Текст книги "Дети-одуванчики и дети-орхидеи"

«Музыка» индивидуальной изменчивости

Если изменчивость в отношении реакции на стресс действительно существовала и была важным элементом закономерности стресс – заболевание, то она должна скрываться, хотя бы отчасти, в нейробиологии, которая и определяет реактивность. Таким образом, нам нужно было тщательнее изучить две основные нейробиологические системы реакции на стресс в головном мозге млекопитающих.

Первая, назовем ее упрощенно системой кортизола, располагается внутри гипоталамуса, в самом центре мозга. Если вы проведете одну линию между ушами, а вторую – от середины расстояния между глаз назад, то в точке пересечения этих линий и будет располагаться гипоталамус. Этот центральный перекресток настолько важен для передачи данных между областями мозга, что его иногда называют «Касабланка». Как Касабланка была центром пересечения торговых и культурных путей древних миров Средиземноморья и Атлантики, так и гипоталамус служит точкой встречи и взаимодействия многих важных нервных контуров мозга. В двух его ядрах располагаются клетки, вырабатывающие гормоны и управляющие гипофизом, который висит на стебле из гипоталамуса. В свою очередь, гипофиз вырабатывает тропный гормон (адренокортикотропный, или АКТГ), который с током крови переносится к надпочечникам – железам, расположенным на верхушке каждой почки. АКТГ заставляет надпочечники вырабатывать кортизол. Это мощный гормон, подобный рюмке, полной стрессовых химических веществ. Он выделяется в ответ на нервные переживания и оказывает большое влияние на весь организм, в том числе на сердечно-сосудистую и иммунную систему. Гипоталамус, гипофиз и надпочечники объединены под названием гипоталамо-гипофизарно-адренокортикальной системы, или ГГАКС.

Вторую систему реакции на стресс мы, также упрощенно, назовем системой «бей или беги». Она связана с небольшим центром в стволе головного мозга, который также активируется под воздействием стресса. Этот центр состоит из нейронов, идущих до гипоталамуса и возбуждающих реакцию «бей или беги» в вегетативной нервной системе (ВНС). Из-за этого у нас потеют ладони, расширяются зрачки, учащается сердцебиение и начинается дрожь – признаки, которые знакомы всем столкнувшимся со стрессовой ситуацией. Системы кортизола и реакции «бей или беги» не активируются и не работают сами по себе или параллельно, а вовлечены в интенсивный диалог: возбуждение в одной системе приводит к возбуждению в другой. Обе системы управляют многими процессами, протекающими в организме. В том числе от них зависит уровень сахара и инсулина в крови, давление крови, частота сердечных сокращений и другие сердечно-сосудистые функции, а также баланс иммунологических реакций на бактерии, вирусы и чужеродные субстанции, например пыльцу и вакцины. У детей, реагирующих остро или хронически на стрессовые обстоятельства, наблюдается повышенный уровень сахара в крови и риск развития диабета II типа, а также повышенное кровяное давление и риск развития ишемической болезни сердца и нарушения мозгового кровообращения. Кроме того, происходит изменение функций иммунной системы в сторону либо угнетения, либо воспалительных реакций.

У детей-орхидей наблюдается более выраженная по количеству, но не резко, реакция на стресс, чем у одуванчиков.

Все эти физиологические реакции на стресс со временем накапливаются в организме, что приводит к постепенному развитию склонности к различным заболеваниям. Нейробиолог Брюс Макуэн предположил, что многолетние старания организма сохранить физиологическое равновесие приводят к хроническому износу биологических систем, или к состоянию «аллостатической нагрузки». Аллостаз представляет собой процесс достижения биологической стабильности, или гомеостаза, при помощи изменений физиологии или поведения. Таким образом, аллостатическая нагрузка становится биологической ценой за сохранение стабильности.

Представьте себе двух слонов, сидящих на двух концах доски-качелей. Хотя некий непрочный баланс сохраняется, доска, на которой сидят слоны, испытывает огромную нагрузку и в конце концов рискует сломаться. Даже там, где некий физиологический баланс сохраняется несколько лет, под действием стресса происходят скрытые процессы, которые со временем могут повышать риск заболеваний.

