Текст книги "Любовные секреты Дон Жуана"

5

На сей раз я решил придерживаться умеренной тактики. Буду самим собой – и в то же время не буду. Это непросто, но я надеюсь справиться, и меня не успеют уличить в подделке.

Мне следовало подумать об этом раньше. Но тогда я был другим человеком. Да и сейчас мало изменился. Что же, будем работать в этом направлении.

Ее зовут Талия Корк. Она из того же источника, что и Джульетта Фрай, – из колонки объявлений. Встречаемся мы сегодня вечером. А я только начал заполнять таблицу в блокноте, едва обозначил первые Любовные секреты. Я не выполнил домашнее задание. И даже самоанализом толком не успел заняться.

Вот как выглядит таблица по состоянию на сегодня.

ЛЮБОВНЫЕ СЕКРЕТЫ ДОН ЖУАНА

Проблема: Мать – сдержанные проявления любви. Результат: слишком быстро влюбляюсь. Постоянные разочарования. Накопленное раздражение. Решение: быть более спокойным и, как следствие, независимым. Отказаться от поисков абсолютной любви.

Проблема: Секс = власть (Правило Шерон Смит). Результат: беспомощное, детское раздражение. Решение: селитра, выколоть себе глаза, кастрация. По-другому никак.

Проблема: Женщины полны неразрешимых парадоксов. Результат: недоразумения, путаница, раздражение (Н, П, Р). Решение: не найдено. Осложняется собственными противоречиями. Решение: также не найдено.

Проблема: Множество сторон отношений. Теория теней/doppelgängers. Женщины символичны, мужчины буквальны. Результат: Н, П, Р. Решение: научиться общаться. Не только слушать, но и наблюдать. Распознавать тени. Кроме того: слова нельзя воспринимать буквально. Пытаться разгадать, что за ними стоит.

Проблема: Женщин привлекает равнодушие (Закон Мартина). Результат: я женщин не особенно привлекаю. Решение: притвориться равнодушным.

Не бог весть что. Взгляд останавливается на первом пункте. Проблема: Мать – сдержанные проявления любви. С этой станции отправляется паровоз моих мыслей, и я на ходу запрыгиваю в него.

С моими родителями что-то не так. Я исхожу из посылки, что у меня не складываются отношения с женщинами не потому, что мне не везет или женщины плохие, а потому, что я – неправильный, мне чего-то не хватает, какого-то седьмого чувства, передаваемого по наследству от родителей, которые в свою очередь получают его от своих родителей и т. д. до глубины веков.

Однако, как ни странно, у моих родителей был – и до сих пор есть – счастливый брак.

Теренс мне не верит. Он никогда не признается в этом, но все и так ясно. Он вообще немногословен. Бывает, проходит целый час, амы почти ничего не говорим, если не считать моего риторического вопроса в конце: «И за это я плачу семьдесят пять фунтов в час?»

Сомнение написано на его лице, сквозит в его самодовольной и раздраженной ухмылке. Возможно, это результат «сублимации» и «переноса», но сублимированные и перенесенные самодовольство и раздражение все равно не очень приятны. Во всяком случае, когда я говорю о счастливом браке своих родителей, его правая бровь поднимается вверх, уголки рта искривляются и он едва заметно ерзает на стуле. Я знаю, что он думает. Я, может, и экстраверт, но не дурак.

Он думает: Счастливых браков не существует. И по-своему он прав: в каждом браке есть боль, злоба, разочарование, смятение и борьба. Но мама с отцом за всю жизнь друг другу злого слова не сказали, всегда общались вежливо и с уважением, во всяком случае на моей памяти и на памяти моего брата. Для меня это достаточное доказательство удачности их брака, независимо от того, что думает об этом психотерапевт, смотрящий на других сквозь призму собственной увядшей жизни (он бледный, изможденный и нервный) и не желающий, чтобы счастливые браки существовали. Потому что тогда его меньше будет терзать несчастливый брак, в результате которого он сам появился на свет.

