Текст книги "Мастера секса. Настоящая история Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон, пары, научившей Америку любить"

Глава 5
Созерцая чудо

Как можем мы надеяться на приличное образование без вдохновения тех, кто жаждет своим собственным путем познать вселенную, в которой обитает человечество, и природу людского тела и разума?

– ДОКТОР ДЖОРДЖ ВАШИНГТОН КОРНЕР

На курсе анатомии Джорджа Вашингтона Корнера предполагалось созерцать чудо человеческого тела. С мастерством и дотошностью Корнер изучал перекачивающее кровь сердце, изысканную архитектуру позвоночника, жизненные функции печени, почек, кишечника, а также другие чудеса мышц, костей и тканей, описанные в учебнике «Анатомия Грея». Ему удавалось на трупе показать студентам работу жизни.

В Рочестерском университете Корнер был на пике славы. «В первый же год я взял курс по анатомии, это был мой самый первый предмет, – вспоминал Корнера Фрэн Бейкер. – Он был таким спокойным, но при этом очень убедительным, он умел вдохновлять». Еще более сильное впечатление Корнер произвел на Билла Мастерса. Повозившись с идеей стать профессором английского языка, Мастерс выпустился из Гамильтона с намерением стать практикующим врачом, но именно Корнер убедил его заняться научной работой и постоянно изучать неизведанные области медицины. Мастерс не раз вспоминал слова Корнера: «Билл, невозможно узнать слишком много».

Большой поклонник эпохи Возрождения, Корнер со знанием дела рассказывал и об истории, и о ремесле препарирования. Он воспевал Аристотеля как отца биологии, много рассказывал о вскрытиях, практиковавшихся ассирийцами, древними греками и евреями. Особенно он восхищался волшебством репродуктивной системы, источника жизни. «Когда в одна тысяча двадцать седьмом году ученые впервые исследовали яйцеклетку млекопитающего, это открытие решило важную задачу, но в то же время вызвало ряд бесконечных вопросов, ответы на которые мы ищем по сей день», – позже писал Корнер в своей биографии.

Прежде чем основать кафедру анатомии в Рочестере, Корнер преподавал и вел научную работу в Университете Джона Хопкинса, где занимался исследованиями в области гистологии и физиологии половой системы. Живо интересуясь историей, он обнаружил, насколько сильно религия, культурные традиции и банальное невежество держат людей в неведении о половом размножении – особенно его потрясло отношение к медицинской стороне этого вопроса. «Усилия так называемых гинекологов в лечении нарушений менструального цикла и бесплодия едва ли выходили за рамки методов эпохи Гиппократа, – писал Корнер в 1914 году. – Как мы можем на что-то надеяться, если даже толком не понимаем, как устроен цикл?» Оценивая его влияние, авторы одного учебника разделили всю историю акушерства и гинекологии на до Корнера и после Корнера. Его работы привели к фундаментальным открытиям в области контрацепции и разработке противозачаточных препаратов. Корнер и его коллега из Рочестера, Уиллард Аллен, объяснили роль прогестерона, ключевого гормона, влияющего на менструальный цикл. Многие полагали, что однажды эти ученые получат Нобелевскую премию.

Корнер проводил лабораторные исследования размножения обезьян и кроликов, когда впервые познакомил своих студентов с тем, как это происходит у млекопитающих.

– Рад вас видеть, Мастерс, – сказал Корнер, когда Билл вошел в его кабинет. – Вы не знаете, есть ли у кроликов менструальный цикл?

Мастерс растерялся.

– Не имею ни малейшего представления, доктор Корнер, – признался он.

Несмотря на то что Корнер был одним из наиболее опытных ученых в своей отрасли, он вел себя очень мягко, говорил спокойно, словно добрый дедушка, беседующий с внуками. Он решил не быть с Мастерсом слишком строгим.

– Я тоже, – с воодушевлением ответил Корнер. – Когда узнаете – сообщите мне.

