Текст книги "Невроз"

«Умереть – значит стать посвященным», – говорил Платон. Я был далек от мысли, что сейчас со мной происходит что-то подобное, тем не менее все основные составляющие обряда были налицо. Лишение воды и пищи, спуск под землю – во тьму, в утробу матери, в Ад… испытание болью, страхом, одиночеством… Ведь мы уже говорили об этом, не так ли? Спуск под землю символизирует смерть неофита, за которой следует неминуемое возрождение.

– Да, – подтвердила Рита. – Этот же мотив присутствует в ваших снах про змею в подземелье. Инициация – это освобождение из прежнего животного состояния и переход в человеческое. Но чтобы родиться заново, необходимо умереть, причем насильственной смертью. Мифы о распятых и расчлененных богах иллюстрируют эту древнейшую религиозную традицию.

– Но я же не Таммуз, не Осирис и не Христос, – заметил Грэм. – Я Иксион, вы помните?

– Иксион был распят на огненном колесе. Спасибо, Грэм. Увидимся в четверг.

– Или в пятницу?

Она поджала губы.

– В четверг.

* * *

Расхаживая по квартире, она снимала с себя и в полнейшей прострации роняла где придется жакет, брюки, блузку, бюстгальтер…

Черт бы тебя побрал, Григорий! Что ты со мной сделал? Так, спокойно. Включить чайник… нарезать в миску помидоры, огурцы, зеленый салат, добавить оливкового масла… кусочек хлеба, отлично… козий сыр… Тебе что, мало всех этих случайных подружек – танцовщиц, стюардесс, топ-моделей, журналисток – которые вьются вокруг тебя как мухи (информация предоставлена сестрой кумира) и, несмотря на твой нелюдимый нрав, все же как-то умудряются раздобыть твой номер телефона и электронный адрес, чтобы потом забрасывать восторженными посланиями, преимущественно в стихотворной форме, пылкими признаниями в любви, обещаниями покончить с собой в случае отсутствия взаимности и прочая, прочая? Не спешить, тщательно пережевывать пищу… кусочек шоколадки, ладно, чтобы снять стресс… Ну да, разве мог ты допустить, чтобы женщина, пусть даже женщина-врач, увидев тебя, не потеряла голову? Сукин ты сын!

Стараясь думать о чем угодно, только не о его смуглых пальцах, подносящих к губам сигарету, Рита вымыла посуду, приняла душ, высушила феном волосы. На журнальном столике тилибомкнул мобильник – пришло новое сообщение. В нем было всего одно слово: «Скучаешь?»

Она все еще продолжала с бьющимся сердцем смотреть на маленький светящийся экран, когда внизу, под окнами, трижды просигналил автомобиль. Рита отодвинула занавеску и увидела припаркованный у кромки тротуара «мицубиси», а рядом Грэма в распахнутом плаще, с дымящейся сигаретой в зубах. Господи, этого только не хватало! Телефон в руке – ждет ответа.

Вспотев от волнения, Рита торопливо набрала текст: «Я ложусь спать. Спокойной ночи».

Минута, другая… Ну что ему еще нужно? «Спускайся, я жду».

Она не ответила. Выключила телефон, без сил растянулась на кушетке. Закрыла глаза. Позавчера он провожал ее до квартиры… наверняка запомнил номер… если нашел подъезд, значит, найдет и… Вот черт!

Звонок в дверь заставил ее подскочить и вторично покрыться испариной. Нет, это уже переходит всякие границы! Рита плотнее запахнула халат, сунула ноги в тапочки и пошла открывать. Приглашать его в квартиру она не собиралась, но надо же положить этому конец! Уже одиннадцатый час. Вокруг приличные люди. И вообще, она приняла решение…

Грэм привлек ее к себе, требовательно заглянул в глаза:

– Можно войти?

– Нет.

Аромат его туалетной воды моментально вскружил ей голову, но она приказала себе не сдаваться. Кем он себя воображает? Явился без приглашения, распускает руки.

Мысли становились все более бессвязными. До чего же ему идет черный цвет! Пиджак расстегнут, плащ тоже… тепло его тела под рубашкой… и эти темные волосы – в нем что, цыганская кровь? Маловероятно.