Конечно, я не психотерапевт. Тем не менее эта мысль посещает меня. Если я прав и у моих родителей счастливый брак, значит, счастливые браки тоже имеют свою слабую сторону, а именно – потомство.

Некоторые думают, что такие, как я (ущербные? чувствительные неудачники?), происходят из неблагополучных семей. Конечно, особого тепла от Айрис я не видел, но она никогда меня не била, не запирала в шкафу, не приковывала к батарее, не заставляла подрабатывать на почте. Обычное детство, разве что родители были счастливы в браке.

На первый взгляд это здорово, если твои родители никогда не ссорятся, не ругаются за завтраком, не придираются, сидя в креслах у телевизора. Но для ребенка это может быть мучительно.

Дело в том, что со временем ты начинаешь смотреть на своих родителей, как на богов. Не двух богов, а одного – двухголового. Одного, потому что эти головы всегда заодно, всегда во всем согласны друг с другом. Если ты в чем-то провинился, можешь не ждать снисхождения: приговор уже вынесен и обжалованию не подлежит. Никакого разногласия во мнениях. Ты не прав. Это факт реальной жизни.

Вот каково быть мною. Это значит быть неправым даже тогда, когда рассудок, сознание и инстинкт говорят: «Ты прав!» Если кто-то в разговоре не согласен и спорит со мной, да к тому же сердится (мои родители никогда не сердились, во всяком случае не показывали этого), первая мысль, которая приходит мне в голову: «Я не прав».

А за ней неизменно следует другая: «Как вы смеете заставлять меня думать, что я не прав?» Так всегда делали мама с отцом. И это вызывало у меня лишь одно чувство: злобу. С этого момента разговор уже не спасти.

Помню, как однажды, ребенком, я гулял по горам – мы были на отдыхе всей семьей – и набрел там на загон для овец. (Не забывайте, что это имеет непосредственное отношение к нашей теме: я и женщины.) Не знаю почему, но мне сразу бросилась в глаза надпись, выгравированная черными буквами на тусклой серебристой табличке: «Ограда под напряжением».

Это меня заинтересовало. Я представил себе, как дотрагиваюсь до ограды и тут же, на месте, обращаюсь в прах. Однако уже тогда я понимал, что вряд ли они пропустили бы электрический ток через ограду, идущую вдоль тропинки, по которой ходят маленькие дети с мамами, папами, братьями и сестрами.

А может, и пропустили. Естественно, мой старший брат всячески пытался убедить меня, что пропустили. Это невозможно, настаивал я. И тогда он подначил меня дотронуться до ограды, пока родители не смотрят. Во мне боролись два противоречивых желания: показать брату, что я не трус, что ограда безопасна, и сделать что-то запретное. Я даже вспотел от нахлынувших на меня чувств. С ладоней капало. Я и боялся, и хотел. Мне нужно было дотронуться до этой ограды.

– Ну, давай, трус несчастный. Поджарься, если так неймется, – говорил Сэм.

– Может, напряжение отключено. А если и нет, то скорее всего оно не больше, чем в фонарике.

– Трусишка, трусишка.

– Если такой смелый, сам дотронься.

– Я не собираюсь дотрагиваться, потому что сгорю. Это ты считаешь, что тока нет, а я думаю – есть.

– Да, тока нет.

– Есть.

– Нет.

– Тогда дотронься.

– Хорошо, дотронусь.

Ну, давай.

– Сейчас.

– Давай-давай.

– СЕЙЧАС!

Я сжал прут ограды в руке.

Довольно трудно описать то, что я почувствовал в следующий миг. Этого было достаточно, чтобы опрокинуть меня на землю. Ток пронзил мое тело насквозь, как будто мне вогнали железный штырь в берцовую кость, как будто тяжелая рука двинула меня как следует. Это и был удар тока. Но слишком слабого, чтобы причинить серьезный вред. И тем не менее оказавшегося полной неожиданностью. Я вскрикнул от испуга. Сэм сотрясался от хохота. Родители обернулись одновременно. Первой заговорила Айрис – как обычно, тихим, спокойным голосом, согласно рекомендациям тогдашних руководств по воспитанию детей.

