Текст книги "Мастера секса. Настоящая история Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон, пары, научившей Америку любить"

Глава 8
Академическая свобода

Только истина даст человеку силу для созидания. Как гласит девиз нашего университета, «Per veritatem vis» – «Силой истины».

– ИТАН А. Х. ШЕПЛИ

В эпоху Маккарти Итан Шепли был непоколебимым защитником академической свободы. Республиканец, позже баллотировавшийся на пост губернатора Миссури, Шепли никогда не поддерживал антикоммунистические причитания сенатора от штата Висконсин Джо Маккарти и не настаивал на том, чтобы весь факультет принес ему клятву верности. Он слишком сильно любил Университет Вашингтона, свою альма-матер, чтобы позволить себе не поощрять интеллектуальные стремления. В 1954 году Шепли занял пост ректора после того, как вошел в избирательный совет, искавший нового руководителя, – и в конечном счете все внимание обратилось к нему. Шепли был высоким, широкоплечим мужчиной с квадратной челюстью и нависавшим над черными роговыми очками высоким покатым лбом. «В работе ему нравилась возможность поощрять академическую свободу и исследовательские порывы, – вспоминала его невестка Пегги Шепли. – Для Билла Мастерса он был идеальной поддержкой».

Мастерсу было под сорок, он уже десять лет преподавал в медицинской школе Университета Вашингтона. Его работа по изучению гормонов и бесплодия была проведена на высшем уровне, его хирургические навыки считались безупречными, а научная репутация в области акушерства и гинекологии могла соперничать с репутацией Уилларда Аллена, руководителя кафедры. Когда Шепли стал ректором, Мастерс понял, что пора вносить предложение о глубоком изучении физиологии сексуальных реакций человека. В 1948 году в Индианском университете Альфред Кинси опубликовал книгу о сексуальном поведении мужчин, а в 1953-м – такую же о женщинах. Предложение Мастерса соответствовало поднятой Кинси теме и как бы продолжало его широко освещаемые исследования. «Если бы он не приоткрыл эту завесу, нам никогда не позволили бы начать нашу работу, в этом нет никаких сомнений, – позднее говорил Мастерс о Кинси. – Он создал прецедент».

В отличие от Кинси, который собирал информацию о 18 тысячах респондентов с помощью опросника о сексуальном поведении и восприятии по типу теста Гэллапа, Мастерс предложил напрямую наблюдать за телесными функциями во время секса, тщательно отслеживая изменения пульса, дыхания, мышечных сокращений. Изучение жизни реальных мужчин и женщин могло дать куда более полное представление о человеческой сексуальности, чем заведомо неточный и часто вводящий в заблуждение процесс сбора мнений. Из бесконечных бесед с бесплодными парами Мастерс знал, что люди не всегда говорят правду о сексе – далеко не всегда. Ложь, полуправда, искажения, заблуждения, выдача желаемого за действительное, ложные воспоминания и существенные упущения – вот из чего состояли описания сексуальной жизни самих пациентов. Каждый ученый знает, что самую ценную информацию – единственную, которой можно доверять, – получают в клинических наблюдениях, позволяющих документировать каждое открытие. Еще со времен знакомства Аллен знал, что Мастерс намерен сосредоточиться на женских сексуальных реакциях. Мастерс неоднократно намекал на это во время ведения сотен беременностей и случаев бесплодия, а также в кратких примечаниях к исследованиям. Как акушеры-гинекологи Аллен и Мастерс рассматривали женскую сексуальность как анатомический базис своей специализации, ту реальность, с которой практикующий врач постоянно сталкивается, но при этом отказывается исследовать. Традиции, запреты и уголовное право мешали таким исследованиям. Аллен предостерегал Мастерса от возможных последствий.

«Поскольку вы серьезно намерены взяться за это исследование, я не буду вам препятствовать, но я очень за вас переживаю, – предупреждал Аллен, добряк, не склонный к конфликтам. – Мы с вами оба знаем, что эта работа может стать для вас профессиональным самоубийством». Декан факультета, Эд Демпси, также делился с Мастерсом тревогами по поводу соблюдения профессиональной этики и возможных помех из-за внутренней политики университета. Но и Аллен, и Демпси согласились передать предложение Мастерса в вышестоящие органы. Выслушав Мастерса, ректор Шепли решился обратиться к попечительскому совету. «Я сообщу вам, как только мне будет что сказать», – пообещал Шепли. Мастерс ждал ответа семь месяцев.