– Тогда я сделаю это прямо здесь.

– Что?

– То, зачем пришел.

– Грэм, я не…

В углу за ее спиной приткнулся соседский комод от старого кухонного гарнитура. С возрастающим ужасом Рита почувствовала, как руки Грэма нырнули ей под халат, прошлись по оголенным бедрам. Дыхание, отяжелевшее от похоти… стук сердца… Он легонько сжал пальцами ее напрягшиеся ягодицы, улыбнулся зловеще и, уже не медля ни секунды, не обращая внимания на жалобное мяуканье, развернул ее на сто восемьдесят градусов, с силой пригнул к пластиковой поверхности комода, задрал подол халата. Поверить невозможно! Остались ли на белом свете хоть какие-то запреты, которых он не преступал?

Расширившимися глазами Рита не отрываясь смотрела на серый с разводами, имитирующий мрамор пластик перед своим носом и думала только об одном: лишь бы не появились соседи… лишь бы не пришел лифт… Грэм управлялся с делом так лихо, как будто секс на лестничной клетке ничем не отличался от секса в мягкой постели. В первый момент он, конечно, причинил ей боль – а как же иначе, ведь она сопротивлялась, – но потом, видя ее испуг и покорность, сжалился и даже попытался быть нежным. Но все равно! Все равно! Зачем же так унижать? Мог бы просто… Но что он мог, кроме того, что сделал, она так и не придумала. Вероятно, ничего.

Отступив на шаг, Грэм привел себя в порядок и остался стоять у стены. Рита выпрямилась, одернула халат. Медленно повернулась, глотая слезы. Он ждал. Его темные глаза, и без того глубоко посаженные, казалось, ввалились еще больше. Невероятно: даже после того, как он совершил над ней это возмутительное насилие, она продолжала находить его привлекательным. Безумие какое-то!

Безумие, да… И еще обида, горечь, ярость (гнусная такая, сучья ярость… ярость самки, которую отымели вопреки ее желанию) – все это, поднявшись разом из каких-то темных глубин, вскипело в ней, точно в разогретой реторте, смешалось и образовало такой дьявольский коктейль, что ей самой стало страшно. Сдержаться? Ну вот еще! Сжав зубы, она с силой ударила Грэма по лицу. Хлестнула всей кистью, как в кино – получи! Он не шелохнулся. Еще пощечина, оставившая на щеке багровый след. Слегка поморщившись, он прислонился к стене и даже заложил руки за спину в знак полной и безоговорочной капитуляции. А может, для него это удовольствие? Кто знает!

Впадая в раж, Рита отвешивала ему одну пощечину за другой, пока под носом у него не показалась тонкая струйка крови. Кончиками пальцев Грэм прикоснулся к верхней губе, посмотрел… поднял глаза и улыбнулся, не скрывая самодовольства:

– Ну вот, теперь ты совсем пропала.

Протянул руку, с той же глумливой улыбочкой размазал свою кровь по ее губам.

– Бедная, бедная девочка.

Достал из кармана носовой платок, приложил к лицу. Повернулся и, не добавив больше ни слова, направился к лестнице.

Еще некоторое время Рита прислушивалась к звуку его шагов, потом шмыгнула в квартиру и захлопнула дверь. Перевела дыхание. Ее трясло с головы до ног. Скорее в ванную, смыть с себя всю эту грязь, эту боль… По внутренней стороне бедра стекало что-то липкое. Рита провела по этому месту ладонью, поморщилась брезгливо. На глаза вновь навернулись злые слезы. Подонок!

Ей неоднократно приходилось оказывать психологическую помощь женщинам, подвергшимся сексуальному насилию, поэтому она отлично знала все, что можно сказать. Но с ней же произошло совсем другое! Ее изнасиловал не какой-то маньяк, а любовник. Мужчина, которому однажды она ясно дала понять, что он интересен ей в этом смысле. С учетом всех обстоятельств был ли он в своем праве? Нет, конечно! И все же… Нельзя сказать, что ей совсем не понравилось. Боязнь быть застигнутой врасплох, новизна ощущений… Отцы психоанализа в один голос утверждали, что все женские мечты об изнасиловании, которые в большинстве случаев принято расценивать как патологию, объясняются желанием получить удовольствие, не испытывая при этом угрызений совести. Слишком глубоко укоренилось в нас представление о половом акте как о чем-то грязном, постыдном. Отдаться мужчине, позволить овладеть собой – позор. Это сидит в каждой сучке, молодой и старой. Архаичные программы мозга практически не поддаются корректировке, они исправно действуют на протяжении тысячелетий.

