Текст книги "Любовные секреты Дон Жуана"

– Угу.

Честно говоря, я ожидал большего, чем просто «угу». Чего-нибудь вроде «Знаешь, Дэнни, ты абсолютно прав. Очевидно, ты долго над этим думал, я восторгаюсь тобой, и, конечно, следующие твои отношения сложатся». А вместо этого я получаю лишь «угу».

– Нужно быть готовым уйти, выйти из игры. Боязнь расставания часто удерживает людей вместе, когда им давно пора расстаться.

– Угу.

– Может, перестанешь угукать?

– Извини.

– И перестань смотреть на меня так, будто все про всех знаешь.

– Я просто думаю…

– Что? Что ты думаешь?

– Ничего.

– Нет! Это невозможно. Я ненавижу, когда ты вот так делаешь.

– Хорошо. Замолкаю.

– Уже поздно. Скажи, что ты думаешь.

– Я не говорю, потому что не очень уверена, так ли это.

– Все равно скажи.

– Ну… Насчет того, чтобы всегда быть готовым уйти без страха. У тебя так случилось с Хелен и, боюсь, стало чем-то вроде фетиша. Может, ты слишком рано все разрушаешь, когда оно еще не созрело. Может, ты сознательно выбираешь самый сложный путь, просто потому, что он кажется тебе более мужественным. Может, ты из тех людей, которым нравится усложнять жизнь, потому что сложно – это круто, сложно – это мужественно, а самое главное, сложная жизнь – это яркая жизнь. Мы все учимся. Иногда слишком поздно. А иногда слишком рано.

Наступает долгое молчание, пока до меня доходит, какова, как бы это ни было неприятно, степень истинности того, что она сказала.

– Наверное, это здорово – быть такой умной.

– На самом деле – ужасно.

– Неудивительно, что мужчины к тебе на пушечный выстрел не подходят.

– Я подумываю об операции. Типа вазектомии мозгов.

– Проследи, чтобы чего-нибудь не оставили.

– Постараюсь. Может, в качестве временного средства, закажем еще выпить?

«Джим Бим» ударил мне в голову. Решение не говорить Кэрол об Элис постепенно испаряется. Я умру, если не узнаю ее мнения. Уверен, мне понравится то, что она скажет.

– Давай.

Кэрол делает заказ, потом улыбается, еще раз окидывая меня взглядом. Я люблю Кэрол. Люблю так, как можно любить кого-то, с кем у тебя нет сексуальных отношений, кто может уйти от тебя, когда захочет, и от кого ты можешь уйти, когда захочешь. От друзей уходить легко. Именно поэтому мы так стараемся поддерживать с ними хорошие отношения.

Почему у меня не может быть такой женщины, как Кэрол? Потому что, если я начну с ней встречаться, она перестанет быть Кэрол. Она станет моей женщиной.

– Знаешь, Кэрол, я много думал.

– Надеюсь, это не причинило тебе вреда.

– Не издевайся. Я способен к самоанализу, ты ведь знаешь. Ты, конечно, считаешь, что я – ни на что не годный, вечно ноющий нервный придурок, но я стараюсь.

– Расслабься, Спайки. А как поживает твоя психотерапия?

– Ты лучше скажи, как твоя?

К психотерапии Кэрол относится очень ответственно, как и ко всему остальному. Она посещает сеансы вот уже десять лет, два раза в неделю. Думаю, помимо прочего ее привлекает разгадывание интеллектуальных головоломок.

– Это трудное дело. И благодарное. Я постепенно прихожу к выводу, что выбираю не тех мужчин.

– И сколько этот парень берет с тебя?

– Это женщина. Я знаю: все, что она говорит, кажется очевидным, но иногда нужен профессионал, чтобы продемонстрировать тебе эту очевидность. Я не очень высокого мнения о себе, Дэнни. Не знаю почему. Могу найти много объяснений, но это будут всего лишь объяснения. Так вот, я действую наверняка, выбирая мужчин, которые обо мне того же мнения. Если мне попадется кто-то, кто меня любит, я удеру, потому что не смогу понять, что он во мне нашел.

