Текст книги "Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе"

Глава 24

Здесь нужно вкратце объяснить положение Республиканской партии в Филадельфии того времени и рассказать о ее связи с Джорджем У. Стинером, Эдвардом Мэлией Батлером, Генри Э. Молинауэром, сенатором Марком Симпсоном и другими для понимания ситуации, в которой оказался Каупервуд. Как мы могли убедиться, Батлер был заинтересован в сотрудничестве с Каупервудом и дружелюбно относился к нему. Стинер был орудием Каупервуда. Молинауэр и Симпсон были сильными конкурентами Батлера в борьбе за управление делами города. Симпсон представлял Республиканскую партию в Законодательном собрании штата, которая при необходимости могла диктовать городским властям, утверждать новые законы о выборах, пересматривать городские привилегии, начинать политические расследования и так далее. Ему подчинялись влиятельные газеты, банки и корпорации. Молинауэр представлял немцев, некоторых американцев, а также крупные влиятельные корпорации; он считался очень солидным и уважаемым человеком. Все трое были сильными фигурами, компетентными и опасными в политическом отношении. Двое последних рассчитывали на влияние Батлера, особенно в ирландской общине, среди глав приходских советов, политиков и мирян католического вероисповедания, которые почитали его почти как своего духовного лидера. Взамен Батлер оказывал им свое покровительство, влияние и доброжелательное отношение. Через Молинауэра и Симпсона город предоставлял прибыльные контракты на мощение улиц, строительство мостов, водопроводов и канализационных систем. Ради получения этих контрактов дела Республиканской партии, местным предводителем и бенефициаром которой он являлся, должны были находиться в полном порядке. В то же время ответственность за состояние дел Республиканской партии в равной мере лежала на Молинауэре и Симпсоне, и Стинер не был его назначенцем. Последний в большей степени отчитывался перед Молинауэром.

Расположившись в коляске рядом с сыном, Батлер размышлял об этом и ломал голову над последствиями.

– Каупервуд только что приходил к нам, – обратился он к Оуэну, который в последнее время начал хорошо разбираться в финансовых делах, а в политических и общественных был проницательнее, чемотец, хотя и не обладал его обаянием. – Он сказал мне, что попал в довольно затруднительное положение. Слышишь? – продолжал он, когда издалека донесся очередной крик «Экстренный выпуск!». – В Чикаго большой пожар, и завтра на фондовой бирже начнутся неприятности. У нас в разных банках заложены крупные пакеты акций трамвайных компаний. Если мы не будем смотреть в оба, они предъявят свои ссуды к погашению. Утром мы в первую очередь должны позаботиться об этом. У Каупервуда на депозите лежит сто тысяч долларов от меня, и он хочет, чтобы они оставались там. Кроме того, он сказал, что у него есть кое-какие деньги, которые принадлежат Стинеру.

– Стинеру? – с интересом спросил Оуэн. – Он что, тоже балуется акциями? – Совсем недавно до него дошли слухи не только о махинациях Стинера, которым он не поверил и пока не говорил об этом своему отцу. – Сколько его денег есть у Каупервуда?

Батлер помедлил с ответом.

– Боюсь, довольно много, – наконец сказал он. – По сути дела, даже очень много – около пятисот тысяч долларов. Если об этом станет известно, то думаю, поднимется большой шум.

– Фью! – изумленно присвистнул Оуэн. – Полмиллиона долларов! Боже милосердный, папа! Ты хочешь сказать, что Стинер ворочает делами на пятьсот тысяч долларов? Я и не думал, что он достаточно умен для таких вещей. Полмиллиона долларов! Ну и буча начнется, если об этом узнают!