Ректор Шепли, умный человек, юрист, хорошо знакомый с консервативностью родного Сент-Луиса, не особо вдавался в подробности перед попечительским советом. Он знал, что Мастерс проведет исследование сексуальности человека совсем не в том ключе, что Кинси, что его работа будет достойна той интеллектуальной свободы, которую может предоставить университет. Но такой подход предполагает риски, общественное порицание и, возможно, даже судебные тяжбы. Шепли сообщил совету не больше, чем им нужно было знать, и Билла Мастерса поддержали. Руководство Университета Вашингтона «было в ужасе, но, если бы они знали, чем именно мы намерены заниматься, их ужас был бы куда сильнее, – вспоминал Мастерс. – Они ожидали продолжения работы Кинси, но мы не собирались действовать по его сценарию».

Двадцать шестого июня 1954 года Мастерс получил письмо от Шепли с просьбой зайти в удобное время. После долгого ожидания он был настроен на худшее.

– Билл, мы их сделали! – объявил Шепли, как только Мастерс переступил порог кабинета ректора. – Я восхищен. Должен сказать, я сам немного удивлен, что вы получили одобрение.

Мастерс был счастлив. Вот шанс всей его жизни – совершить наконец то, к чему он готовился на протяжении всей своей карьеры. Однако радость его была недолгой. Шепли признался, что решение совета не было единогласным. Он объяснил, что попечительский совет обеспокоен возможной потерей жизненно важных финансовых вкладов со стороны бывших выпускников, если информация о сексологических исследованиях Мастерса просочится наружу. Мастерсу придется искать собственный источник финансирования и держать программу в секрете. Что самое главное – хоть Шепли и рассказал попечительскому совету о планах Мастерса только в общих чертах, он взял с Билла обещание регулярно сообщать о своих дальнейших действиях. «Излишне говорить, что его условия я принял с радостью, – рассказывал Мастерс. – Более всего остального мне были нужны протекция и зрелые суждения ректора, если у меня возникнут проблемы».

Спустя шесть недель Мастерс пришел к ректору с отчетом. В этот период, в августе 1954 года, инфаркт унес жизнь Альфреда Кинси. Казалось, путь открыт и Мастерс станет пионером в исследовании секса. Когда Мастерс явился, Шепли встретил его дружелюбной улыбкой, едва ли походившей на маску озабоченного бюрократа.

– Ну, и что же вы мне расскажете о сексе? – полушутя спросил ректор.

Мастерс был серьезен.

– Я могу сказать вам, сэр, – начал он, – что я ничего, совершенно ничего не знаю о сексе. И я убежден, что вы тоже.

Шепли расхохотался.

Они обсудили сложности проведения исследования человеческой сексуальности, поговорили о том, почему эта тема в Америке не поднимается.

Получив одобрение, Мастерс отправился в медицинскую библиотеку университета в поисках любой книги, статьи или диссертации, которую можно было бы использовать в работе. «Я обнаружил, что никто не описал и не исследовал ничего, что могло помочь мне в изучении человеческих сексуальных реакций», – признавался он позже.

В картотеке университета Мастерс нашел всего один источник, который мог бы пролить свет на сексуальную функцию. Учебник был написан бывшим руководителем отделения акушерства и гинекологии Иллинойского университета и опубликован, как узнал Мастерс, только после выхода автора на пенсию. В университете это издание было доступно только по предварительному резервированию. Когда Мастерс попросил книгу, библиотекарь отказала.

– Простите, доктор Мастерс, я не могу вам ее дать, – сказала она.

Мастерс, озадаченный, решил, что она его неправильно поняла.

– Я не буду ее брать, – объяснил он. – Я просто хочу на нее взглянуть.

Библиотекарь даже не дрогнула. В книге были рисунки – тонкие штриховые наброски – мужских и женских гениталий, которые руководство библиотеки считало порнографическими. Как доцент, Мастерс не имел права их смотреть. Ему было сказано, что только профессора, руководители кафедр и сами библиотекари могут брать эту книгу. Он немедленно отправился к Уилларду Аллену и попросил взять книгу от своего имени. Как позже вспоминал Мастерс, этот случай «очень наглядно показал страх медицины перед темой секса».