Мы подошли к важному моменту в нашем исследовании. Поскольку теперь нас больше интересовали возможные различия в величине реактивности на стресс у разных детей, нам нужно было придумать способ измерения этой реактивности в строго стандартизированных условиях. Если бы в те годы существовали беспроводные устройства (а их не было), измерение давления крови в школе или дома могло бы показать различия, но мы бы не знали, связаны ли они с биологическим неравенством уровней реактивности у отдельных детей или с нервной обстановкой в конкретной школе или в доме. Нам требовалось тщательно контролировать лабораторные условия и установить критерии для одновременного измерения обеих систем реакции на стресс. Более того, следовало тщательно калибровать те неблагоприятные условия, в которые попадали дети: они должны быть достаточно стрессовыми, чтобы вызывать реактивность, но не такими сильными, чтобы ребенок заплакал и убежал.

Две основные системы реакции на стресс в мозге человека – это система кортизола и «бей или беги». Система кортизола включает связи между ядрами гипоталамуса, гипофизом и надпочечниками, расположенными на верхушке каждой почки. Система «бей или беги» (вегетативная нервная система, ВНС) активируется ядрами ствола головного мозга и состоит из двух отдельных ветвей: симпатической ветви, которая усиливает реакцию «бей или беги», и парасимпатической, противоположной симпатической по действию, тормозящей эту систему. Система «бей или беги» возбуждает многие знакомые нам стрессовые реакции: сухость во рту, дрожь, повышение частоты сердечных сокращений, нервное расстройство желудочно-кишечного тракта.

Мы с моей коллегой Эбби Элкон начали составлять список заданий, вызывающих умеренный стресс. Эти задания могли бы спровоцировать подходящий уровень реакции со стороны систем кортизола и «бей или беги». Сначала мы пробовали применять стрессоры, которые используют в исследованиях реакции сердечно-сосудистой системы с участием взрослых[4]4
  Здесь и далее я использую местоимение «мы» для обозначения замечательного коллектива студентов, практикантов и добровольцев, которые стали многочисленными и умелыми глазами, руками и ногами всех университетских исследовательских программ. Они – публичный образ каждого проекта; они обеспечивают ручной труд, который движет колесо науки вперед, а также вносят ценные соображения относительно исследуемого явления. Хотя эти люди часто сохраняют анонимность и в публикациях, и в общественном признании научных трудов, без их способностей и вклада невозможно было бы добиться успеха (прим. авт.).


[Закрыть]. Это, например, холодный прессорный тест, когда человеку нужно погрузить руку в ледяную воду и не вытаскивать ее в течение минуты. Когда мы впервые предложили такое задание пятилетнему мальчику, он засунул руку в воду, скривился и со словами «Мне больно!» стремглав выбежал из лаборатории. Это доказывало: (а) мудрость детей и (б) глупость ученых. Чтобы изучить реакцию ребенка, мы должны были придумать задание в духе «Трех медведей»: не слишком грубое, не слишком слабое, идеально подходящее. Нам нужно было сделать это замечательное задание настраиваемым по интенсивности, чтобы оно подходило для детей от трех до восьми лет (средний возраст, на котором мы сосредоточили свои исследования). Оно должно было быть «экологически достоверным», аналогичным тому, с чем дети сталкиваются в повседневной жизни. Мы придумали несколько заданий разных категорий сложности:

• Интервью с незнакомым взрослым (помощником исследователя), который расспрашивает ребенка о семье, дне рождения, приятелях в школе, любимых продуктах, последнем праздновании дня рождения (то есть ставит психосоциальную проблему; см. фотографию ниже).

• Капля лимонного сока, помещенная на язык (физическая, сенсорная проблема).

• Видеофильм, вызывающий эмоции (эмоциональная проблема).

• Повторение последовательности чисел (от трех до восьми знаков), которую зачитывает ребенку экзаменатор (когнитивная проблема).

В некоторых особых экспериментах мы также использовали следующие приемы:

• В конце сеанса исследования реактивности включали пожарную сирену, которая будто бы срабатывала из-за чайника с кипятком для приготовления какао (неожиданная, возбуждающая проблема). Сразу после этого ребенка успокаивали и говорили, что никакого пожара нет.