– Господи, Кэрол, ты – самая замечательная…

– Знаю. Спасибо, Спайк. Я знаю, что ты действительно так думаешь. И… я соглашусь с тобой. Но где-то, в глубине души, не верю в это. Я не до конца в этом убеждена. И десять лет психотерапии помогли мне это понять. Хотя в конце концов ничего не изменили. Если мужчина любит меня, я не люблю его. И все заканчивается тем, что я встречаюсь с мужчинами, которые меня не полюбят.

– Печально. Но поправимо.

– Я работаю над этим. Возможно, это приведет меня туда, куда надо, – говорит Кэрол с грустью. – Где бы это «там» ни было. А как у тебя?

– Мне кажется, нормально. Теренс иногда действует мне на нервы, но, возможно… это… проекция. Я выливаю свою злость на него.

– И что вам удалось выяснить?

Набравшись храбрости от «Джима Бима», я заплетающимся языком конспективно излагаю «Любовные секреты Дон Жуана», перечисляю все – за исключением пресловутой Проблемы X, про что это, черт побери? – откидываюсь на спинку стула и жду, какое впечатление мои откровения произведут на Кэрол, но она говорит только:

– Угу.

Я разочарован. Почему она всегда знает заранее все, что я собираюсь ей сказать? Мне хочется застать ее врасплох, хотя бы раз.

– Господи, Кэрол, тебе надо встретиться с Теренсом. Вы с ним быстро найдете общий язык.

– Прости. Можно я сразу подведу итог тому, что ты сказал… твоим «Любовным секретам»?

– Конечно.

– Ты навязчиво ищешь одобрения женщины, ты слишком быстро влюбляешься, жизнь не такая, какой представляется, тебя испортило родительское воспитание, жизнь полна противоречий, и тебе надо перестать быть таким хорошим.

– Да, что-то в этом роде.

Я осознаю, какое жалкое впечатление производят мои изыскания. Когда Кэрол заговаривает снова, становится ясно – она поняла что-то очень важное.

– Рано или поздно ты встретишь человека, с которым будешь счастлив.

– Думаешь? Но это не совсем то, что ты мне говорила, глядя на мою руку.

Она смеется своим громким, благозвучным смехом, таким же, как в детстве, разве что на октаву пониже.

– Может быть, твоя ладонь изменилась. Давай посмотрим.

Я протягиваю ей левую руку, и она внимательно изучает ее какое-то время. Потом смотрит на меня с тревогой.

– Господи, Спайк. Знаешь что?

– Что? Что там?

– Я совсем не умею гадать.

Теперь мы уже оба смеемся.

– Правда, Спайк, я верю, что ты встретишь кого-нибудь. Просто нужно время. Время и удача.

Это прозвучало ритуальным закрытием темы, а не самостоятельным высказыванием. Я делаю еще глоток «Джима». И понимаю, что не смогу промолчать.

– На самом деле уже встретил.

Вот теперь, в первый раз за весь разговор – а может, и за все годы знакомства – я произношу нечто неожиданное для Кэрол.

– Что?

Я рассказываю ей про Элис, она ее пару раз видела, про Мартина, которого она знает давно, про мои ночи с Элис, про мою безумную любовь, и впервые Кэрол, прорицательница Кэрол, не знает, что сказать. Кажется, тишина длится вечность. Наконец Кэрол нарушает молчание:

– Будь осторожен, Дэнни.

– Знаю. Не хочу потерять Мартина как друга. Я ему расскажу, просто пока не решил, как это сделать.

– Я имела в виду…

– Но я уверен: наша дружба выше этого. Он в конце концов поймет, что мы с Элис любим друг друга. И, знаешь что, Кэрол? В этот раз я все сделаю как надо. Я продолжу заниматься психотерапией и самоанализом, изучу свою жизнь вдоль и поперек, пока не найду ответа. Я прихожу к определенным выводам и буду помнить их все время, пока мы с Элис вместе. В этот раз у меня все получится, я не облажаюсь. Мне сорок пять. И я не могу позволить себе снова все испортить. Конечно, мы только месяц встречаемся, но я уверен. Это моя последняя любовь.

Кэрол кивает, как будто хочет что-то добавить, потом делает еще один глоток водки и говорит:

– Удачи тебе, Дэнни.

– Удача здесь ни при чем, – решительно заявляю я. – Все дело в том, как к этому относиться. И в том, чтобы продолжать мои занятия. А точнее – применять их результаты на практике.

– Вот именно, – говорит Кэрол, и в ее глазах мелькает какой-то странный блеск.

