Текст книги "Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны"

Заключение

К 1979 году советские общественные науки проделали удивительный путь. Положение Советского государства в мировой истории служило предметом споров с самого начала, но пятичленная модель обеспечивала телеологическую определенность. Объяснение русской революции в рамках марксистско-ленинской теории вскоре стало средством интерпретации постколониальных революций и управления ими.

Этот проект многое изменил в жизни людей. Занимавшиеся умственным трудом женщины стали приобщаться к престижной «международной работе» в большей степени, чем в западных университетах. На академические вершины восходили сыновья рабочих, такие как Дворянков, что не слишком часто случается на Западе. Делали карьеру сыновья крестьян – здесь примером может послужить Кравцов, сумевший вырваться из болот и пастбищ юга Беларуси. Как вспоминал сам Кравцов, в детстве он каждый день носил с собой на коровье пастбище сумку с книгами и использовал каждую свободную минуту для чтения. «Если было жарко, если шел дождь, это никого не интересовало», – рассказывал он о деревенском детстве[166]166
  Интервью автора с Василием Кравцовым. Москва, 23 октября 2012 г.


[Закрыть]. Путь из «глухой Белоруссии» в Афганистан был невероятным.

Уроки, которые Москва извлекла из своих связей со странами третьего мира, придавали «ориенталистским» мечтам характер антиимпериалистических действий. Сотрудники востоковедческих институтов, учрежденных в Москве или перенесенных туда в середине 1950‐х годов, были практичнее и лучше разбирались в геополитике, чем упрямые и ортодоксальные марксисты, работавшие некогда в Ленинграде. Но неудачи, которые терпела политика СССР в третьем мире, указывали на то, что революции могут принести успех только дисциплинированные марксисты-ленинцы, хорошо подготовленные армии и идеологическая гегемония[167]167
  Tolz V. Russia’s Own Orient: The Politics of Identity and Oriental Studies in the Late Imperial and Early Soviet Periods. Oxford: University of Oxford Press, 2011. P. 74; Iandolo A. The Rise and Fall of the «Soviet Model of Development» in West Africa, 1957–64. P. 683–704; Friedman Reviving Revolution. P. 235–236.


[Закрыть]. А после вторжения в Афганистан в декабре 1979 года противостояние войне со стороны ученых стало просто невозможным. Их роль свелась к созданию советского архива колониальных знаний, этой черной страницы в истории востоковедения, которое в других отношениях имело богатую традицию выступлений против империализма.

Если раньше советские ученые только интерпретировали историю Афганистана, то теперь им предстояло взяться за изменение его будущего. Они не просто приезжали в изучаемую страну ради новых знаний: в этой стране вовсю работали бульдозеры, краны и грейдеры. В середине XX века афганские элиты, постоянно испытывавшие недостаток средств, старались поправить свое финансовое положение и добыть денег для обновления страны, используя риторику холодной войны. Теперь прежней политике афганской империи в этом отношении продолжал следовать Пакистан, а сильно уменьшившемуся в XX веке Афганистану, чтобы удовлетворять самые скромные ожидания своих элит, требовались для обновления иностранные специалисты, оборудование и деньги. Чтобы стать сколько-либо значимым для остального мира, Кабулу оставалось единственное средство – вкладывать деньги в модернизацию. Использование пуштунского национализма для повышения своей значимости оказалось опасно. Как было показано в данной главе, миф о «Пуштунистане» как «недостаточно представленном» национальном государстве в сочетании с иностранными влияниями оборачивался непредсказуемыми последствиями[168]168
  Rushdie S. Shame. New York: Knopf, 1983. P. 91–92.


[Закрыть]. Инфраструктура и воображение – физические и ментальные условия, необходимые для того, чтобы превратить проект в страну – все это теперь присутствовало на земле у подножия Гиндукуша. Время для развития Афганистана пришло.

Глава вторая
Эпоха развития Афганистана?

Исследования, стремящиеся с помощью социальных наук диагностировать и лечить социальные болезни, не предполагали критики в адрес самих социальных наук. Таким исследованиям приходилось соблюдать строгие стандарты измерений, представлять доказательства в виде диаграмм и таблиц, чтобы при каждом удобном случае напоминать читателю о пугающей сложности проблемы (но не о ее неразрешимости) и, таким образом, оправдывать тезис о том, что решить ее могут только специалисты.

Кристофер Лэш [169]169
  Lasch C. The True and Only Heaven: Progress and Its Critics. New York: W. W. Norton, 1991. P. 447.