– Что ты делаешь, Дэнни?

– Меня ударило током, – ответил я, растирая ладони и еле сдерживая слезы: отец говорил мне, что мужчины не плачут.

Тут вступил отец:

– Не валяй дурака.

– Это правда, пап. Меня ударило током. От ограды.

– Они бы не стали подключать ток так близко от дорожки.

– Но меня ударило.

Отец взялся за ограду, потом отпустил.

– Хватит выдумывать, Дэнни. Вставай.

Тогда я был слишком мал, чтобы думать об этом, но сейчас мне кажется, что разряд мог по-разному подействовать на мальчика с влажной ладонью и мужчину с сухой. Отец не почувствовал разряда, для него это был просто мой очередной фортель.

Я увидел, как в тот момент по лицу матери пробежала тень сомнения: вряд ли ребенок, лежа в грязи и растирая руку, станет врать, будто его ударило током. Ей пришло в голову, что разряд может по-разному подействовать на ребенка и взрослого мужчину. Что, возможно, я говорю правду. Но она была опутана сетями матримониальной верности. Моя мать заговорила бесстрастным, отстраненным голосом:

– Делай, как велит отец, Дэнни. Врать нехорошо. Встань сейчас же.

Боль в руке уменьшилась, вытесненная болью незаслуженного обвинения во лжи. Я был не прав. Хотя был прав. И до сих пор я всегда не прав. В глубине души.

Что даст мне этот возврат в прошлое в свете сегодняшнего свидания с Талией, в полдевятого, в баре отеля «Лансборо», на углу Гайд-Парка? Ответ: скорее всего, ничего. Но если это свидание перерастет в отношения… а отношения затем перейдут в серьезные отношения, которые, в свою очередь, приведут к женитьбе…

Господи, я ее даже не видел. Настолько велико мое желание, чтобы все получилось. Желание стереть прошлые ошибки ластиком будущего. Желание измениться.

Отель «Лансборо» находится в Найтсбридже. Не знаю, почему я предложил это место, разве что Талия живет в противоположном от меня районе города, а это – Центр, хорошо знакомый, роскошный и уютный. Кроме того, я получил новый контракт, на сей раз вполне приличный, реклама «Стиффи», напитка, который якобы повышает потенцию. Все это, разумеется, постмодернистские шуточки, типа «мы не знаем, помогает это или нет, но попробовать можно». Я попробовал на себе, и мне, конечно, не помогло, хотя что вообще способно мне помочь, кроме разряда в десять мегаватт в лобковую зону? Они мне неплохо заплатили, и теперь эти деньги жгут мне руки.

Талия уже была там, когда я пришел. Она, как и Джульетта, оказалась красоткой. Поразительно, какие женщины еженедельно просматривают объявления о знакомствах в поисках чего-то живого и остроумного. Это склоняет чашу весов в сторону образованного, наделенного воображением мужчины и уменьшает шансы тупого выпивохи, даже если он одет с иголочки и хорошо танцует. Глядя на потрясающие льняные бриджи Талии, на ее обтягивающий черный кожаный пиджак и невысокие каблуки, за которые можно было все отдать, я целиком и полностью поддерживал такое положение чашечек весов.

Я надел все самое лучшее, решил быть на высоте. Пиджак от Николь Фари – синяя саржа, на трех пуговицах, белая футболка и туфли «Прада». Голова вымыта и уложена гелем. Мы были на равных. Я купил ей выпивку. Пять фунтов за джин-тоник. Господи помилуй.

Мы сразу поладили. Талия обладала спасительным качеством, бесценным даром не принимать себя слишком всерьез. Над собой она смеялась, по крайней мере, не меньше, чем над всем и всеми остальными.

– Вы Дэнни?

– А вы Талия?

– Конечно, я Талия. Иначе стала бы я спрашивать, Дэнни ли вы.

Я понял, что задал действительно бессмысленный вопрос, но – и это радовало – сей прискорбный факт не имел никакого значения. С Талией мне было комфортно.