– Вот именно.

Я лежу в постели с Элис. Чувствуя ее ровное дыхание, прокручиваю в голове результаты самоанализа. Что, опять слишком быстро влюбился? Возможно. Но это не имеет значения. Полна ли Элис неразрешимых противоречий? Пока я не вижу ни одного, но внимательно присматриваюсь. А кто ее тени, ее doppelgängersl Co временем выясню. По крайней мере, я знаю, что они существуют. Она меня любит, при этом хочу ли я ее уничтожить? Пока не хочу. Она меня раздражает, злит? Ни в коей мере: я никогда не смогу разозлиться на нее. Следует ли мне быть беспощадным? Только если мы расстанемся. А мы не собираемся расставаться. Ни за что на свете. Остался еще один непроясненный пункт, но какой, я так и не вспомнил. Мы в маленькой квартирке Элис в Путни. Давно уже валяемся. Никак не выйдем из горизонтального положения.

Она так изменилась с тех пор, как я видел ее с Мартином. Насколько секс – это телесное воплощение чувства – смог осветить ее изнутри. И ее короткие густые русые волосы, и ее длинные ноги, и ее нежное мраморно-гладкое тело с узким треугольником жесткой каштановой поросли внизу живота. Широкая, щедрая линия рта, миндалевидные глаза. Я не обращал внимания на глаза Элис, когда видел ее с Мартином. Она опять заговорила о Мартине, спокойно, осторожно: сказала, что по-прежнему волнуется за него, что он вовсе не так уверен в себе, как мне кажется.

Мы оба любим Мартина – не раз обсуждали это. И до сих пор пытаемся решить, правильно ли поступаем, скрывая от него наши отношения. Элис считает, что ему все равно. Думаю, она права: я знаю, что Мартин ее не любит. Мы достаточно часто об этом говорили с Мартином. И я понимаю, почему Элис так сильно любит его. Не только потому, что он прекрасный человек – а он действительно прекрасный человек, – но еще и потому, что он не умеет или не хочет любить женщин. Главное, чтобы любили его. Магическое безразличие Мартина в действии.

Я не знаю, почему так происходит. Общепризнанно, что женщины лучше разбираются в чувствах и в отношениях, чем мужчины. Однако Мартин – живое свидетельство правильности старой истины: женщины любят негодяев, хотя «негодяй» – всего лишь синоним «безразличного человека».

А хорошие парни приходят к финишу последними – и это возмутительно. Если женщины хотят, чтобы их отношения складывались, им надо начать любить хороших парней. Ведь хороший – признак силы, а не слабости. Не так-то просто быть хорошим – нужно изрядно постараться, нужны и характер, и энергия, и самообладание. Женщинам не мешало бы понять это.

– Элисты такая красивая.

– Мартин никогда мне этого не говорил. Он никогда не делал мне комплиментов.

– Не сомневаюсь, что он так думал. Разве могло быть иначе?

– И он никогда не говорил, что любит меня.

– Я люблю тебя.

Пауза.

– Я тоже тебя люблю.

Мы прижимаемся друг к другу, я слышу пение птиц за окном и думаю: «Наконец моя жизнь налаживается, после долгих лет беспросветного дерьма я вижу солнечный свет». Элис смотрит на меня и улыбается.

– Пойдем сегодня куда-нибудь? – спрашивает она.

– Не могу.

– Ладно.

– Я сегодня с Мартином встречаюсь.

Лицо Элис едва заметно дрогнуло. Как будто прежнее равновесие ее покинуло. Пытаясь его восстановить, она меняет тему:

– Может, приготовить завтрак?

– У тебя есть что-нибудь?

– По-моему, ничего. Но если хочешь, я сбегаю в магазин.

– Ладно, – соглашаюсь я.

Элис быстро одевается и берет мелочь из своего кошелька. Понимаю, что веду себя не по-джентльменски, но у меня на то есть тайная причина. На самом деле почти все мои побудительные причины тайные.

Какой-то своей частью Элис по-прежнему живет в прошлом. И я должен исследовать это прошлое, впитать его. Как каннибал, пожирающий мозг своей жертвы. В данном случае моей жертвой будут Мартин и все остальные Мартины до него.

– Вернусь минут через десять.

– Хорошо.

Дверь хлопает, и я встаю.