Поначалу попытки вызвать у кроликов овуляцию были безуспешны. «У меня абсолютно ничего не получалось, – вспоминал он. – Они не могли просто взять и сделать это по моей просьбе». Но непосредственные наблюдения за совокуплением лабораторных кроликов принесло свои плоды. Мастерс наконец выяснил, что у самки кролика происходит спонтанная овуляция, когда ее покрывает самец.

Вскоре Корнер оставил Рочестер ради более престижной должности в Институте эмбриологии Карнеги в Балтиморе, где его работа повлияла на многих молодых ученых, в том числе Альфреда Кинси из Индианского университета. Связи Корнера с поддерживаемым правительством Комитетом по исследованию проблем сексуальности в начале 1940-х помогли Кинси, тогда еще энтомологу, специализировавшемуся на орехотворках[8]8
  Орехотворки – перепончатокрылые насекомые, чьи личинки паразитируют в тканях растений, вызывая появление образований, по виду напоминающих орехи.


[Закрыть], получить от Фонда Рокфеллера финансирование своих выдающихся исследований по сексуальности человека. Он призвал комитет щедро поддержать Кинси, несмотря на то, что позже называл его «самым напряженным человеком, который только может встретиться вне стен психиатрической клиники».

Примерно тогда же, во время весенних каникул к третьему году обучения на медицинском факультете, в 1942 году, Мастерс получил приглашение от своего старого учителя посетить в Балтиморе собрание ведущих репродуктологов страны, когда-либо работавших с Корнером. Мастерс, не говоря ни слова, живо вспомнил их бурные дискуссии и представил, какой след мог бы оставить в медицине. В обед он поболтал с Карлом Хартманом, давнишним коллегой Корнера, создавшим лабораторию для работы с приматами в Карнеги, и обсудил с ним, как сложно заставить самку обезьяны спариваться с самцом, даже если она сама к этому готова. Спустя некоторое время раздраженная обезьяна разозлилась на подталкивающего ее Хартмана и укусила его за палец. Размахивая раненым пальцем, Хартман поискал объяснения этой дилемме, а потом обратился к молодому студенту-медику, стоявшему в его кабинете.

– Мастерс, когда я говорил, что надо заставить эту возбужденную самку спариться с самцом, вы выглядели весьма смущенно – о чем вы думали? – требовательно спросил Хартман.

Мастерс зачарованно смотрел на ученого-исследователя, ищущего ответ на вечный вопрос.

– Я думал о человеческих самках, – ответил Мастерс. – Существует ли у женщин некоторая циклическая готовность к спариванию, которую мы пока не обнаружили?

В ответ не последовало ни слова, ни даже смешка. За обедом, как вспоминал позже Мастерс, стояла гробовая тишина. Сама идея исследовать женщину, изучать ее физиологию и телесные реакции звучала гарантированным крахом карьеры и, может быть, даже арестом. Никто не осмеливался зайти дальше испытаний на кроликах и обезьянах.

До конца своего пребывания в Балтиморе Мастерс советовался с Корнером и другими экспертами о том, что именно может понадобиться для изучения женской сексуальности. Ему отвечали, что любой ученый, которому хватит безрассудства этим заняться, постоянно будет сталкиваться с опасностями. Но любознательный Мастерс продолжал давить на светил медицины, выясняя, как, по их мнению, это можно организовать. В конце концов они определили четыре критерия: исследования должен проводить женатый мужчина, зрелый на вид, ближе к сорока годам («Я полысел в двадцать три, и теперь мне это пригодилось!» – веселился Мастерс). Важно: этот сексолог должен подтвердить свою исследовательскую квалификацию в смежной области медицины, а также иметь формальную поддержку университета, предпочтительно медицинского факультета.

В отличие от старших коллег, взрослевших в шорах Викторианской эпохи, Мастерс считал себя современным врачом, не боящимся ни такой сложной темы, ни того, что о нем подумают. Но он понимал всю ценность их советов, так что решил последовать им. «Опыт, полученный в Институте Карнеги, был в моей жизни определяющим, – писал Мастерс. – И те четыре требования, которые мы назвали в Балтиморе, определенно повлияли на мой ход мыслей». С долгосрочным планом в голове Билл вернулся в Рочестер, чтобы доучиться последний год, гадая, специализироваться дальше в психиатрии, или же в акушерстве и гинекологии.

