Текст книги "Невроз"

Грэм выразил такое удивление наряду с восторгом и злорадством, что Антон сразу же успокоился. Он здраво рассудил, что если бы Грэм был причастен к покушению, то постарался бы выслушать новость с деланным безразличием, чтобы отвести от себя подозрения.

«Пойми, парень, я не то чтобы на его стороне, но тебя же никто не заставлял. Ты взялся за эту работу, она тебя устраивала…»

«Ты прав».

«Согласен, в тот раз он малость перегнул палку, но в таких делах, сам понимаешь, всегда есть некоторый риск».

Спорить не имело смысла. Все это Грэм сотни раз говорил себе сам, пробуя смириться с произошедшим.

«Ты дашь мне свой новый номер?» – смущенно спросил Антон.

«Нет».

«Понял. Ладно, увидимся…»

Но увидеться так и не довелось. Грэм вернулся в Оксфорд, и у него началась совсем другая жизнь. Антон же попросту исчез, сошел со сцены, как плохой актер, достигший пенсионного возраста. И нельзя сказать, что это была серьезная потеря.

Позже Грэм припомнил, что в тот день, когда бедняга Олег получил по репе, Герман вернулся домой в двенадцатом часу ночи, долго базарил на кухне с женой, попутно проклиная пробки на дорогах и существующую на фирме традицию отмечать по пятницам дни рождения сотрудников, потом, уже в одиночестве, читал газету, курил, потом взялся варить кофе среди ночи…

Грэм вышел из своей комнаты опустошить пепельницу, мельком глянул в его сторону и увидел, что ссадины на костяшках его правой руки опять кровоточат. Упал?.. Что ж, бывает.

* * *

Открыв дверь Дэмиеновой квартиры, Грэм пропускает вперед Кристиана с багажом, заходит, осматривается. Сто восемьдесят квадратных метров домашнего уюта – то, что надо после утомительного перелета с последующим путешествием на такси. В присутствии Кристиана он почти забыл о своей боязни воздушного пространства, этой леденящей кровь подвешенности между небом и землей в громадном железном ящике. И почему все-таки самолеты летают? В свои тридцать семь он все еще не мог дать ответа на этот вопрос.

Расхаживая по квартире, разглядывая весь этот милый сердцу Дэмиена этношик – беленые стены с фрагментами из дикого камня, деревянные балки, люстры на цепях, ковровые дорожки ручной работы, напольные вазы, вазончики, гобелены, – он пробует успокоиться и хотя бы на некоторое время перестать думать о Маргарите. Что делать? Как остановить эту карусель? Нельзя же постоянно надираться как свинья. Мысли – продукт деятельности мозга. Мозг – один из органов человеческого тела. Но человек не властен над собственными мыслями…

«Я должна извиниться перед вами, Грэм. Наш сегодняшний сеанс – последний. Если вы хотите продолжать лечение, я постараюсь договориться с кем-нибудь из коллег. Обещаю, что это будет серьезный и опытный врач».

«Что случилось, Маргарита?»

«А ты не знаешь? – спросила она, глядя в его глаза полными слез глазами. – Ты не знаешь?»

Да, не очень-то хорошо он с ней обошелся. Дело кончилось тем, что она сама была вынуждена обратиться к психотерапевту. Ох уж этот ее профессор, этот старый еврей Циммерман!.. Общаться с ним было сущим наказанием. Но Грэм обещал Маргарите, что сделает это по крайней мере однажды, и сделал. Дал возможность мэтру оценить его патологию.

Циммерман устроил ему такой разнос, что он целую неделю чувствовал себя пожирателем младенцев. И все потому, что фрау доктор не смогла справиться с позитивным контрпереносом. Позволила себе увлечься пациентом. Ай-ай-ай, какая непростительная глупость!

Несокрушимая вежливость Грэма подействовала на профессора удручающе. Он начал с того, что очень доходчиво объяснил, что эта самая вежливость, по сути, является сопротивлением анализу, причем такая реакция типична для компульсивных характеров, к которым Грэм явно не относится, так не лучше ли оставить притворство и вести себя естественно? Это был Вильгельм Райх в чистом виде. Грэм пожал плечами и стал ждать продолжения.