– Простите. Я немного нервничаю.

– А я сейчас описаюсь от страха. Все это так непривычно. Ради бога, закажите мне еще бокал. Нет, два.

Мы пили джин-тоник и болтали. Я счастливо избежал обычной манеры общения волнующегося мужчины (говорить только о себе, пить много и слишком быстро). Все было в меру.

За пять минут я вычислил пять ее ключевых особенностей. Она была уверенной в себе женщиной. Немного тщеславной. Амбициозной. Но при этом относилась к труду как к способу заработать, – другими словами, она обладала чувством меры. Любила детей. Не была дурой.

– Так вам нравится «Скорая помощь»? – спросила Талия.

– Ну да. Доктора. Мужественная работа. Но тяжелая. Невероятные диалоги. Яркие характеры.

– А что вы думаете о последней серии?

– Я ее пропустил.

– Как вы думаете, с Картером все будет в порядке после истории с бомжихой?

– Неуверен.

– Вам не нравится «Скорая помощь», так ведь? Пауза.

– Не нравится.

– Почему?

– Потому что это поверхностная, сентиментальная чушь.

Согласна. Слишком причесанная. Янки не умеют снимать правдиво. Если на экране появляется бродяга, сразу можно вычислить, сколько времени он провел в гримерной, где ему растрепывали волосы.

– Да.

– Значит, в объявлении вы солгали, чтобы привлечь женщин.

– Да.

– Уважаю.

Между нами установился контакт. Я чувствовал, что наша симпатия взаимна. Это как невидимый глазу электрический ток, хотя сексуальная подоплека просматривалась слабо. Но мы нравились друг другу. А это хорошее начало.

Мы еще выпили, а потом я предложил перебраться в Уэст-Энд и поужинать. Проявив настойчивость, она оплатила непомерно дорогие напитки, но я выговорил себе право угостить ее ужином. Через полчаса мы были в «Джо Аллене». Я, демонстрируя свою крутизну, заказал гамбургер, которого не было в меню, а она – стейк с картошкой фри и огромный пудинг. Обожаю женщин, которые любят поесть и не боятся поправиться. Мы выпили литр вина, за время ужина узнали все семейные истории друг друга, кое-что из личной жизни и здорово повеселились. Талия была привлекательна, и, должен признаться, я увлекся. Все шло как нельзя лучше.

Пока не настало время прощаться.

Несмотря на то, что выпил я немало, у меня не было соблазна поцеловать ее или перейти к каким-либо действиям в этом направлении. С сексом можно было подождать. Одним из неоспоримых преимуществ сорокапятилетнего возраста является то, что ритм руководящей тобой и настойчиво бьющейся внутри силы замедлен, – уже несколько лет я свободен от цепей одержимого лунатизмом либидо. Я смотрел в будущее с оптимизмом. Не сомневался в дальнейшем развитии наших отношений. Мы с Талией еще встретимся – что может этому помешать? Нам было так весело.

Выйдя из ресторана, мы пошли по улице. Я расслабился и думал о том, как поймаю ей такси и, возможно, пожму руку на прощанье… Вдруг она обернулась и говорит:

– Дэнни…

– Зови меня Спайком.

– Спайк, это был чудесный вечер.

– Мне тоже понравилось.

– Ты потрясающий парень. С юмором, умный, живой.

Я почувствовал, как расправляется грудная клетка.

– Ты мне тоже очень нравишься, Талия.

– Можно я попрошу тебя об одной вещи?

– Конечно.

– Я бы хотела встретиться еще.

– И я бы хотел.

– Но это не все…

– ?…

– Спайк, я не влюблена в тебя.

– Понятно.

– Надеюсь, ты простишь, что я все это тебе высказываю. Хотела избавить тебя от неловкой ситуации в случае, если бы тебе пришло в голову поцеловать меня.

– Конечно. Спасибо.

– Это не потому, что ты – не идеал красоты, просто ты не в моем вкусе.

