Текст книги "Мастера секса. Настоящая история Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон, пары, научившей Америку любить"
Автор книги: Томас Майер
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава 13
Ноа
На импровизированном свидании вслепую Джини Джонсон встретилась с судьей Ноа Вайнштейном, мужчиной старше ее почти на двадцать лет. Это произошло еще когда она только начала работать в качестве ассистентки доктора Уильяма Мастерса в медицинском подразделении Университета Вашингтона. Она находила время встречаться с Ноа по выходным либо после того, как закончится рабочий день в клинике. Их нелепые отношения развивались и вскоре переросли в серьезные. «Несмотря на возраст, он был прекрасным сексуальным партнером – очень изобретательным и интересным», – рассказывала она.
В отличие от ее предыдущих мужчин Ноа не был ни беспомощным человеком, ни слабаком, которым может помыкать кто угодно, включая Джини. В молодости Ноа окончил юридический факультет Гарвардского университета и двадцать лет работал в Миссури адвокатом, пока губернатор не назначил его судьей. Как судью его очень уважали в округе Сент-Луис и прозвали «судебной пушкой» – за его реформы в ювенальной судебной системе города, за требования предоставлять общественных защитников обвиняемым, которые не могут позволить себе адвоката, и за внедрение консультаций по вопросам брака для людей, желающих развестись.
Ноа был воспитан в иудейских традициях, его детство прошло в маленьких городах в Канзасе и на западе Миссури, неподалеку от Голден-Сити, где его религия вызывала гнев у христианских фанатиков, готовых притеснять во славу Христову. Вайнштейн достиг совершеннолетия в период возрождения ку-клукс-клана[13]13
Ку-клус-клан – тайная расистская террористическая организация в США, выступавшая за исключительное положение белых людей.
[Закрыть] в Америке, но при этом не прятался от тех, кто отрицательно относился к его ортодоксальному иудейскому воспитанию. Ему хватало широты взглядов, чтобы есть бекон в нарушение правил и традиций, показывая за завтраком свою собственную независимость. «Там, где он вырос, было мало евреев, – вспоминала младшая дочь Вайнштейна Джоан Фроде. – Поэтому в иудейской среде было нормой сперва ожесточенно биться за свою веру, а потом нарушать ее правила».
Ноа покорил Джини серьезностью, которая так была нужна ей после двух неудачных браков и при двоих детях. Ноа определенно более ответственно относился к своей карьере, чем Джордж Джонсон. Если говорить о мужчинах, не было такого, что Джини выбирала какой-то один определенный тип. «С разными мужчинами по-разному, – позже объясняла Джини, отвечая на вопрос о том, какие мужчины ей нравятся. – Меня всегда привлекали состоявшиеся мужчины, но все они были разными людьми». Личная история каждого из них сделала Джини и Ноа некоторым образом уязвимыми. Они впервые встретились через несколько месяцев после ее развода. Немногим больше времени прошло после траура Ноа и двоих его дочерей по жене и матери Лене, умершей годом ранее. «Она была первой женщиной, с которой он с тех пор пошел на свидание, – во всяком случае, первой, о которой я знала», – рассказывала Джоан, которую отец познакомил с Джини сразу после приезда дочери на каникулы в том году. После такой долгой скорби, царившей в их доме, дочери Ноа заметили, что настроение отца, прежде угрюмое и подавленное, сменилось счастьем. «Думаю, это была любовь», – вспоминала Джоан.