Так вот оно что! Рита достала из бара бутылку португальского портвейна, глотнула прямо из горлышка. Сладкий, крепкий… брр! Она все время забывала о словах Костика Валеева: «Парень обладает паранормальными способностями». Теперь все ясно. Отказывая ему, в глубине души она хотела быть изнасилованной, обесчещенной, поруганной и – НЕВИНОВНОЙ. Именно это желание Грэм и исполнил. Лаская через махровую ткань халата ее голое тело, он слушал не то, что болтал ее глупый язык, а то, о чем умоляла изголодавшаяся плоть. И кто после этого прав, кто виноват?

Перед сном она решила проверить почту, вдруг есть что-нибудь от Ольги или коллег по работе. В ящик упало одно-единственное письмо.

«Я не собираюсь извиняться».

Рита обессиленно откинулась на спинку стула. Маленький мальчик, который намеренно проявляет упрямство, вынуждая воспитателя подвергнуть его наказанию. Интересно, он всех своих женщин изводит подобным образом? Любовь невротика… Господи боже! Неудивительно, что его жена покончила с собой.

Глава 10

– Я стоял и смотрел вперед. Смотреть куда-то еще было крайне затруднительно. От долгого пребывания в неудобной позе все мышцы онемели, каждый вздох отдавался болью в грудной клетке. Что же это за место? Вид стесанных, щербатых каменных плит, которыми были выложены пол и стены зала, говорил о том, что им уже не одна сотня лет. Кое-где еще можно было различить орнамент, полустертый, покрытый сеткой мелких трещин, но это только усиливало общее впечатление заброшенности и упадка. Здесь мог бы поставить свой письменный стол Эдгар Аллан По. От этих стен веяло холодом и жутью, как от стен дома Ашеров.

Полулежа в кресле, Грэм вещал в обычной своей манере – кротко, отрешенно, как Исаленский гуру, решивший поделиться с миром своими психоделическими грезами. Рита обратила внимание на то, что он небрит, но не стала отвлекать его ненужными разговорами. Может, он решил отпустить бороду. Ненаказуемо…

– Сколько же я здесь проторчал? И сколько еще предстоит? Но вопросы эти были, по сути дела, праздные. Я знал, что будет дальше.

– Вы хотите сказать, что все происходящее было инсценировкой? Спектаклем, основой для которого послужил ваш рассказ о похождениях Гидеона Кларка?

– Отчасти да. Но только отчасти… Видите ли, прежде чем написать рассказ, я довольно долго занимался сбором материала. Если помните, речь шла об инициационных практиках, древних и современных. Я посвятил этому вопросу довольно много времени, и некоторые сведения были получены не совсем законным путем. Я заплатил кое-кому за разглашение секретной информации. Не спрашивайте, как мне удалось выйти на нужных людей. На этот вопрос я не отвечу ни вам, ни прокурору, ни суду инквизиции. Так вот: всё, что видел Гидеон Кларк, всё, в чем он вольно или невольно участвовал, было не столько авторским вымыслом, сколько изложением (в художественной форме, разумеется) фактов, известных только узкому кругу лиц.

– Вы понимали, что рискуете?

– И да, и нет. Не будучи посвященным, мне сложно было судить о том, насколько близко я подошел к огню.

– А вам обязательно нужно было подойти. Подойти как можно ближе.

Некоторое время Грэм молча постукивал пальцами по подлокотнику кресла. Лицо его, как почти всегда во время сеансов, казалось лицом человека, целиком сосредоточенного на том, чтобы не выдать своих истинных чувств.

– Я всегда знал, что я писатель. Я с этим родился. Но чтобы написать книгу – неважно, о ком или о чем, – необходимо стать частью мифа. Сломать барьер между своим крошечным «я» и великим «оно».