– Ничего, если я займу ванную минут на пятнадцать? – кричит Кристиан, и очнувшийся от раздумий Грэм слышит шум льющейся воды.

Это не человек, а утка какая-то! Такое впечатление, что он лет десять не мылся и теперь использует каждую подходящую возможность.

– По-моему, ты уже занял ее, нет?

Он распахивает настежь дверь, которую Кристиан, как обычно, даже не подумал запереть, и некоторое время смотрит на развалившегося в ванне паршивца. Порочное очарование юности… В любом случае он плохо кончит. Грэм не собирался до конца жизни держать его при себе (с какой стати?), а работать тот не привык. Попытаться пристроить его картины? Слишком много хлопот, да и вообще, нечего приучать мальчишку есть из чужих рук.

Опять кокетство! Маргарита сразу обратила на это внимание. «Не кокетничайте, Грэм». Тоже форма сопротивления или, как это у них называется, харáктерная броневая защита. Вот я какой, меня голыми руками не возьмешь. И теперь, кокетничая с самим собой, превознося до небес свою драгоценную персону, ты, словно истеричная женщина, пытаешься убедить себя в собственной неотразимости. Ну конечно, ведь ты супер, все тебя хотят!..

Что ж, может, ты и супер, когда каменеешь перед зеркалом в экстазе самолюбования, но старина Циммерман с его проницательностью и клиническим опытом моментально распознал в тебе труса и позера.

«Пытаетесь войти в соприкосновение с реальностью при помощи аффектов? Ходите по огню, чтобы почувствовать себя живым?» Ну и, конечно, самый главный вопрос: «Зачем было выбрасывать деньги на ветер и отнимать время у психоаналитика, если вас интересует не собственно анализ, а битва интеллектов? Наскучили другие игрушки?»

«Можно и так сказать».

Вот тогда-то и прозвучало это слово – «непослушание». Сейчас он уже затруднялся сказать, в каком контексте преподнес его уважаемый мэтр, в любом случае это было попадание в самую точку. Кривые дорожки, обходные маневры… Быть лучше других. Упиваться собственной исключительностью. Пусть даже этого никто не видит. Главное – носить это внутри себя, как еще одно сердце, еще одну кровеносную систему.

Животное исполняет свой жизненный закон, оно благочестиво и послушно… Непослушание является исключительно прерогативой человека, сознание и свободная воля которого позволяют ему легко отрываться от природных корней. Эта особенность – основа всякой культуры. Но если она чрезмерна, также и душевной болезни.[12]12
  К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.


[Закрыть]

И что же? И что же? Кому-то на пользу послушание, кому-то наоборот. Тот же Юнг предостерегал от излечения любой ценой. Человек несовершенен, и это – вот теперь внимание! – не минус, а плюс. Глупо и непорядочно лишать его возможности прожить свою собственную, отличную от других, жизнь под предлогом того, что она не вписывается в рекомендованные рамки. Если человек готов адаптироваться, помогите ему, добрые доктора, но если это не входит в его планы, оставьте все как есть и займитесь другими делами. Смиритесь с тем, что не все в этом мире поддается сознательной корректировке. Помимо рационального мышления и неких навязанных обществом норм и правил, которые позволяют вам отличать здоровое от больного, правильное от неправильного, дозволенное от недозволенного, на белом свете есть еще промысел божий, а это уже вне вашей компетенции, вот так.

Глава 9

Можно было ругать себя или, наоборот, успокаивать, делая вид, что ничего не произошло, в любом случае дела это не меняло. Она переспала со своим пациентом. И что самое ужасное, ей понравилось. Конечно, это больше не повторится (нет-нет, ни в коем случае!), но и после одной-единственной ночи легко ли ей будет встречать его в своем рабочем кабинете, задавать вопросы, толковать сновидения?..