Элизабет Эллис терпеливо ждала того дня, когда станет женой Билла Мастерса. С тех пор, как они танцевали на вечеринке в «Альфа Дельта Фи» еще на первом курсе, она решила, что он – тот самый, единственный. Когда Мастерс уехал учиться в Рочестер, они продолжали встречаться – иногда урывками, но никогда не прощаясь – она работала секретарем на фабрике в Ютике, штат Нью-Йорк, более чем в ста милях от него. Даже если она и знала о его тоске по Доди Бейкер, то не подавала виду. Она также не задавалась вопросом, женится ли ее возлюбленный на ней просто для того, чтобы заглушить боль отказа другой женщины. Умный, сильный, трудолюбивый Билл Мастерс был человеком, на которого она могла рассчитывать – таким, о котором Элизабет Эллис мечтала всю свою жизнь.

Бетти Эллис, больше известная как Либби или просто Либ, как часто звал ее Мастерс, относилась к нему с большей любовью и уважением, чем любая другая женщина в его жизни. Она была уравновешенной и решительно преданной тем, кого любила, как бы сильно они ее не разочаровывали. Не обладая особой красотой, она была стройной миловидной девушкой с сияющими глазами и пухлыми губами, всегда с тщательно уложенными темными вьющимися волосами. Одевалась она по своим скромным средствам, но при этом выглядела так, словно сошла с рекламы магазина женской одежды «Талботс» или «Маршал Филдс». Они оба знали, что Либби идеально подходит на роль жены доктора. Эддисон Уордвелл, товарищ Билла из братства в Гамильтоне, рассказывал, что их симпатия была взаимной. «У них был роман, пока Билл учился в колледже, – вспоминал Уордвелл. – Бетти говорила, что они довольно много времени проводили вместе. Но Билл редко распространялся о том, чем занимался и что собирался делать». Спустя годы Билл описывал свои отношения с Либби не как роман, а как соединение двух судеб. «Поначалу мы встречались от случая к случаю, – писал он. – Но чем чаще мы виделись, тем сильнее понимали, что у нас общее будущее».

В Гамильтоне строго ограничивалось близкое взаимодействие с теми, кого образованные джентльмены называли «слабым полом». В «Альфа Дельта Фи» танцы устраивались всего дважды в год. Парней старательно отделяли от девушек. Юноши, живущие на втором этаже, уступали свои комнаты девушкам, остающимся на ночь, несмотря на бдительность целой гвардии надсмотрщиков. Разумеется, Биллу нравилась мысль о том, чтобы встретиться с такой девушкой, как Либби, в саду, целоваться и обниматься под луной среди цветущих деревьев вдали от глаз сурового коменданта или назойливого воспитателя. Уордвелл вспомнил один случай, когда Билл непроизвольно бросил вызов социальным стандартам гендерной целостности и чистоты в Гамильтоне, массово существовавших в колледжах перед Второй мировой войной. Во время каникул, когда почти все остальные ребята разъехались, Билл проснулся с мыслью о том, что надо бы поработать над своим научным проектом, а уж потом забрать жившую неподалеку Либби. Когда пара подъехала к «Альфа Дельта Фи», день был уже в разгаре. Билл решил проверить проект, в протокол которого входило помещение куриных яиц в инкубатор для наблюдения за развитием эмбрионов. Он достал одно яйцо и стал раскалывать его прямо на столе. В это время один из дряхлых профессоров, вызвавшихся следить за порядком в братстве, обнаружил молодую пару, пристально вглядывающуюся в теплое яйцо, и заподозрил самое худшее. «Как блюститель порядка, он решил, что творится нечто неподобающее, – вспоминал Уордвелл. – Он решил, что Билл и Бетти вместе провели здесь ночь, а теперь проснулись и намереваются позавтракать». Профессор не стал делать замечание Бетти и Биллу, но позже выступил перед всем братством с лекцией о том, чем не стоит заниматься с гостями женского пола.