Различия между Джини и Ноа были поразительными. Он был здоровяком, не очень высоким, но достаточно массивным, чтобы казаться внушительным. Ему было хорошо за пятьдесят, у него были тонкие седеющие и неуклонно редеющие волосы. Обвислые щеки и двойной подбородок нередко покрывала щетина. Глубокие, широко посаженные глаза глядели устало, кожа была тусклой и морщинистой. Почти всегда его пухлые мясистые губы сжимали трубку, а над ней курился дымок. Странно было, что его выбрала женщина, недавно разменявшая всего четвертый десяток, чей ум и бодрость предполагали общество более молодого мужчины. При этом Ноа, казалось, был совершенно очарован своей новой спутницей, на исключительную женственность которой мгновенно обратила внимание его дочь-подросток. «Он считал ее чрезвычайно привлекательной, – рассказывала Джоан. – Я помню, у нее были каштановые волосы, чаще всего зачесанные назад. Думаю, она была из тех женщин, которые не против были бы сбросить пять-десять фунтов[14]14
Примерно 2–5 кг.
[Закрыть], но в то время она выглядела очень хорошо. Я тепло к ней относилась».
Однажды вечером в ресторане Джини попросила Джоан сопроводить ее в туалет. В тот вечер на Джини было простое черное платье с открытыми плечами, которое приподнимало грудь и слегка приоткрывало ложбинку бюста. «У меня слишком тесное платье», – простонала она, когда дверь санузла закрылась.
Джоан помогла Джини снять обтягивающий наряд, а потом, когда она кое-что поправила, снова в него втиснуться. «Это было одно из тех платьев, которые кажутся тесноватыми, но ты втягиваешь живот, застегиваешься, а через полчаса сильно об этом жалеешь», – рассказывала уже взрослая Джоан. Тем не менее ей было очень приятно, что у нее есть общий секрет с новой папиной подругой.
С дочерями Ноа Джини держалась любезно, но сохраняла уважительную дистанцию. Она никогда не рассказывала о своей работе или о том, чем занимается с Биллом Мастерсом. В пригородном доме Вайнштейнов она вела себя совершенно прилично и безупречно, хотя ощущалось, что это далеко не все. «При мне она была очень сдержанной, – вспоминала Джоан, рассказывая, как отец ухаживал за Джини. – Тогда было не принято публично выражать свою симпатию. Я хотела, чтобы он женился. Я думаю, люди не должны жить одни. Я все равно почти не бывала дома».
Однажды утром, в воскресенье, когда юная Джоан была в колледже, ее сестра, Лоис, без предупреждения решила зайти к отцу. Лоис, которая уже год как была замужем и жила неподалеку, обнаружила в своей постели сюрприз. «Она увидела, что Вирджиния спит не в комнате отца – что было просто поразительно, – рассказывала Джоан, хорошо запомнившая рассказ Лоис, умершей спустя двенадцать лет от рака груди. – Моя сестра, которая знала о жизни намного больше, чем я, была потрясена». Может быть, той ночью Вирджиния осталась ночевать по совершенно невинным причинам – например, поддавшись на уговоры Ноа никуда не ехать в позднее время и остаться спать в пустующей комнате его дочери. А может быть, Джини услышала, как Лоис вошла в дом, бросилась в другую комнату и просто притворилась спящей, на самом деле проведя большую часть ночи в постели Ноа. В любом случае старшую дочь Ноа поразил вид лежащей в ее постели почти обнаженной женщины, и она, заливаясь слезами, убежала, не став тревожить гостью отца.
Однако интерес Джини к Ноа столкнулся с трудностями намного более сложными, чем весь этот фарс со спальней. Из-за своего возраста Ноа не горел желанием снова погрузиться в родительство, став приемным отцом сыну и дочери Джини. «Он детей не хотел, а я этот вопрос никак не решала», – вспоминала Джонсон. Тем не менее Ноа изо всех сил старался порадовать ее детей. Он даже как-то взял их на местный карнавал и сопровождал на всех аттракционах – этот жест был выражением любви к их матери. Религиозный вопрос также был проблемой. В Сент-Луисе именно иудаизм Ноа был важным фактором при переизбрании его на должность судьи, которую он занимал восемь лет и к которой стремился всю жизнь. Такой вот парадокс для человека, который никогда не считал себя правоверным иудеем. Как бы ни был он привязан к Джини, он боялся, не скажется ли брак с дважды разведенной нееврейкой, почти вдвое младше его, на отношении электората. «Это было политическим ходом, он сам мне говорил, – признавалась Джоан. – Он чувствовал, что если женится на гойке, то потеряет поддержку своих сторонников-иудеев. Они считали, что это ужасно – вступать в брак с разведенной женщиной чужой веры».
