Текст книги "Блистательный и утонченный"

Однако в финале она отступила и теперь лежала, расслабившись, будто одна ее часть без интереса смотрела вокруг, а другая была внутри, так глубоко, что все казалось каким-то расплывшимся пятном, где единственной реальностью было терзающее ее желание и, в конце концов, боль. И тогда она крепко обняла его, и разрывающая в ней боль жестоко, как будто это было ее последним мгновением – или первым, соприкоснулась с самой жизнью, и она чувствовала, как крылья огромной бабочки раскрывались и изгибались внутри нее, унося миф о реальности и знании вверх и прочь… Бабочка выросла до размера какой-то огромной крылатой птицы, прикованной ко дну бокала с шампанским, и она взмахивала крыльями с такой могучей, магической медлительностью, и пузырьки летели со всех сторон вверх, текли в никуда в бесконечном дрожащем полете.

– О Ральф, – выдохнула она с обожанием, – Ральф.

19

Вернувшись обратно в «Мэйфэйр», доктор Эйхнер, покачиваясь, ввалился вместе с крошкой Джин в кабинку и, надеясь вернуть самообладание, быстро опустошил стакан неразбавленного двойного бренди.

– Ну как это было, док? – спросила девушка, как только они уселись.

– Да что с того! – раздраженно сказал доктор Эйхнер. Обжигающая головная боль резала ему глаза и не давала сосредоточить внимание, и он внезапно стал подозрителен ко всему окружающему, чувствуя, что время отчаянно сжалось.

– Ну так программа, как это было? И где Марти?

Доктор обеими руками схватился за голову.

– Зачем ты это спрашиваешь?

Крошка Джин не потрудилась ответить.

– Ты милый, – сказала она секундой позже и сжала его запястье, пытаясь завести его.

– Я не могу это сейчас с тобой обсуждать, – сказал Эйхнер, не обращая внимания на ее жест, а затем беспомощно передернул плечами. – у меня… у меня голова болит. – Это почти по-детски произнесенная жалоба задела какие-то глубокие материнские инстинкты девушки, и она как-то смущенно рассмеялась и слегка дотронулась до его виска.

– Слишком много травы, – рассеянно сказал доктор, пытаясь объяснить ей. – Слишком много травы.

– Да, – она пристально посмотрела на него, ничего не понимая. – Да, да, – она поглаживала рукой его склоненную голову. И меньше чем через минуту он уснул, медленно опустив голову на скрещенные руки.

В этот момент кто-то вошел в бар. Крошка Джин подняла глаза и увидела Фроста, как зомби, плывущего за кабинками.

– Сюда, Марти! – громко сказала она, одной рукой втаскивая его в кабинку, а другой резко подтолкнув Фреда Эйхнера. – Вставай, док, присоединяйся к вечеринке!

Фрост вошел и, внимательно оглядев их обоих, наконец уселся. Мгновение он сидел со странным отсутствующим видом.

– Это Фред Эйхнер, правда? – спросил он, хмуро глядя на недвижную седую голову доктора. – Ну так вот, мы должны пошевеливаться. Кое-что случилось. Приведи его в чувство.

– Надо дать ему что-то вкусное! – сказала крошка Джин, распахивая глаза, и полезла за своей сумочкой.

– Нет, нет, – сказал Фрост с раздражением. – Достань перец. – И он обернулся в направлении бара, отыскивал глазами официанта.

– Перец? – спросила Джин. – Что за шутка? Какой такой перец?

– Обычный перец, естественно, – сказал Фрост. – Черный перец.

– И что с того, черный перец? – Но, видимо, Фрост не слышал ее слов. Он все еще смотрел на стойку бара, и лицо его исказилось в необычно раздраженной гримасе.

– Перцу сюда! – громко сказал он. – Черного перцу сюда!

– Успокойся, Марти, – сказала крошка Джин. – Я сбегаю. – С драматическим видом, словно предчувствуя что-то недоброе, она встала и направилась за стойку бара, но очень скоро вернулась, улыбаясь до ушей.

– Марти, я все поняла – и вот тебе запас из тайничка!

Она поставила на стол перед ним маленькую баночку с черным перцем.

– Открой ее, – сказал Фрост, уставившись на баночку с таким видом, словно замыслил нечто недоброе.

Джин аккуратно уселась, затем отвинтила крышку баночки, из которой сыпался перец.

– Выглядит как снежок на дорожку, – сказала она, высыпая около половины содержимого на ладонь.

– Дай мне, – сказал Фрост, – и прекрати выражаться на своем дебильном сленге. Мне от этого плохо.