До и после этих проблемных заданий помощник исследователя читал ребенку успокаивающую сказку, соответствующую его возрасту, чтобы снять показатели в спокойном состоянии и сравнить их с предыдущими. Чтобы получить значения реактивности, мы использовали показатели, характеризующие и систему кортизола, и систему «бей или беги», наравне с показателями, специфическими для каждой системы. Примером первых служит давление крови, на которое оказывают влияние обе системы, а последних – уровень кортизола в слюне (он очень близок к уровню кортизола в крови), а также реокардиография, которая показывает изменчивость частоты сердечных сокращений (и функцию парасимпатической ВНС) и точный расчет времени сердечного цикла (показатель активации симпатической ВНС).

Незнакомый взрослый тестировал ребенка в соответствии с протоколом исследования реактивности на стресс. Ребенок выполнял серию заданий, вызывающих умеренный стресс, а в это время исследователь наблюдал реакции систем кортизола и «бей или беги».

Не составляло труда собрать образцы слюны для измерения кортизола: каждый ребенок на планете мечтает плюнуть в любой момент и в любых обстоятельствах. Это результат постоянных родительских замечаний: «Не плюйся!» Ни в одном из наших исследований, включавших сотни детей в возрасте от трех до восьми лет, мы ни разу не сталкивались с проблемой получения образца слюны – обильного, пенящегося и очень шумного образца.

Совершенно другая история выходила с измерением сердечно-сосудистых показателей реакции «бей или беги», или вегетативной функции. Нужно было получить электрофизиологические данные от сердца в течение нескольких минут. Мы прикрепляли электроды, смазанные гелем, к груди, спине и лодыжке ребенка, измеряя в миллисекундах точное время электрических явлений, которые происходят в сердце, качающем кровь к легким и телу. Прикрепление оборудования, тестирование системы и измерение естественной тревожности ребенка в соответствующих экспериментах занимало от 10 до 15 минут. Семи– и восьмилетних детей удавалось уговорить и развлечь историями про астронавтов, которых подобным образом обследуют перед полетом в космос. Трех– и четырехлетних не так легко было увлечь рассказами о доблестных рыцарях космоса. Для них требовались медленные движения, успокаивающие слова и постоянное подбадривание.

Даже на этой стадии эксперимента внимательный наблюдатель отмечал различия поведенческих и эмоциональных реакций разных детей на незнакомые действия. Эти различия, как мы с вами увидим, стали еще более очевидными на том уровне физиологии стресса, который должны были отразить все разработанные лабораторные процедуры.

Как и многие исследователи, мы с Эбби сначала провели все эти измерения на наших собственных детях, благо они были как раз в подходящем возрасте. Моя шестилетняя дочь Эми любезно согласилась стать «морской свинкой» в папиных экспериментах по изучению реактивности на стресс. Ее согласие, безусловно, щедро вознаграждалось подарками и призами. Эми попала в группу более реактивных детей. Хотя она не была настоящей орхидеей, но ненавидела, когда носки сбиваются и образуют «морщинки» в ее ботинках, терпеть не могла «кусачие» свитера и была очень чувствительна к эмоциональной окраске и интонации хоровой музыки.

Мы в конце концов пришли к изучению именно такой восприимчивости, которая была характерной особенностью поведения и восприятия других детей (названных нами впоследствии орхидеями). У этих детей наблюдалась более выраженная нейробиологическая реакция на лабораторные стрессоры. Более реактивные дети, иногда с повышенным риском – попадающие потом ко мне на прием, – также обладали особой, часто осложняющей жизнь восприимчивостью к естественно возникающим проблемам повседневной жизни. Они же были предрасположены к чрезмерной реакции на сложные или подавляющие социальные условия. Таким образом, я подошел к изучению эволюционных и медицинских последствий преувеличенной реакции на стресс – физиологической территории, на которой обитала моя собственная любимая дочь.

На стадии «настройки» наших лабораторных экспериментов по исследованию реактивности мы долго подбирали разные задания, показатели сердечно-сосудистой реакции, группы детей различного возраста. Когда мы находили подходящий набор заданий и надежный комплект показателей (которые работали для детей разного возраста и темперамента), то тут же приступали к систематическому изучению профиля реактивности на стресс у сотен детей.