Однако самым непреодолимым камнем преткновения в этих отношениях была не вера и не дети, а другой мужчина. Его звали Билл Мастерс. Чем более разворачивалась исследовательская работа Джини – рабочий день все удлинялся, вовлеченность в сексологические исследования в клинике росла, – тем более Ноа, несомненно, понимал, что Билл занимает более важное место в жизни Джонсон. Ноа не проявлял ревности, не отговаривал ее от профессиональных амбиций. Также он не обсуждал и не осуждал ее работу, считая ее неженской или рискованной, несмотря на то что как судья знал о потенциальных проблемах с законом, которые тянут за собой привлечение проституток или наблюдение за людьми, занимающимися сексом. «Он был очень демократичным, его ничего не шокировало, – объясняла Джоан, которая однажды вместе с отцом заезжала к Джини в клинику. – Он был человеком широких взглядов».
Как-то во время дружеской встречи в доме Вайнштейнов, расположенном на Уорсон-Роуд неподалеку от дома Джини, судья любезно болтал с Джини и Биллом, обсуждая возможные варианты названия книги об их исследовании, которая однажды должна увидеть свет. И Джини, и Билл предлагали унылые заголовки с использованием технических или медицинских терминов.
– Почему не назвать ее просто «Секс»? – не без иронии спросил Ноа.
В ответ все от души посмеялись, осознавая невозможность такого названия в те времена.
Как остерегаются друг друга два противостоящих адвоката, на каждого из которых может снизойти решающее озарение на судебном заседании, Ноа побаивался Мастерса как соперника. «Мне кажется, он недолюбливал Билла, – говорила Джоан. – Это, видимо, была чисто мужская черта, когда один человек видит в другом угрозу».
Казалось, что отношения Билла и Джини не выходят за пределы больницы, что она просто зарабатывает себе на учебу. Билл – врач, работающий по принципу «делу время – потехе час», – будто бы состоял в браке с работой, а не с женой и детьми, живущими в пригороде. Он будто был единственным человеком, способным провести с Джини Джонсон целый день и при этом ни разу не улыбнуться. В этом смысле Ноа олицетворял все то, чего не было у Билла. «От Билла Мастерса никогда не исходило никакого тепла, – вспоминала Джоан. – Я чувствовала тепло, которое исходило к Вирджинии от моего отца, очень выразительное тепло. Он был жестким человеком, но с ней становился нормальным. Она его по-настоящему расслабляла».
Ноа Вайнштейн казался идеальным для Вирджинии мужчиной.
Глава 14
Маски
После смерти супруга Эстабрукс Мастерс, по мнению ее старшего сына, очень сильно изменилась. Мать Билла больше не избегала социальной активности, как это было прежде, когда она боялась разозлить своего властного мужа Фрэнка. Эта миниатюрная энергичная женщина стала ходить на симфонические концерты, играть в бридж и обзавелась новыми друзьями. Она радовалась им с энтузиазмом человека, с которого сняли непосильную ношу. «Она определенно наслаждалась свободой от домашнего рабства», – писал Билл в неопубликованных мемуарах, очень досадуя, что мужчина мог так влиять на женщину, а особенно – на его мать. К тому времени когда Эстабрукс переехала в квартиру в Сент-Луисе, чтобы быть поближе к Биллу, Либби и детям, она стала «совсем другим человеком, не тем, которого я знал в детстве», писал он, как будто «у меня было две разные матери».