В студенческие годы у нее было много поклонников. Они звонили, встречали, провожали, развлекали по мере возможности, норовили забраться в постель… К кому-то она была более благосклонна, к кому-то менее. Но лишь немногие в итоге были допущены к телу. Одного она даже запомнила, звали его Игорь, а фамилия… ну, не важно. Очень приличный мальчик из ее группы, родители его были музыкантами, а сестра замужем за немцем. Впервые они занимались любовью на даче, в неотапливаемом помещении, в начале апреля. Игорь нервничал, не понимая, почему подруга не проявляет должного энтузиазма. Рита смотрела в потолок и мечтала, чтобы все поскорее закончилось. Редкостное убожество! И это при том, что они были не школьниками, а студентами второго курса. Разочарование как в прелюдии, так и в самом процессе очень скоро побудило ее свести к минимуму все телесные контакты (что, конечно же, привело к разрыву), а при каждом новом знакомстве пресекать все поползновения на корню. В более зрелом возрасте она научилась выбирать партнеров и получать удовольствие от секса, но именно эта чрезмерная разборчивость привела к тому, что в тридцать пять ей все еще не хватало решимости сказать кому-нибудь «да».

Еще один эпизод… Что-то вроде свидания вслепую. Ее институтские подружки, обе замужние, решили помочь ей с поисками спутника жизни. У них даже был кое-кто на примете. «Серьезный, порядочный человек. У него свой бизнес. Квартира, машина, отпуск за границей… Ты будешь от него без ума!» Они приставали до тех пор, пока она не согласилась. Знакомство состоялось в небольшом ресторанчике в центре Москвы. Когда Рита подъехала после работы, все уже сидели за столиком: обе подруги с мужьями и этот завидный жених. С первого взгляда Рита заподозрила неладное, а когда он представился, окончательно убедилась в собственной правоте. Кандидата звали Ренат. Рита встала, вежливо попрощалась и покинула общество.

Грэм, Григорий… Нет, об этом можно даже не мечтать! Он такой же одинокий волк, как и ты сама. Приходить домой, где никто не достает бесконечными придирками, не включает телевизор, когда ты хочешь спать, не заваливает раковину грязной посудой, не ведет учета твоим кофточкам и туфлям. Скорее всего в быту он невыносим. И все же она рискнула бы попробовать. Если бы он… если бы вдруг…

Да о чем ты вообще? О чем ты? Еще неизвестно, какой будет следующая ваша встреча, не говоря уж о перспективах совместного проживания. Соизволит ли он явиться на сеанс терапии? Сможет ли и дальше считать достойной уважения женщину, которую соблазнил?

* * *

Он явился без опозданий. Положил на ее стол букет бордовых, почти черных роз, снял плащ и уселся в кресло напротив. Пока Наташа металась туда-сюда в поисках подходящей вазы, а потом в поисках подходящего места для всей этой красоты, Рита не могла отделаться от подозрения, что Грэм наслаждается произведенным эффектом. А Наташа? Что думает Наташа? Она ведь тоже женщина, с собственными мыслями и собственным мнением.

Как обычно, они начали с того, на чем остановились в последний раз. Рита задала несколько безобидных вопросов, Грэм охотно ответил. Потом попросил разрешения закурить. Если бы за этим диалогом наблюдал посторонний, он бы ни за что не заподозрил, что между ними что-то есть. Что-то помимо аналитической работы.

Медленно выпустив дым из ноздрей, Грэм начал говорить, но неожиданно съехал с темы:

– Тот сон про змею в подземелье… помните?

– Да, – ответила слегка удивленная Рита.

– Так вот, это неправда. – Он поднял глаза, и у нее участилось дыхание. – Неправда, что я сбежал. Я напоил змею своей кровью. – На мгновение он запнулся. – Я продолжаю поить ее до сих пор.

Рита нахмурилась:

– Так я и думала. Почему вы солгали мне, Грэм?

– Это случилось как-то само собой.

– И часто в вашей жизни что-то случается само собой?

– Не чаще, чем у других, я полагаю. И вообще, – он занял оборонительную позицию, – хватит на меня наезжать! Я же извинился.

– Извинений я не слышала.