– Полегче, полегче! – отозвался Батлер, стараясь удержать в уме все варианты развития событий. – Мы пока что не знаем всех обстоятельств. Может быть, он не собирался так много брать на себя. Возможно, дело еще поправимо. Деньги вложены, и Каупервуд еще не разорился. Их можно вернуть обратно. Сейчас нужно решить, можно ли что-либо сделать для его спасения. Если он сказал правду – а я ни разу не ловил его на лжи, – он сможет выпутаться, если трамвайные акции завтра утром не упадут слишком низко. Я собираюсь побеседовать с Генри Молинауэром и Марком Симпсоном, поскольку они тоже в деле. Каупервуд хочет знать, не смогу ли я убедить их, чтобы они объединились с банкирами и поддержали рынок. Он считает, что мы можем защитить наши займы, если выйдем на биржу, будем покупать и держать цену.

Оуэн быстро перебрал в уме то, что ему было известно о сделках Каупервуда. Он был убежден, что банкир заслуживает наказания. Проблема возникла по вине Каупервуда, а не Стинера; он чувствовал это. Ему было странно, что отец не понимает этого и не возмущается по этому поводу.

– Видишь ли, отец, – многозначительным тоном произнес он после небольшой паузы, – Каупервуд пользовался деньгами Стинера для скупки акций, а сейчас он сел в лужу. Если бы не этот пожар, ему бы все сошло с рук, но теперь он хочет, чтобы ты вытащил его вместе с Молинауэром, Симпсоном и остальными. Он славный парень, и я неплохо отношусь к нему, но с твоей стороны будет глупо действовать по его указке. Он уже заграбастал больше, чем следует. Позавчера я слышал, что он получил линию Фронт-стрит и скупил почти все акции линии «Грин энд Коутс». Кроме того, они со Стинером якобы установили контроль над линией Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, но тогда я не поверил этому. Я как раз собирался спросить тебя об этом. Думаю, в каждом случае Каупервуд загребал под себя большую долю и пользовался этим для новых инвестиций. Стинер был всего лишь его пешкой. Каупервуд вертит им, как хочет.

Глаза Оуэна враждебно поблескивали. Каупервуда следовало примерно наказать, разорить и вытеснить из трамвайного бизнеса, где он сам надеялся сколотить капитал.

– Знаешь ли, я всегда считал, что этот парень умен, но даже подумать не мог, что он окажется таким изворотливым. – Голос Батлера звучал глухо и мрачно. – Выходит, это его игра. Ты тоже очень смышленый, не так ли? Ладно, все это можно уладить, если хорошенько подумать. Но есть кое-что еще: тебе не стоит забывать про Республиканскую партию. Как известно, наш успех идет рука об руку с ее успехом. – Он замолчал и посмотрел на сына. – Если Каупервуд разорится и эти деньги нельзя будет вернуть… – Он покачал головой. – Меня больше всего беспокоит вопрос о Стинере и городском казначействе. Не забывай, что в ноябре состоятся партийные выборы. Я вот гадаю, следует ли мне отозвать свой депозит на сто тысяч долларов. Утром мне понадобятся значительные средства на покрытие кредитных займов.

Это был любопытный психологический феномен, но лишь теперь Батлер начал осознавать реальную тяжесть ситуации. В присутствии Каупервуда он настолько поддался влиянию личности этого молодого человека, убедительности его просьбы и собственному расположению к нему, что даже не потрудился рассмотреть все обстоятельства относительно собственных дел. Лишь здесь, в прохладе позднего вечера, разговаривая с Оуэном, который руководствовался собственным честолюбием и не имел особых причин для приязненного отношения к Каупервуду, он начал мыслить здраво и видеть вещи в истинном свете. Ему пришлось признать, что Каупервуд серьезно скомпрометировал городское казначейство и Республиканскую партию, а косвенным образом – и его личные интересы. Тем не менее Каупервуд ему нравился, и он не был готов оставить его на произвол судьбы. Теперь он собирался побеседовать с Молинауэром и Симпсоном не только ради спасения Каупервуда, но и для защиты партийных и собственных интересов. Дело принимало скандальный характер. Это ему не нравилось и даже возмущало его. Этакий молодой прохвост! Только подумать, что он оказался настолько хитроумным. Тем не менее он до сих пор испытывал теплые чувства к Каупервуду даже в таких обстоятельствах и полагал, что должен как-то помочь молодому человеку, если ему еще можно чем-то помочь. Если другие с пониманием отнесутся к его предложению, то, возможно, он до последнего будет держать свои сто тысяч долларов на депозите у Каупервуда, как тот и просил.