– Ясно.

– Но было бы здорово, если бы мы стали друзьями.

– Да, замечательно.

– Смотри, такси.

– Отлично.

– Позвони мне, ладно? Может, сходим в театр на следующей неделе.

– Хорошая мысль.

– Буду ждать. Спасибо за вечер.

– Тебе спасибо!

– Тогда до встречи. Пока.

– Пока, Талия.

– Ты правда не обиделся? Ну, из-за… ты понимаешь, о чем я…

– Я? Да что ты! Конечно не обиделся. Все нормально. Не волнуйся.

Я стоял и смотрел на отъезжающее такси. Талия поступила разумно. Она решила быть честной и откровенной. В любом случае, в этом нет ничего личного – просто я не вписываюсь в ее индивидуальные критерии отбора.

Тогда почему мне так дерьмово?

Я пришел домой, взял номер «Тайм аута» и выкинул в помойку. В таком способе знакомства есть что-то ущербное, решил я. На поверхности вроде все ничего, но копнешь – тухлятина.

Конечно, это был рефлекс, защитная реакция. Объявления в газете ни при чем. Дело во мне.

Или не совсем во мне, а в определенных обстоятельствах вокруг меня. Долгий, тяжелый развод в самом разгаре. Чтобы феромоны выделялись и могли вызвать ответную реакцию, мужчина должен быть спокоен и уверен в себе. Мне постоянно недостает того и другого, и никакие остроумные замечания и глубокомысленные инсайты делу не помогут. У меня не будет серьезных отношений, если это не наладить.

Может, мне нужен какой-то переходный вариант, когда связь с одной женщиной существует до тех пор, пока не возникнет что-нибудь серьезное. Ничего особенного – просто нормальные отношения, достаточные для того, чтобы убедить себя – через чувства и ощущения, а не с помощью холодного рассудка, – что ты в полном порядке, что ты – мужчина. Потому что женитьба, а точнее – перспектива развода, сумела каким-то образом выхолостить мою мужественность. Я должен восстановиться, а для этого мне нужна благоприятная почва. Пока же не подвернется подходящий вариант, я буду сидеть дома и заниматься самоанализом, буду делать домашнее задание. Вы можете вызубрить уроки, но это ничего вам не даст, если не попробуете сдать экзамен.

С Хелен Палмер мы переспали через полтора месяца после свидания с дьяволом. Затащить ее в постель оказалось непросто. Выяснилось, что у нее все-таки был парень, дома, в Пекхэме, какой-то жестянщик, с которым она встречалась еще в школе. В борьбе за право расстаться с девственностью в объятиях Хелен родилось мое первое открытие о женщинах. Если ты настроен решительно – и все делаешь правильно, пусть и неосознанно, – рано или поздно женщины сдаются. Их можно взять измором. При некотором обаянии и настойчивости осада и натиск ведут к победе.

Сейчас я уже не применяю осаду и натиск. Награда больше не мнится такой заманчивой. Вино в потире кажется отравленным. Кроме того, унизительно сознавать, что, если не ущемлять чувство собственного достоинства, проект становится безнадежным. Добиваться и быть отвергнутым, снова добиваться и снова быть отвергнутым; у меня просто больше нет сил, или веры в себя, или веры в чудесную планету любви, или веры в женщин. Но в то время я еще охотился за ними, как гончая за лисицей. Я знал, что нравлюсь Хелен. И не допускал мысли, что из-за такой ерунды, как ее бывший парень, все может быть испорчено.

Она сказала «нет» один раз, второй… Но имела в виду «да». Каждому из нас время от времени приходится говорить «нет», хотя на самом деле мы имеем в виду «да». Никто не способен распознать все свои желания до конца. Иногда желания надо отыскивать, выкапывать душеразрабатывающим оборудованием, преодолевая неосознанное упрямство. Люди не всегда знают, чего хотят. Никто не осознает всех своих желаний. Мы не настолько могущественны. И тогда другим приходится открывать их для нас. Зачастую это единственно возможный путь.