Во время наставлений профессора Билл молчал. Жизнь научила его делать каменное лицо и контролировать любые проявления стыда, неловкости и прочих эмоций. Когда профессор ушел, Билл радостно взревел с широкой удивленной улыбкой.

– А старичок-то сам не промах – знает, о чем говорит! – сказал Билл с насмешкой.

Еще до встречи с Биллом Мастерсом Элизабет Эллис испытала множество горя и разочарований. Ее мать умерла, когда Либби было десять лет – достаточно много, чтобы запомнить мать и скучать по ней, и слишком мало, чтобы понимать ее советы и следовать им. Ее смерть стала ударом, от которого ни Либби, ни вся семья Эллис так и не оправились. После смерти жены, в начале 1920-х, отец, Гай Эллис, исчез. Не предупредив, не объяснившись – просто исчез и все. Он бросил Либби и двух ее сестер, Марджори и Вирджинию, и их некогда комфортную жизнь в Гросс-Пойнте, штат Мичиган, маленьком пригородном поселке на берегу озера, возле Детройта. Гай Эллис отправился во Флориду, в теплые края, такие гостеприимные для человека, удирающего от своих обязанностей. Для Либби отец стал навеки потерянным призраком.

Либби и ее сестры остались жить в семье дяди Стива, очень богатого и доброго соседа, и его жены – они не были родственниками Либби, но пожалели девочек и выделили им комнату в своем доме. Не успела Либби окончить школу, как Великая депрессия принесла новое горе в ее семью. С обвалом рынка в 1929 году на дядю Стива обрушилась череда неудач, погрузившая его в глубочайший эмоциональный кризис, закончившийся самоубийством. Став свидетелем шокирующей кончины обеих ее семей, Либби поняла, что ей нужен мужчина, способный выстоять перед любыми жизненными невзгодами.

Спустя пять лет ожидания, Мастерс наконец сделал Либби предложение. Во время летних каникул перед четвертым курсом в Рочестере, они скромно сочетались браком в Детройте, единственном месте, который она считала своим домом. «Он сказал ей, что не готов пока остепениться, поскольку должен учиться и работать, чтобы сделать себе имя, – вспоминал ее двоюродный брат Таунсенд Фостер – младший. – Этим он обескуражил ее, но она слишком долго ждала, так что они поженились». Молодожены сняли небольшую квартиру в пешей доступности от университета и больницы. «С финансами было туго, но мы были довольны и счастливы», – писал Мастерс. После выпуска он всерьез задумался об ординатуре. Хотя Вторая мировая война была в самом разгаре, Мастерс получил освобождение от службы по состоянию здоровья. Он хотел пройти практику в отделении акушерства и гинекологии, чтобы разобраться в анатомии и физиологии репродуктивной системы человека, хотя и знал, что это не очень поможет ему в достижении намеченной цели. «Я не питал особых иллюзий, что узнаю хоть что-нибудь о сексе, работая в ультраконсервативной области акушерства и гинекологии», – писал он. Он снова обратился за советом к своему бывшему наставнику, доктору Корнеру. Во время телефонного разговора в феврале 1943 года Мастерс подтвердил, что намерен начать сексологическое исследование.

– Почему бы вам не встретиться с Уиллардом Алленом? – предложил Корнер.

Мастерс объяснил, что его оценки были «не настолько блестящими», чтобы принимать участие в программе Аллена в Университете Вашингтона. В то время Аллен считался одним из лучших эндокринологов в стране. Мастерс сказал, что был бы счастлив отправиться в Сент-Луис к Аллену на последипломную подготовку, но не уверен, что сможет пройти конкурс на это место.