Рита молча ждала продолжения.

– Внезапно где-то вдалеке послышались звуки не то флейты, не то свирели, а может, того и другого вместе, потому что инструментов было несколько. К музыке присоединились голоса. Хор, состоящий из мужчин и женщин, нараспев повторял одни и те же слова на незнакомом языке. За считанные минуты зал наполнился людьми, одетыми в одинаковые черные балахоны, с черными же капюшонами на головах. Все они были босы, все держали в руках горящие свечи. Часть из них проникла в зал через тоннели, одним из которых воспользовался и я, другие спустились по лестницам с верхнего яруса галереи. Выстроившись вдоль стен, они умолкли и все как один уставились на меня. Крошечные язычки пламени освещали их лица, кажущиеся одинаковыми из-за низко надвинутых капюшонов, и кисти рук, выглядывающих из широких рукавов. На среднем пальце левой руки у каждого поблескивало массивное кольцо. Пока я разглядывал их, от небольшой группы отделилась высокая женщина с царственной осанкой и направилась прямиком ко мне. Верховная жрица? Это уже чересчур! На ней был такой же балахон, как на остальных, но из более тяжелой, мягко струящейся ткани, напоминающей тафту. Подойдя вплотную, она откинула капюшон, и я увидел выкрашенное золотой краской лицо с черными как угли глазами и кроваво-красными губами. Королева вампиров… Как видите, в тот момент мои мысли не отличались оригинальностью. С другой стороны подошел мужчина. Его лицо было также раскрашено золотой краской. Я смотрел на него во все глаза. Мэтр? Не может быть. Блестящие, точно смазанные маслом, черные волосы зачесаны назад, лоб охвачен металлическим обручем. Этот человек казался мне знакомым и незнакомым одновременно – так бывает во сне. Когда видишь кого-то и не можешь понять, узнаешь ли его, потому что вы уже где-то встречались или потому что вам суждено было встретиться. Глубокие морщины на лбу и около рта выдавали возраст, несмотря на сбивающую с толку раскраску. Лет шестьдесят как минимум. И что же он собирается делать с молодым идиотом, распятым перед ним как лягушка и чуть живым от страха? Правая рука незнакомца лежала на рукояти меча. Все правильно. «Кровью неофита должно напоить меч и кнут» – эти слова из Устава братства я знал наизусть, так же как и Гидеон. Меч. Я почувствовал прикосновение стали к щеке и вздрогнул, покрывшись испариной, – неужели они изуродуют мне лицо? Но нет, никто не собирался отступать от сценария. Кровь потекла из двух глубоких надрезов на моих предплечьях. Подошедшая жрица подставила чашу – красивую серебряную чашу с чернением по краю – и собрала в нее все, что вытекло, прежде чем раны начали подсыхать. Стоящие вокруг люди снова запели. Кажется, у Фромма я читал, что на глубинном, архаическом уровне кровь ассоциируется с понятиями «жизнь» и «жизненная сила». Таким образом, прилив жизненных сил напрямую связан с выпиванием чужой крови. Оргиастические ритуалы в честь бога Диониса и некоторых других богов и богинь сопровождались поеданием сырого мяса и выпиванием жертвенной крови. Кроме того, кровь является одной из трех основных субстанций живого тела… Так я и знал. Перед жрицей уже стоял мужчина, но не в балахоне, а в обыкновенных синих джинсах, как я. Как и на мне, на нем не было ни обуви, ни рубашки, и его лицо, как и мое, не мешали разглядеть ни краска, ни капюшон. Белый мужчина лет тридцати. Что он здесь делает? По доброй воле он оказался среди этих сектантов или нет? Если нет, то почему он не протестует? И наконец, почему того, кто жертвует кровь, служители культа сочли нужным распять таким немилосердным образом, а того, кто жертвует семя, даже не связали? Одна из закутанных в балахон девиц опустилась перед ним на колени и при помощи пальцев и языка быстро добилась эякуляции. Впервые это зрелище показалось мне отвратительным. Парня доили как корову. Сперма брызнула в подставленную чашу, где уже была кровь. Моя кровь. Настал черед молока. Но и с этим проблем не возникло. К жрице подвели молодую женщину с обнаженной грудью, явно кормящую мать, и она сама послушно нацедила в чашу столько, сколько требовалось. Затем три священные субстанции смешали с красным вином, и полная до краев чаша оказалась перед моим лицом. Я отвернулся. Жрица осуждающе покачала головой, отступила на пару шагов и сделала знак кому-то из стоящих сзади. Я понял, но было поздно. Кнут. В Древнем Египте он служил символом верховной власти, власти фараона. Масоны и прочие оккультисты много чего позаимствовали у древних египтян, а уж старина Кроули шагу не мог ступить без их сумбурных заклинаний. За своей спиной я услышал шелест медленно разворачивающейся кожаной змеи и с ног до головы покрылся холодным потом. Теперь я понял, что такое настоящий страх. Нет! Это неправильно! Так не должно быть! Кто написал этот гнусный сценарий? Уж точно не я. С Гидеоном ничего подобного не происходило. Первый же удар исторг у меня стон, который не перешел в крик только потому, что у меня перехватило дыхание. Я услышал, как затрещала кожа, а потом на мою нервную систему обрушилась такая боль, какой я отродясь не испытывал. Дикое, нестерпимое жжение – оно нарастало и нарастало, заставляя меня корчиться с запрокинутой головой. «Что ты знаешь о боли? Что ты знаешь о страхе?» Ничего. Я не знал ничего. Две разнополые бестии с позолоченными лицами молча наслаждались моей агонией. Я не знал, что надо сделать, чтобы их остановить. По щекам у меня текли слезы, по спине – кровь. Это было совсем не похоже на игру, клянусь вам. Наконец жрица решила, что с меня хватит, и вновь поднесла чашу к моим губам. На этот раз я не упрямился. Сделал осторожный глоток, почувствовал вкус вина, только вина и ничего более, успокоился