– Ну, хорошо, отец, – сказал Оуэн спустя некоторое время. – Я не понимаю, почему тебе следует беспокоиться больше, чем Молинауэру или Симпсону. Если вы втроем заходите вытащить его, то сможете это сделать, но я никак не пойму, почему вы должны это делать. Я понимаю, что скандал дурно скажется на исходе выборов, если он разразится немедленно, но разве нельзя замять его до выборов? Твои вложения в трамвайные компании важнее этих выборов, а если у тебя есть ясный план, как прибрать к рукам нужные линии, тебе вообще не стоит волноваться насчет выборов. Советую тебе завтра утром забрать эти сто тысяч долларов и таким образом компенсировать падение твоих акций. Возможно, это разорит Каупервуда, но никак не повредит тебе. Ты сможешь выйти на рынок и купить его акции. Я не удивлюсь, если он прибежит к тебе и попросит забрать их. Тебе нужно убедить Молинауэра и Симпсона, чтобы они припугнули Стинера и запретили ему давать Каупервуду новые ссуды. Если ты этого не сделаешь, Каупервуд обратится к нему и потребует еще денег. Стинер зашел слишком далеко. Если Каупервуд не ликвидирует свою фирму, что ж, и хорошо, но, скорее всего, он все-таки обанкротится, и тогда ты сможешь собрать с рынка такой же урожай, как и любой другой успешный бизнесмен. Думаю, он разорится. А ты просто не должен беспокоиться о полумиллионе долларов, которые Стинер пустил на свои махинации с Каупервудом. Никто не давал ему полномочий на такие ссуды. Путь он сам позаботится о себе. Это может повредить интересам Республиканской партии, но потом ты разберешься с этим. Вы с Молинауэром можете договориться с газетчиками, чтобы до выборов они помалкивали насчет растраты.

– Полегче, полегче! – время от времени ворчал старый подрядчик. Он напряженно размышлял.

Глава 25

В то время резиденция Генри Э. Молинауэра находилась в новом городском районе, где жил и Батлер, на Южной Брод-стрит, недалеко от красивого здания недавно построенной библиотеки. Это был просторный дом того типа, который обычно выбирали нувориши: четырехэтажное строение из желтого кирпича и белого камня, не имевшее родства с каким-то определенным стилем и все же привлекательное по своей архитектурной композиции. Широкая лестница, ведущая на веранду, упиралась в резную дверь с узкими окнами, украшенными с обеих сторон изящными голубыми жардиньерками. Внутренность двадцати комнат была роскошно украшена деревянными панелями, полы выстелены паркетом. Там имелись большой холл, грандиозная гостиная и столовая как минимум на тридцать персон, обшитая дубовыми панелями; на втором этаже находились музыкальная комната, устроенная для трех честолюбивых дочерей Молинауэра, библиотека и его личный кабинет, спальня и ванная комната его жены, а также оранжерея.

Молинауэр считал себя, да и на самом деле был очень важным человеком. Его финансовые и политические суждения отличались необыкновенной проницательностью. Хотя он был немцем – или, скорее, американцем с немецкими корнями, – его впечатляющая внешность была типично американской. Он был высоким и грузным; это впечатление усиливалось из-за холодной и отстраненной манеры держаться на людях. Над его мощной грудью и широкими плечами возвышалась крупная голова, одновременно круглая и вытянутая, в зависимости от угла зрения. Выпуклый лоб угрожающе нависал над глазами, пытливыми и проницательными. Очертания носа, губ и подбородка, а также гладко выбритых твердых щек подтверждали впечатление, что он хорошо знает, чего хочет от мира, и вполне способен получить это, невзирая на препятствия. Он был лучшим другом Эдварда Мэлии Батлера – если знать пределы такой дружбы, – а в отношениях с Марком Симпсоном был таким же искренним, как два тигра между собой. Он уважал чужие способности и был готов играть по правилам, если правила подразумевали честную игру. В противном случае было нелегко измерить глубину его коварства.

