить дальше счастливо. Но зачем отключать Интернет? Нам тоже нужно как-то существовать, а то по ночам становится настолько тоскливо, что хочется хватать прохожих с улицы и проверять у них пропуска.

– Да какие тут у нас прохожие ночью-то, – всплеснула я руками. – Значит, они вас отрубили?

– Не только нас, Ромашка, не только нас. Поэтому я скажу тебе сейчас то, чего не должен был бы говорить и не должен был бы даже слышать. И если потом ты решишь открыть кому-то, что сведения получены от меня, то я отрекусь от тебя.

– Еще до того, как пропоют петухи? Трижды? – кивнула я. Джонни посмотрел на меня с озадаченностью, исключающей осведомленность о библейской притче. Я покачала головой. – Не морочься, я никому ничего не скажу.

– У нас тут машины ведь останавливаются, ты знаешь. И пропуска не всегда срабатывают, это тоже случается. Вот иногда все и зависает. Ты только, Ромашка, не кипятись и не беги сразу правды добиваться. Обещаешь?

– Ну конечно. – Обещать я могла что угодно. Обещать – не значит жениться.

– В общем, останавливался тут утром некто, ты знаешь его и не любишь.

– Я никого не люблю, – возразила я, но Джонни склонился ко мне и погрозил пальцем. Я прижала ладонь к болтливому рту.

– Некто невысокий, в таком, знаешь, дорогом костюме, и еще – часы такие на полруки, как у нашего патриарха. Понимаешь, к чему я клоню? – Джонни явно нравилось играть в Джеймса Бонда, но я действительно понимала.

– К некоему эффективному менеджеру, на «В» начинается, на Постников кончается?

– Тихо! – зашипел на меня Джонни, но я явно угадала.

– И что? Говоришь, сегодня останавливался? Пропуск не проходил?

– А у многих не проходит, я же говорю. С тех пор как Интернет отключили, так и перестают проходить. Думаю, уж не хакеры ли в системе? Ну да бог с ними, и вообще – бог им в помощь, хакерам этим. А товарищ этот, который из «эффективных», вышел и по телефону говорил, пока его водитель выписывал временный пропуск. Что интересно, эффективный пешком в дом родной не пошел, хотя, казалось бы, чего там ходить – три шага.

– Ему с подземной парковки подниматься в лифте больше нравится. А на дворе нынче – сам видишь, – я кивнула в сторону грязной улицы.

– А говорил он следующее: мол, мы как только – так сразу. И что, мол, нет, никак нельзя IT-отдел распечатывать. Там, мол, притаилась гидра многоголовая, но есть уже кое-кто, чью голову отрубят уже скоро.

– Джонни, ты меня восхищаешь! – пробормотала я. – Такие слова знаешь, про гидру.

– Перси Джексона смотрела? Там гидру Ума Турман играет, – довольно кивнул Джонни.

– Значит, меня уволят, да? – загрустила я. Впрочем, когда дело касалось Вити Постникова, сомневаться в этом не приходилось. У нас с Витей Постниковым счеты были давние – как деревянные потертые счеты из советского магазина. Он ненавидел меня за то, что я видела его таким, какой он есть, а я ненавидела его за то, какой он есть. Шовинист, выпендрежник и карьерист. Впрочем, шовинизм я еще могла простить, я сама не слишком высоко ценила женщин и их ум. Иногда я смотрела на себя в зеркало и думала – как только можно быть такой дурой.

– Этого я не сказал, – возразил Джонни.

– И не надо. Я сама поняла.

– Да ничего ты не поняла. Нет, Постников сказал… то есть этот неизвестный нам эффективный менеджер сказал: «Гусев там точно при делах». И добавил: «Да, нужно увольнять по статье, чтобы неповадно было».

– Что? – вытаращилась я, рассматривая Джонни, как видение из параллельного мира.

– Что слышала. Ты чай допивать-то будешь? – И он сунул чашку с мутью мне в руку. Я машинально кивнула и сделала большой глоток, даже не заметив, насколько мерзкий у мути вкус.

Назад в Башню я шла так, словно мне в лицо дул ураган. Я не знала, что делать, как объяснить Саше то, что я узнала и как вообще понять то, что происходит. Крендель в командировке, а Сашу Гусева собираются уволить? Да еще по статье, чтоб другим неповадно было? Неповадно было «что»? В бадминтон играть? Потому что тренировки и периодические ранние уходы с работы – вот и все прегрешения Саши Гусева перед родным Муравейником. Он был хорошим кодером, отличным «пастухом котов», умел найти с нами общий язык, не придирался, добивался поставленных задач, избегал острых углов… В общем и целом он был совершенно белым и пушистым, насколько только может быть пушистым программист, в совершенстве владеющий ассемблером и прочими С++.

Пока я стояла в холле Башни в ожидании лифта, вся тяжесть полученной информации навалилась на меня, как пресс для старых ржавых авто. Я стояла, почти сплющенная, превращенная в лепешку необходимостью рассказать Саше то, что я узнала, и чем ближе подъезжал к первому этажу наш неторопливый лифт, тем меньше я хотела рассказывать ему хоть что-то. Я думала – вдруг Джонни ошибся. Я думала – вдруг речь идет не о нашем Гусеве. Мало ли, в конце концов, Гусевых в нашем холдинге! И даже если – если – это наш Гусев, будет ли правильным вот так обрушить на него новость? Не вызовет ли такой поступок цепную реакцию, хаотическую последовательность событий, в истоках которых буду стоять я? Вдруг Саша взбесится, потеряет самоконтроль, пойдет бить морду Постникову?