и глотнул еще раз. Жрица одобрительно кивнула и передала чашу мужчине, который пожертвовал семя. Затем женщине, предоставившей молоко. Боязливо поглядывая в мою сторону, те по очереди пригубили напиток, после чего чаша пошла по рукам. Все это сопровождалось нескончаемыми песнопениями и визгом свирели. И тут мир дрогнул и поплыл. Не помню, чтобы они добавляли в свой инфернальный коктейль какие-то компоненты, помимо названных, но если от пары глотков я утратил способность ориентироваться во времени и в пространстве, значит, что-то было не так – либо со мной, либо с напитком. Медленно и неотвратимо я сползал в черную пропасть безумия. Реальность осыпалась подо мной как песок. Чаша вернулась к жрице, пурпурные губы коснулись края… Я следил за ней очень внимательно – сделает она глоток или нет? Она сделала. Более того, отметая все мои подозрения, эта ведьма с размалеванным лицом, возомнившая себя не то Исидой, не то Кибелой, наклонила чашу (видимо, в ней оставалось не так уж много) и у всех на глазах опустошила до дна. Движения ее горла не оставляли на этот счет никаких сомнений. Тонкая белая рука вознесла над головами поющих, причитающих, завывающих людей чашу, чье содержимое объединило их всех в одно сумасшедшее стадо, и все они, как по команде, рухнули на колени. Теряя сознание, я почувствовал, как меня подхватили чьи-то руки. Щелкнули, разомкнувшись, стальные скобы, надо мной пронесся темный свод, а потом наступило долгожданное забытье. Долгожданное забытье… хм… Хорошее словосочетание, надо запомнить. Не знаю, как долго я пробыл в отключке. Дни и часы безнадежно перемешались, так что с момента моего появления здесь могли пройти и сутки, и двое, и трое… Очнувшись, я увидел, что нахожусь в том же зале, но теперь впавшие в коллективный транс адепты не распевали гимнов и не дудели в свои дудки, а в полном молчании раскачивались из стороны в сторону. Шелест одежд… потрескивание факелов… аромат каких-то благовоний, тяжкий, назойливый, вызывающий головокружение и легкую тошноту. Интересно, во что это я вляпался? Ведь все эти люди не могут быть приглашенными артистами! Я привстал, опираясь на локти, и с изумлением обнаружил, что лежу в открытом саркофаге, подобно мумии фараона, и тут же, в двух шагах, на полу лежит тяжелая каменная крышка. В первый момент я испытал дикий ужас: уж не собираются ли меня похоронить заживо? Но потом до меня дошло. Смерть и воскресение. Жизнь, прорастающая из смерти. Судьба зерна… Ухватившись руками за каменные стенки, я сел. С моей груди при этом соскользнул небольшой картонный прямоугольник. Карта. Я взял ее и поднес к глазам. Это был Повешенный из колоды Таро. Стоящие вокруг люди протянули руки и помогли мне выбраться из саркофага. Златоликая жрица повесила мне на шею какой-то амулет на шелковом шнурке, на плечи накинула плащ. После нескольких минут тишины песнопения возобновились, причем некоторые слова показались мне знакомыми, хотя я не прислушивался. От голода, жажды и проникающих в ноздри и во все клетки тела дурманящих ароматов меня мутило. Я еле держался на ногах, хотя и чувствовал что-то вроде стыда – из-за того, что оказался таким слабаком. Мне что-то вложили в правую руку, что-то тяжелое и холодное. Я машинально взял. Фигуры в балахонах опять затянули свое. Дальнейшее я помню плохо. Каким-то образом мы переместились в более просторное помещение, залитое солнечным светом, который проникал через высокие стрельчатые окна, расположенные практически под потолком, как в готическом соборе. Я выпил густого зелья из кубка, и меня потащило. В какой-то момент мне даже показалось, что я занимаюсь сексом с молодой темноволосой женщиной. Хотя это вполне могло быть галлюцинацией. А потом действительно пошел глюк. Я видел картины каких-то сражений… крушение империй, захват городов… Позже, обдумывая происшедшее, я пришел к выводу, что учение Кроули не имело никакого отношения к совершенному надо мной обряду. Ну, почти никакого. Либо все это от начала до конца было плодом воспаленного воображения мэтра (но какую чертову уйму народа ему пришлось привлечь для воплощения своих фантазий?), либо я и впрямь попал. Куда? В какое-то дерьмо, не иначе. Домой меня доставили в лимузине мэтра, после того как я очнулся на диване в его кабинете, сгреб в охапку свои вещи и, пошатываясь, вышел на улицу. Меня никто не провожал. По дороге от дома до ворот мне не встретилось ни одной живой души. Но я чувствовал, что за мной наблюдают, такое невозможно не почувствовать. Водителю я вопросов не задавал. Он тоже ни о чем не спрашивал, видимо, заранее получил инструкции. Знакомый маршрут до города… знакомые улицы и бульвары… знакомый подъезд. Первым делом я выпил стакан минеральной воды, потом принял душ, потом выпил еще стакан минеральной воды, потом бутылку пива… Господи, мне казалось, что эта дикая жажда будет мучить меня до конца дней. Через некоторое время напомнил о себе и голод. Я нашел в холодильнике пиццу, приготовил ее в микроволновке и съел за один присест. Пиво кончилось. Выходить на улицу не хотелось, вернее, у меня просто не было сил. Пошарив по кухонным шкафчикам, я отыскал бутылку кьянти и полбутылки коньяка. Потом сел и заново переписал свой рассказ. И отослал мэтру. Через неделю мне позвонили из издательства… опустим лишнюю информацию… и предложили подъехать, чтобы обсудить условия контракта. Они взяли все, что я сумел им предложить (кроме того злосчастного рассказа), и заказали мне роман. Он был готов через пять месяцев. Я назвал его «Тайный страж». Помните? Кто даст мне стражу к устам моим и печать благоразумия на уста мои, чтобы мне не пасть чрез них и чтобы язык мой не погубил меня![13]13
  Сирах 22:31.