[Закрыть]

Региональные исследования и теория развития обращались не только к идеям, но и к конкретным местам, таким как Афганистан, который в ходе холодной войны превратился в экспериментальную площадку для модернизации, где конкурировали друг с другом традиции экономического развития, возникшие по обе стороны железного занавеса. Советский хлебозавод выпекал хлеб для обученных в ФРГ полицейских, используя привезенное из Америки зерно. Женщины-волонтеры из американского Корпуса Мира прививали вакцину от оспы афганкам, используя замороженные советские материалы[170]170
  Wardle C. E. Interview with Charlene McGrath. March 26, 1995. P. 5; Nunn L. B. Center for Oral History, University of Kentucky.


[Закрыть]. Построенные с зарубежной помощью дороги вдвое сократили время переезда из города в город, а иностранные картографы впервые в истории начертили надежные карты Афганистана, и потому привычные приметы времени и пространства несколько изменились – даже если оставались правы те иностранцы, которые говорили, что страна застряла в XIV веке (так оно и было, по крайней мере, по исламскому лунному календарю). С другой стороны, разве мечты о создании настоящего государства, навязываемые Афганистану, не простирались в будущее столь же далеко, насколько сам Афганистан увяз в прошлом? Затемненная мифами, вызывающая ностальгию эпоха развития Афганистана требует исторической реконструкции.

Независимо от того, откуда приезжали сюда иностранцы – из СССР, США или ФРГ, – все они разделяли современные представления о территориальности, согласно которым жизнь нации определяется в центре страны – столице, и этот центр руководит имеющим четкие границы политическим пространством[171]171
  Westad O. A. Remarks, «A True Alternative? The Nonaligned Movement in the Cold War». Конференция, проведенная в Белграде (Сербия) 24–26 мая 2012 года.


[Закрыть]. В эпоху ограниченных потоков капитала, обильной помощи «на развитие» со стороны развитых стран, в эпоху, когда китайские и индийские крестьяне были лишены выхода на мировой рынок труда, территориальные национальные государства давали постколониальным лидерам идеальную идеологическую платформу. Концепция взаимозависимости появится еще только много лет спустя; пока же длился реалистический век «отношений между нациями». Однако подчиненная идее «развития» моноэкономика того времени плохо объясняла, как формировались государства, и плохо разбиралась в широком разнообразии видов государств.

Это создавало слепые пятна в трактовке недавней истории Афганистана, где важную роль играла двойственность границ как линий, одновременно и «призрачных», и чреватых неприятностями. Исторически Афганистан выступал в роли пространства, связывавшего Персию, Туркестан и Пенджаб. Но независимость и последующий раздел Индии непреднамеренно способствовали созданию территориального афганского государства. Несмотря на то что афганские элиты никогда не признавали легитимность занимаемой страной территории, им приходилось действовать в ее пределах. Возникновение в 1947 году Пакистана превратило «железную клетку» в дом из песка; старые модели государственности больше не работали. Кризис заставил афганцев обращаться к сверхдержавам в поисках поддержки, необходимой для осмысления и финансирования «ограниченного государства».

Но власти в Кабуле понимали, что, если хочешь реализовать свои планы, нельзя полагаться только на великодушие иностранцев. Три десятилетия контактов с внешним миром преподали по крайней мере один урок: надо учитывать мировоззрение самих афганцев. Как бы заманчиво ни казалось приписать Афганистану некую загадочную геополитическую притягательность, в действительности вопрос можно поставить так: какие глобальные нарративы побуждали иностранцев вообще обращать внимание на эту страну и тратить на нее деньги? Что-то должно было убедить чужих Афганистану людей, что непонятный и далекий край имеет для них значение. Если бы одна из империй не была уже вовлечена в события в этом регионе, то возникла бы конкуренция со стороны других империй? Кабулу нужна была постколониальная стратегия для «продажи» себя за рубеж, которая представляла бы страну важной и для СССР, и для США, и для других стран. В чем же она состояла?

Ответом служило слово «Пуштунистан»: требование Афганистана создать национальное государство пуштунов, отрезав для этого часть территории на западе Пакистана. Детали намеренно оставлялись неопределенными: американский посол в Пакистане Генри Байроад характеризовал это слово как «весьма расплывчатое понятие, касающееся пуштанских <sic> племен и относящееся к части нынешнего Пакистана»[172]172
  Johnson N. M. Interview with Henry Byroade, September 19 and September 21, 1988; Truman H. S. Library and Museum. См. онлайн: www.trumanlibrary.org/oralhist/byroade.htm.


[Закрыть]. Действительно, идея была весьма противоречива. Почему афганские элиты, сами предпочитавшие говорить на «придворном» персидском языке, так горячо выступали в защиту самоопределения пуштунов? Почему афганцы, избавившиеся от колониализма раньше других, были так одержимы идеей создания какого-то другого национального государства? Возможно, что именно в этой двойственности и заключалась разгадка. Идея «Пуштунистана», создававшая противоречивые, но поддерживавшие друг друга мифы об Афганистане как о «несостоявшемся государстве», с одной стороны, и миф о пуштунском государстве – с другой, стала той внешней политикой, которая привлекала к стране и Советы, и американцев.