Знаю: то, что я собираюсь сделать, – нехорошо, но все равно сделаю это. Я увидел их на днях. Ее альбомы с фотографиями. Они лежат в маленьком шкафу в гостиной. Десяти минут хватит.

Прошлое, как гравитация, окружает всех, кто дошел до середины жизни. Роман в двадцать и роман в сорок лет – совсем не одно и то же. Между ними временная пропасть. И огромное количество других любовников.

Я пока не готов говорить с Элис о других ее любовниках. О мальчике, с которым она дружила в школе, о ее первом серьезном увлечении после отъезда из дома, о том, за кого она чуть не вышла замуж, о том, кто ее бросил, – ни о ком из них. Я все это придумываю, но, наверное, модель у всех женщин приблизительно одинаковая. Пора встретиться с бывшими. Это поможет мне почувствовать себя более уверенно, потому что влюбленность напоминает беспомощное движение впотьмах, наугад.

Альбомы, как положено, пронумерованы в хронологическом порядке. Элис сейчас за тридцать, так что просмотреть надо лет пятнадцать. Я беру один из ранних, где ей восемнадцать. И сразу натыкаюсь на золотую жилу.

Ну, этот нам не конкурент. Приятная внешность, но слегка женоподобен, темные вьющиеся волосы, этакий мечтательный поэт. Возможно, он подрабатывал, бренча на гитаре в метро, и ему казалось, что курить травку – верх бунтарства. Есть фотографии, где они на пляже или на шумных вечеринках в респектабельных домах своих родителей. Я думаю, Элис бросила его, когда он пошел работать в банк и продал записи Тома Уэйтса, чтобы купить подержанную машину. Наверное, они были вместе два-три года, и он до сих пор вспоминает ее в своем маленьком провинциальном городке. По мере взросления они все реже и реже запечатлены на фотографиях в обнимку. Лицо Элис становится все более непроницаемым, она держится на расстоянии. Нет, этот не опасен. В ее представлениях я должен быть на порядок выше этого молокососа. Он – пробный вариант, не более.

Нетрудно догадаться, что автолюбитель не появляется в следующих альбомах. Довольно продолжительный период снимки только с подружками где-то очень далеко – во Вьетнаме, Таиланде или Пекине? Одинокий странник, закадычные подруги и молодые люди, мелькающие, как стрекозы, чья жизнь слишком коротка, чтобы попасть на пленку.

Следующий появляется где-то через четыре альбома и, похоже, какое-то время продержится. Этот крут, с кольцами и татуировками. Противник посерьезнее, ничего не скажешь. Типичный представитель Южного Лондона, накачанный, с внушительными бицепсами, высокими скулами, короткой стрижкой. Мачо, не поддающийся укрощению. Но парень способен быть нежным, – во всяком случае, он заставит ее в это поверить. Возможно, ему нравятся французские фильмы, а может, Ник Кейв и «Бэд Сидс». Зубы плохие, но она к этому относится спокойно. Он вальяжно сидит на диванах, стоит, опираясь о стены, курит сигареты. Он обращается с ней отвратительно, жестоко, но она все равно его любит. Это его она до сих пор вспоминает? Он – мой соперник? Это о нем она думает, лежа в постели, после ссоры со мной? Я люблю Спайка, но разве он может сравниться с Кирком? Так его, наверное, зовут. Кирк. Или Мик. Или Род. Что-нибудь односложное. Он хорошо трахается. Она будет об этом вспоминать время от времени.

Они никогда не обнимаются на фотографиях, он держится на расстоянии. Ей это и нравится, и причиняет боль. Они ходят в походы, интересно проводят отпуск. Он может поставить палатку, за полчаса разобрать мотор мотоцикла. Но он не умеет выражать свои чувства. Поэтому, через три альбома, их роман заканчивается. Остается только злость. Невербальный язык кулаков. Кто кого бросил? В конце концов Элис поняла, кто он на самом деле. На последних фотографиях у нее отстраненный, скучающий, немного испуганный вид. Она не будет страдать из-за него. Он канет в Лету, его тень затеряется среди ископаемых останков подсознания.