Сначала мы проверяли только детей от трех до восьми лет, но Эбби обнаружила и зарегистрировала те же основные данные для малышей младшего возраста и даже для младенцев на первом году жизни. Собственно говоря, мы постоянно получали подтверждения, что показатели нейробиологической реактивности в ответ на лабораторные задания очень сильно различались в пределах популяций детей и что их изменчивость соответствует стандартному нормальному (колоколообразному) распределению. Иными словами, большинство детей попадает в середину, а меньшее количество – в крайние значения с обеих сторон.

На графике ниже представлена репрезентативная выборка значений показателей реактивности для систем кортизола и «бей или беги». Как видно, реакции на стресс образуют гладкое, равномерное распределение. Дети-орхидеи занимают верхние 15 % или 20 % значений, а одуванчики – нижние 80 % или 85 %. У детей-орхидей наблюдается более выраженная по количеству, но не резко, реакция на стресс, чем у одуванчиков. Другими словами, орхидеи и одуванчики попадают в то же самое непрерывное распределение, а не образуют отдельные. Не показано, но, возможно, интересно, что наши данные для мальчиков и девочек в равной степени представлены среди одуванчиков и орхидей, на всех уровнях диапазона реактивности. Что более важно, существует большой и непрерывный диапазон значений реактивности в пределах групп детей.

Многолетние старания организма сохранить физиологическое равновесие приводят к хроническому износу биологических систем.

Мы начали применять разработанный заново протокол исследования реактивности на стресс и первое, что обнаружили, – огромную дистанцию между детьми в отношении измеримых уровней реакций на стандартизированные лабораторные задания. Хотя многие дети попадают в центр распределения показателей реактивности, встречалось несколько – обычно от одного до пяти – детей, демонстрировавших поразительно высокий уровень реакций систем кортизола и «бей или беги» на ряд экспериментальных заданий. Подобным же образом мы видели примерно такое же количество детей с заметно более низкой реактивностью – они занимали другой конец распределения. Была ли эта явная изменчивость в нейробиологических реакциях на лабораторные задания той «музыкой», которую мы надеялись найти? Была ли различная реактивность тем фактором, который мог объяснить достоверный уровень «шума» в ранее установленной нами связи между внешними стрессами и нарушениями здоровья и развития? Могли ли невидимые, внутренние биологические реакции на стандартные задания дать ответ, почему одни дети увядают в условиях нищеты и бедности, а другие процветают?

Распределение реакций на стандартизированные лабораторные задания систем кортизола и «бей или беги» у детей. На графике видно, что реактивность на стресс имеет равномерное распределение для всего спектра значений; дети-орхидеи обосновались в верхних значениях диапазона, а одуванчики – в нижних 80 % или 85 %.

Через полтора года после того, как мы с Джилом приняли на руки близнецов-навахо на высоте трех километров над границей штатов Нью-Мексико и Колорадо, я покинул резервацию и больницу для индейцев, чтобы приступить к своей первой самостоятельной работе на кафедре Университета Аризоны в Таксоне. Однажды по почте пришел загадочный пакет с обратным адресом, указывающим пункт где-то далеко на севере, в дикой, поросшей колючками пустыне Нью-Мексико. Внутри без какой-либо записки обнаружился симпатичный коврик, сплетенный в традиционном стиле индейцев навахо, с моим именем, вплетенным в рисунок: «Т. Бойс, врач». Его прислала бабушка близнецов.

Коврик с моим именем, сплетенный и присланный мне бабушкой близнецов-навахо.

В тот день, как и в другие дни, я размышлял о благодарности семье за всех тех маленьких людей, которые нередко вступают в жизнь незапланированными и неожиданными путями. Я думал о том, как прекрасны и уникальны их способы прихода в мир, а также их реакции на него. Хотя мое собственное появление в мире академической медицины только что состоялось, я стоял на пороге открытия совершенно непредвиденной реальности, которая навсегда изменила мое видение неблагоприятных факторов в детском возрасте, мое представление о том, что означают биологические реакции на эти факторы, а также предположения о благодати жизнестойкости и несчастье уязвимости.