– О! – Грэм улыбнулся, глядя на нее из-под ресниц. Улыбка нашкодившего мальчишки, уверенного в том, что ему все сойдет с рук. – Извините, доктор. Я очень, очень виноват.

Рита вздохнула. А что оставалось делать?

– Вам нравится раздражать людей, заставлять их сердиться и наблюдать за ними. В сущности вы только этим и занимаетесь. Но я хотела сказать другое. Ваш сон о змее очень важен для анализа. Помните об этом и постарайтесь не приукрашивать его и не утаивать подробностей. Возможно, я не права, но мне кажется, что в некоторых случаях вы намеренно искажаете факты или уходите от ответа, чтобы я окончательно запуталась и вообще перестала отличать правду от лжи. Вернее, от вымысла, поскольку вы говорите неправду не оттого, что вы прирожденный враль, а оттого, что попросту не умеете выключать воображение.

– Не спорю. А почему вы придаете такое значение моим снам?

– Я придаю значение любым снам. А вашим в особенности.

– Почему?

– Вы ярко выраженный интроверт с развитой интуицией. Я бы даже назвала вас мистиком. Ваш богатый опыт контакта с архетипами позволяет это сделать.

Сидя неестественно прямо, он смотрел на нее так пристально, что она с трудом преодолела желание отвернуться.

– На самом деле все просто. – По звучанию его голоса она догадалась, что он думает о том же, о чем и она. О позапрошлой ночи. – Чаша представляет собой сосуд, принимающий нечто или содержащий нечто. Это символ женского начала в любой религиозно-философской системе. Кинжал, пронзающий, режущий или разделяющий, символизирует мужское начало. Друг без друга они мертвы – два бесполезных предмета, лишенные сакральной силы. Но вместе…

– Вижу, вы понимаете.

Он кивнул.

– Я же говорю, это просто. Копье и Грааль извечно принадлежат друг другу, их союз символизирует полноту. Очевидно, это состояние и есть то, к чему так страстно стремится человек. Вот почему он опять и опять спускается в пещеру к дракону, где сознание и бессознательное не противостоят друг другу, а составляют единое целое. Сверхсовершенство, абсолютный идеал.

Все так, но думать об этом, а тем более рассуждать сейчас было совершенно невозможно. О нет! Сейчас она могла только слушать, изредка вставляя вопрос или замечание, слушать все эти нескончаемые истории, которые он извлекал из сокровищницы своей памяти, удивляясь тому, какие изменения претерпевают события давно минувших лет, облекаясь в форму устного повествования. Значит, нужно заставить его говорить. Не давать оценок, не строить предположений, а просто рассказывать – тихо, монотонно…

– Вам довольно быстро удалось добиться успеха. Что это было? Везение или результат упорного труда?

– Быстро? – переспросил Грэм. – Я бы не сказал. Прежде чем мой первый сборник рассказов увидел свет, я без малого три года обивал пороги различных издательств. И повсюду слышал отказ. Кому-то не нравился слог, кому-то композиция, словом, обычное дело. Но я не собирался мириться с таким положением вещей. В конце концов мне удалось выйти на одного из признанных классиков жанра, чьи книги издавались многомиллионными тиражами, а имя было известно далеко за пределами его родной страны. Не было никакой гарантии, что он согласится разговаривать со мной. Он слыл человеком властным и эксцентричным, отнюдь не филантропом. Тем не менее я попросил его о встрече. Он отказал в довольно резкой форме. Я выждал какое-то время и обратился к нему вторично, из чистого хулиганства. И получил еще более грубый отказ. Тогда я раздобыл его электронный адрес и отправил ему три новеллы из сборника «День зимнего солнцестояния» и один большой рассказ. На следующий день пришел ответ. Мэтр приглашал меня к себе, в старинный, недавно отреставрированный особняк в одном из лондонских предместий.

– Сколько лет вам было в то время?

– Двадцать восемь.

– Чем вы зарабатывали на жизнь?

– Позировал для начинающих художников, давал уроки русского языка, смешивал коктейли в баре, снимался в рекламных роликах, между делом приторговывал легкими наркотиками…

– Понятно, – кивнула Маргарита.