Поздним вечером в воскресенье, когда Эдвард Батлер приехал к нему вместе с сыном, этот выдающийся представитель одной трети интересов города Филадельфия не ожидал их визита. Он находился в своей библиотеке, читал и слушал, как его дочь играет на фортепиано. Его жена с двумя другими дочерями отправилась на церковную службу. Он был настроен по-домашнему. Поскольку воскресный вечер был превосходным временем для деловых совещаний в мире политики, он и не исключал мысли, что кто-то из его достойных коллег может явиться в его дом, и когда его лакей, он же дворецкий, объявил о прибытии старшего и младшего Батлеров, он был вполне радушен.

– Вот вы где! – добродушно воскликнул он и протянул руку. – Я определенно рад вас видеть. Оуэн! Как поживаете, Оуэн? Джентльмены, что вы предпочитаете выпить, что будете курить? Знаю, вы не откажетесь. Джон, – обратился он к слуге, – подайте что-нибудь этим джентльменам. Я только что слушал, как играет Кэролайн, но думаю, она смутилась.

Он пододвинул стул для Батлера и указал Оуэну место по другую сторону стола. Слуга вернулся с замысловато изукрашенным серебряным подносом, на котором стояли бутылки виски, старые вина и коробки сигар разных сортов. Оуэн принадлежал к новой породе молодых финансистов, которые не пили и не курили. Его отец умеренно употреблял то и другое.

– Здесь у вас уютно, – сказал Батлер без какого-либо намека на важную миссию, которая привела его сюда. – Неудивительно, что вы остаетесь дома воскресными вечерами. Что нового в городе?

– Насколько я знаю, ничего особенного, – умиротворенно ответил Молинауэр. – Дела идут более или менее гладко. У вас тоже нет причин для беспокойства, не так ли?

– Боюсь, что есть, – сказал Батлер и допил бокал виски с содовой, приготовленный для него. – Кажется, вы не читали вечерние газеты?

– Нет, не читал, – отозвался Молинауэр и выпрямился. – А что, был экстренный выпуск? В чем дело?

– Ничего особенного, кроме пожара в Чикаго, и похоже, что утром нас ожидает финансовая буря.

– Что вы говорите! Я об этом не слышал. Большой пожар?

– Говорят, город горит до сих пор, – вставил Оуэн, с интересом наблюдавший за лицом известного дельца и политика.

– Вот это настоящая новость! Нужно срочно послать за газетой. Джон! – позвал он, и слуга тотчас явился на зов. – Достаньте мне где-нибудь вечернюю газету!

Слуга исчез.

– Почему вы думаете, что это имеет отношение к нам? – осведомился Молинауэр и повернулся к Батлеру.

– Дело в том, что совсем недавно мне стало известно об одном обстоятельстве: наш казначей Стинер получит большую прореху в своих расчетных книгах, если дела не обернутся гораздо лучше, чем кажется определенным людям, – спокойно сказал Батлер. – Это может дурно выглядеть перед выборами, не так ли?

Трезвый взгляд его серых ирландских глаз столкнулся с взглядом Молинауэра, который ни в чем не уступал ему.

– Откуда вы это узнали? – ледяным тоном осведомился Молинауэр. – Он не мог умышленно забрать столько денег, верно? Вам известно, сколько он потратил?

– Довольно много, – тихо ответил Батлер. – Насколько я понимаю, около пятисот тысяч долларов. Но я пока что не могу сказать, что эти деньги растрачены. Они находятся под угрозой растраты.

– Пятьсот тысяч! – изумленно воскликнул Молинауэр, тем не менее сохраняя внешнюю невозмутимость. – Не может быть! Как долго это продолжалось и что он делал с деньгами?