Аллен был первым научным сотрудником Корнера в Рочестере, они изучали влияние гормонов на женскую репродуктивную систему. Они открыли гормон прогестерон, играющий ведущую роль в овуляции и беременности, стимулируя его выработку желтым телом (богатой капиллярами тканью, образующейся из фолликулов яичника во время менструального цикла) у кроликов. Доказав, что эстроген – не единственный половой гормон в организме, Аллен молниеносно поднял свою репутацию в высочайших академических кругах, сконцентрированных до того на докторе Корнере. В итоге Аллен ушел с факультета в Рочестере, чтобы возглавить кафедру акушерства и гинекологии на медицинском факультете Университета Вашингтона. Аллен был примерно на десять лет старше Мастерса и считался блестящим и талантливым хирургом, человеком мягким, чуть ли не безвольным. Прибыв в Сент-Луис, он стал одним из самых молодых в стране заведующих медицинской школой. Несмотря на то что их профессиональные пути разошлись, Аллен постоянно поддерживал связь со своим выдающимся и надежным коллегой доктором Корнером.

– Билл, вы спешите? – спросил Корнер Мастерса по телефону. – Подождите минут пять, я вам перезвоню.

Спустя несколько минут Корнер перезвонил с хорошими новостями. «Ординатура у вас в кармане», – объявил он, довольный тем, что замолвил слово за коллегу.

Мастерс был поражен и глубоко тронут тем, что Корнеру не все равно, что он верит в способности и будущее Мастерса, и поэтому протягивает ему руку помощи. «Следующие несколько дней я чуть не плакал от осознания своего везения и доброты доктора Джорджа Корнера», – вспоминал он.

К лету 1943 года Билл и Либби Мастерс переехали в Сент-Луис, где начали планировать новую жизнь и семейный быт. Устроив Мастерса на стажировку, Корнер не только подтолкнул его медицинскую карьеру, но и внятно выразил одобрение его намерениям исследовать лабиринты человеческой сексуальности. Мастерс знал, что если уж такой мудрый и образованный человек, как Корнер, признает научную ценность его планов, значит, получится убедить и весь мир.

Глава 6
Эксперт по фертильности

На операционном столе неподвижно лежала женщина. Она уже потеряла своего нерожденного ребенка, а теперь умирала в луже крови. У нее произошло кровоизлияние из placenta percreta[9]9
  вросшая плацента (лат.).


[Закрыть] – это редкое и крайне опасное состояние, при котором плацента прободает стенку матки, поражая остальные органы и создавая для плода острый дефицит жизненно важных веществ. Какие бы спасительные меры не предпринимали три молодых врача на четвертом этаже родильного дома, ничего не работало. Для удаления остатков плаценты они произвели кесарево сечение. Провели многократную тампонаду полости матки, чтобы остановить кровотечение, – все безуспешно. Они знали – нужно срочно что-то придумать, иначе она так и умрет у них на глазах.

«Ничего хуже я не видел, – вспоминал Эрнст Р. Фридрих, врач, дежуривший той ночью. – Мы несколько раз делали переливание. Был риск, что кровь перестанет свертываться, и она просто умрет».

Из медицинского подразделения Университета Вашингтона, престижного учебного заведения, к которому относилась больница, поступил полный отчаяния звонок дежурному преподавателю. Несмотря на то что все случилось в канун рождественской ночи, к облегчению дежурного прибежал один из самых умелых специалистов. Билл Мастерс рванул к двери. «Он на ходу сбрасывал одежду и надевал хирургический костюм, который ему по пути подавали медсестры, – рассказывал Фридрих. – Доктор Мастерс вошел, увидел, что происходит, и он точно знал, что делать. Он не размышлял, не тянул время, а просто сделал то, что нужно, и решил проблему».