Сотрудники Билла в родильном доме привыкли к Эстабрукс сильнее, чем к его супруге. Его мать жила довольно близко от больницы, и иногда вся исследовательская группа делала перерыв в работе ради принесенной ею поздно вечером домашней еды. Крамер Льюис, иллюстратор медицинского факультета, занимавшийся видеозаписью происходившего в лаборатории, часто составлял Биллу и Джини компанию за ужином. «Если мы заканчивали, допустим, в десять часов, то шли к ней, и там нас троих уже ждал ужин», – рассказывал Льюис. Как-то вечером Билл с коллегами довольно легкомысленно разговаривали о своей работе, и Эстабрукс вдруг поняла, чем именно они там занимаются. Вместо того чтобы огорчиться, мать Билла самым практичным образом предложила свою помощь – лучшее из всего, что могла бы вообще предложить.
– Бедные девушки! – воскликнула она, представив себе этих участниц, за которыми наблюдают без намека на приватность. – Им ведь нужно как-то прикрывать лицо!
Через несколько дней она придумала и сшила маски для добровольцев, которые они могли бы носить во время сеансов. Эти маски, сделанные из того же китайского шелка, что и бабочки Билла, выдавались мужчинам и женщинам, и те с благодарностью принимали эти изделия, заменившие бумажные пакеты и наволочки с прорезанными дырками.
Осознавая важность внешнего впечатления, Билл старательно создавал ауру достоинства вокруг своей работы. Даже в самые знойные и влажные дни летнего Сент-Луиса он никогда не позволял себе расслабить галстук или снять свой белый накрахмаленный халат. Его блестящая репутация, его собственная требовательность и его тщательно подобранный сплоченный коллектив были его щитом. В семье же Билл был всезнающим отцом, патриархом большого крепкого дома, типичного для Америки 1950-х годов, а Либби была королевой, домохозяйкой и любящей женой. Гостям, приезжавшим в Ладью в их дом в голландском колониальном стиле, казалось, что Либби так же идеально вписывается в свою роль, как Билл – в свою. «Либби была в их семье младшей по званию, типичной правильной женщиной», – вспоминала Сандра Шерман, супруга доктора Альфреда Шермана, коллеги Билла по отделению акушерства и гинекологии. Представление о браке Мастерсов сложилось у нее в тот вечер, когда Шерманов пригласили в гости на ужин. Билл встречал их у дверей, пока остальные снимали свои меха и пальто.
– Входите, кладите одежду на кровать, – дружелюбно приветствовал всех Билл.
Он направился в сторону спальни, по пути пожимая руки новоприбывшим гостям. Сандра и Альфи последовали за ним. В спальне Сандра увидела нечто странное. «Их кровати стояли отдельно, я подумала – боже правый, и он еще собрался говорить о сексе?» По словам Сандры, сама мысль о раздельных кроватях в доме Мастерса казалась нелепой.
Друг Билла Майк Фрейман вспоминал встречу, на которой также присутствовал доктор Джон Рок, врач из Гарварда, специалист по бесплодию, известный тем, что сыграл важную роль в разработке противозачаточной таблетки (позднее Рок вошел в Ватиканскую комиссию по разрешению католикам использовать эти таблетки, но папа Павел VI отклонил запрос своей энцикликой Humanae Vitae – «Человеческая жизнь» 1968 г.). Для доктора Фреймана и других сотрудников Университета Вашингтона приближенность к Биллу Мастерсу означала знакомство и с Роком, и с другими выдающимися медиками. Начинали обычно с коктейлей в доме Джини, а потом перемещались к Биллу и Либби – ужинать. «Они были таким сердечными, такими правильными – настоящими пресвитерианцами, – так Фрейман описывал Мастерсов. – Он был приличным джентльменом, у него была приличная жена, приличные дети, которые посещали приличную школу, – а миссис Джонсон была его коллегой».