Джин осторожно пересыпала пригоршню черного перца в руку Фроста, а затем даже слегка постучала о стол внешней стороной руки, чтобы стряхнуть прилипшие кусочки.

– Как ты это делаешь? – спросила она, внимательно глядя на Фроста.

– Вот так, – сказал Фрост и резким маленьким движением швырнул пригоршню перца на стол, прямо под нос доктору Эйхнеру.

Этот маневр подействовал на доктора так, словно внутри у него взорвалась какая-то странная бомба, и он резко выпрямился, беспрестанно чихая и кашляя.

– Спокойно, – сказал Фрост, рукой останавливая доктора, когда тот попытался встать.

– Уау! – восхитилась крошка Джин. – Какой приход!

Теперь она внимательно оглядывала их обоих, впечатленная и восхищенная.

– Кое-что случилось, док, – сказал Фрост. – Нам надо пошевеливаться.

Эйхнер выглядел ужасно. Глаза его были красными и слезились, а лицо непрерывно искажалось в гримасах гнева и тревоги. Он попытался заговорить, но смог только издать булькающий звук.

Крошка Джин сидела, уставившись на коробку с перцем в своей руке, замерев в полнейшем благоговении перед этим простым феноменом.

– Уау! – ошеломленно сказала она. – Это должен быть великолепный приход! – И неожиданно она положила свою собственную голову на стол, так же, как и Фред Эйхнер, закрыла глаза и подтолкнула баночку с перцем к Фросту. – Давай! – сказала она. – Сделай это!

– Может, ты лучше заткнешься? – раздраженно сказал ей Фрост. – Кое-что случилось, Фред, – продолжил он спокойным тоном, обращаясь к доктору. – Ты понимаешь ход моих мыслей?

Доктор Эйхнер продолжал смотреть на него с выражением ужаса на лице, все еще не понимая, что происходит, но тем не менее он как-то странно кивнул в ответ, и Фрост продолжил, доверительно наклонившись к нему.

– Капкан, – мягко сказал он. – Капкан для Тривли.

Доктор Эйхнер снова кивнул, на этот раз делая вялую и смешную попытку принять умный вид.

– Это наш план, – сказал Фрост, вытаскивая крошечную записную книжку и размахивая ею, как будто расставляя ударения над фразами. – После программы я имел разговор с Тривли и его другом, и я пригласил их на вечеринку. К тебе! Сегодня. Они там будут через час. Нам надо пошевеливаться.

– Я привожу цыпочек, ты приносишь выпивку! – пронзительно воскликнула Джин. – У Марта вечеринка и капкан для Триииииивли!!!!!

– Все в порядке, успокойся! – сказал Фрост девушке. – Приведи пару интересных телок, и давай это сделаем.

– А как насчет гашиша и мескалин-буфета? – спросила Джин. – Я сбегаю.

Сначала Фрост тяжело нахмурился, затем, как показалось, обдумывал это предложение, похлопав записной книжкой по раскрытой ладони.

– Хмммм. Сделать так, чтобы это выглядело как настоящая вечеринка? Хммммм, интересно. – Он глянул на Фреда Эйхнера – тот держался храбро. – У этого доктора Эйхнера дома неплохой бар. У меня на этот счет нет никаких сомнений. Только чуть-чуть зеленой дури будет как раз впрок – чтобы поднять общее настроение. Хорошо, но давай побыстрее, нам надо пошевеливаться. Вот адрес, – он вырвал страницу из записной книжки. – Будь там через полчаса, и без глупостей!

– Хорошо, Марта! – сказала Джин, демонстрируя состояние боевой готовности, при этом судорожно, какими-то рывками, попыталась встать на ноги.

Через минуту после того, как она ушла, Фрост скомандовал:

– Мы пришлепнем эту парочку ублюдков, а потом распутаем это шоу на дороге, Фред!

Доктор Эйхнер, медленно проведя рукой по глазам, ничего не сказал, но, казалось, теперь воспринял слова Фроста более охотно.

20

Когда Фрост и Фред Эйхнер доехали до дома доктора в Лорд Каньоне, было уже понятно, даже когда они только поднимались по дорожке, что вечеринка уже началась. По широкой площадке разносились звуки мягкой музыки и девичьих голосов, звенящих и смеющихся.

– Хорошо, – сказал Фрост, помогая доктору подниматься по ступенькам, – Джин отлично устроилась.

Дом доктора был большим и красивым – белый, в колониальном стиле, с огромными французскими окнами, выходящими на широкие террасы.