Однако неправильное понимание этой пропаганды могло привести к серьезным последствиям. Пакистанские элиты воспринимали идею «Пуштунистана» всерьез. В Исламабаде стратегия Кабула казалась нечестной попыткой найти иностранных специалистов, оборудование и денежные средства для того, чтобы создать очаги напряженности вдоль границы и в то же время продемонстрировать пакистанским «патанам» несправедливость их положения. Действительно, националистические лозунги обретения собственной территории, на которых основывалась идея «Пуштунистана», противоречили идеологии «двух наций», лежавшей в основе пакистанской государственности. При этом распространяемые Кабулом «экспортные» пуштунские националистические идеи воспринимались как реальные не только генералами из Равалпинди. Новое поколение афганских коммунистов также все чаще относилось к «Пуштунистану» как к реальной внешнеполитической цели. Они были убеждены в том, что пакистанское государство не смогло реализовать мечты Мухаммада Али Джинны и Мухаммада Икбала, а «Пуштунистан» и есть та географическая реальность, которая разрушит искусственные и навязанные извне границы[173]173
  Rushdie S. Shame. New York: Knopf, 1983. P. 91–92.


[Закрыть]. Однако важную роль играло и время, поскольку реальный Пакистан с каждым днем укоренялся и «застывал» в своих границах, скрывая те проблемы, которые требовали решения.

Оказалось, что Запад слабо понимает и не слишком заботится о стратегии афганского правительства – ради собственной выгоды манипулировать идеей «Пуштунистана» как возможного государства пуштунов, которое будет доминировать в регионе. Все эксперты, независимо от того, откуда они прибывали – из Москвы, Вашингтона или Бонна, – пытались навязать Афганистану неподходящие для него идеи развития. Они считали, что стране требуются новые подходы к природным ресурсам – воде, нефти, лесам. Советники объезжали пограничные территории, отыскивая возможности превращения этих земель в основу общеафганской экономики и имеющего строгие границы политического пространства. При этом эксперты мысленно «импортировали» в Афганистан не только инфраструктуру, но и те институции, которых там не было: скрупулезно подсчитывающих средства финансистов, придирчивых законодателей, зорких сборщиков налогов, а также офицеров-преторианцев и пограничников. Идея «развития» обещала превратить Афганистан в управляемый постколониальный мир, где либо начнется экономический рост, который сведет на нет искушение коммунизмом, либо возникнет промышленный пролетариат, который распространит на Афганистан то, что когда-то зародилось в СССР. Однако, когда иностранцы прибыли в страну, они увидели сплошные противоречия: Афганистан не желал соответствовать «отношениям между нациями», но при этом привлекал иностранных специалистов, чтобы в точности соответствовать тем или иным экономическим проектам, возникавшим в ходе холодной войны у каждой из противоборствующих сторон.

Ил. 3. Развитие холодной войны и «Пуштунистан». В эпоху развития Афганистана произойдет судьбоносное столкновение концепции пуштунского национализма как неотъемлемой черты государственного устройства Афганистана, идеи национального государства как единственно возможного постколониального будущего, а также американской, советской и западногерманской экономической помощи. Заштрихованные области показывают регионы, в которых большинство составляло пуштунское население. Заштрихованные по диагонали и пронумерованные области показывают расположение проектов, о которых рассказывается в этой главе: 1) Долина Гильменда, 2) Джелалабадский ирригационный проект, 3) Салангский туннель, 4) Советская углеводородная инфраструктура и 5) Пактийский проект. Карта составлена автором. Обозначения на карте, слева направо и сверху вниз: Советский Союз; Мазари-Шариф; Герат; Афганистан; Кабул; Джелалабад; Лашкаргах; Хост; Исламабад; линия Дюранда; «Пуштунистан»; Пакистан

Мечтаниям иностранных специалистов, кабульского правительства и афганских левых предстояло вскоре разбиться о кошмарную реальность Равалпинди. Отдаленные края превратятся в места столкновения различных экономических и националистических устремлений. Афганцы и иностранцы будут совместными усилиями создавать отдельные очаги развития, но эта работа так и не превратится в создание государства. Сторонники развития будут выражать надежды Кабула на медленные перемены в терминах национальной экономики, постколониального социализма и «Пуштунистана». Однако в действительности «развитие» провалилось: ни одна из этих надежд не оказалась жизнеспособной. Экологические, финансовые и идеологические кризисы превратили прежнее полотно, на котором рисовали воображаемую картину «Пуштунистана», в арену региональных и глобальных конфликтов, совершенно непохожих на обстановку, господствовавшую во время десятилетия развития. Когда экономика, подчиненная идее развития, достигла зрелости и обрела то, что потеряла в период эйфории, власть захватили коммунисты, готовые взять на вооружение и экстатический национализм, и массовое насилие для того, чтобы справиться с проблемами, которые не смогли решить ни провальная политика, ни еще более провальная моноэкономика.