Спустя несколько напряженных минут Мастерс спас жизнь женщины с помощью своего скальпеля, невероятного таланта, понимания сложного устройства женской репродуктивной системы и своей непоколебимости и уверенности. Фридрих испытал такое облегчение, что схватил маленькую камеру, которую взял, чтобы фотографировать на рождественской вечеринке, и запечатлел врачей, причастных к этому чудесному исцелению. «Все было в крови, – вспоминал он. – На фото видно, насколько кроваво некоторые из нас выглядели». Врачебную репутацию формируют вот такие героические поступки, виртуозная работа хирурга во всей красе, и именно это обеспечило Мастерсу уважение светил факультета и благодарность врачей, проходивших у него стажировку.

К 1950 году Мастерс достиг уровня подготовки, который Джордж Корнер считал необходимым, чтобы начать изучение человеческой сексуальности. Мастерс пошел на очень выгодное повышение, будучи назначенным доцентом кафедры акушерства и гинекологии в Университете Вашингтона, где находилась одна из ведущих медицинских школ Среднего Запада. Выглядя старше своих тридцати пяти лет, он стал первым после заведующего Уилларда Аллена человеком на кафедре. Мастерс и его супруга Либби переехали в более комфортное жилье в Клейтоне, а затем в большой дом в Ладью, пригороде Сент-Луиса, собираясь заводить собственных детей. У Билла появились свои состоятельные пациенты, благодарившие его за каждое ведение беременности и родовспоможение. Среди коллег Мастерс пользовался безупречной репутацией хирурга, преподавателя и эксперта в области развивающейся науки о рождаемости.

Несмотря на средний рост, Мастерс был широкоплечим и крепким, поскольку еще в колледже играл в футбол, а по утрам перед работой отправлялся на пробежку. Он носил жесткие крахмальные рубашки, галстук-бабочку, и был собран, как гладиатор. Легкое косоглазие придавало ему отстраненный вид. На занятиях он редко улыбался. Он как будто смыкал губы и равномерно растягивал их, прижимая к зубам. «Если вдруг удавалось заставить его улыбнуться или засмеяться, возникало ощущение, будто бы тебя приняли, будто бы папа погладил тебя по голове и назвал хорошим мальчиком», – рассказывал доктор Майк Фрейман, коллега и студент Мастерса. Юноша из подготовительной школы, некогда совершенно в себе неуверенный, отказавшийся вернуться в родной дом, выполз из своего кокона. «Он был полон достоинства. Всю одежду шил на заказ, – вспоминал доктор Фрэнсис Райли, еще один его студент 1950-х годов. – В этом был весь он. Дважды в день менял белый халат, и ручками писал только белыми. Никогда не видел у него цветных ручек. Он был очень независимым и не то чтобы сдержанным, но болтать попусту не любил». Некоторые считали Мастерса излишне высокомерным, хотя никто не рисковал заявить ему это в лицо. «Он считал себя лучше всех не только в медицине, но и в жизни, – говорил доктор Юджин Рензи, еще один сотрудник отделения акушерства и гинекологии, работавший в тот же период. – Непомерное эго». Рензи и Райли вспоминали, как Мастерс однажды ехал по кампусу на стильном черном спортивном автомобиле, кабриолете «Эм-Джи». Пошел дождь, и Мастерс, не закрывая крышу, натянул на себя тент, и с шумом пронесся мимо них, неуязвимый для ливня.

По пятницам во второй половине дня весь факультет отделения акушерства и гинекологии Университета Вашингтона собирался обсудить хирургические техники и протоколы ведения пациентов. Медсестер и студентов на эти откровенные дискуссии не пускали. Мастерсу нравилось сбивать всех с толку и спорить ради самого спора. «Он вставал с места и говорил: “Нет, я бы сделал не так”, просто чтобы спровоцировать обсуждение, чтобы показать, что в медицине есть больше одного способа что-либо сделать», – рассказывал Мартин Реннард, очередной бывший работник. Мастерс бросал вызов врачебной ортодоксальности, как мог делать только по-настоящему превосходный практик. «Если в роддоме возникала проблема, то больше всего нам хотелось, чтобы сейчас мимо нас по коридору шел именно Билл Мастерс, – говорил бывший сотрудник Роберт Гоэль. – Он был невероятно проницательным, настоящим мостиком между старыми временами и новыми».