Итак, мы с Хелен переспали, потому что я, проявив изрядное занудство, всячески донимал и преследовал ее. А вел я себя так сознательно, поскольку понимал, что она боится отвечать за свои поступки, но при этом хочет отдаться на волю сил, более могущественных, чем она сама. Главное, чтобы не пришлось выбирать. Тогда, даже причинив боль своему парню, она будет избавлена от чувства вины.

Откуда у меня взялись силы для победы? Все очень просто: ее парнем был жестянщик по имени Гордон, а я не мог себе представить, чтобы она связала свою жизнь с жестянщиком по имени Гордон. Во-первых, она слишком умна, и, что бы она ни чувствовала к нему, я знал: это ненадолго, она начнет терзаться, ее будут разрывать желания, как меня разрывают желание быть с кем-то и желание наслаждаться свободой. Она хотела своего жестянщика, потому что это была ее первая любовь, и она хотела меня, потому что я был из другой жизни. Я знал, что меня она хотела больше, поскольку я олицетворял будущее. Мое положение в этом смысле было предпочтительнее.

Мы, естественно, выпили. Впервые войдя в ее спальню, я сразу понял, что все предрешено, хотя наши отношения еще толком не начинались. Ощущение это возникло, когда я увидел разложенные на кровати мягкие игрушки.

Тут были и медвежонок Хагги, и бегемотик Гарр, и умещающийся на ладони поросенок Пинки, и жираф Джерри. Мое представление о непокорной, резкой, искушенной и сильной Хелен было поколеблено. Правда, не настолько, чтобы, сидя рядом с ней на кровати, я отказался от попытки залезть ей под платье.

Она не сказала «нет». То есть сказала, но не очень убедительно. «Да» она тоже не сказала. Похоже, она не знала, что делать. Значит, нас таких двое. Я полагал, раз у нее есть парень, она должна быть подкована в плане интимных отношений, но я ошибался. Она нервничала, и ее страх передавался мне. Нам обоим предстояло его побороть. В тот момент я уже не прислушивался ни к чему, кроме велений собственного сердца, и не ощущал ничего, кроме сильного первобытного безымянного запаха, обозначившего ее потаенное желание.

Неловкий, испуганный, возбужденный, я не сразу сориентировался, но затем одним движением вошел в Хелен. Не какая-то часть меня, я весь был внутри нее. Собственное «я», увеличившееся снаружи и опустевшее внутри, улетучилось, я превратился в Хелен, а она превратилась в меня, по отдельности нас больше не существовало. Я слегка отодвинулся назад и снова навалился на нее. Хелен тяжело дышала. Я взглянул ей в глаза.

Глаза: загадочная оболочка, непостижимая мембрана. Сквозь нее мы обозреваем мир, позади нее расположен контрольный пункт наблюдения за Вселенной, контрольный пункт целой Вселенной. Не так-то просто посмотреть кому-нибудь прямо в глаза. Были ли глаза Хелен красивыми? Возможно, но не их я видел тогда. Я смотрел куда-то вглубь, туда, где не было органов речи и зрения, где не было уже и меня самого. Я смотрел на нее, может, секунды две. Потом сделал несколько толчков и произошло что-то невероятное.

Она растворилась в зрачках глаз, она исчезла. Осталась лишь ужасающая пустота, полное отсутствие, внутренний распад. Это было на животном уровне, древнее, как мир, и это напугало меня, но одновременно я все еще был неподвластен страху; она издала глухой, глубокий стон. Я продолжил свое движение, чувствуя, что к этой пустоте мы и стремились, но я-то был еще здесь, мое сознание присутствовало, и тогда я еще не знал того, что знаю сейчас: никогда мне не достичь такого полного растворения, такого исчезновения, проникновения в никуда, как у женщины. Я всегда буду здесь: исступленный, безудержный, возбужденный, но здесь. Буквальность мужского сознания, катастрофическая, незыблемая сфокусированность.

Вскоре все закончилось. Она погладила меня по голове, и я почувствовал, что по-настоящему люблю ее.