За несколько лет Джини прекрасно усвоила медицинскую терминологию и вела себя в лаборатории как настоящий профессионал. Невозможно переоценить важность ее участия в проекте, пятьдесят пять процентов добровольцев в котором составляли женщины (не считая проституток). Как писал позже Мастерс, она «проводила необходимый инструктаж» для пациенток, «чтобы они были уверены в своей сексуальной чувствительности», а также «могли свободно и спокойно рассказать о том, что до нынешнего момента было приватной частью их личной жизни». Билл все больше доверял мнению Джини и все чаще прислушивался к ее предложениям. А как горячо они спорили! «Однажды после лабораторных экспериментов они зашли в мой кабинет, – вспоминал Фрейман. – Оба были измотаны и горячо дискутировали о том, что из себя представляет оргазм». Билл говорил поучительным тоном, аргументируя своими клиническими знаниями о женских сексуальных реакциях. По словам Фреймана, Джини нетерпеливо ерзала и закатывала глаза, выражая несогласие, пока ей наконец не надоело это терпеть.
– Да кому же знать, как не мне! – воскликнула Джини. – Потому что я женщина, а ты – нет!
Билл признавал, что он не очень хорошо различает звуковые оттенки любви. «По моему мнению, основной вклад Джини состоял в том, – говорил он, – что она была ориентирована на пациента, внимательна ко множественным аспектам женкой психосексуальности. Перед ней стояла непростая задача, поскольку мне приходилось всерьез напрягать ум, обсуждая этот вопрос». Упершись в строгую медицинскую терминологию, Билл нуждался в переводчике в лице Джини. Она была настоящей находкой, так что место рядом с ним по праву принадлежало ей. «Джини очень старалась освоить как можно больше материалов за максимально короткое время», – писал он.
Роль Джини как помощницы Билла постепенно расширилась до общественной сферы. Она сопровождала доктора и миссис Мастерс на благотворительных встречах и праздничных мероприятиях, спонсируемых медицинским факультетом. «Они всюду являлись втроем, – вспоминала Сандра Шерман. – Я подозревала, что там не так уж все просто. Некоторым мужчинам непременно нужен гарем». Они сидели за столом и болтали, а Сандра сравнивала этих женщин. Джини нравилась ей как активный собеседник и хороший слушатель. Ее наряды и манеры прекрасно вписывались в рамки дозволенного в среде врачей и их жен, но она всегда умела несколько выделиться на фоне остальных. «Она всегда была одета со вкусом, но немного ярче, чем Либби», – объясняла Сандра.
Друзья гадали, что об этом думает сама Либби Мастерс. Неужели ее не смущает тот факт, что ее муж является на такие особые мероприятия не только с ней, но и еще с одной женщиной? Несмотря на заверения Билла, несмотря на то как любезно и безобидно вела себя с ней Джини – неужели Либби не подозревала, что отношения ее мужа со своей напарницей могут выйти за рамки профессиональных? «Она была очень проницательной, – говорила Сандра о Либби. – Она не могла не знать».
На поздние ужины у Эстабрукс Мастерс собиралась почти вся исследовательская группа ее сына, но время от времени Билл и Джини уходили поужинать только вдвоем. В неизведанных водах этой работы над вопросами секса просто необходим был постоянный диалог и оценка результатов. После обычной дневной смены в больнице коллеги вместе обедали до прихода добровольцев, которым сексуальные сеансы были назначены на вечер. Билл бесконечно рассуждал об опасностях их работы, избегая глубоких подводных эмоциональных течений и держась поближе к поверхности. Он настаивал, что приватность пациентов должна быть защищена от малейшего вмешательства и что их крохотная команда не должна позволять себе никаких непристойных мыслей во время сеансов. Ничего, кроме абсолютного профессионализма.