От независимости к зависимости

После крушения колониализма территориальные государства стали настолько распространенной формой государственности, что трудно представить планету иначе, чем поделенной на части с помощью пятен и линий, как на политических картах. Тем не менее обширные пустынные районы, на западе переходящие в Иранское плато, на севере – в центральноазиатские степи, а на востоке ограниченные рекой Инд, нуждаются в ином подходе. Здесь «правители не стремились навязать свою власть одним и тем же образом всем землям»[174]174
  Barfield Th. Afghanistan: A Cultural and Political History. Princeton: Princeton University Press, 2010. P. 10–11.


[Закрыть]. Афганистан представлял собой промежуточную зону, в которой происходили различные обмены между Пенджабом, Кашмиром, Синдом, Хорасаном и Туркестаном, и потому историю этого региона можно интерпретировать как борьбу разных сил за контроль над приносящими доход районами и таможенными сборами. Такие «империи кочевых завоеваний» стремились отнюдь не к тому, чтобы создать централизованное государство или единую нацию на бесплодных землях, где культурная общность определялась персидским языком, исламом и вненациональными придворными обычаями[175]175
  Hanifi Sh. M. Quandaries of the Afghan Nation // Crews R., Bashir Sh. (Eds.) Under the Drones: Modern Lives in the Afghanistan–Pakistan Borderlands. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2012. P. 88.


[Закрыть].

Данная проблема возникла на обширных, но бедных ресурсами территориях, составлявших восточную половину империи Афшаридов, которые в 1747 году попали под (весьма слабое) управление персоязычного военачальника Ахмад-шаха Абдали, позже прозванного Ахмад-шахом Дуррани. Он сформировал постоянную армию из представителей племен южного Афганистана, вторгся в Пенджаб и Кашмир и создал так называемую Дурранийскую империю. Но Абдали не сумел «создать ни всеобъемлющую и взаимосвязанную феодальную структуру, на которой основывалась бы монархия, ни долговременную основу для лояльности и обязательств своих подданных»[176]176
  Gregorian V. The Emergence of Modern Afghanistan: Politics of Reform and Modernization, 1880–1946. Stanford: Stanford University Press, 1969. P. 49.


[Закрыть]. Шах оставался «зависим от главных афганских племен; в то же время долгосрочные интересы страны требовали построения централизованной монархии по персидской модели, которая окажется независима от племен и будет даже властвовать над ними».

При преемниках Абдали эта проблема обострилась еще больше. Афганистан, в основаниях которого лежали «до-территориальность», торговля и персидская культура, столкнулся с внешними противниками: сикхами, англичанами и русскими. В результате его правителям пришлось выбирать: либо пойти по пути персидской государственности, либо превратиться в колонию. Территории к востоку от линии Дюранда были колонизированы, но впоследствии выяснилось, что вхождение сикхов и «патанов» в Британскую империю вовлекло их в те глобальные сети торговли и капитала, которые оказались недоступны для оставшихся в обедневшем эмирате Афганистан. К концу XIX века англо-индийские предприятия, расположенные в Шикарпуре, доминировали на многих афганских рынках[177]177
  Гуревич Н. М. Афганистан: некоторые особенности социально-экономического развития. 1919–1977. М.: Наука, 1983. С. 21; Dale S. Indian Merchants and Eurasian Trade, 1600–1750. Cambridge: Cambridge University Press, 1994; Markovits C. Merchants, Traders, Entrepreneurs: Indian Business in the Colonial Era. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2008.


[Закрыть]. В начале XX века немецкие купцы занялись скупкой каракуля, который они экспортировали в Лейпциг, откуда каракуль, уже как часть модной одежды, распространялся далее – его продавали повсюду от Парижа до Нью-Йорка. Важнейшую роль играли корпорации, базировавшиеся в Синде: они финансировали Первую англо-афганскую войну (1839–1842) ради того, чтобы реализовать опрометчивый план восстановления бизнес-империй, способных проникнуть в Туркестан. Суть концепции была следующей: империи кочевников, которые ранее держали в страхе Персидскую Азию, теперь не шли ни в какое сравнение с европейскими империями; при этом различные народы, вперемежку проживавшие в такой империи, объединялись за счет осознания своей принадлежности к былым кочевым империям.