Грэм чуть приподнял брови, будто сомневаясь в том, что такие вещи могут быть ей понятны, удивленно покачал головой и продолжил рассказ:

– Нашу беседу нельзя было назвать дружеской. Он вел себя как вздорный правитель какого-нибудь захудалого провинциального королевства, я – как брошенный к подножию трона бунтовщик. Он орал во все горло, я огрызался. Это было смешно… Наконец мэтр (с вашего позволения, я буду называть его так) схватил со стола мои распечатанные на принтере творения и в бешенстве потряс ими над моей головой.

«У тебя есть чертов талант, но ты понятия не имеешь о том, о чем пишешь. Ты хочешь заставить людей бояться? А случалось тебе самому испытывать настоящий страх? Что ты знаешь о боли? Что ты знаешь о страхе? Ты, надушенный клоун, обвешенный цацками!»

Я сказал: «Ничего. Я не знаю ничего. Научите меня».

Он внимательно посмотрел на меня: «Так ты хочешь научиться?»

«Да».

«Что ж, в таком случае предлагаю начать прямо сейчас. Если у тебя назначены встречи на ближайшие два-три дня или имеются какие-то срочные дела, советую их отложить. Позвони родственникам. Предупреди друзей, чтобы тебя не искали».

«А где я проведу эти два-три дня?»

«Неважно. – Он еще раз окинул меня пристальным взглядом, и, признаюсь, мне стало не по себе. – Ты не страдаешь никакими хроническими заболеваниями? Эпилепсия, астма, диабет… какие-то виды аллергии… Нет? Отлично. Если хочешь уйти, лучше сделать это прямо сейчас. Позже такой возможности у тебя не будет».

Я сказал, что предпочитаю остаться. Тогда он велел мне снять с себя все, кроме джинсов, в том числе кольца, цепочки и браслеты, а сам вышел на несколько минут, чтобы отдать распоряжения своим людям. Не знаю, кем они числились при нем, может, телохранителями.

– У вас были какие-то предположения относительно того, что может вас ожидать?

– Они появились значительно позже.

– Продолжайте. Вы сняли с себя всю одежду…

– Почти всю, да.

– И затем?..

– Затем мне вкатили какой-то укол, и я отключился.

– Надолго?

– Не знаю. Очнувшись, я обнаружил себя сидящим на стуле в крошечной комнатушке, в которой начисто отсутствовала мебель. Ковров не было. Занавесок тоже. Единственное окно было забрано фигурной решеткой. Дверь плотно закрыта. Освещение – только тусклый дневной свет. За окном я не разглядел ничего, что могло бы навести на мысль о моем возможном местонахождении. Только жухлая травка да безликий бетонный забор. Да, чуть не забыл: я не просто сидел на стуле. Я был привязан к стулу. Лодыжки прикручены к ножкам, а запястья связаны между собой за высокой деревянной спинкой – очень высокой, знаете, как у этих антикварных стульев, которые можно увидеть в музеях. Я прислушался к своим ощущениям. Ни звона в ушах, ни тошноты. Если это и был наркотик, то не очень токсичный.

Пока я сидел и гадал, что все это значит, неужели уважаемый мэтр решил таким образом покарать меня за настырность, дверь отворилась и в комнату вошли двое. Это были совершенно другие люди, не те, которых я видел в доме. Я понял это сразу, хотя их лица прикрывали бархатные полумаски, а с плеч до самого пола свисали черные плащи, заколотые булавками под самое горло. Поначалу этот маскарад вызвал у меня усмешку, но незнакомцы были настроены серьезно, и вскоре мне стало не до смеха. Один из Черных Плащей остановился прямо передо мной, другой позади.

«Я спрошу один раз, – заговорил Первый. – Не хочешь ли ты уйти, пока еще не поздно?»

«Нет».

«Готов ли ты претерпеть до конца?»

«Что именно?»

«Откуда мне знать? – насмешливо отозвался он. – То, что отворит шлюзы твоего подсознания, Гидеон».

Тут до меня начало потихоньку доходить. И от этого, если честно, по моей спине побежали мурашки.