Однако постоянные наблюдения за занимающимися сексом людьми в лаборатории распаляли и самих Билла и Джини. Несмотря на белые халаты и сдержанное общение с добровольцами, напряжение того вечера увело их дискуссию далеко за пределы всего, что они наблюдали. Сам вид извивающихся и двигающихся мужчин и женщин, их облизывания и поцелуи, их ласки и совокупление, исходящие из смотровой жаркие мускусные запахи женских духов и мужского одеколона, сплетение их тел и страстные объятия, за которыми они наблюдали через одностороннее зеркало, в итоге пробило стену, которую Мастерс так старательно выстроил перед началом своего эксперимента. Когда все разошлись по домам, Билл и Джини перешли от теоретических разговоров о сексуальных техниках и предмете исследования к тому, какие аспекты они могли бы исследовать лично. Не прошло и года, как Билл предложил нечто, полностью изменившее их профессиональные отношения. Теперь секс для Вирджинии Джонсон должен был стать частью работы.
Опасаясь, что это висящее в лабораторном воздухе влечение может неким неправильным образом быть «перенесено» на пациентов, Билл предложил перенаправить эти сдерживаемые гормональные порывы друг на друга. Он будто открыл предохранительный клапан несущегося локомотива, чтобы избежать грядущего взрыва. Лучше постепенно и осторожно выводить напряжение из собственных систем, доказывал он, чем подвергать себя риску увлечься кем-то из пациентов и все усложнить. Возможно, осведомленность Джини о фрейдовской теории переноса была удобным оправданием для предложения, внесенного Биллом. А может, настораживающий интерес некоторых врачей и пациентов мужского пола к Джини заставил Билла забить тревогу. В своей характерной манере Билл выдвинул свою идею строгим профессорским тоном, подав ее как единственно разумное, бесстрастное формальное решение для развития научного понимания поставленных задач. «Все звучало очень рационально, – вспоминала Джини много лет спустя. – Все, что мы с Мастерсом делали вместе, было завязано на профессиональных отношениях. Когда дошло до интима, он сказал, что “мы ни за что не должны отождествлять себя с нашими подопытными” и что наше внимание должно сосредоточиться друг на друге. Так он обозначил причину этого сближения. Когда окружающая среда перенасыщена сексом, когда внимание сфокусировано на влечении и взаимодействии, категорически нельзя увлекаться и заводить отношения с пациентами или подопытными. Так и было. Конечно, многие врачи вступали в отношения с пациентами, завязывали романы – и результат был плачевным. Позор таким врачам».
Билл сказал, что, занимаясь сексом лично, они смогут испробовать различные техники достижения оргазма или задержки семяизвержения. Вместо того чтобы полагаться на фотосвидетельства, они могли бы сами проверить, что существует «приток крови к поверхностным слоям кожи как реакция на сексуальное возбуждение» – который они называли термином «сексуальный румянец» – и как он ощущается, чтобы более точно описать его в отчетах. Мастерс продвигал эту идею исключительно во имя медицины, как до него делали множество практиков, проверяющих теории на себе.
Однажды вечером, когда лаборатория опустела, доктор Мастерс и его напарница сняли халаты и разобрались с интересующими их физиологическими реакциями на покрытой зеленой больничной простыней узкой кровати. Вирджиния Джонсон, которой не исполнилось еще тридцати пяти, более чем привлекала своего начальника, – чувственная женщина, эмансипированная, яркая, очень внимательная к деталям и при этом услужливая на работе. Билл развязал бабочку, снял белую крахмальную рубашку, и она увидела тело бывшего атлета, все эти годы поддерживающего себя в форме. В этот момент он точно знал, чего хочет, и делал это очень уверенно. Они сняли одежду, и он велел Джини вести себя максимально профессионально. Эти сеансы не должны превращать строго научный интерес в грязный водоворот эмоций. Работая его помощницей, занимаясь с ним сексом исключительно в научных целях, Джини еще раз подтвердила свою преданность делу. Ну или Билл так решил. «У нас не было эмоциональной связи, – вспоминала она. – Он просто делал из меня члена команды, исследователя. Такова была его позиция».