[Закрыть] Когда я вернулся домой, меня уже дожидалось электронное послание, в котором было одно только слово: «Работай». Я сел и задумался. Гидеону пришлось пройти посвящение, чтобы остаться в живых. Он проник в тайны братства и, чтобы у адептов отпала необходимость убивать его, стал одним из них. А что случилось со мной? Разве не то же самое? Я взял и хорошенько рассмотрел кольцо с черным камнем, которое после упомянутых событий обнаружил на среднем пальце своей левой руки. Металл не был ни мельхиором, ни серебром. Больше всего он напоминал белое золото. Конечно, можно было обратиться к ювелиру, но что-то подсказывало мне, что делать этого не стоит. Камень мог быть агатом или черным обсидианом, я не слишком силен в минералогии. Вот и всё. Больше меня никто не беспокоил. Но однажды совершенно незнакомый человек в лондонском аэропорту Хитроу, бросив взгляд на мое кольцо, неожиданно поклонился мне. Я ответил на поклон, засунул руку в карман пиджака и незаметно снял кольцо. На всякий случай. Ведь я понятия не имел, за кого меня принимают! А в другой раз на рю Риволи молодая, хорошо одетая женщина, по виду еврейка, шарахнулась от меня, издав леденящий вопль, и загородила собой девочку лет шести. Вокруг начали собираться прохожие, а она все вопила не своим голосом, указывая пальцем на это чертово кольцо. Глаза ее были расширены от ужаса. Я поспешил перейти на другую сторону улицы, спустился в Лувр и долго бродил по египетским залам, ругая себя за неосторожность. С тех пор я предпочитаю носить это кольцо в кармане, а не на пальце.