«Отпустите меня. Я хочу уйти».

Первый кивнул Второму, и я почувствовал, что узлы на моих запястьях понемногу ослабевают. Скоро я смогу покинуть эту комнату и этих психов. Вернуться домой, перекусить, выпить стаканчик вина, удобно расположиться перед компьютером… И что дальше? Снова барахтаться в мутной жижице своих мальчишеских фантазий?

«Нет, постойте!»

«Так ты уходишь или остаешься, Гидеон?»

«Я остаюсь. Я готов».

Вот так. Он дважды повторил это имя – Гидеон, – и все мои сомнения рассеялись. Я должен остаться или похоронить все свои амбиции. Надушенный клоун не может быть творцом.

Итак, я сказал, что готов, после чего меня подвели к окну, вывернули руки за спину и уже не веревками, а узкими кожаными ремнями крепко-накрепко привязали к решетке. Бог мой, сколько раз я вынуждал своих героев до скрежета стиснуть зубы, чтобы удержаться от стона! Теперь пришло время сделать это самому. И я сделал, потому что знал: другого выхода нет. Мэтр и его люди втянули меня в крутую игру, но это была и моя игра тоже. Вернее, она была моей даже в большей степени, нежели чьей-то еще, потому что родилась в моей голове. Я придумал правила и наделил душой игроков.

– Как так?

– В начале своей исповеди я, кажется, упомянул, что представил на суд мэтра три новеллы и один рассказ. Герой рассказа, двадцатипятилетний англичанин Гидеон Кларк, по недоразумению, а главным образом благодаря собственному разгильдяйству, становится свидетелем событий, о которых никому не следует знать. Чтобы спасти свою задницу, он вынужден занять место другого человека и под чужим именем пройти инициацию в подземельях средневекового замка, ранее принадлежавшего тамплиерам. По ходу дела я довольно-таки подробно описывал ритуал, родственный тому, что разработал Кроули для своего Телемского братства. Сам ритуал и то, что переживает в связи с этим Гидеон. Разумеется, я понятия не имел, о чем пишу. В этом смысле критика была совершенно справедливой.

Чтобы хоть как-то отвлечься от ноющей боли в плечах, я разглядывал потемневший от времени дубовый паркет и по темным прямоугольникам старался определить, что за мебель стояла здесь в то время, когда эта комната еще не служила тюремной камерой, и как давно ее вынесли, и много ли таких, как я, перебывало здесь за последние годы.

Не знаю, сколько это продолжалось. Плечи у меня одеревенели от боли, во рту была пустыня. Я смотрел под ноги, вспоминал, о чем думал, как вел себя в моем положении старина Гидеон, и все больше убеждался в том, что ни черта не понимаю в этой жизни.

Когда за окном стемнело, дверь опять отворилась и вошли те же люди. Двое. Не говоря ни слова, один из них нанес мне хлесткий удар по щеке, и я зажмурился, опустив голову, тогда как Гидеон в этот момент, конечно же, презрительно харкнул в лицо своему мучителю. Ну-ну! Я нервно рассмеялся и, кажется, попросил воды. Или только подумал, что надо бы попросить. В любом случае мою просьбу пропустили мимо ушей. Когда меня отвязывали, я скулил как побитый пес, так болели затекшие руки. Слава богу, мне посчастливилось быть привязанным к решетке, а не к кресту, как завещал Великий Зверь.

Тот же тип, что влепил мне пощечину, довольно грубо подтолкнул меня к двери. Какого черта? Во мне волной поднялась безумная, дикая ярость, ярость затравленного зверя, который хочет жить, но понимает, что все равно уже пропал, и, обернувшись, я со всей силы пнул его ногой. Удар пришелся по колену. Мужик взвыл и завертелся волчком. Не дожидаясь, пока он и его напарник опомнятся и переломают мне кости, я выскочил за дверь и помчался по темному коридору.