В родильном доме подозревали, что Мастерс завел роман со своей помощницей, как делали многие врачи, но вслух никто ничего не высказывал. Кто-то считал Джини разведенной интриганкой, пытающейся заарканить крутого доктора. Другие, знавшие их получше, утверждали, что их работа – лабораторные наблюдения за сотнями половых актов – просто оказалась сильнее, чем чувство объективной реальности. Доктор Роджер Креншоу, психиатр, позже работавший в той же клинике вместе со своей супругой-доктором, узнал обо всем из приватных бесед с Биллом. «Как врач я видел пациентов обнаженными только во время физических осмотров, но окружавшая Билла и Вирджинию среда предполагала непосредственно секс, так что я понимаю, откуда взялось и куда делось такое количество энергии либидо», – объяснял он. Майк Фрейман, друживший и с Джини, и с Биллом, считал, что их свела сексуальная энергия их экспериментов. «Мы словно наблюдали за жеребцом и кобылой – тут любой заведется, – говорил он. – Они имели дело с очень волнующими вещами. Было ясно, что их давно тянет друг к другу и эмоционально, и сексуально». Если Фрейману и нужно было какое-то подтверждение, то он получил его на собственной свадьбе, в 1961 году. После церемонии Майк с супругой заехали в гостиницу неподалеку от больницы, где остановились перед свадебным путешествием. Фрейманы решили поужинать в ресторане наверху, немного выпили и отправились в свою комнату на первом этаже. Поворачивая в дверях ключ, Майк услышал звук и обернулся – из соседней комнаты внезапно вышли Билл и Джини.
Но все эти допущения и предположения не объясняют и половины происходившего. В самом начале между ними не было взаимного согласия, и Джини уж точно никого не провоцировала, как предполагали некоторые их сотрудники-мужчины. Вместо этого между ними существовало вынужденное соглашение, от которого они оба открещивались. Их ближайший помощник, доктор Роберт С. Колодни, который работал с ними двадцать лет и выступал соавтором в нескольких медицинских статьях и книгах, подумывал о написании их биографии и поэтому тщательно расспрашивал об истории сотрудничества. После многочасовых бесед с Биллом, которого он считал наставником и другом, а также сравнения его ответов с версией Джини, ему постепенно стало ясно, как все обстояло на самом деле. «Вскоре после того, как Билл принял ее на работу, он довольно внятно объяснил, что ей придется с ним спать, – рассказывал Колодни. – Билл считал, что они участвовали во всем по обоюдному согласию. Он подчеркнул, что это была его инициатива, которую Джини приняла. Но по словам Джини, она относилась ко всему как к вполне ожидаемой части рабочих обязанностей. И я подозреваю, что откажись она – то недолго бы ей оставалось с ним работать. Уверен, что она это тоже понимала». У Билла был некий «план», как называл это Колодни, согласно которому его напарница должна заниматься с ним сексом, чтобы он мог лично проверить все, что они узнавали путем наблюдений. Он озвучил это требование в самом начале сотрудничества, когда Джини была еще, по сути, никем – просто человеком с улицы. При всей ее проницательности, она долгое время оставалась не более чем девушкой, перекладывающей бумажки и печатающей на машинке, к которой он относился очень деликатно, пока не убедился, что все идет по его плану. Если бы Джини «отказалась от участия», ее, как понимал Колодни, «просто убрали бы». В конце 1950-х, «на ранних этапах работы, она ничего значительного не делала», как объяснял Колодни. Понимание того, что работа Джини неоценима, пришло только после заключения этого тайного соглашения. Наивно и ошибочно думать, что Билл полагал, что его искушение останется в стенах лаборатории. Несмотря на все совместные обеды, Билл не претендовал на романтику. Казалось, он забыл и о принесенных Либби брачных клятвах, и о романе Джини с Ноа Вайнштейном. Он думал, что никто никогда ничего не узнает, если они будут тщательно хранить все в тайне. «Не думаю, что кто-то из них считал эти отношения романтическими, – рассказывал Колодни о самом начале этой истории. – Это был исключительно секс».