Третья англо-афганская война (1919), которая, с одной стороны, привела к независимости Афганистана, а с другой – лишила его британских субсидий, поставила кабульских правителей перед дилеммой. Вместо того чтобы полагаться на подачки британцев, афганские элиты должны были либо провести реформы и найти себе точку опоры в мире, где империи занимались торговлей, либо смириться с положением, при котором Афганистан де-факто остался бы британским владением, хотя де-юре считался бы свободным. Эту проблему пришлось решать новому эмиру Аманулле-хану. Он остался в истории в основном как «западник» и реформатор: при нем был введен новый уголовный кодекс, выделялись средства на развитие образования по западному образцу (эти траты даже превышали военные расходы), в столице стало обязательным носить западную одежду. Британская военная разведка сообщала из Кабула, что «первой жертвой нового правила стал бывший эмир Бухары, которого полиция сначала попросила снять шелковый тюрбан, а затем оштрафовала за то, что он не носил гамбургскую шляпу»[178]178
  Губар М. Г. М. Афганистан на пути истории / Пер. М. Давлятова. М.: Ин-т востоковедения АН СССР, 1987. С. 135; Letter from Sir F. Humphrey to Lord Cushendun. November 26, 1928. NA PRO AIR 5/736 // Burnett A. L. P. (Ed.) Afghanistan Strategic Intelligence: British Records, 1919–1970. Cambridge: Archive Editions Limited, 2002. Vol. 1. P. 907.


[Закрыть].

Но за такими красочными анекдотами скрываются более существенные достижения Амануллы. Эмир прекратил официальную дискриминацию индийских торговцев и разрешил индусам, не исповедовавшим ислам, поступать на афганскую государственную службу (это произошло вскоре после резни, которую британские солдаты устроили в Амритсаре)[179]179
  Гуревич Н. М. Внешняя торговля Афганистана. М.: Изд-во восточной литературы, 1959. С. 158.


[Закрыть]. Вскоре в Кабуле оказалось около 19 тысяч бывших британских подданных, хорошо знавших особенности той масштабной торговли, которая велась за линией Дюранда[180]180
  Hanifi Sh. M. Mapping Afghanistan: Colonial, National, and Post-Colonial Cartographies. Unpublished Paper. P. 5.


[Закрыть]. Помогли и другие внешние факторы. Гражданская война в России остановила перевозку афганских товаров на север по Транскаспийской железной дороге, но она же привела к тому, что в Бухаре скопилось такое большое количество товаров, что резко возросла транзитная торговля с севера на юг через Афганистан. Связи между североафганскими и бухарскими торговыми компаниями множились. В то время как Лондон закрывал афганскую торговлю в Синде или Пенджабе, Москва приветствовала открытие представительств афганских торговых компаний в советских городах[181]181
  Гуревич Н. М. Указ. соч. С. 165–166.


[Закрыть]. А когда ситуация в советском Туркестане стабилизировалась, возникший там спрос на товары стал способствовать благосостоянию афганских торговцев.

Еще важнее оказалась новая фискальная, торговая и денежно-кредитная политика эмира. Аманулла санкционировал создание шеркатов – особых корпораций с большинством афганских собственников, которым была предоставлена монополия на торговлю определенными видами товаров[182]182
  Там же. Amān-i Afghān, June 18, 1928. См. также: Бюллетень прессы Среднего Востока. 1928. № 4–5. С. 142–143.


[Закрыть]. Эмир был меркантилистом, а не ксенофобом. Посетив Лейпциг во время своего «большого турне» 1928 года, он заявил, что хотел бы видеть прямые немецко-афганские торговые связи, которые исключали бы англо-индийских посредников[183]183
  Бюллетень прессы Среднего Востока. 1928. № 2. С. 125.


[Закрыть]. И все же зазор между амбициями и результатами оставался велик. Когда в конце 1920‐х годов придворные Амануллы пересмотрели таможенные пошлины, цифры показали, что англо-индийские компании все еще господствуют в торговле каракулем[184]184
  Там же. С. 169–171.


[Закрыть]. Советский журнал «Торговля России с Востоком» сетовал, что ни афганские, ни советские торговцы не могут конкурировать с фирмами пешавари[185]185
  Торговля России с Востоком. 1925. № 5–7. С. 4.


[Закрыть]. «Все финансовые операции <в Герате>, – сообщал журнал «Большевик» в 1929 году, – ведут денежные менялы – саррафы, в большинстве индусы, которые финансируют предприятия, принимают вклады и занимаются ростовщичеством»[186]186
  Примаков В. Гражданская война в Афганистане // Большевик. 1929. № 3. С. 59.


[Закрыть]. По оценкам одного афганского торговца, иностранцы все еще контролировали около 60% внешней торговли Афганистана[187]187
  Гуревич Н. М. Указ. соч. С. 171.


[Закрыть]. Кроме того, по иронии судьбы противодействие Амануллы иностранным инвестициям препятствовало и освоению таких ресурсов, как газовые месторождения на севере[188]188
  Gregorian V. Op. cit. P. 272.


[Закрыть].