Опять междуцарствие, два альбома с фотографиями только родных и друзей. Это, вроде, было не так давно. Элис похожа на себя сегодняшнюю – та же прическа, та же манера краситься, те же морщинки на лице. А вот еще одно непродолжительное знакомство. Этот постарше, на вид – мой ровесник. Мудрец, глубокая личность, делящаяся мудростью со своей музой. Какой-нибудь хренов художник. Да, так и есть. Вот они стоят на фоне его картин, тусклых пейзажей, волосы у него собраны в хвостик, тело гибкое, загорелое, красивое, ему не меньше пятидесяти. Похож на американца.

Они в Калифорнии. Черт, он еще и серфингом занимается. Да ему бы теплое молоко на ночь и в десять баиньки. Наверное, от него пахнет старостью. Аромат отдаленной смерти. Он нравится Элис. По-настоящему нравится. Но ее практичность взяла верх, разве нет? Она всегда хотела детей. Подростки с семидесятилетним отцом? Так не пойдет. Он перенес это спокойно, лишь пожал плечами. Как Марлон Брандо. С ним осталось его искусство. Проводил ее в аэропорт, послал воздушный поцелуй, купил цветы. Он всегда знал, что почем.

Кто еще? Элис скоро вернется. Какие-то снимки не по теме: вечеринки на работе, веселые компании, греется на солнышке в саду, расплывчатые контуры из-за дыма от шашлыка. Осталось два альбома. Я не Решаюсь их открыть. Мне немного страшно.

Первый снимок в следующем альбоме – они с Мартином. Они в постели. Толком ничего не разберешь, сверху одеяло. Наверное, снимали в автоматическом режиме. Они завтракают. В этой самой кровати. Они только что занимались любовью, так ведь? У Мартина это на лице написано. Она только что смеялась. Солнечный свет льется из окна. Абсолютный рай.

Сердце замерло. Дыхание перехватило. Хочу остановиться, но не могу. Переворачиваю страницу. Это уже не автоматический снимок, я вижу тень фотографа, солнце у него за спиной, Мартин с Элис жмурятся. Элис смотрит в объектив, Мартин смотрит на нее. Я видел этот снимок. Помню его. Но не помню этого выражения лица. Что это за выражение? Никогда раньше не замечал его. А ведь я знаю Мартина двадцать лет. Что оно значит? Переворачиваю страницу. Опять то же выражение.

Вот черт. Черт! Черт!

Я ничего не хочу об этом знать. Это не может быть правдой.

Слышу, как дверь открывается, запихиваю альбомы обратно в шкаф. У меня еще будет возможность, но я уже не воспользуюсь ею. Любопытство – как ревность или тоска по прошлому – болезненное, унизительное чувство. Оно безжалостно разрушает тебя.

– Спайки, ты что будешь? Есть колбаса, яйца, ветчина…

– Что-то мне вдруг нехорошо стало.

Мартин пьет уже третью кружку пива и демонстрирует чудеса общительности. Он то и дело посматривает на женщину с длинными темными волосами, в узкой юбке, сидящую за три столика от нас, а она отвечает ему взглядами из-под полуприкрытых век. Он изменился в последние несколько месяцев: не такой мягкий и расслабленный. Если бы я не знал Мартина так хорошо, решил бы, что его что-то беспокоит. Однако рябь на нем разглаживается без следа – уж мне-то это известно.

Мы переходим к обсуждению женщин. Мартин говорит в своей спокойной, беспристрастной манере, но продолжительность и путанность его речи придают ей статус практически публичного выступления. Это не похоже на Мартина. Обычно он не такой. Наверное, все дело в пиве.

– Знаешь, что я тебе скажу, Спайк? В действительности, женщины любят чтобы над ними властвовали. Им кажется, что они хотят свободы. Им кажется, что они хотят независимости. Но это не так. Никакая свобода им не нужна. Свобода – это кошмар. Некоторые из них осознают, что свобода – непаханое поле для сожалений и ошибок. Если ты поймешь это, будешь знать о женщинах все, Спайк. Они хотят жить в мире, которого нет, им нужен двойной стандарт. Им нужна иллюзия ответственности, а не реальная ответственность. Поэтому они ждут, чтобы их соблазнили, и никогда не соблазняют сами. Ты их соблазняешь.

– Так и есть.

– Может, выпьем?

– А тебе не хватит?