Но это продолжалось недолго. Не знаю, как сделать, чтобы это длилось вечно. Вот он – первый большой провал Дон Жуана.

Мы стали бесспорной парой. Жестянщик испарился. Я любил Хелен. Она любила меня. Хрупкое, непрочное чувство, но истинная любовь в таком возрасте другой не бывает.

Неожиданно эта изысканная «штучка» – Хелен Палмер – стала «моей», говоря языком романтической литературы образца 1975 года. Я завоевал ее, покорил, переманил небесное тело с кривой орбиты жестянщика на свою.

Думаю, именно тогда я начал ее ненавидеть.

Возможно ли это? Ведь она была доброй и отзывчивой, умной и красивой. Прошли месяцы, связь наша становилась все обыденнее, зерна разочарования прорастали.

Если я смогу разобраться в этом, то распутаю клубок собственных неудач. Если смогу понять, почему возникает желание губить невинных, продвинусь еще на шаг вперед. И в следующий раз, встретив, условно говоря, Правильную Женщину, я сумею сделать все, как надо.

Может быть, мужчинам присуще желание крушить то, что они любят? Неужели в этом причина войн и вечной неудовлетворенности? Что это – инстинкт? Или ненависть к себе, идеальный симбиоз для женщин, влюбляющихся в подонков?

Тогда я знал одно: часть меня хотела уничтожить Хелен Палмер с той самой секунды, как я ее полюбил. Я бы никогда себе в этом не признался, но ее мягкость, ее покорный характер возбуждали во мне ярость.

Со временем смелую женщину у кинотеатра, отвратившую угрозу христианского нападения, все труднее стало идентифицировать с внутренней сущностью Хелен. Она действительно могла проявлять бесстрашие с людьми, которые были ей безразличны: могла сцепиться с полицейским, пробиться сквозь заграждения или ряды демонстрантов. Но в отношениях с близким человеком бесстрашие покидало ее. Полюбив меня, она начала бояться: бояться, что я обижу ее, что обнаружу какую-то внутреннюю несостоятельность, брошу ее. Этот страх в определенном смысле предрешил и судьбу Хелен, и мою.

Потому что мне нужна была сила. Мужчины жаждут видеть проявления силы. Я хотел, чтобы она оставалась собой, чтобы посылала меня к черту, если я оказывался не на высоте или обижал ее, чтобы выплеснула мне в лицо вино, выгнала из дома и велела больше не появляться. Оскорбляя или унижая ее – что было, то было, хоть и совестно в этом признаваться, – я взывал к ее духу, доводил до крайности, пытаясь познать ее предел.

Как Хелен боролась с моей жестокостью? Никак. Она просто смотрела на меня, и глаза ее наполнялись слезами. Ее вечное недоумение на лице, которое поначалу так меня привлекало, превратилось теперь в безграничное замешательство. Она ни разу не послала меня, даже не пыталась. Она все терпела.

И это работало на нее. Но дало ей власть, а не любовь. Тогда же я познакомился с чувством вины и разными способами его применения, с гамбитом мученика и его властью над маленькими мальчиками, которые хотят угодить своей маме. Мученицы. Это сидит в них очень глубоко, след векового порабощения женщины. Отпечаток темного потока истории, в которой им не нашлось места, из которой их вычеркнули. И как же бесправным обрести власть? При помощи насилия. Психологического, если другое недоступно.

До Хелен Палмер я ничего этого не знал. Не знал об оружии женщин № 1, об изящном клинке Вины, об автомате Калашникова бесправных.

– Хелен.

– Да, Спайки.

– Я сегодня вечером с Мартином встречаюсь.

– А, хорошо.

– Ты не против?

– Конечно нет.

– Отлично.

– Да.

Во время этого разговора я испытываю целый ряд разнообразных ощущений. Во-первых, мрачное предчувствие, что все обернется не так, как хотелось бы. Во-вторых, когда она говорит: «А, хорошо», добавляется чувство вины. Чтобы понять, откуда оно взялось, надо слышать ее тон и видеть мимику. Это «А» – не просто «А», а «А». Пауза между «А» и «хорошо» была на полсекунды длиннее, чем следовало. И все вместе это означало нечто отличное от «А, хорошо». Означало: «А ты не хочешь, чтобы я пошла?»