Торговцам, населявшим бедные территории между Персией и Пенджабом, похоже, не оставалось ничего иного, кроме как приспосабливаться к трудным обстоятельствам, вызванным политикой афганского государства, не способного принять меры, чтобы защитить «национальные интересы». Государство подрывало само себя. Аманулла вложил деньги, полученные от земельных и таможенных сборов, в образование, а не в оборону. Он настроил против себя многих афганцев тем, что разместил в стране самолеты, пилотируемые германскими и советскими летчиками, для уничтожения мятежников с воздуха. В конечном итоге зимой 1928/29 года эмир был вынужден отречься от престола, когда таджикский разбойник Хабибулла Калакани и его сторонники взяли штурмом столицу.

Когда в 1929 году Надир-шах и мусахибанцы вновь захватили Кабул, они стали искать сторонних специалистов для правильного управления своим финансовым хозяйством. Шах обратился к 37-летнему афганскому банкиру Абдулу Маджиду Забули, сыну купца из Герата, который получил образование в Ташкенте и руководил огромной бизнес-империей, возникшей на связях между Советским Союзом, Афганистаном, Ираном и Германией[189]189
  Adamec L. W. Afghanistan’s Foreign Affairs to the Mid-twentieth Century: Relations with the USSR, Germany, and Britain. Tucson: University of Arizona Press, 1974. P. 242.


[Закрыть]. Женатый на русской и свободно говоривший на персидском, русском и немецком языках, Забули был как раз тем человеком, которого искала мусахибанская элита. В его берлинскую контору стали приходить телеграммы из афганского посольства: Надир-шах приглашал купца приехать в Афганистан[190]190
  Zābali, Abd al-Majid. Yāddāshthā-yi ‘Abd al-Majid Zābali. Peshawar, 2001. P. 7.


[Закрыть]. Поначалу Забули отказывался, но в 1932 году брат шаха, посол в Германии, позвонил ему и потребовал, чтобы тот прибыл в посольство. Когда банкир приехал, ему сказали, что его отвезут в Кабул. Вскоре Забули посадили на поезд, направлявшийся через советскую территорию к афганской границе.

По пути, вспоминал впоследствии Забули, «посол обрисовал мне хаос, в котором пребывала афганская экономика». В распоряжении правительства оставалось только восемь тысяч афгани, и оно остро нуждалось в человеке, который «разбирался бы в экономической науке и мог построить экономику страны на правильной основе, соответствующей уровню развития современного мира». Его величество, объявил посол, «выбрал вас для решения этой важной задачи». Сделав остановку в городе Герат на западе Афганистана, чтобы заручиться поддержкой местных купцов, посол и Забули прибыли в Кабул, где Надир-шах объяснил новоприбывшему свое желание: Афганистан должен стать свободен от иностранных «менял»[191]191
  Işlāh. June 28, 1947.


[Закрыть]. Перед Забули стояла задача наладить экспорт каракуля через европейские и американские представительства и увеличить денежные средства в национальном банке. Эта политика должна была «улучшить эффективность деятельности государства и объединить вокруг городов и центров сельские и горные районы». К счастью, во время пребывания в Герате Забули сумел собрать средства в размере пяти миллионов афгани, чтобы основать частный импортно-экспортный банк; в Кабуле он получил еще два миллиона от Надир-шаха[192]192
  Zābali, Abd al-Majid. Op. cit. P. 8; Гуревич Н. М. Очерк истории торгового капитала в Афганистане. М.: Наука, 1967. С. 43; Sālnā meh-yi Kabul. 1319. P. 409; Shah I. A. Trade with Afghanistan. Kabul, 1946. P. 67; Işlāh. June 28, 1947.


[Закрыть].

И все же афганское государство оставалось хрупким. «Государственная казна была пуста, – вспоминал Забули, – все ее содержимое исчезло. Запасы оружия оказались разграблены, хищения процветали во всех кабинетах и министерствах. До августа 1933 года государство не выплачивало жалованья военным»[193]193
  Zabuli, Abd al-Majid. Op. cit. P. 9.


[Закрыть]. Внешняя торговля была разрушена. «Экспорт и торговля полностью находились в руках проживавших за пределами Афганистана евреев и индусов; они же сохраняли монополию на обмен иностранной валюты». Поэтому неудивительно, что только в период между своим прибытием в Афганистан и началом Второй мировой войны Забули насчитал не менее семнадцати попыток свергнуть правительство[194]194
  Ibid. P. 9.


[Закрыть].

Отсутствие того, что мы назвали бы «государственным потенциалом», давало о себе знать и в более тонких вопросах. Режим Амануллы почти не печатал географических карт для широкого распространения. Эта ситуация изменилась при Надир-шахе: ежегодные государственные альманахи выпускали (на персидском и французском языках) карты Афганистана, карты Азии и «маршруты европейских политиков в европейском Средиземноморье»[195]195
  Hanifi Sh. M. Mapping Afghanistan. P. 10.