За всем длинным фасадом дома располагалась гостиная, просторная комната в жемчужно-серых элегантных тонах, с изысканными пропорциями, тихая и спокойная, с мебелью из черного и атласного дерева и парой темно-красных портретов, повешенных на дальних стенах. Из одного угла этой комнаты, того, где, как в синхронном плавании, курсировали гости, был виден затемненный кабинет, с наполовину закрытой дверью, богато обставленный и уютный, в мягких бликах от сияющего огня за каминной решеткой, которые переливались оттенками красного, синего и золотого, играя по обшитым стенам и пергаментным и замшевым томам книг болотных, кровавых и солодовых расцветок.

Войдя в дом, доктор, казалось, моментально пришел в себя и, неожиданно вспомнив, что он здесь хозяин, начал носиться по комнате, желая заняться всем и сразу. Однако гости, казалось, уже нашли себе занятие. Джин привела трех других молодых девушек, и две из них, лаская друг друга, медленно, порочно извивались в танце в центре комнаты, а третья раскачивалась рядом, как лангур, с закрытыми глазами, в такт звучащему каплями саксофону, выводящему «Зов индийской любви».

Сама крошка Джин хозяйничала за стойкой бара, раскладывая канапе из пластинок гашиша, махджунга и пасты мескалина – последнюю она приготовила, нарезав съедобную часть луковицы кактуса и вывалив ее в домашний блендер.

– Ну вот, – сказал Фред Эйхнер, добравшись до нее и теряя равновесие, – мой человек займется буфетом, а ты только…

– Этот подонок, – сказала крошка Джин, большой ложкой выгребая влажную массу из блендера и размазывая поверх вафель с гашишем, – я сказала ему проваливать отсюда! – Она повернулась к Фросту с предупреждающим взглядом. – Не надо сюда пидорасов, Марти, они нам все обломают. Я сказала котику, чтобы прекратил.

– Она ведь права, Фред, – сказал Марти. – В любом случае, береженого Бог бережет, да?

Доктор Эйхнер казался сбитым с толку, и Мартин Фрост взял его руку.

– Устраивайся удобней, Фред, а я прослежу за подготовкой, – и, говоря это, он подвел доктора к большому, мягкому, глубокому креслу, которое стояло там, где танцевали девушки, и усадил его. И доктор, казалось, тут же замер в ожидании, словно в коме, глядя на грациозные движения танцующих девушек, кивая в такт и хихикая с удовлетворенной улыбкой на лице. Две девушки двигались по огромной комнате, сплетая полный грез узор на сцене и временами кружась вокруг кресла доктора.

– Сделай это, – сказала крошка Джин Фросту, когда тот вернулся к стойке бара, – это накроет тебя по полной!

– Хммм, – скептично произнес Фрост, нахмурившись глядя на приготовления, но тем не менее взял одно канапе и, попробовав его, скорчил болезненную мину.

У стойки бара, на фоне темных бутылок в желтых лакированных ведерках со льдом, также стояло несколько бутылок с превосходным шампанским, одна из них была откупорена, и Джин протянула ему наполненный до краев стакан.

– Запей это соком, папашка, это газировка.

Фрост сделал большой глоток.

– Прекрати выражаться на своем жаргоне, – спокойно сказал он ей, – или я тебе башку напополам расколю.

Джин изящно подняла брови домиком, воздев голову, и отошла от стойки с подносом с приготовленными канапе, которые она стала предлагать гостям.

Доктор Эйхнер, казалось, от вида канапе стал вдвойне довольным, и основной его мыслью была мысль, что все идет своим чередом.

– Я не часто развлекаюсь, – сказал он Джин, взяв одно канапе, – я скажу, что случайные развлечения, как вот это, очень приятны. – Он попытался взмахнуть рукой, словно в подтверждение своих слов, но у него получилось только слегка шлепнуть по ручке кресла.

– Это правда под газом, – сказала Джин. – Хотелось бы мне вот так приколоться по перцу.

Фрост, съев еще несколько вафель, начал обследовать обстановку, медленно прогуливаясь по комнате и заглядывая в выдвижные ящики и под диванные подушки.

– Кто эта девушка у двери? – спросил он у Джин и доктора, продолжая осматривать все вокруг, он добрался до них. Казалось, что доктор Эйхнер не совсем его расслышал и продолжал лучезарно улыбаться, кивая головой.

– Ты шутишь? – высоким голосом сказала Джин, глядя туда, где девушка извивалась в экзотичных па. – Ты, должно быть, окончательно обалдел. Это, видишь ли, та самая чувиха, которую ты выбрал для ловли на живца, господи ты мой! – Она уставилась на него в изумлении. – Что, как ты думаешь, ты делаешь, тыкаясь вот так по всей комнате?