Проклятье, ему не было конца! Я бежал, я несся как заяц, при этом меня нисколько не насторожил тот факт, что все встречающиеся на моем пути повороты были поворотами налево. В результате я, как Алиса, очень скоро оказался на том же месте, откуда начал свой бег, перед той же самой, распахнутой настежь дверью, откуда неторопливой походочкой мне навстречу вышли оба Черных Плаща. Один заметно прихрамывал.

Глядя на их широченные плечи и кулаки, каждый размером с голову, я уже смирился с мыслью, что сейчас буду жестоко избит, но у этих ребят были другие планы. Номер Первый извлек из складок плаща огромный железный ключ (именно так я всегда представлял ключ от потайной дверцы за нарисованным камином в каморке папы Карло), сделал шаг в сторону, вставил ключ в невидимую глазу замочную скважину и распахнул дверь, словно по волшебству возникшую там, где еще минуту назад была глухая стена. Разумеется, за дверью оказалась крутая винтовая лестница, ведущая как вверх, так и вниз. Только таким образом и можно было попасть на другие этажи. Впрочем, утверждать не берусь. Коридор, по которому я петлял в тщетных попытках вырваться на свободу, мог скрывать еще десяток таких дверей. Сопротивляться не имело смысла, поэтому я позволил Номеру Второму оттянуть мне руки за спину и защелкнуть наручники, после чего меня вытолкнули на лестницу и захлопнули за мной дверь.

Я пошевелил кистями рук. «Браслеты» держали крепко. К тому же после того, как захлопнулась дверь, я оказался в полной темноте. Хорошенькое дело! Но позвольте обратить ваше внимание вот на что… Практически все время, не считая тех десяти или пятнадцати минут бессмысленной гонки по закольцованному коридору, мои руки были связаны или скованы, даже когда в этом не было особой необходимости. К примеру, на этой лестнице. От меня требовалось одно: идти по ней – либо вверх, либо вниз, – чтобы в конце концов попасть в строго определенное место, где меня наверняка ожидали другие люди и другие испытания. Так зачем наручники? Будь мои руки свободны, разве это помогло бы мне избежать своей участи?

– Плен, рабство, – промолвила Рита. – Чтобы по достоинству оценить вновь обретенную свободу, вы должны были хорошенько запомнить, каково это – чувствовать себя рабом.

Улыбаясь, Грэм поднял вверх обе руки, встряхнул кистями, так что и браслет-часы, и браслет-украшение одновременно звякнули, блеснув в свете настольной лампы.

– Точно.

– И вы продолжаете носить это железо…

– …чтобы не забывать. Да.

– Хорошо. – Рита терпеливо кивнула. – Куда же привела эта лестница?

– А почему вы не спросите, начал ли я подниматься или спускаться?

– Ну, учитывая, что из окна пустой комнаты вы видели траву и забор, из чего могли сделать вывод, что находитесь на первом этаже, скорее всего у вас возникло желание подняться. Спуск под землю вызывает неприятные ощущения у большинства людей, а уж у вас, с вашими фобиями…

Улыбка Грэма, его непринужденная поза и блуждающий взгляд делали его похожим на курильщика опиума. Рите пришло в голову, что он намеренно расслабляется, боясь не выдержать эмоциональной нагрузки, которая постепенно возрастала под действием воспоминаний. Да-да, он опасался прорыва аффективной блокады (чем это могло быть в его случае? вспышкой ярости? желанием крушить все, что под руку попадется?), хотя именно этот прорыв обычно знаменует успех всей последующей аналитической работы.

– Итак, я начал подниматься. На ощупь, ступенька за ступенькой. Десять, двадцать, тридцать ступеней… пятьдесят, шестьдесят… У меня уже совершенно не было сил, а лестница все не кончалась. Я что, внутри Вавилонской башни? Ни площадок, ни окон, ни дверей. Под ногами что-то похрустывало. Хотелось верить, что не истлевшие кости моих предшественников. Вверх, вверх… Что-то подсказывало мне, что будь это обычным жилым домом, я находился бы уже на уровне десятого, а то и двенадцатого этажа. Бац! Мое восхождение закончилось появлением глухой каменной стены. Я осторожно обследовал пространство справа и слева от себя. Все, приплыли! Тупик. И дернул же меня черт ответить согласием на предложение этого старого проходимца! Сидит небось сейчас в мягком кресле у камина, потягивает коньячок, посмеивается над идиотом, добровольно шагнувшим в расставленные сети.