[Закрыть]. Но государственные карты самой страны были удивительно наивны и «готовились весьма поспешно, <содержали> ошибки, и им нельзя было доверять в определении границ/рубежей с соседями»[196]196
  Sālnāmeh-yi majaleh-yi Kābal (1933).


[Закрыть]. Афганистан по-прежнему оставался непохож на территориальные государства конца XIX века, которые были одержимы «учетом каждой точки на карте, которая могла указывать на какие-нибудь человеческие или энергетические ресурсы»[197]197
  Maier Ch. S. Leviathan 2.0: Inventing Modern Statehood. Cambridge, MA: The Belknap Press of Harvard University Press, 2012. P. 168.


[Закрыть]. И снова возникает вопрос: в чем же было дело? Персоязычные самозванцы-мусахибанцы управляли нестабильной политической ситуацией в Кабуле и провинции, уступая местным элитам не только «ресурсы, но и право внутреннего завоевания и право принадлежности к пуштунским родам и устанавливая с этими родами личные связи монархического влияния»[198]198
  Caron J. M. Cultural Histories of Pashtun Nationalism, Public Participation, and Social Inequality in Monarchic Afghanistan, 1905–1960. PhD Dissertation, University of Pennsylvania, 2009. P. 106.


[Закрыть].

Забули знал, что ему придется действовать в этих рамках, но он давил на купцов, живших в Герате, Кандагаре, Кабуле и в других центрах торговли, чтобы создать шеркаты – корпорации, имеющие монополию на импорт и экспорт ценных товаров. Афганский национальный банк (АНБ) – тот экспортно-импортный банк, который учредил Забули с помощью королевского правительства, – инвестировал в эти корпорации свой капитал. Попытки привлечь советские инвестиции в нефтяные и газовые месторождения на севере страны не принесли успеха, но эти потери компенсировали сельскохозяйственная и промышленная революции[199]199
  Zabuli, Abd al-Majid. Op. cit. P. 34–37.


[Закрыть]. В 1937 году АНБ инвестировала в компании «Спинзар» и «Памба коттон», которые пользовались советским хлопком и трудом пуштунских крестьян-поселенцев для завоевания сельских районов[200]200
  Banuazizi A., Weiner M. The State, Religion, and Ethnic Politics: Afghanistan, Iran and Pakistan. Syracuse: Syracuse University Press, 1986. P. 54; Окимбеков У. В. Проблемы экономического и социального развития Северо-Востока Афганистана. Дис. …. канд. экон. наук. ИВ РАН, 2003. С. 149.


[Закрыть]. За один год производство хлопка в стране удвоилось[201]201
  Гуревич Н. М. Вопросы экономики Афганистана. М.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 224.


[Закрыть]. В 1938 году АНБ основал сахарный завод в Баглане и инициировал выращивание в этой провинции сахарной свеклы. После осушения болот в Баглан переселились 600 пуштунских семейств[202]202
  Зарипов Ш. Производительные силы сельского хозяйства современного Афганистана. Душанбе: Дониш, 1972. С. 111.


[Закрыть]. Производство сахарной свеклы с 1940 по 1945 год увеличилось в четыре раза[203]203
  Окимбеков У. В. Указ. соч. С. 130.


[Закрыть]. Происходило постепенное ослабление влияния индийских купцов[204]204
  Там же. С. 49.


[Закрыть].

Результаты, достигнутые Забули, были впечатляющими. Но в глазах мусахибанской элиты этот министр, связанный с Германией и в то же время известный своей русофилией, представлял угрозу их личной власти. В свое время Надир-шах был в буквальном смысле слова привезен англичанами в Афганистан из Парижа через Пешавар, где его вместе с братьями привели к власти с помощью собранных британцами ополченцев из племени вазири[205]205
  Hanifi M. J. Vending Distorted Afghanistan Through Patriotic «Anthropology» // Critique of Anthropology. 2011. September. № 31. P. 262.


[Закрыть]. Мусахибанская элита не только отдала многое на откуп вождям пуштунов, но и, «зная из первых рук о британской военной мощи», опасалась, что сближение с Берлином или Москвой может разрушить созданные ею региональные и международные альянсы[206]206
  Bezhan F. The Second World War and Political Dynamics in Afghanistan // Middle Eastern Studies. 2014. № 50 (2). P. 176.


[Закрыть].

В 1936 году Забули стал министром экономики, а три года спустя выступил в роли архитектора первой афганской пятилетки; однако опоры его власти при дворе ослабевали[207]207
  Sadat M. H. The Life of a 102 year-old Afghan Entrepreneur: an Economic Perspective. См. онлайн: https://afghanmagazine.com/post/186474964049/the-life-of-a-102-year-old-afghan-entrepreneur-an.