В одну из таких пятниц происходило живое обсуждение кесаревых сечений, в частности того, почему за последние полгода их количество выросло с трех до шести процентов от общего числа родов. Сегодня кесарево сечение – то есть извлечение ребенка с помощью хирургического надреза на животе матери для предотвращения возможных рисков естественных родов – стало более чем обыденным явлением и производится примерно в 25 процентах случаев. Но в начале 1950-х большинство опытных акушеров настаивали исключительно на естественных, вагинальных родах, вне зависимости от того, как долго длилась родовая деятельность и насколько была измучена мать. Преподаватели старшего звена учились еще в 1930-е годы – когда не было ни пенициллина, ни банков крови, да и анестезия грозила катастрофическими осложнениями – и поэтому предостерегали своих студентов от «чрезмерной симпатии» к кесареву сечению, отчасти и потому, что сами были поверхностно знакомы с процедурой. В процессе этого незабываемого обмена мнениями особо жаркая дискуссия разгорелась вокруг ведения рожениц со слабой родовой деятельностью, когда роды могут длиться по 36 часов и процесс кажется бесконечным. Врачи распространялись о том, как они работали бы с женщиной, которая рожает уже больше суток. Кто-то наконец спросил: «Доктор Мастерс, а что сделали бы вы?» Мастерс сухо усмехнулся и коротко ответил. «У меня такого не случилось бы, – громко и категорично заявил он. – Я давно сделал бы ей кесарево».

Несмотря на то что его искусностью восхищались (он практически одинаково владел скальпелем обеими руками), Мастерса не тянуло в компанию после долгих часов работы. На факультете работали преимущественно мужчины, однако Билл не рвался ни выпить с ними пива, ни поиграть воскресным утром в гольф в команде из четырех человек. Казалось, что он, неутомимый исследователь и ремесленник, постоянно находится в роддоме. Мастерс не терпел глупости, что подтверждали и другие врачи, и медсестры, и иногда пациенты. Если пациентка опаздывала на прием более чем на десять минут, Мастерс отказывался принять ее. Она записывалась на другую дату, и если опаздывала снова, он не принимал ее больше никогда. Как эксперт в новой отрасли лечения бесплодия Мастерс настаивал, чтобы женщины приходили к нему вместе с мужьями. «В этом он был непреклонен», – вспоминал доктор Айра Галл, работавший под руководством Мастерса в середине 1950-х.

Несмотря на внешнюю грубость, Мастерс умел проявлять сочувствие, особенно к женщинам, страдающим от жизненных трудностей. Майк Фрейман, терапевт, проходивший практику у Мастерса, однажды сопровождал его во время обхода, и вместе с ним зашел в смотровую, где они проводили плановый осмотр пожилой темнокожей женщины. В 1950-х годах в Сент-Луисе еще процветала сегрегация, так что в родильном доме был отдельный этаж «для негров», где лечились цветные женщины и их младенцы. Фрейман отчетливо запомнил этот осмотр. Пациенткой была миниатюрная стройная женщина, вдова за восемьдесят, сохранившая, несмотря на возраст, отголоски юношеской красоты. Она теребила в руках носовой платок, пока доктора методично расспрашивали ее о состоянии здоровья. Под конец Мастерс откашлялся, как делал всегда, собираясь задать вопрос.

Мастерс начал: «Когда у вас последний раз был половой акт?»

Пожилая женщина, все это время смотревшая в пол, вдруг подняла взгляд и уставилась прямо в глаза Мастерсу. Потом улыбнулась легкой, почти благодарной улыбкой.

– Доктор Мастерс, – ответила она. – В моем возрасте не так-то просто найти друга.

Фрейман был поражен горечью этого диалога. Всем людям в белых халатах, имеющим дело с самыми тайными подробностями женского здоровья, Мастерс дал понять, что необходимо не только действовать профессионально, но и быть внимательным к личности пациента и его эмоциональным потребностям. «Это был очень ценный урок, – рассказывал Фрейман. – У него я научился следующему: если правильно ставить вопрос, то спрашивать можно о чем угодно. Задав вопрос этой женщине, он признал и ее сексуальность, и ее привлекательность».