На протяжении многих веков обсуждения секса сводились к деторождению, его единственной священной целью считалось создание семьи, племени или целой нации. Несмотря на то что поэтами, драматургами и мыслителями не раз поднимался вопрос о межполовых различиях – а религиозные, философские и политические трактаты называли любовь между мужчиной и женщиной краеугольным камнем цивилизации, культуры и жизни как таковой, – медицина практически не касалась изучения основ секса. Со времен Древней Греции и Гиппократа, «отца медицины», сексуальность неизменно неправильно понимали, игнорировали, осуждали и даже подвергали наказаниям. У каждого была своя теория. Платон различал «низменную» похоть и «возвышенную» форму эроса как основные противоположные причины притяжения между мужчиной и женщиной. «Между тем у женщины и мужчины природа различна – один зачинает дитя, другая же рождает», – писал Платон в «Республике». Как врач Гиппократ предполагал, что семя есть и у мужчин, и у женщин, что образуется оно в позвоночнике, а пол ребенка определяется тем, у кого из родителей семя было сильнее. Многие доверчивые греки перевязывали левое или правое яичко, веря, что это повлияет на пол будущего ребенка. Аристотель, более склонный к равноправию в любви, также задавался вопросом о различиях полов и, по результатам наблюдений за животными, считал, что мужская сперма пробуждает к жизни крохотных младенцев, уже и так сформировавшихся в теле женщины. Согласно тогдашним научным представлениям, Аристотель советовал парам перед совокуплением обратить внимание на погоду. «Дети мужского пола чаще рождаются, если во время совокупления дует северный ветер, а не южный, – писал он, – поскольку во втором случае животные производят больше секрета, а выделение большого количества секрета затруднительно, и именно поэтому мужское семя более жидкое, как и женские регулы».

В эпоху Возрождения Леонардо да Винчи великолепно изобразил анатомические изменения в процессе полового созревания и беременности, и сделал это так технически точно, что его иллюстрации воспроизводились в медицинских учебниках еще долгие годы. Несомненно, даже самому целомудренному наблюдателю чувственные телесные образы в работах Микеланджело, Боттичелли, Рубенса и прочих великих художников Западной Европы намекали на единство наслаждения и размножения в акте плотской любви. Но даже в эту страстную эпоху медицина находилась во власти политики и религии, которые с большой осторожностью относились к внебрачному сексу. После впустую потраченной на блуд юности, описанной в автобиографических «Признаниях» («туман поднимался из болота плотских желаний и бившей ключом возмужалости, затуманивал и помрачал сердце мое, и за мглою похоти уже не различался ясный свет привязанности»), раскаявшийся Августин Блаженный на сотни лет вперед определил учение Церкви о сексе, который считался злом даже для супружеских пар.

Секс неизменно оказывался частью более широких дебатов о месте женщины в обществе в целом. Возмущение французских янсенистов – что якобы революция началась как следствие необузданных сексуальных порывов – было поддержано английскими кальвинистами, пробившимися в Новый Свет пуританами, начавшими охоту на ведьм в лице бездетных женщин, чье бесплодие, как они утверждали, было проделками дьявола. Даже Мартин Лютер, великий протестантский реформатор, осудивший церковное безбрачие, относился к женщинам как к безвольным существам низшего порядка, нужным для удовлетворения греховных мужских желаний и постоянной тяги к продолжению рода. «Женщина не владеет собой в полной мере, – писал Лютер в послании к монахиням в 1524 году. – Господь создал ее тело таким, чтобы быть с мужчиной, рождать и воспитывать детей».