– Он выписывал огромные ссуды – около полумиллиона долларов молодому Каупервуду с Третьей улицы, который вел дела с городским займом. Они инвестировали для себя в разные предприятия, но в основном покупали ценные бумаги трамвайных линий. (При этих словах бесстрастное выражение лица Молинауэра едва заметно изменилось.) По словам Каупервуда, этот пожар завтра утром несомненно приведет к биржевой панике, и если он не получит существенной поддержки, то не сможет устоять. Если он не удержится, то из городской казны пропадет пятьсот тысяч долларов, которые уже нельзя будет вернуть обратно. Стинера нет в городе, и Каупервуд обратился ко мне с просьбой посмотреть, нельзя ли что-то сделать. По правде говоря, раньше он вел для меня разные мелкие дела и оказывал полезные услуги, поэтому он считает, что сейчас я мог бы помочь ему, то есть уговорить вас и сенатора организовать встречу с крупными банкирами, чтобы поддержать рынок на утренних торгах. Если мы этого не сделаем, он обанкротится, и он считает, что скандал может повредить нам на выборах. Мне показалось, что он не замышляет никаких игр, а просто хочет спастись и не подвести меня, то есть нас… если получится.

Батлер сделал паузу. Молинауэр, скрытный и коварный по своей натуре, вовсе не был поражен этим неожиданным поворотом событий. В то же время он был слегка взволнован и заинтригован, поскольку никогда не считал Стинера человеком, обладающим собственной инициативой или финансовой прозорливостью. Значит, городской казначей тратил деньги без его ведома и теперь подвергается опасности судебного преследования! Он лишь косвенно знал Каупервуда как человека, который занимался проблемами городских займов. Молинауэр получал прибыль от его ловких операций. Судя по всему, этот банкир обвел Стинера вокруг пальца и пользовался деньгами для скупки акций трамвайных компаний. Стало быть, у них есть личные активы в этом бизнесе. Это весьма заинтересовало Молинауэра.

– Пятьсот тысяч долларов, – повторил он, выслушав речь Батлера. – Это немалые деньги. Если нужно лишь поддержать рынок, чтобы спасти Каупервуда, мы можем это сделать, но если поднимется настоящая паника, я не представляю, каким образом наши действия могут хоть чем-то помочь ему. Если он находится в крайне стесненных обстоятельствах, а рынок может пробить дно, то ему понадобится гораздо большее, чем наша поддержка. Я уже проходил через это. Вы знаете размер его задолженности?

– Нет, не знаю, – сказал Батлер.

– Говорите, он не просил у вас денег?

– Он хочет, чтобы я оставил у него на депозите сто тысяч долларов, пока он не разберется, сможет ли выпутаться из положения.

– Полагаю, Стинера на самом деле нет в городе? – Молинауэр был по своей натуре подозрителен.

– Так говорит Каупервуд. Мы можем выяснить.

Молинауэр обдумывал различные аспекты сложившейся ситуации. Поддержка рынка будет весьма полезной, если это спасет Каупервуда, а заодно Республиканскую партию и ее казначея. В то же время от Стинера следует потребовать возврата полумиллиона долларов в городскую казну и передать свои активы кому-то еще – предпочтительно ему, Молинауэру. Но с Батлером тоже приходилось считаться. Чего он может захотеть? Он посоветовался с Батлером и узнал, что Каупервуд согласился вернуть пятьсот тысяч долларов в том случае, если сможет собрать такую сумму. О долях в разных трамвайных компаниях речи не было. Но какие гарантии, что Каупервуда можно будет спасти таким образом? Сможет ли он собрать необходимые деньги? А если его спасут, вернет ли он эти деньги Стинеру? Если ему нужны наличные деньги, кто даст ему взаймы в такое время, перед лицом наступающей паники? Какой залог он может обеспечить? С другой стороны, под давлением с разных сторон его можно вынудить на уступку всех его трамвайных активов за бесценок, его и Стинера. Если Молинауэр получит эти ценные бумаги, его не будет особенно беспокоить исход осенних выборов, хотя он, как и Оуэн, полагал, что они не будут проиграны. Как обычно, их можно будет купить. Молинауэр считал, что растрату – если банкротство Каупервуда подведет ссуду Стинера под это определение – можно будет скрывать достаточно долго до победы на выборах. Теперь ему представлялось, что лучше запугать Стинера, чтобы тот отказал Каупервуду в дополнительной поддержке, а потом искусственно понизить курс его трамвайных акций, а заодно и других крупных акционеров, включая Симпсона и Батлера. В линиях конного трамвая заключался один из крупных источников будущего благосостояния Филадельфии. Однако пока что он должен был изображать заинтересованность в спасении партии на выборах.