Не то чтобы я была против такого поворота событий.

Но разве можно чего-то добиться в наше время битьем морды? Разве что дисциплинарного взыскания, уголовного процесса, претензий, всяких разборок, где будут встречаться такие слова, как «моральный ущерб» и «телесные повреждения». Уж Постников своего не упустит. В его липовом институте, где он учился неизвестно чему, явно преподавали «скотство» и «умение подставлять ближнего своего» – в этом он был мастером. Я вошла в лифт и машинально нажала на кнопку двадцать шестого этажа, доехала туда – на нашу верхотуру, но отчего-то застыла перед открытыми дверями. Так и не вышла. Двери закрылись, и я покатилась обратно, вниз. Я вышла на этаже бухгалтерии и пошла искать Машу Горобец. Я предпочла бы посоветоваться, что мне делать в этой ситуации, с Игорем. В конце концов, на то он и психотерапевт – мой благородный идальго, чтобы разбираться в человеческих мотивах и том, как лучше донести мысль, что тебя собираются уволить по какой-то статье так, чтобы не вызвать у человека приступа неконтролируемой ярости или отчаяния. Но в случае с Сашей Гусевым я боюсь, что Игорь Вячеславович может оказаться лицом заинтересованным и не самым объективным. Перспектива Сашиного увольнения не может не порадовать Апреля, если я ему, конечно, небезразлична. В этом я уверена не была. Игорь Вячеславович был настолько хорошо воспитан, что читать по нему, как по открытой книге, было категорически невозможно. Он улыбался, пододвигал тебе стульчик, говорил с тобой на интересные темы, проявлял искренний интерес, а ты сидела и никак не могла избавиться от подозрения, что он безумно скучает и только отсчитывает минуты до конца этого свидания.

Это же подтверждалось и тишиной моего смартфона.

Мужчина, который умеет держать свои чувства при себе, – это одно дело, а мужчина, который ничего не чувствует, – другое. Спутать их легко, тем более что обманываться в таком случае совершенно нормально, я «сам обманываться рад». Как ни крути, с виду-то они выглядят одинаково. Нужно что-то большее, чем просто пара неудачных свиданий, чтобы понять, с кем имеешь дело. Игорь не звонил. Я мучительно скучала по нему. Я изобретала предлоги, под которыми можно было напомнить о себе и не испортить при том свое реноме. Да и наплевать мне было на это мое и без того заношенное до дыр реноме. Я была в миллиметре от того, чтобы позвонить ему, и даже нашла его контакт в соцсети.

Я простояла, наверное, час в коридоре около большой двери в бухгалтерию – наша святая святых имени финансовых потоков всея Руси. Стояла, уставившись на телефон – и периодически в окно. Я смотрела на маленькую, едва заметную точку – абонент был в сети. Вот же свинья. Истина где-то рядом, но я, боже упаси, не хочу ее знать. Он в сети, но он не звонит. Он был там, он мог бы в любую минуту написать мне «привет», или «как дела», или «скучаю». Сошел бы даже простой смайлик – так я бы знала, что ему не все равно. Мысль, что ему может быть на самом деле все равно, была как айс-челлерж или, иными словами, как ушат холодной воды со льдом мне за шиворот. Значит, он решил, что я – это слишком много беспокойства и суеты. Я сжала кулаки и пнула стену.

Я хотела написать сама. Очень хотела. Или позвонить. Или прийти к нему под каким-нибудь соусом. А уж увольнение коллеги (я могла бы не уточнять, кого именно) – это прямо тот самый соус. Но я стояла перед дверями бухгалтерии, я шла к Маше Горобец. Этому искусству – не звонить, даже когда очень хочется, смертельно хочется, – я научилась, когда моей дверью в последний раз хлопнул Юрка. Я плакала, сидя на постели, заваленной скомканными бумажными платками – настоящая Бриджит Джонс, – а сестра умоляла меня перестать дурить и позвонить ему и наладить свою жизнь. Но я знала – либо Юрка сам вернется, и тогда возможно все, либо…

Ультиматумы – удобная штука. Поставил – и дело сделано. Юркин ультиматум стоил мне дорого, но дал мне что-то вроде компьютерных дополнительных плюсов к карме и дополнительный виртуальный молот – черт знает, зачем они мне были нужны. Долго-долго потом, как в сказке, я следила за Юрой – это было несложно, так как был он журналистом, и не просто журналистом, а тележурналистом. Любые новости могли принести мне его круглое, чуть полноватое, серьезное лицо, новости были для меня почти как свидания, и я замирала каждый раз, когда видела Юрку на экране. И каждый раз думала – может быть, позвонить? И не звонила. Знала – если он смог уйти, значит, нет смысла и возвращаться. Так же, как сейчас. Если что – Апрель найдется сам, не пройдет и апреля, и ничто не сможет ему помешать. А если нет? Что ж, хорошо, что Игорь Вячеславович Апрель – не талантливый телевизионный журналист. По крайней мере, тогда мне не придется видеться с ним почти каждый раз, когда включаешь говорящий ящик с котами Шрёдингера, людьми живыми и мертвыми одновременно. Телевизор, в смысле. А психотерапия – что ж, с нею можно жить. Это не такое публичное дело. Я могла, конечно, столкнуться с ним в лифте или на проходной, пока буду торчать у Джонни. Работа, работа…. Посмотрим еще, удастся ли мне не полететь отсюда белым лебедем.