[Закрыть]. Проверки в Национальном банке показали, что партнеры Забули вывозили из страны иностранные наличные деньги. Затем придворные элиты лоббировали создание настоящего государственного банка, получившего название на пушту «Da Afghānistān Bānk» («Банк Афганистана» или БА)[208]208
  Fry M. J. The Afghan Economy: Money, Finance, and the Critical Constraints to Economic Development. Leiden: E. J. Brill, 1974. P. 86; Sālnāmeh-yi Kābul. 1319. P. 409.


[Закрыть]. Решение было отчасти паллиативным, поскольку сотрудники организованного Забули АНБ были единственными людьми в Кабуле, разбиравшимися в финансах, и потому они вскоре стали сотрудниками БА. Но когда БА получил монополию на операции с иностранной валютой, ситуация, как кажется, радикально изменилась.

Вторая мировая война давала обеим борющимся партиям возможность вступить в прямое противостояние. Забули, похоже, оставил свои амбициозные планы и удалился в свое швейцарское шале, а мусахибанская элита обратилась к британцам за военной и разведывательной поддержкой. Мусахибанцы боялись, что немцы (выступавшие за Амануллу) и Советы, договорившись между собой, могут вернуть Амануллу в Кабул. Весной 1940 года Лондон направил помощь афганским ВВС, поддавшись панике в связи с возможным вторжением Красной армии в северный Афганистан, «где жители плохо вооружены, сравнительно миролюбивы и несопоставимы в качестве бойцов с племенами, живущими на востоке страны»[209]209
  Strategic Problems. (Afghanistan/July 1939). NA WO 33/2377 // Afghanistan Strategic Intelligence. Vol. 3. P. 56.


[Закрыть]. Летом 1941 года, после нападения Германии на СССР, эти страхи рассеялись, но опасения в связи с возможностью немецких интриг снова возросли, когда Забули съездил в Берлин, чтобы намекнуть руководству рейха о том, что Кабул будет приветствовать создание послевоенного южноазиатского государства, простирающегося от афгано-индийской границы до реки Инд[210]210
  Sadat M. H. Op. cit.; Gregorian V. Op. cit. P. 387.


[Закрыть]. Немецкие дипломаты в Кабуле злорадно объявили, что «Гитлер будет в Лондоне к середине августа и <предложит> Афганистану восстановить Дурранийскую империю»[211]211
  Fraser-Tytler W. K. The Expulsion of Axis Nationals from Afghanistan // Kirk G., Toynbee A. (Eds.) The Middle East in the War. London: Oxford University Press, 1953. P. 153.


[Закрыть]. Это можно назвать безответственной дипломатией, однако эти интриги способствовали подъему экономики за счет увеличения торговли с Германией и притока немецких инвестиций[212]212
  В 1939 году был закрыт свободный проход для афганских торговцев на территорию СССР. См.: Dupree L. Field Diary (Second Afghan Expedition, American Museum of Natural History, August 1950 to February 1951), December 3, 1950. P. 206; Louis Dupree Papers, Peabody Natural History Museum Special Collections, Harvard University.


[Закрыть]. Забули, однако, сделал неправильный выбор. Когда в сентябре 1941 года началось англо-советское вторжение в Иран, энтузиазм по поводу прихода немцев сильно охладел, а окончательно мечты об афганской империи, простирающейся до берегов Инда, исчезли после Сталинградской битвы[213]213
  Gregorian V. Op. cit. P. 388.


[Закрыть].

Важнейшим обстоятельством было то, что распадался британский Радж. Британские владения – Северо-западную пограничную провинцию (СЗПП), приграничные районы и индийские автономии – населяли пуштуны, имевшие давние связи со своими соплеменниками в Афганистане. Однако когда 20 февраля 1947 года Клемент Этли объявил, что Лондон намерен «передать всю полноту власти в руки индийцев», он ничего не сказал о пуштунском самоопределении. Кабульские газеты задавались вопросом о том, получат ли «пуштуны, живущие в районах между линией Дюранда и рекой Инд, возможность свободно выражать свое мнение?»[214]214
  Işlāh. May 21, 1947.


[Закрыть] Лондон объявил, что между 7 и 16 июля 1947 года пройдет референдум в СЗПП; племенные собрания проголосуют в доминионах и приграничных районах. Однако голосующим будет дано право выбирать только между Индией и Пакистаном, а не создавать «Пуштунистан». В результате бойкота явка упала до 50%, однако результаты оказались однозначными: 99% проголосовавших высказались за Пакистан и только один процент – в пользу Индии[215]215
  Jansson I. India, Pakistan, or Pakhtunistan: the Nationalist Movements in the North-West Frontier Province, 1937–47. PhD Dissertation. University of Uppsala, 1981. P. 211–212.


[Закрыть]. Многие страны поспешили признать Пакистан (в числе первых был Иран). В мае 1948 года Москва установила дипломатические отношения с Карачи.