– И вот еще что… Они расставляют ловушки. Когда у них что-то не ладится. Они не… они… тебя наказывают. Из-за того, что плохо им. Почему так? Не знаю. Но не потому, что они хотят причинить тебе боль, нет. Им кажется, что так они призывают на помощь.

– У меня так с Бет было.

– Они хотят, чтобы ты догадался, что им плохо. Они не могут просто сказать. Просто сказать, что дело не в тебе. Ты должен сам интуитивно почувствовать, понимаешь? Она тебе нож в сердце втыкает, а нужно обнять ее и говорить, что все хорошо. Все хорошо. А потом она повернет рукоятку, но ты не отступай, ты обнимай ее и повторяй, что все в порядке. Лучше сам воткни нож себе в грудь. Потому что это проверка, проверка твоей любви. Мне это не кажется справедливым. Это несправедливо. Но именно так происходит. Ты должен знать, как все происходит, и тогда у тебя найдутся силы пройти эти испытания еще и еще раз. Ведь они никогда не кончаются, Спайк, никогда. Ты не сдаешь окончательного, на всю жизнь, экзамена.

Я не часто видел Мартина в таком состоянии – пьяного и словоохотливого. Вместо того чтобы держать все это внутри, быть загадочным, всезнающим и важным, он вываливает свои мысли наружу. Как будто заговаривает боль словами. Я не понимаю, что происходит. Может, у него тяжелый период с бразильской танцовщицей.

– И еще… Они никогда не допустят, чтобы ты оказался прав. Ты всегда будешь виноват. Неважно, кто виноват на самом деле. Может быть, они признают твою правоту на полчаса. Максимум. Извлеки из этого все, что сумеешь. Потому что это ненадолго. Ты опять будешь виноват, и теперь уже навсегда. История, которую можно переписать. Все женщины – сталинистки. Они решают, что было в прошлом. Ты же помнишь этот фильм. Ты видел этот фильм, Спайк? – Он делает большой глоток.

– Какой фильм?

– С Джеком Николсоном. «Лучше не бывает». Там есть одна замечательная сцена, потрясающая сцена.

– Не очень хорошо его помню.

Я уже тоже выпил три кружки и смотрю на Мартина тепло и снисходительно. Я благодарен ему за то, что он подарил мне Элис, хотя, конечно, он еще ничего об этом не знает. Милый старина Мартин.

– Там есть такая сцена, когда он… ну, Джек Николсон – писатель, не помню, как его зовут, – они делают из него психа, чтобы он мог безнаказанно высказаться по поводу женщин. Ну, вот… хочешь еще пива?

– Мне хватит.

– О чем я говорил?

– Он ненормальный, поэтому может лепить всякие гадости про женщин. Его специально таким сделали, чтобы довести до зрителя нужную информацию, ну, то есть он говорит все эти вещи только потому, что псих, правильно?

– Да. Так вот, Джек Николсон – писатель, он пишет о женщинах. И у него, похоже, это неплохо получается, он знаменит, и однажды он приходит в офис к издателю, а там секретарша, роскошная девица, спрашивает его, точно не помню, что-то вроде: «Как вам удалось проникнуть в женскую душу?» В смысле – создания образа героинь. То есть как он это делает?

– И что он отвечает?

– Он… он отвечает…

И Мартин пытается подражать Джеку Николсону, очень похоже. Я начинаю смеяться еще до того, как он заканчивает первое предложение.

– «Вы хотите узнать, как мне удалось проникнуть в женскую душу? Вы действительно хотите это знать?» Секретарша улыбается, смотрит на него, раскрыв рот и с обожанием, ясно, что она ожидает услышать что-нибудь лестное, а он поворачивается, делает такое видел-я-вас-всех лицо, как Джек Николсон умеет, и говорит: «Я взял мужчину и лишил его разума и чувства долга».

– Теперь вспомнил.

– Конечно, ты это помнишь! Зал ревет от хохота. Гудит, как пчелиный улей. И знаешь, Спайк… Я специально посмотрел: женщин в зале было больше половины. И они хохотали, они помирали со смеху. Потому что кто-то раскусил их и набрался смелости сказать всю правду, а с правдой не поспоришь – так что ничего не остается, кроме как смеяться.

– Ты считаешь, женщины лишены разума? – Я делаю большой глоток пива, щурясь от дыма. – Но среди них есть чертовски умные, Мартин. Миллионы женщин, которым мы в подметки не годимся.