– Разумеется, я не могу говорить за сенатора, – задумчиво произнес Молинауэр. – Не знаю, что он может подумать. Что касается меня, то я вполне готов сделать все возможное, чтобы поддержать цену акций, если это пойдет кому-то на пользу. Естественно, я сделаю это для защиты моих собственных займов. По моему мнению, нам следует подумать, как предотвратить огласку до проведения выборов, если мистер Каупервуд не удержит позиции. Конечно же, у нас нет уверенности, что мы сможем поддержать рынок, несмотря на все усилия.

– Это верно, – сердито отозвался Батлер.

Оуэн решил, что ясно видит суровую кару, которая вскоре постигнет Каупервуда. В этот момент прозвонил дверной колокольчик. В отсутствие лакея появилась горничная, сообщившая о приходе сенатора Симпсона.

– Как раз вовремя, – сказал Молинауэр. – Пригласите его сюда. Посмотрим, что он думает по этому поводу.

– Наверное, мне лучше оставить вас наедине, – обратился Оуэн к своему отцу. – Поищу мисс Кэролайн и попрошу ее спеть мне. Я дождусь тебя, отец, – добавил он.

Молинауэр вкрадчиво улыбнулся ему, и он вышел как раз в тот момент, когда сенатор Симпсон вошел в комнату.

В штате Пенсильвания, богатом на своеобразные типы, не встречалось более интересной личности, чем сенатор Марк Симпсон. В противоположность Молинауэру и Батлеру, которые тепло приветствовали его и пожали его руку, он не производил впечатления своей внешностью. Он был невысоким, пяти футов и девяти дюймов, Молинауэр же – шести футов, а Батлер – пяти и одиннадцати с половиной футов, с бритым лицом и безвольным подбородком. Его взгляд не был таким же открытым, как у Батлера, или таким же бесстрастным, как у Молинауэра, но являл несравненно большую утонченность. Его глубоко посаженные, странные, бездонные глаза смотрели на вас, как могла бы смотреть кошка, выглядывающая из темного угла, и отражали все хитроумие, которым славилось семейство кошачьих. Смешной завиток черных волос нависал над его низким, гладким лбом, бледность лица говорила о плохом здоровье. Однако в нем жила упорная и неутомимая сила, которой он подчинял себе людей. Он умел кормить алчность надеждами и обещаниями и платил безжалостностью тем, кто противоречил ему. Он был тихим человеком, как часто бывает с такими людьми, со слабым и вялым рукопожатием, с бесцветной и слегка жеманной улыбкой, но выражение его глаз при разговоре возмещало все эти недостатки.

– Добрый вечер, Марк, рад вас видеть, – приветствовал его Батлер.

– Как поживаете, Эдвард? – прошелестел тихий ответ.

– Кажется, сенатор, что время не властно над вами, – заметил Молинауэр. – Что будете пить?

– Сегодня ничего, Генри, – отозвался Симпсон. – Я пробуду недолго; остановился по дороге домой. Моя жена в гостях у Кэвэноу по соседству с вами, и мне нужно забрать ее.

– Очень хорошо, что вы заглянули к нам именно сейчас, сенатор, – начал Молинауэр, усевшись вслед за гостем. – Батлер рассказал мне о небольшой политической проблеме, возникшей после нашей прошлой встречи. Полагаю, вы слышали о пожаре в Чикаго?

– Да, Кэвэноу недавно сообщил мне. Это выглядит довольно серьезно. Думаю, утром рынок сильно упадет.