Не знаю, в течение какого времени одно ощущение порождает другое, хотя, нет… знаю. Это мгновение между словами Хелен «А, хорошо» и моим вопросом «Ты не против?» В данном случае родилась ярость: из-за того, что мной манипулировали, и из-за того, что у Хелен такой жалкий вид, а я беззащитен перед чувством вины. Я был молод, незрел. Это срабатывало. Я действительно чувствовал себя виноватым.

– Конечно, ты можешь пойти со мной.

– Да нет. Зачем?

Пауза.

– Ну правда. Я уверен, что Мартин будет рад тебе.

– Думаю, не стоит.

– Ну, пойдем. Пожалуйста.

– Ты ведь не хочешь, чтобы я пошла с тобой?

– Хочу.

– Если только ты действительно не против…

Конечно, я против. Просто больно видеть, что ты маешься, не зная, как распорядиться сегодняшним вечером, просто я слишком сердоболен, чтобы заставлять тебя быть самостоятельной. Слабый мучает слабого: такая же реалия жизни, как сильный, мучающий слабого и слабый, мучающий сильного. Паритет, означающий стабильность.

И она пошла со мной. И весь вечер я наказывал ее за то, что не нашел в себе мужества сказать: «Хелен, я не хочу, чтобы ты шла со мной». Я почти не разговаривал с ней. Был язвителен, сдержан, холоден. Она все больше сжималась в своем углу, а мы с Мартином орали и хохотали, пили, рассказывали анекдоты, болтали о футболе. И чем меньше она становилась, тем больше я ее ненавидел, тем сильнее ненавидел себя.

Потом мы прощались с Мартином и оставались наедине, и она начинала плакать. И я уже не злился, а чувствовал себя полным дерьмом из-за того, что обидел ее. Я просил прощения, она обнимала меня, и я тоже не мог сдержать слез, потому что так ужасно себя вел, а потом…

Потом я опять начинал злиться на этот нелепый фарс, который мы только что разыграли, из-за которого я продолжал врать и терял уважение и к себе, и к ней. И она была в этом виновата.

На самом деле – не она. Ведь я так и не дал ей понять, что у нее должна быть своя жизнь. Я не был достаточно жесток. В этом все дело…

Еще одна заметка на полях «Любовных секретов Дон Жуана».

Чтобы построить успешные отношения, надо быть беспощадным.

В противном случае ты становишься трусом. Почувствовав, что любовь уходит, мы с Хелен повели себя как трусы перед лицом беды. Мы делали вид, что ничего не происходит. Да, именно так, хотя наши отношения были под угрозой, хотя я понимал, что прежняя безоблачность моей первой любви улетучилась безвозвратно, хотя меньше всего я хотел жить с Хелен Палмер под одной крышей. Но я старался быть хорошим. И я боялся. Два этих вектора всегда управляли моими отношениями с женщинами. И всегда в конце концов разрушали их.

Хелен выставили из квартиры, которую она снимала с двумя бывшими однокурсницами. Ей негде было жить. Она могла переехать ко мне, или… Не знаю, вернуться к родителям, сделать что-то еще. Это всего на пару месяцев, сказала она.

Я ей поверил. Наверное, она и сама верила, хотя я знаю, что у женщин есть эта Кошмарная Черта: от страха, слабости или отчаяния они могут стать невероятно расчетливыми. Более расчетливыми, чем мужчина способен вообразить в самом страшном сне. Женщины бывают коварны, доверять им опасно. Это один из важных Уроков Любви.

Возможно, она не строила никаких коварных планов. Я не знаю наверняка. Но беспомощный человек – а если женщины и не были таковыми в 70-е, то многие из них себя таковыми считали, – пойдет на все, чтобы защитить себя, чтобы выжить.