Протянув руку, Грэм взял со столика пачку сигарет. На висках его поблескивали капли пота, но в целом он не производил впечатления человека, находящегося в стрессовом состоянии.

– У вас есть вопросы ко мне, Маргарита?

Ошеломленная, она молчала.

Писатель. Как давно в его жизни фантазии переплелись с реальностью?

– Кажется, – заговорила она после паузы, – вы только что написали еще один полноценный рассказ.

Улыбнувшись, Грэм встал на ноги, подошел к столу, не торопясь, засучил рукава рубашки и, не спуская глаз с сидящей без движения Риты, протянул к ней обе руки. Подавшись вперед, она взглянула на нити старых шрамов, тонких и белых на смуглой коже предплечий. Их нанесли острым лезвием, несомненно. Очень точно и аккуратно.

«Это ничего не доказывает, – подумала она. – Вполне может быть попыткой суицида». Читая ее мысли, Грэм запустил руку в карман и протянул ей на раскрытой ладони крупное красивое кольцо с черным камнем. Камень квадратный, искусно отшлифованный. Оправа из белого золота.

– Вы мне не верите?

– Пока что я не готова ответить на этот вопрос.

По следам этой истории Рита предприняла небольшое расследование. Зашла на сайт, содержащий больше всего информации о творчестве Грэма Мастерса, выяснила, что за издательство первым опубликовало сборник «День зимнего солнцестояния» и роман «Тайный страж», затем перешла на сайт упомянутого издательства, изучила всех его авторов, в особенности прославленных, имеющих богатую творческую биографию, составила список из нескольких фамилий и принялась методично изучать все материалы, имеющие к ним отношение. Наконец, после нескольких дней упорных поисков, ей показалось, что она напала на след. Один из именитых писателей-фантастов был назван первооткрывателем многих известных сегодня имен, а в другом месте вскользь упоминалось о его возможной принадлежности к одному из тайных оккультных орденов, наследников Золотой Зари. Возможная принадлежность!.. Исчерпывающая информация, ничего не скажешь.

* * *

Они созвонились в конце недели, как договаривались. Ольга сказала, что собирается на кладбище, и Рита неожиданно для себя спросила:

– Можно с тобой?

– Ну… да, – растерялась Ольга. – Если хочешь.

Таким образом, на следующий день они оказались на Долгопрудненском кладбище. С погодой повезло. На солнце периодически набегали белые облачка, но было безветренно и сухо. Вымощенная красной плиткой дорожка повела их прочь от центрального входа мимо захоронений воинов-афганцев к могиле Германа и Надежды Строгановых. Свежевыкрашенная ограда… мраморное надгробие – черная полированная плита с высеченными на ней скорбными датами и непременным «помним, любим, скорбим», белая фигура ангела со сложенными крыльями… на невысоком постаменте букет живых белых роз.