– Не удивлюсь этому, – лаконично вставил Молинауэр.

– А вот и газета, – сказал Батлер, когда слуга Джон пришел с улицы с газетой в руке. Молинауэр взял ее и развернул перед ними. Это был один из первых экстренных выпусков, вышедших в США, и там имелась довольно внушительная передовица, объявляющая о том, что пожар в городе у озера усиливается с каждым часом после первого возгорания вчера днем.

– Что ж, это определенно ужасная новость, – сказал Симпсон. – Мне очень жаль Чикаго, у меня там много друзей. Надеюсь услышать от них, что дела не так плохи, как кажется.

Сенатор обладал высокопарной манерой речи, от которой он не отказывался ни при каких обстоятельствах.

– Дело, о котором мне поведал Батлер, имеет некоторое отношение к этому событию, – продолжал Молинауэр. – Вы знаете обыкновение наших городских казначеев ссужать деньги под два процента?

– Да, а что? – пытливо спросил Симпсон.

– Так вот. Судя по всему, мистер Стинер одолжил на этих условиях довольно много казенных денег молодому Каупервуду с Третьей улицы, который занимался городскими займами.

– Что вы говорите! – произнес Симпсон, напустив на себя удивленный вид. – Надеюсь, не очень много?

Сенатор, наряду с Батлером и Молинауэром, получал большую прибыль от дешевых ссуд из того же источника, поступавших на депозиты в доверенных банках.

– Оказывается, Стинер выдавал ему ссуды на общую сумму до пятисот тысяч долларов, и если по какой-то причине Каупервуд не сможет выдержать эту бурю, то на балансе у Стинера будет дефицит на эту сумму, что будет неприглядным предвыборным фактом для избирателей. Как вы думаете? Каупервуд должен мистеру Батлеру сто тысяч долларов, поэтому сегодня вечером он пришел к нему. Он попросил узнать, можно ли что-нибудь предпринять с нашей помощью, чтобы поддержать его. Если нет… – Он многозначительно помахал рукой. – Скорее всего, тогда он обанкротится.

Симпсон постучал кончиками пальцев по широкому тонкогубому рту.

– Что они делали с полумиллионом долларов? – поинтересовался он.

– Ну, мальчики решили поиграть в серьезные игры, – добродушно сказал Батлер. – Думаю, они скупали акции трамвайных линий, не считая других вещей.

Он засунул большие пальцы в проймы жилета. Молинауэр и Симпсон обменялись натянутыми улыбками.

– Несомненно, – сказал Молинауэр.

Сенатор Симпсон промолчал, погрузившись в глубокое раздумье. Он тоже думал о том, как бесполезно обращаться к бизнесменам и политикам с подобным предложением, особенно в преддверии неизбежного кризиса. Он полагал, что если они втроем объединятся и пообещают Каупервуду свою защиту в обмен на уступку его активов в ценных бумагах трамвайных линий, это будет совсем другое дело. В таком случае будет очень просто замять историю с долгами городского казначейства и даже напечатать больше денег для поддержки казны[28]28
  По закону 1863 г. каждый национальный банк мог выпускать банкноты в пределах купленной им и внесенной в казначейство суммы облигаций государственных займов США. Два таких банка находились в Филадельфии.