У Мартина уже новая кружка. Быстро он их опустошает. Мартин обхватывает меня и притягивает к себе. От него пахнет пивом и солью.

– Конечно, женщины не лишены разума. Никто этого и не говорит – только идиот может думать, что женщины глупы. Джек имеете виду другое: женщины распоряжаются разумом по своему усмотрению. Они не подчиняются ему, как мужчины. Женщины и смеялись потому, что Джек выволок на свет их секретное оружие. Они преклоняются перед темными силами. Темными, Дэнни, силами.

Про «чувство долга» мы, естественно, даже не обмолвились. Здесь и так все ясно. Нам обоим прекрасно известно, что Джек Николсон имеет в виду. И всему залу тоже.

– Что такое, например, ПМС? Его даже поминать нельзя. Тестостерон, пожалуйста. Все мужчины убийцы – потому что у них высокий уровень тестостерона. А что происходит перед месячными? Все про это знают. Все знают, что каждый месяц одну неделю из четырех женщины сходят с ума. Но когда они опрокидывают тебе за завтраком тарелку с кашей на голову из-за того, что ты положил им в чай больше сахара, чем обычно, ты должен сделать вид, что ничего не происходит, что они имели на это право, потому что ты поступил очевидно легкомысленно. Даже не думай сердиться, пока у них ПМС не пройдет. Ты нарушишь закон, если обнародуешь очевидную истину. Сказать поганую правду – преступление.

– Это опасная вещь.

– Какая?

– Правда.

– Да. Вот видишь, малыш. Ты тоже так считаешь, Спайки.

Мы продолжаем пить. Я хочу увидеться сегодня с Элис, но мне кажется, нельзя так просто заявиться в ее квартиру. Мне кажется, это будет предательством по отношению к Мартину после того, как мы провели вместе вечер. Хотя, конечно, какое тут предательство?

Мартин умеет слушать, и я рассказываю ему о Поппи, о моих неудачных свиданиях, и о Бет, и о разводе, говорю и понимаю, сколько еще во мне горечи и уязвленного самолюбия, несмотря на то, что я встретил Элис. Столько горечи, что я выучил дилановский «Idiot Wind» и каждый вечер пою его под душем. Кэрол попала в точку. Это бешенство, выраженное звуками.

Бедный Мартин. Сколько он может выслушивать одно и то же? Нужно что-то новое. В этом мне поможет Элис.

– Кстати, как вы встретились тогда с Элис?

Не знаю, покраснел я или нет, но, боюсь, отвечаю слишком поспешно:

– Неплохо. Она мне нравится.

– Странно, иногда мне кажется, что у нас с ней все могло получиться.

– В чем же дело?

– В чем дело?

– Да.

Мартин напрягается. Заметно, как лицевые мышцы двигаются под кожей, как будто он пытается найти разгадку головоломки. Наконец лицо Мартина обретает почти спокойное выражение.

– Ну, ты же понимаешь. Это не мое амплуа. Так всегда было. На смену одной женщине неизменно приходит другая.

– К тебе приходит.

– Ну… Как сказать. Не знаю. К тебе ведь тоже иногда приходят.

– Иногда. Не часто.

– Не надо ждать. Тогда они придут.

– А я уже и не жду.

– И что, пришла?

– Вокруг не так много стоящих женщин.

– Не надо смотреть на жизнь так мрачно. А ты всегда… ну, вокруг много замечательных женщин. С несколькими я был знаком. Например, Элис. Она замечательная женщина. Да, замечательная.

Мартин уставился в кружку с пивом. Он явно не в себе. Чувствуя, что пауза становится напряженной, пытаюсь разрядить обстановку.

– Я как-то видел фильм, и там герой говорит, что каждому дано в жизни встретить только трех замечательных женщин…

– Я знаю, это фильм Чазза Палминтери. Как он называется?… А… «Разборки в Бронксе»…

– Ага, он. Звучит фатально, но, похоже, это правда.

– Думаешь? Ты уже получил то, что тебе причитается?

Я допиваю пиво. Все вокруг как в тумане, и лицо Мартина тоже расплывается.

– Думаю, что получил, да.

– Так кто же они? Кто эта Святая Троица?

– Ну, Келли Корнелиус. Конечно, Наташа Блисс. Раньше я считал, что Бет – третья, но теперь так не считаю. Понятно почему.