3
Лимонный сок, пожарная тревога и неожиданное открытие

Всамом начале работы мы исследовали воздействие неблагоприятных факторов на здоровье и поведение, а также скрытой в шуме музыки. Участница, застенчивая маленькая девочка – назовем ее Молли, – стала предвестником будущего открытия. Молли только что прошла все тесты, определяющие реакцию на стресс, вызванный обычными экспериментальными заданиями, и теперь столкнулась с грамотно сконструированной дилеммой. Она оказалась в комнате с двумя столами, расположенными по обе стороны детского стульчика. Усевшись на этот стул, Молли обнаружила перед собой молодую доброжелательную женщину, экспериментатора. Женщина объяснила, что нужно будет немного поговорить и поиграть с игрушками, которые лежат на столе слева: пестрая куча старых, выцветших, сломанных игрушек, словно реликты Армии спасения из давнего прошлого. На другом столе, справа от экспериментатора, располагался набор ярких, модных игрушек, как на витрине магазина «Детский мир». Экспериментатор сказала, что забыла что-то в другой комнате и ей нужно выйти на пару минут. В это время Молли может играть с игрушками на левом столе, потому что на другом лежат чужие игрушки и их нельзя трогать без разрешения.

Молли осталась одна в комнате в весьма затруднительном и мучительном нравственном положении: с какими игрушками играть? Поведение девочки записывалось на видеопленку через одностороннее стекло. Перед экспериментом Молли показала себя высокореактивным ребенком. У нее был обнаружен высокий уровень активации системы стресса практически на все задания: ответы на вопросы экспериментатора, лимонный сок, печальный мультфильм и запоминание серий чисел. Мы, невидимые, наблюдали через одностороннее стекло, как Молли выдумывала все новые и новые стратегии в пределах своих пятилетних возможностей, чтобы подавить в себе жгучее желание поиграть с привлекательными, но запретными игрушками. Ее маленькое круглое личико ясно отражало мучительные попытки найти решение. Молли попыталась отвлечься, обратившись к обломкам игрушек на разрешенном столе, но быстро оставила эту тактику как безнадежную. Тогда она попробовала не смотреть на заманчивые новые игрушки, прикрыв глаза руками. Так она сидела, покачиваясь на стуле. Потом встала и обошла комнату, кусая ногти, теребя волосы и строя рожицы в зеркало. Наконец, в приступе отчаяния, Молли пустилась в долгий ролевой монолог, предостерегая себя от нарушения приказа экспериментатора. Она уговаривала себя игнорировать соблазн, поступать так, как хотят от нее взрослые. Десять мучительных минут Молли боролась со своим желанием, пока не вернулась экспериментатор и не позволила ей играть с любыми игрушками. Молли с радостью воспользовалась разрешением.

В противоположность этой экстраординарной выдержке, у большинства детей дилемма «отложенного вознаграждения» разрешается в течение нескольких секунд: не успевает экспериментатор закрыть за собой дверь, они тут же бросаются к новым игрушкам, с наслаждением и без оправданий погружаясь в игру. Почти всегда это были высокореактивные, биологически возбудимые дети, обладающие почти безграничной способностью к устойчивости перед соблазнами, к отложенному вознаграждению, самоконтролю и соблюдению границ, четко установленных авторитетным взрослым человеком. Почему так происходило и какое значение это имело для наших исследований?

Самый больной или самый здоровый

Хотя еще в начале нашего исследования мы изучили поведенческие особенности детей с высоким уровнем реакций на лабораторные стрессоры, мы начали замечать очевидный разрыв между ними и другими детьми. Выглядело это так, словно наш эксперимент подействовал как призма на луч света, разделяя детей-участников на разные «полосы» спектра нейробиологической реакции и выявляя тех, кто демонстрировал необычную, преувеличенную реакцию на несложные задания.

Теперь, разработав протокол эксперимента, мы начали использовать его для обнаружения невидимого и скрытого, а также для применения полученных в лаборатории показателей реактивности в широкомасштабных эпидемиологических исследованиях – в условиях повседневной жизни детей. В отличие от лабораторного протокола, в этих исследованиях оценивались естественные стрессоры социального окружения. Это реальная жизнь, а не лабораторные суррогаты, и стрессоры связаны с измеримыми различиями в здоровье, заболеваемости и развитии детей.