[Закрыть]. Но во-первых, было неизвестно, согласится ли Каупервуд уступить свои акции, а во-вторых, либо Батлер, либо Молинауэр должны были войти с ним в долю в такой сделке. Батлер явно приехал сюда для того, чтобы замолвить слово за Каупервуда. Симпсон и Молинауэр были негласными соперниками. Несмотря на их совместную политическую деятельность, она была направлена на достижение совершенно разных коммерческих целей. Симпсон и Молинауэр никогда не объединялись для конкретного финансового предприятия, точно так же как и Батлер с Молинауэром. Кроме того, по всей вероятности, Каупервуд не был глупцом. Он был не так виноват, как Стинер, ссудивший ему огромную сумму из городских денег. Сенатор размышлял, следует ли ему открыть коллегам свое хитроумное решение, но решил не делать этого. Молинауэр был слишком коварным человеком, чтобы доверить ему такое дело. Это была превосходная, но опасная возможность. Нет, лучше он все сделает самостоятельно. А пока что они должны потребовать от Стинера, чтобы он заставил Каупервуда вернуть пятьсот тысяч долларов, если ему это удастся. Если нет, то при необходимости Стинера можно принести в жертву ради партийных интересов. Акции Каупервуда, с учетом ценной информации о его состоянии, предоставляют хорошую возможность для работы его собственных брокеров на фондовой бирже. Они могут распространить слухи о бедственном положении Каупервуда, а затем выйти на него с предложением сбыть акции с рук, разумеется за бесценок. Да, в недобрый для себя час Каупервуд обратился к Батлеру!

– Ну что же, – сказал сенатор после долгого молчания. – Можно посочувствовать мистеру Каупервуду, попавшему в такое положение, и я определенно не виню его за покупку трамвайных линий, если у него была такая возможность. Но я на самом деле не вижу, что может быть сделано для него перед лицом кризиса. Не знаю насчет вас, джентльмены, но я вполне уверен, что не в состоянии таскать чужие каштаны из огня, даже если бы мне этого хотелось. Все зависит от того, считаем ли мы опасность для партии достаточно значительной, чтобы залезать в свои карманы и способствовать ему.

При упоминании реальных денег лицо Молинауэра вытянулось и приняло постное выражение.

– Я тоже не вижу, что мы могли бы сделать для мистера Каупервуда, – со вздохом сказал он.

– Ей-богу, мне кажется, что лучше будет забрать мои сто тысяч долларов, – с горьким юмором произнес Батлер. – Сделаю это завтра утром в первую очередь.

На этот раз ни Симпсон, ни Молинауэр не снизошли даже до слабой улыбки. Они лишь обменялись расчетливыми и суровыми взглядами.

– Но вернемся к вопросу о городской казне, – сказал сенатор Симпсон, когда обстановка немного успокоилась. – Нам нужно поразмыслить над этим. Если мистер Каупервуд разорится и казна потеряет столько денег, это поставит нас в затруднительное положение. Кстати, какими линиями он особенно интересовался? – добавил он, как будто эта мысль только сейчас пришла ему в голову.

– Точно не знаю, – ответил Батлер, который не собирался повторять то, что услышал от Оуэна во время поездки.

– Если мы не сможем заставить Стинера вернуть деньги до того, как этот Каупервуд обанкротится, то я не вижу, как мы можем избавиться от последующих неприятностей, – заявил Молинауэр. – Но если мы предпримем меры, которые будут выглядеть как требование возместить убытки городской казны, то Каупервуд, вероятно, прикроет свою лавочку. Так что здесь ничего не поделаешь. И будет не очень любезно по отношению к нашему другу Эдварду, если мы предпримем меры до того, как он уладит свои дела с Каупервудом.

– Определенно, – с чувством произнес сенатор Симпсон, проявив настоящую политическую прозорливость.

– Не беспокойтесь, утром я получу эти сто тысяч долларов, – сказал Батлер.

– Если что-то предпринимать, то мы должны постараться замять дело с городской казной до проведения выборов, – сказал Симпсон. – Одни газеты будут помалкивать на этот счет, другие нет. Есть одна вещь, которую я могу предложить… – Тем временем он думал о ценных бумагах трамвайных линий, так благоразумно собранных Каупервудом. – Городского казначея нужно предупредить, чтобы он больше не выделял денег в подобных ситуациях. Он легко поддается на уговоры. Надеюсь, Генри, что вашего слова будет достаточно для предотвращения любой самодеятельности с его стороны.

– Да, я могу это сделать, – сурово отозвался Молинауэр.

– Пусть спящие псы дрыгают ногами и воображают, будто могут убежать, – загадочно высказался Батлер, думая, как ошибся Каупервуд, когда обратился за поддержкой к этим благородным защитникам общественных интересов.