Прежде чем пуститься в обратный путь, я присел на ступеньку. Если бы не наручники! Я был голоден, меня мучила жажда, а тут еще эти проклятые железки, только обостряющие осознание собственного бессилия. Но делать нечего, я встал и заковылял вниз. На этот раз я был внимательнее и тщательно ощупывал стену, чтобы не пропустить какой-нибудь ход или лаз. Со скованными руками, скажу я вам, это все равно что совсем без рук, но, повторяю, выбора у меня не было. Наконец впереди забрезжил слабый свет. Появление его вовсе не означало, что спасение близко, оно означало лишь, что я на верном пути, но верным этот путь был с точки зрения моих тюремщиков.

Ступени кончились. Передо мной открылся коридор, в конце которого был расположен источник света. Стены из грубо отесанного камня, низкие своды, запах плесени и гниющих водорослей… Сомнений нет, я оказался внутри одного из своих фантазмов.

Чем ближе я подходил, тем ярче становился свет. Неровный, дрожащий – да это же свет факелов! Нет, это не современное здание в пригороде одной из европейских столиц, и на дворе не двадцать первый век – это подземелье замка Монсегюр, а я… я попросту провалился в какую-то чертову прореху в ткани мироздания!

Приблизительно такие мысли проносились в моей бедной голове, пока я стоял и озирался по сторонам. Где стоял? Представьте себе огромный зал с двухъярусной галереей по всему периметру, освещенный таким образом, что на глаз оценить его истинные размеры практически невозможно. Точно напротив арочного проема, откуда я только что вышел, темнел еще один проем, и если пересечь зал по прямой, можно попасть в следующий коридор, точнее, подземный тоннель, ведущий, вероятно, в следующий зал, оттуда в следующий – и так без конца. Мысленно я уже видел целый подземный лабиринт вроде знаменитого московского Метро-2. Несколько таких же проемов удалось разглядеть и на верхнем ярусе галереи, куда вели длинные узкие лестницы.

Не успел я и шагу ступить, как от стены отделились две темные фигуры, на плечи мне легли чьи-то руки в черных кожаных перчатках, и меня охватило привычное уже ощущение беспомощности. Как видите, я отнюдь не мал ростом и вполне нормально развит для своего возраста и телосложения, но по сравнению с этими гладиаторами я выглядел просто заморышем. С меня сняли наручники, но не затем, чтобы объявить мне, что я свободен. Посреди зала была установлена высокая, выше человеческого роста, прямоугольная металлическая рама, с верхней перекладины которой свисали цепи с разомкнутыми скобами на концах. К ней-то меня и подталкивали, невзирая на отчаянное сопротивление. Короткая неравная борьба – и я оказался распят между тускло поблескивающими вертикальными стойками. Скобы, лязгнув, сомкнулись на моих запястьях. Я почувствовал, как саднит под металлом содранная кожа. О господи… Лучше бы я сидел дома.

Грубая рука в кожаной перчатке медленно прошлась по моей спине, сверху вниз. В этом прикосновении было столько сладострастия и зловещей, сатанинской радости, что я невольно задрожал. Помните книгу Фаулза «Волхв»? Корчась от ласк садиста, во власти которого была моя жизнь, моя кровь, я чувствовал себя Николасом Эрфе, марионеткой Мориса Кончиса. Там тоже речь шла вроде как об игре, но жестокой игре…

За своей спиной я услышал удаляющийся звук шагов. Опять меня оставили наедине с собственными страхами. Хуже всего, что я толком не представлял, чего хотят эти люди. Заставить меня бояться? Только и всего? Для этого у них была масса других возможностей. Тащить меня куда-то, то связывать, то развязывать, наблюдать за мной во время моих перемещений по лестницам и коридорам, наряжаться в нелепые костюмы, разрабатывать и разыгрывать какой-то сценарий… Ради чего эта суета?