С наступлением индустриальной эры и ростом городов у людей появилось больше свободного времени вне постоянного изнурительного сельского труда. Снизилась экономическая мотивация заниматься сексом с целью увеличения количества рабочих рук в семье. В городской среде изменился сам уклад семейной жизни. Женщины начали движение за свои избирательные и образовательные права, а в общественном сознании постепенно укоренялись другие прогрессивные идеи вроде отказа от детского труда. Постепенно медицина стала фокусироваться на телесных потребностях, а не на душевных. Пионер в своем деле, Джон Хантер, врач, которого считают основателем современной хирургии, опроверг популярное мнение, что такая «общая практика» как мастурбация может привести к импотенции. Занимаясь вскрытием эксгумированных трупов, Хантер (любимый клиент «похитителей тел» до того, как это было объявлено незаконным) изучал внутренние органы репродуктивной системы. Согласно легенде, Хантер первым успешно произвел искусственное оплодотворение и даже сам выступил «подопытным кроликом» в эксперименте по изучению сифилиса и гонореи. Предположительно это произошло, когда он пытался привить собственный пенис «венерическим веществом» от проститутки и заразился. Вместе с официальными врачами многие шарлатаны от медицины предлагали собственные «снадобья» и средства, которые могли бы вылечить любые известные сексуальные отклонения. Шотландец Джеймс Грэм прославился тем, что будто бы смог вылечить герцогиню Девонширскую от бесплодия. Из благодарности она выделила деньги его «Храму Здоровья», куда жители Лондона приходили на лекции о потенции, где Грэхем читал отрывки из своих книг («Лекции о любви», «Частные советы для семейных дам и господ») или лечил их методом легкого воздействия электричеством. За сумму, равную сегодня примерно 50 тысячам долларов, самые богатые пары из королевской семьи могли провести ночь экстаза на вибрирующем «небесном ложе» – хитроумном устройстве, на котором «бесплодные станут плодовитыми, погрузившись в восхитительные наслаждения любви», как гарантировал Грэхем.

Ранее американское общество, сформированное в основном под влиянием Западной Европы, публично принимало фундаменталистский взгляд на секс, а в частном порядке – более утилитарный и противоречащий традиционным ценностям. Коттон Мэзер и другие гремели с трибун проповедями, сулящими геенну огненную, а также вечный ад всем, кто поддастся низменным побуждениям. «Если кто-нибудь… впадет в возмутительное беззаконие, – возвещал Мэзер, сын президента Гарварда, – пусть обрушится на него общественное порицание!» Чтобы освежить эти уроки в памяти, можно перечитать роман 1850 года «Алая буква» Натаниэля Готорна, в котором описаны и срасти, и сексуальные ограничения, и пуританское осуждение, символизируемое большой буквой «А», которую обязана была постоянно носить на себе совершившая прелюбодеяние героиня. Несмотря на все недвусмысленные предостережения, с сексом в бывших тринадцати колониях дела обстояли гораздо сложнее. На южных плантациях минимум один из отцов-основателей принуждал к сексу своих чернокожих рабов, а на севере Бенджамин Франклин, столь же практичный, сколь и умный, считал, что опыт в постели может быть важнее утраченной юности. «И как в темноте все кошки серы, телесные наслаждения со старой женщиной, по крайней мере, одинаковы, а зачастую и лучше, чем с молодой. Да и сноровки, и опыта у нее побольше», – советовал Франклин.

Американская склонность смешивать секс с теократическими верованиями подтолкнула полигамных мормонов искать прибежища в Солт-Лейк-Сити, где они спокойно могли бы вожделеть друг друга и меняться партнерами. Именно на этой волне Джон Хамфри Нойес создал в 1840-х годах свою «колонию свободной любви» в Онайде в северной части штата Нью-Йорк, базирующуюся на идеях «христианского коммунизма», евгенике и готовности делиться женами для секса ради наслаждения, а не деторождения. Викторианские настроения 1800-х мешали сексуальной распущенности западных границ с их быстро растущими городами, борделями и пансионатами с газовым освещением, которыми правили потрепанные южные красотки. Тем не менее запрет на внебрачный секс не помешал Гроверу Кливленду быть избранным на пост президента США, несмотря на обвинения в том, что у него был незаконнорожденный ребенок («Мама, мама, где мой папа? – язвили его соперники. – В Белом доме, ха-ха-ха!»). В Нью-Йорке же Энди Комсток, полный решимости искоренить любое проявление непристойности в библиотеках, почте или на сцене, начал свой крестовый поход против греха и порока. Несколько первых феминисток, в частности Виктория Вудхалл, отстаивали принципы сексуального равенства наравне с избирательным правом женщин. Писательница и редактор газеты, Вудхалл была арестована в соответствии с Законом Комстока за разоблачение сексуальной связи известного проповедника Генри Уорда Бичера с супругой его лучшего друга – непристойное дело, связанные с которым шокирующие газетные заголовки позже пригодились для истории одного президента и стажерки из Белого дома. К началу XX века медицина едва смирилась с тем, что пациенты, особенно женщины, ведут половую жизнь. В 1900 году один врач подготовил статью о сексуальных реакциях взрослых женщин, однако редактор «Журнала Американской медицинской ассоциации» отклонил ее. В 1916 году Маргарет Сэнгер, медсестра и акушерка, активно выступала против отсутствия у женщин права контролировать свои репродуктивные функции. Сэнгер требовала отмены запрета на использование контрацепции, установленного ведущими церковниками и медиками. «Когда будет написана история нашей цивилизации, это будет биологическая история с Маргарет Сэнгер в главной роли», – предрекал историк Герберт Уэллс, говоря о женщине, возглавившей впоследствии Федерацию планирования семьи.