– Гришка! – ахнула Ольга. – Он был здесь.

– Ну и что?

– Ничего. – Ольга прикусила губу. – Просто я не думала, что…

Рита искоса посмотрела на нее:

– Ты не думала, что твой брат бывает на могиле родителей?

Сидя на деревянной скамеечке, Ольга молча хлюпала носом. Ей потребовалось время, чтобы прийти в себя. Рита разглядывала фотографии покойных.

По правде говоря, Надежда и при жизни не производила впечатления роковой женщины (при взгляде на Германа невольно возникал вопрос, что же он в ней нашел), а уж на этом глянцевом овале… Хотя, похоже, выбирая фотографию, Ольга подошла к делу со всей ответственностью. Снимок явно был сделан профессионалом скорее всего на каком-то торжестве – на эту мысль наводили ярко накрашенные губы Надежды, укладка, декольте и нитка крупного жемчуга вокруг увядающей шеи. Типичная дама бальзаковского возраста, утомленная усилиями, которые приходится затрачивать на то, чтобы не проигрывать от сравнения с молоденькими вертушками, особенно на фоне импозантного мужа.

Герман… Изящные лицевые кости, обтянутые смуглой кожей. Серо-стальные глаза. Грэм темноглазый в мать, что же до всего остального, то это Герман номер два. Та же осанка, те же черты… И временами – тот же резкий прищур, вызывающий желание отпрянуть. Удивленная и опечаленная, Рита неожиданно осознала, что всегда восхищалась отцом своей подруги (ее собственный отец был обыкновенным пьяницей и смылся, когда Рите было всего-навсего четыре года), что хорошо его помнит и сожалеет о его кончине.

– Ты никогда не говорила… – пробормотала она смущенно. – От чего он умер?

Всхлипнув, Ольга покачала головой, и Рита решила не настаивать.

– Ты сама здесь все устроила?

– Ты имеешь в виду памятник и остальное? Да, сама. Но Гришка все оплатил.

Рита снова перевела взгляд на фотографию.

– Они успели помириться?

– Господи, – произнесла Ольга сдавленным голосом, – да ведь папа умер у него на руках…

– Если тебе трудно, не рассказывай.

– Ничего. – Ольга немного помолчала. Улыбнулась виновато. – Знаешь, иногда лучше рассказать.

– Знаю.

Еще одна короткая пауза.

– Папа лежал в больнице – в той, ведомственной, на Открытом шоссе. Его прооперировали, но… Я позвонила Гришке, и на следующий день он прилетел из Амстердама. Даже домой не зашел, с трапа самолета сразу в больницу. Мы с Витей встретили его в вестибюле. Папа к тому времени был уже очень плох. Лечащий врач сказал: сутки, максимум двое. – Ольга смахнула слезинку. – Я не могла находиться с ним рядом. Понимаешь? Просто не могла. Я не знала, что делать, что говорить, как вообще вести себя. Меня никто этому не учил. Я чувствовала себя абсолютно беспомощной. Хуже ребенка.

Слёзы текли уже ручьем по щекам, Ольга их даже не вытирала, хотя носовой платок был у нее наготове. Рита молча положила руку ей на колено.

– Гришка поднялся на пятый этаж, поговорил с врачом и пошел к папе в палату. И уже не показывался до вечера следующего дня. Не знаю, о чем они говорили, он всегда был скрытным. Его пытались выпроводить, но куда там! Он спустился вниз, только когда папы не стало.

– А ты где была всё это время?

– Мы с Витей сидели в холле первого этажа. Я позвонила соседке, попросила накормить детей. Потом мы зашли в какую-то забегаловку на другой стороне улицы, выпили по чашке кофе… погуляли по больничному парку… вернулись назад… Мне казалось, этот день никогда не кончится. Я позвонила Гришке на мобильный, но он не ответил. Ты, наверное, думаешь, что мне следовало пойти к ним? Знаю. Но я не смогла. Не смогла себя заставить. Стоило мне подумать о том, что там, наверху, умирает человек… и не просто человек, а мой отец… господи, у меня просто все внутри переворачивалось. Это так страшно, Ритка, ты не представляешь!..