– И кто же занял ее место?

Я смотрю на Мартина… и вдруг понимаю, что больше не могу этого скрывать, что хочу поделиться с ним своим счастьем, хочу, чтобы он порадовался за меня, чтобы мы все подружились, собирались бы вчетвером, вместе с бразильской танцовщицей, вспоминали прежние времена и смеялись над тем как все закончилось… и, отбросив сомнения, я бормочу слегка заплетающимся языком:

– Его заняла Элис, Мартин.

– Что?

Ясно, что Мартин меня услышал. Когда эта информация доберется до нужного отдела его мозга, он похлопает меня по плечу, поздравит и закажет еще пива.

– Это Элис. Мы встречаемся. Честно говоря, мы влюбились друг в друга.

Наступила долгая, мучительная пауза. Мартин вдруг побелел как полотно. Слышу собственное бормотание:

– Как это объяснить… я бы никогда так не поступил… ты мой лучший друг и вообще… но ведь ты ее бросил. И ты много раз говорил мне, что не любишь ее. По крайней мере, никогда не говорил, что любишь. А это, по-моему, одно и то же. Вот я и решил, в конце концов, что тебе все равно. И потом… не знаю, как объяснить… я не хотел этого. Это не я… это была ее инициатива, я просто не смог отказать, а в результате, как-то так вышло, что мы полюбили друг друга. Никто этого не ожидал. Я думал, ты порадуешься за меня. Ты ведь рад за меня, Мартин?

Мартин по-прежнему молчит. Он так и не пошевелился с тех пор, как я сказал: «Мы встречаемся». Выглядит он неважно. Наконец он произносит тихим, мягким голосом:

– Это здорово.

– Я рад, что…

– Нет, это здорово. Это потрясающе.

Кто-то разбивает стакан около барной стойки. Мартин потягивает пиво. Кивает, будто отвечая на давно мучивший его вопрос. Когда он снова начинает говорить, голос его звучит бодро, живо, без эмоций.

– Ладно, Спайк, а как дела на работе?

Переход получается неестественным и натянутым, но, может, так нам удастся уйти от неприятной темы.

– Нормально. У меня есть заказ на рекламу шоколада. Куча денег. Скоро просмотр предварительного проекта.

– Ясно. Значит, шоколад. Шоколад – это хорошо. Понятно. Ты точно больше пива не будешь? Видел «Большого брата»?[24]24
  «Большой брат» – телешоу, аналог популярного в России шоу «За стеклом».


[Закрыть] Господи, я… А как родители?

Мартин выпивает залпом три четверти кружки. Взгляд бешено мечется по бару.

– Ты не расстроился, Мартин?

Он смотрит на меня, улыбается своей мальчишеской улыбкой.

– И не думал. С чего мне расстраиваться?

– Ну… хоть ты ее не любил, вы все-таки были вместе и…

– Даже если бы я расстроился, разве это что-то меняет?

Я растерялся. Мартин ушел в себя, вряд ли он слышит, что я говорю, и непонятно, к кому обращается: ко мне, к самому себе или к подставке под кружкой.

– Во всяком случае, это ненадолго.

– На самом деле в этот раз, мне кажется…

– Ну а как твои родители? Давно их не видел. Старушка Айрис все еще отправляет тебя в Сибирь в ссылку? Дьявол в юбке. Бедный Дерек.

– Я был у них на прошлой неделе, они неплохо…

Мартин вдруг перебивает меня, подняв глаза от своей подставки:

– Это ненадолго, Спайки, потому что ты ни черта не понимаешь в женщинах. Потому что ты и на сей раз все испортишь, как всегда.

Меня как будто мешком по голове двинули. Мартин говорит это зло, безжалостно. Он смотрит на меня из-под полуприкрытых век, во взгляде – ярость. Слова вылетают как стрелы.

– Я серьезно. Ты думаешь, у тебя есть шанс? Да ты… ты такой же, как они, вечно у тебя все плохо, все скулишь: «Ах я бедный несчастный».

– Совсем не обязательно…

Он тычет в меня пальцем, словно хочет просверлить пространство между нами.

– Знаешь, когда мы в прошлый раз пили кофе после дурацкой встречи с посредниками, ты сказал про Поппи, что она все время повторяет: «Это несправедливо».