Чем глубже Билл Мастерс изучал библиотечные материалы, тем отчетливее видел, что сфера акушерства и гинекологии испытывает некоторое отвращение к вопросам секса, будто бы врачей интересует непосредственно сам счастливый факт рождения ребенка, но отнюдь не все те менее благопристойные действия, которые ему предшествуют. Британский врач Хэвлок Эллис подготовил большой труд о психологии секса, подчеркивая вопиющее невежество и мужчин, и женщин. В 1927 году он писал: «Полное неведение женщин во всем, что касается искусства любви, полная неготовность ко всем естественным аспектам сексуальной жизни была бы, видимо, менее губительной для брака, если бы их всегда уравновешивали знания, умения и внимание их мужей. К сожалению, они встречаются далеко не всегда». В Америке же был Мастерс, который знал по опыту, что даже такие одаренные врачи, как Джордж Вашингтон Корнер и Уиллард Аллен, не станут касаться вопросов секса, несмотря на то, что их научная работа непосредственно с ним связана. В библиотеке Мастерс наткнулся на важную цитату доктора Роберта Л. Дикинсона, бывшего президента Американского гинекологического общества, из статьи, опубликованной в «Журнале Американской медицинской ассоциации» в середине 1920-х: «Учитывая свойственное людям непреодолимое половое влечение, весьма странно, что наука осторожно развивается в обход ключевой точки – физиологии секса. Учитывая, что наша раса цепко держится за привычку вступать в брак, вполне разумно требовать от профилактической медицины определенного внимания к супружеской гигиене, которое могло бы внести свой достойный вклад в вопросы любви и зачатия». Способность Дикинсона изъясняться, не называя вещи своими именами, позволила ему выпустить в том же журнале в 1940-х еще одну статью в защиту гигиенических преимуществ таких новых средств, как тампоны. Чтобы разрушить моральные предубеждения родителей относительно появления посторонних предметов во влагалищах их дочерей, он утверждал, что старые добрые прокладки, используемые как «защита от менструальных протеканий», слишком провокационно трутся о вульву. Как писал Дикинсон, привычная система прокладки и пояса «не просто создает дополнительный нагрев в определенной области, но также обеспечивает ритмичное давление на некоторые зоны, связанные непосредственно с эротическими ощущениями».

Профессиональная гордость Мастерса не позволяла ему пользоваться эвфемизмами или принятыми в прошлом окольными формулировками. Ему нужна была правда о физиологии человеческой сексуальности в том виде, в котором ее можно описать языком медицинской науки. Когда он впервые беседовал с ректором Шепли, он не вдавался в подробности своих планов по исследованию секса. Он говорил о них с позиции академической свободы. И теперь, когда Шепли в общих чертах одобрил его намерения, он чувствовал себя обязанным посвятить его в детали.

После дежурных дружеских шуток в начале встречи Шепли наконец спросил:

– Так чем именно вы собрались заниматься?

Первым делом Мастерс попросил академический отпуск. Он объяснил, что ему часто придется уезжать из Сент-Луиса на период исследования и что Уиллард Аллен согласился снять с него обязанности преподавателя. А потом Мастерс рассказал о своих планах. В течение ближайших нескольких месяцев он намерен интервьюировать и осматривать проституток в Сент-Луисе и по всей стране. Ректор «смертельно побледнел», как писал позже Мастерс, и кое-как выдавил из себя ответ.

– Проституток… но почему?! – спросил в ужасе ректор.

Мастерс был тверд.

– Они – единственные известные мне эксперты в вопросах секса, – сказал он. – Это весьма выразительный показатель того, как мало все мы знаем о сексе.

Шепли, апологету академической свободы, было нечего возразить.