Поскольку мы хотели изучить различия реакций на стресс в реальных условиях, вначале мы отбирали детей в школах и муниципальных округах, а не в детских больницах. Группа детей – пациентов педиатров также интересна и достойна исследования, особенно в отношении этиологии специфических заболеваний и расстройств. Но мы хотели разобраться в последствиях настоящего стресса и различий в реактивности – как они проявляются в нормальной, в целом здоровой популяции. Мы изучали распространенные неблагоприятные факторы в обычных условиях, а также их влияние на общие формы заболеваний, травм и нарушений в жизни нормально развивающихся детей. Поэтому мы обратились к типичным группам в обычной, типичной обстановке.

Итак, наши исследования сосредоточились на дошкольниках, воспитанниках детских садов и учениках начальных классов. Каждую осень легионы этих детей, готовых к учебе, с сияющими глазами окунаются в гигантские, многослойные волны энергии, броуновского движения болезнетворных микроорганизмов и страстного желания учиться. Истинными, хотя и невоспетыми героями любого временного сообщества (о чем мы подробнее поговорим немного позже) становятся учителя, которые как-то ухитряются превратить этот хаос в структуру. Они выхватывают обучение и открытие из власти пандемониума и выковывают некое подобие цивилизации в оглушительной средневековой какофонии социальных отношений младших школьников. Ни одна лаборатория не может сравниться с детским садом или подготовительной группой.

Таким образом, два наших первых исследования были посвящены изучению связи детских инфекционных заболеваний со стрессом, реактивностью и здоровьем. Одно мы проводили в Исследовательском центре охраны детства Мэрилин Рид Люсии для дошкольников при Университете Калифорнии, Сан-Франциско, а другое – среди воспитанников детских садов Сан-Франциско. В первом исследовании мы тестировали детей от трех до пяти лет в маленьком чуланчике без окон, расположенном позади центра. Мы проводили интервью и задавали родителям вопросы о различных семейных стрессорах и трудностях. Затем мы оценивали частоту и тяжесть респираторных заболеваний (простуды, отиты, приступы астмы, воспаление легких и т. д.) на основе еженедельного осмотра детей, который проводила практикующая педиатрическая медсестра. В опросники для родителей были включены пункты, касающиеся стрессовых событий в жизни родителей и детей (например, смерть любимого человека, плохое обращение с детьми в школе, переезды, разводы родителей, случаи недержания в школе), а также более стабильные, но неблагоприятные факторы – финансовые проблемы семьи, случаи издевательств, семейные раздоры или депрессия родителей.

Мы размышляли над возможными объяснениями и спрашивали себя, как у одного и того же типа детей может наблюдаться самая высокая и самая низкая заболеваемость.

Для второго исследования мы приглашали детей к нам в лабораторию за одну-две недели до начала их учебы в подготовительной группе и через неделю-другую после. У пятилетних детей в это время часто возникают проблемы адаптации и развития. Они сталкиваются с новыми, захватывающими, но иногда сложными и вызывающими стресс социальными отношениями с двадцатью или тридцатью незнакомыми ровесниками. Начало учебы в подготовительной группе часто сопровождается новыми требованиями к поведению, погружением в серьезную учебу и воздействием множества респираторных и других патогенов. Все это становится непростой задачей для маленьких организмов и умов – своего рода шторм социальной неопределенности, новых обязанностей и опасного воздействия микроорганизмов и заболеваний.

За неделю или две до и после начала учебы мы брали у детей анализы крови. Нам было интересно, как изменяются функции иммунной системы в результате активации обеих систем реакции на стресс. Частоту заболеваний мы рассчитывали на основании опросного листа, в котором родители раз в две недели отмечали симптомы респираторных заболеваний у детей.

Мы предполагали, что дети, демонстрировавшие более выраженную реакцию «бей или беги» и повышенный уровень кортизола в лабораторных условиях или же изменения иммунной функции, будут чаще и тяжелее болеть – ведь они попадают под воздействие повышенного стресса, неблагоприятных факторов и потрясения. Мы ожидали, что самые тяжелые респираторные заболевания поразят детей, у которых отмечено сочетание выраженной реактивности на стресс и высокого уровня естественного семейного стресса. (На следующей странице графически изображены общие результаты обоих исследований.) Как и предполагалось, самыми болезненными оказались те дети, повышенная реактивность которых сочеталась с более сложными условиями в семье. Необычно высокая частота и тяжесть респираторных заболеваний у таких детей соответствовала совместному влиянию внутренней биологической восприимчивости и внешнего воздействия семейных стрессоров.