Спустя несколько десятков лет, когда Джини услышала трактовку доктора Колодни, она на миг застыла, будто узнав неприятную правду. Эта версия сильно отличалась от официальной, которую Мастерс и Джонсон выпустили в мир, поскольку в ней было намного больше правды, чем Джини раскрывала для всех любопытствующих, чем в варианте, который она предложила своим детям и родителям и в котором пыталась убедить себя, – и это выбило ее из колеи. Колодни был другом Билла, но она часто с ним спорила и возражала ему. В ее голосе звучала давняя обида. «Это все Билл затеял, я не хотела его, – говорила она о том, как он мало-помалу подчинил ее, и голос ее звенел от злости в адрес истории о начале их сексуальных отношений. – А хотела я делать свою работу».
За свой выдающийся энтузиазм и личную заинтересованность Джини была вознаграждена сполна: назначение в исследовательский центр самого престижного университета в городе, захватывающая высокоинтеллектуальная работа, выходящая далеко за пределы ее предполагаемых возможностей, а также достаточный доход, чтобы самостоятельно растить детей, не опираясь ни на чью помощь. В 1960 году имя Джини наконец оказалось рядом с именем Билла в заголовке статьи «Женщина: анатомия сексуальных реакций», вышедшей в «Журнале Медицинской ассоциации штата Миннесота». Это было великое достижение для человека с таким скромным прошлым, как у Джини, поставившее ее в один ряд с Марвином Гроди, Уиллардом Алленом и другими врачами Университета Вашингтона, чьи имена стояли в списке авторов рядом с именем доктора Мастерса. За статьей последовал ряд других медицинских публикаций в соавторстве с другими специалистами, принесших и щедрые вознаграждения, и новые важные для Джини обязанности. Ее имя в заголовке было выделено жирным шрифтом – чем была подчеркнута важность ее роли в совместной работе, – что привело к появлению слухов, будто эта заслуга не ограничивалась только лабораторными наблюдениями. Найдется ли такой врач – великодушный, прогрессивный, просвещенный, – который, как говорили позже, согласится разделить свое заслуженное внимание с женщиной? Но все эти бонусы и привилегии слишком дорого ей обошлись. «Он продвигал меня, я всегда получала вознаграждение, – объясняла Джини. – Но у меня даже образования не было».
Женщины моложе Джини не просто сочли бы такое положение вещей неприемлемым – они расценили бы его как сексуальное домогательство и использовали его как повод для судебного иска, способного разрушить карьеру обвиняемого. «Может, это и было домогательство, но я тогда его так не воспринимала, – размышляла она. – Он занимал высокий врачебный пост». В конце 1950-х новенькие секретарши не обвиняли врачей в сексуальных домогательствах. Мало кто рисковал сказать «нет» в ответ на сделанные шепотом непристойные предложения. И если эти женщины не соглашались на продолжение после пары коктейлей, они обычно быстро теряли работу – или увольнялись сами, или внезапно получали вместе с зарплатой квитанцию с выходным пособием. Джини явилась в Университет Вашингтона, чтобы улучшить свое положение после двух неудачных браков, с двумя детьми на буксире. Она была намерена начать новую жизнь с получения образования. Она говорила, что не могла себе позволить все бросить. Вынужденная подчиняться личным обстоятельствам и правилам того времени, Джини занималась с Биллом сексом и без обиды, и без стеснения. Она принимала его инициативу, не жалуясь и относясь ко всему рационально. «Нет, меня все это не особо устраивало, – настаивала она. – Я не хотела его, он меня не привлекал. Не знаю, как объяснить». К тому времени Джини уже набралась достаточно опыта, чтобы понимать: секс для женщин может иметь множество форм и различных проявлений. Образ абсолютного профессионала был, по-видимому, еще одной маской, которую она носила сознательно, по своей воле. Она знала, что рассказать о своей дилемме не может никому. «Я попала в чрезвычайную ситуацию, а работа приносила все больше привилегий, – вспоминала она. – Его [Мастерса] спрашивали, почему он взял на должность именно меня, а он отвечал – потому что она знает, откуда берутся дети».
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?