Фрост выглядел раздраженным.

– Это обычная проверка, – сказал он и двинулся по направлению к кабинету.

– Да, у него крыша съехала, – сказала Джин, глядя ему вслед, – с ума сошел от своего весла. Теперь, я полагаю, я должна сама все это увидеть.

Доктор Эйхнер счастливо улыбнулся, чавкая одной из вафель. Он уже больше не поворачивал головой, следя за танцовщицами, и казалось, обращал на них внимание только тогда, когда они танцевали прямо перед ним, и в эти моменты он улыбался и покачивал головой.

В танце девушек прослеживалась некая напряженная внимательность, в том, как они двигались, не меняя выражений лиц и, видимо, не отдавая себе в этом отчета.

Фрост внезапно вышел из кабинета с маленьким деревянным ящиком, который он нес доктору.

– Посмотри-ка на это! – сказал он почти гневно и упал на колени, пытаясь поставить ящик на пол рядом с креслом.

Это была широкая мелкая коробка, проложенная войлоком, в которой хранилась коллекция доктора, состоящая из миниатюрных спортивных машин. Собранные в Швейцарии, крошечные точные копии, четкие и красиво отделанные, все в масштабе 1 к 1000, каждая размером с маленькие продолговатые наручные часики, эти машинки гнездились в коробке, дорогие, с серебряными спицами, они мерцали, эмалированные и хромированные, напоминая содержимое шкатулки ювелира.

Доктор Эйхнер уставился на них, несколько мгновений не выражая никакой реакции.

– Хорошо, – затем произнес он, – очень хорошо.

Он высвободился из кресла и встал на пол.

– Очень хорошо, – продолжил он, – очень хорошо.

Потирая руки, он начал вынимать машины из коробки и выстраивать их в ряд на ковре.

Фрост встал и коротко взглянул на него.

– Хорошо, – сказал он и стал пробираться туда, где Джин, сидя в углу, с закрытыми глазами, выбрасывала черный перец пригоршнями себе в лицо и вдыхала, время от времени давясь. Когда Фрост подошел, она открыла глаза.

– Чувак, хули толку от этого пиздежа, ты думаешь, что киска высадилась?

– Оставь свой жаргон, – сказал Фрост. – Мне от этого плохо.

– Ты оставишь свой жаргон, папашка, – сказала Джин весело, – а я оставлю герыч, – и она кинула пригоршню перца в воздух и попыталась поймать, подставив лицо.

Фрост вцепился ей в плечо.

– Выше голову! – театрально произнес он, мрачно глядя в сторону двери. – Это панк.

В этот момент вошли Тривли и его друг. Они мило болтали, словно два графа, неторопливо прогуливающиеся по Туллерис.

Фрост пошел их встречать.

– Как хорошо, что вы пришли, – сказал он с причудливой гримасой, – хорошо, что вы пришли.

– Мы польщены, – сказал Тривли, – восхитительно. Восхитительное место. Правда, Сил?

– Да, восхитительное, – сказал второй молодой человек, который каким-то образом был похож на Тривли, хотя и не совсем в его стиле.

Фрост повел их к стойке бара и жестами показал, чтобы они угощались.

– Забавно, – сказал Сильвестр. – Не правда ли, Фи?

– Поразительно, – сказал Тривли.

Фрост съел несколько канапе, явно в спешке.

– Я просто наблюдаю за вещами, – сказал он, открывая ящик буфета и заглядывая вовнутрь. – Обычная рутина.

– Да, конечно, – сказали Тривли и второй молодой человек в унисон, широко улыбаясь.

– Я просто проверяю, – продолжил Фрост, отступая прочь, – просто рутина, конечно.

Кто-то поставил долгоиграющую пластинку, и музыка, меняясь, звучала бесконечно, сейчас играла «История солдата» Стравинского, и на композиции с танго Тривли и второй молодой человек начали танцевать. Они танцевали эксцентрично, отбивая ритм кичливыми и жеманными па. Вскоре они уже по-настоящему скакали, словно безумные, сохраняя при этом серьезные, замороженные, неподвижные лица.

Это было настолько необычным, что привлекло внимание трех девушек. Они прекратили танцевать и теперь молча смотрели на отплясывающих Тривли и его приятеля, кивая в такт и вежливо поаплодировав в конце композиции, перед тем как запись снова заиграла.

Фрост между тем шел своим собственным путем, продолжая обыскивать комнату, в то время как крошка Джин лежала на спине, вытянув вверх одну руку и подкидывая перец, пригоршню за пригоршней, и большая часть перца оседала у нее на волосах. Затем Фрост вынырнул из комнаты, на секунду замер, осмотрелся вокруг с безумным видом и удалился в глубины дома.