Но кое-чего мы не предполагали, и это вызвало у нас огромное изумление. Оказывается, такие же высокореактивные дети, которые жили в спокойных (предсказуемых и благоприятных) домашних условиях, демонстрировали самую низкую частоту респираторных заболеваний. Они болели еще реже, чем низкореактивные дети из спокойных семей! Их заболеваемость была не просто ниже по сравнению с детьми из более стрессового окружения, но самой низкой вообще. Высокореактивные дети были либо самыми болезненными, либо самыми здоровыми в зависимости от социально-эмоционального характера их семьи.

График, демонстрирующий частоту респираторных заболеваний у детей в зависимости от неблагоприятных социальных факторов и уровня реактивности на стресс. Дети-орхидеи с высоким уровнем реактивности системы «бей или беги» или иммунитета проявляли либо самую высокую, либо самую низкую частоту респираторных заболеваний в зависимости от величины воздействия стресса. У детей-одуванчиков со средней или низкой реактивностью наблюдался только умеренный уровень заболеваемости и при сильном воздействии стресса, и при слабом.

Сначала нас поставили в тупик похожие результаты двух исследований. Мы размышляли над возможными объяснениями и спрашивали себя, как у одного и того же типа детей может наблюдаться самая высокая и самая низкая заболеваемость. Я навсегда запомнил холодную осень 1993 года в Университете Калифорнии в Сан-Франциско, когда мы втроем – Эбби, наш научный помощник Жан Женевро и я – почти буквально ломали голову над этой загадкой, заполняя доску графиками и рисунками, царапая логические доказательства и энергично обсуждая возможные объяснения. Предметом спора стали два совершенно разных варианта интерпретации наших данных.

С одной стороны, вполне понятно, что дети, так сильно реагирующие на искусственные стрессоры в лаборатории, будут больше болеть в естественных условиях, при более выраженном воздействии неблагоприятных факторов и стресса. Последнее было предсказуемым – хотя до этого момента неизвестным – следствием первого. С другой стороны, в нас зрело почти интуитивное чувство, что эти высокореактивные дети в благоприятных домашних условиях могут стать даже здоровее своих сверстников в силу реактивности, или отзывчивости, на хорошую и заботливую обстановку. Неожиданно мы поняли, что лучше смотреть на одно и то же явление с разных сторон, и нашли потрясающее объяснение. Здесь не было сравнения «или то, или другое», скорее – «и то, и другое», потому что дети, которых мы исследовали, обладали тонкой восприимчивостью и к неблагоприятным факторам, и к располагающей, доброжелательной обстановке. Они увядали в плохих условиях и процветали в хороших по одной и той же замечательной причине: эти дети были более открытыми, восприимчивыми, чувствительными к сильному влиянию, и к хорошему, и к плохому; к влиянию тех условий, в которых они жили и росли. Вот он, момент, на который надеется и который предвкушает каждый исследователь, – внезапное прозрение! Оно меняет все представления, примиряет непримиримое, словно гармоничная музыкальная каденция, которая приводит в порядок диссонантный аккорд.

Итак, мы нашли предварительный ответ на вопрос, как один и тот же тип детей может обладать и самым лучшим, и самым худшим здоровьем. Все дело в том, что высокореактивные дети демонстрируют тонкие различия в восприимчивости, или особую чувствительность к социальной атмосфере – и вызывающей стресс, и доброжелательной. В статье, которая вышла в 1995 году в журнале «Психосоматическая медицина», мы писали:

Далее мы эмпирически предположили, что преувеличенная психобиологическая реактивность может отражать относительный дефицит самоконтроля, который вызывает повышенную чувствительность к характеру социального окружения. Следовательно, высокореактивные личности демонстрируют либо исключительную уязвимость, либо выдающуюся жизнестойкость, в зависимости от уровня стресса и неблагоприятного воздействия внешнего социального окружения.

Мы могли бы предположить, что ключевая характеристика высокореактивного ребенка – не уязвимость, а необычная восприимчивость к любым социальным условиям. Такие сильно реагирующие дети подобны орхидеям, и они несут гораздо более тяжелый груз проблем здоровья и развития, если попадают в неблагоприятное, вызывающее стресс окружение. Но в благоприятных, доброжелательных условиях они необычайно расцветают.