К середине 1950-х постоянный инновационный вклад Мастерса в акушерство и гинекологию позволили ему занять одно из ведущих мест в этой области. Он одним из первых в стране стал использовать сакроперидуральную анестезию – введение анестетика в крестцовое расширение эпидурального пространства, расположенного в нижней части позвоночника, чтобы обезболить роды. Это помогло избежать рисков, связанных с бессознательным состоянием роженицы, как, например, при применении эфирного наркоза и общей анестезии, которые использовали в сложных случаях. В 1953 году Мастерс выступил соавтором научной статьи о технике сакроперидурального обезболивания, проанализировав более пяти тысяч родов за длительный период времени. В 1955 году Мастерс и Уиллард Аллен опубликовали в «Американском журнале акушерства и гинекологии» доклад о новой оперативной технике, которая могла бы помочь тысячам женщин избавиться от тазовых болей, связанных с рубцами на матке после беременностей. Это состояние вошло в обиход под названием синдром Аллена – Мастерса, которое иногда называли синдромом Мастерса – Аллена, по мере того как Мастерс становился все более известным специалистом. Его ум был настолько изобретателен, а рука так тверда, что он смело продвигал новые хирургические решения даже для самых отчаявшихся пациентов – например, провел вагинопластику у семи женщин, родившихся без сформированного влагалища. В частности, эти клинические случаи помогли Мастерсу понять, насколько сильно сексуальная функция может влиять на психическое здоровье пациентки. Доктор Марвин Гроди, сотрудник факультета, вспоминал юную пациентку, которой Мастерс делал реконструкцию влагалища, когда процедура была еще относительно новой. Она была так благодарна, словно доктор подарил ей новую жизнь. «У нее не могло быть детей, – объяснял Гроди. – Но она хотя бы могла наслаждаться половым актом».

Уиллард Аллен оказался прекрасным наставником Мастерса в исследованиях гормонов, фертильности, а также лежащей в основе всего сексуальной жизни пациентов, которую закоснелая наука акушерства и гинекологии зачастую просто игнорировала. «Без Уилларда Аллена ничего бы не было – он всем управлял, – пояснял доктор Джон Барлоу Мартин. – Они с Мастерсом были в очень близких отношениях, и именно поэтому у Билла все получилось. Аллен сам занимал принципиальную позицию во имя науки. В родильном доме Аллен шел навстречу каждой женщине, просившей после родов о стерилизации путем перевязки труб (при условии, что у нее было «достаточно» – пятеро или больше – детей, ее муж не возражал, а показатели крови были в норме). Спустя десятилетия перевязка фаллопиевых труб стала обычной мерой контрацепции для женщин. Но в 1950-х, в Сент-Луисе, политика Аллена поражала и персонал, и пациентов. «Началась настоящая революция, потому что здесь кругом католики, а университет его поддержал, – говорил Мартин. – Так что Аллен привык к противостояниям». Изначально Мастерс присоединился к Аллену в исследовании гормонозаместительной терапии, исследуя, как введение прогестерона и эстрогена в истощенную гормональную систему пожилой женщины может улучшить качество ее жизни и помочь избежать сложностей постменопаузы. В общем и целом Мастерс вписал свое имя в более чем сорок академических статей всего лишь за первые десять лет в штатной должности преподавателя в Университете Вашингтона. Айра Галл, чьих двоих детей принимал Ален, поражался тому, как эти два совершенно разных по темпераменту и характеру человека могут так дружить и следовать общей цели. «Уиллард Аллен был таким легким, его было так сложно рассердить, – говорил Галл. – Билл Мастерс был очень способным, так что пациентки, которым удавалось забеременеть с его врачебной помощью, считали его практически святым. Но по факту оказывалось, что он вовсе не милый и не общительный».