После махджунга и мескалина доктор Эйхнер настолько сконцентрировался на своих машинках, что не заметил даже прибытия Тривли, а несколькими минутами позже он сполз с кресла вниз и теперь сидел, развалившись, на коленях посреди груды машинок, в состоянии, близком к коме.

Затем случилось так, что Тривли, выполняя нечто вроде фантастического кружения дервишей, споткнулся о доктора, и когда он, раздосадованный этим, стал вставать, то наконец узнал его. Его реакция напоминала реакцию разъяренной кошки.

– Ээээээээээээээээщщщщщщ! – прошипел он сквозь зубы, отпрыгивая назад и съеживаясь на диване. – J'accuse![1]1
  Я обвиняю! (фр.)


[Закрыть] – закричал он, наполовину присев и глядя бешеными глазами и указывая на доктора. – Voyeur! Voyeur![2]2
  Вуайерист! (фр.)


[Закрыть]

Доктор Эйхнер, с наполовину прикрытыми глазами, подернутыми коматозной пеленой, оставался неподвижным, и казалось, слышал только так, как человек может слышать во сне.

Тривли в свою очередь набрался наглости и, поднимаясь из своего полуприседа, снова указал на доктора, а затем повернулся к девушкам со словами:

– Вы видите здесь помешанного человека! Этот человек… одержим!

Между тем его друг к нему присоединился и, стоя над доктором, издавал короткие бессвязные издевательские звуки и прикусывал свой палец перед недвижным телом как повторяющий жест краткого роспуска. Неожиданно Тривли взял его за руку для поддержки.

– Я теряю силы, – сказал он, кладя его руку себе на голову. – О, как я ненавижу эксцентричных людей! – вскричал он страдальчески. – О, как я их не выношу! – Затем, словно волна прошла, он подтянулся, встал и заговорил с угрожающим спокойствием: – Видимо, он не смеялся последним, в конце концов!

И сказав это, с гордо поднятой головой он снова отошел, он и его друг, отбивая ритм высокомерными размеренными шагами.

21

– Что же нам теперь делать? – безнадежно спросила Барби, как будто бы им предстояло получить хорошую взбучку, а Ральф снова целовал ее.

Из-за необычайных событий этого вечера пара отложила свои планы насчет похода в «Месье Крок», и всю вторую половину ночи они сидели на заднем сиденье кабриолета, едва ли взглянув на экран больше, чем дюжину раз.

В течение трех показов «Грозового перевала» Барби много плакала, иной раз от стыда, прося поддержки, но в основном от легкого замешательства, а позднее от какого-то грустного счастья. Она снова и снова внезапно усаживалась и отворачивала лицо.

– Ты думаешь, что я ужасная, – говорила она. Это регулярно происходило в те моменты, когда Ральф отворачивался в сторону, чтобы прикурить или смешать напиток.

– Не будь дурочкой, – говорил Ральф, целуя ее с нежностью, а девушка продолжала умолять:

– О Ральф, ты действительно… действительно любишь меня?

– Конечно.

– Что конечно? – хотела она услышать снова.

– Конечно, люблю тебя, – повторял он.

И девушка вздыхала и прижималась к нему, как будто ничего не хотела больше, чем только быть вот так, вместе, навсегда.

Но в конце концов экран погас, и над огромным парковочным пространством, оживающим в блуждающих огнях, зазвучал национальный гимн, и Ральф предложил поехать в мотель. Для Барби это прозвучало так скандально, что она залилась слезами.

– О, ты думаешь, что я ужасная, – всхлипнула она. – О, ну почему я это сделала? Ты же знаешь, что я не хотела! Почему? Я не хотела! Ты вынудил меня это сделать – ты меня вынудил, и теперь ты меня ненавидишь! О, как бы я хотела умереть! – И она попыталась спрятаться в дальнем углу на сиденье, отвернув лицо, а Ральф нежно гладил ее по голове и ободрял ее, притягивая к себе ее лицо и осторожно высушивая слезы поцелуями.

На пороге пансиона, где жила Барби, она сказала, что им больше не следует разговаривать или целоваться, поскольку это может заметить миссис МакБерней. Но тем не менее она взяла с Ральфа обещание позвонить на следующий день в Клинику, потому что завтра, в воскресенье, была ее смена, и наконец прошептала:

– Ральф, ты же веришь мне – правда? – что я никогда… Я имею в виду, ты же знаешь, что ты единственный, кто когда-либо…

– Да, я знаю, – сказал юноша, очень польщенный.