Текст книги "Мастера секса. Настоящая история Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон, пары, научившей Америку любить"

Глава 9
Глядя в глазок

Как начальник полиции Сэм Прист понимал, как именно праведные жители Сент-Луиса относились к проституции. Он также знал, что его супруга думала о Билле Мастерсе. История проституции в Сент-Луисе была грязной, временами даже жестокой. В 1850 году толпа, взбешенная этими крашеными дамами и их нелегальными сексуальными услугами, в ярости разгромила все бордели в городе, дабы повсеместно установить принципы порядочности. В течение нескольких десятилетий проституция в Миссури была уголовно наказуема. Нарушители отправлялись за решетку, а публичные дома закрывались навсегда. Однако в 1955 году Прист решил, что проститутки, которые принимают участие в исследованиях Мастерса в Университете Вашингтона, должны получить поблажку – никаких арестов, никаких полицейских рейдов, никакого угрожающего стука в двери. Предоставление такой неприкосновенности было вдвойне странным решением, учитывая, что именно при этом дотошном и проворном начальнике полиции в городе снизился общий уровень преступности, который в то же время рос по всей остальной Америке. Но Прист доверял доктору.

В семье Приста Мастерса обожали – он помог родиться их второму ребенку. Маргарет Прист восхищалась уверенностью и практичностью Мастерса, испытывая вполне оправданное уважение к человеку, который помог появиться на свет ее малышу. Сэм Прист, полицейский до мозга костей, разделял отношение супруги к Мастерсу, несмотря на то что его отделению могли предъявить претензии за отсутствие должного внимания к проституции. «Сэм понимал, что это важное дело, так что просто следил, чтобы проституток не задерживали и никоим образом не обижали, – рассказывала Маргарет. – Если Мастерс хотел с ними беседовать или получать любую информацию, и при этом никак не нарушать их права, мой муж был не против». Мастерс считал начальника полиции своим тайным союзником в работе по изучению секса, ответственным за политическое невмешательство. Детективы Приста сообщали о тех проститутках, которые готовы принять участие в исследовании, а также следили за тем, чтобы подробности не просочились в прессу – просто потому, что Мастерс попросил об этом. «Муж не был ни ученым, ни врачом – но в Сент-Луисе он был политиком», – объясняла Маргарет, чей супруг не стеснялся обращаться за советом к работникам науки и просвещения, чтобы сделать работу полиции более эффективной.

По словам адвокатов, впоследствии представлявших его интересы, Мастерс принял жизненно важное для своей работы решение, задействовав начальника полиции Сент-Луиса в качестве специального советника консультативного совета наряду с несколькими другими видными деятелями города. «Прист поддерживал его работу, и в результате, когда было набрано нужное количество проституток, он дал полиции указание – не совершать набегов [на лабораторию Мастерса] и не мешать», – вспоминал Тори Фостер, живший по соседству молодой человек, ставший первым адвокатом Мастерса. По мнению Уолтера Меткалфа, юриста, позже представлявшего интересы Мастерса и его клиники, привлечение к делу Приста добавило Мастерсу веса. «Он был абсолютно поглощен своим делом, у него был долгосрочный план, так что им заинтересовались не только власти, – говорил Меткалф. – Его искренность и убежденность поражали. Он говорил: “У меня есть цель, и я пойду куда угодно, чтобы достичь ее”».

Вместе с начальником полиции в консультативный совет входили Ричард Эмберг, издатель St. Louis Globe-Democrat, одной из двух городских газет, епископ Англиканской церкви Миссури и Главный раввин Среднего Запада. Ректор Университета Вашингтона согласился с Мастерсом в том, что такие влиятельные советники могут оказать неоценимую помощь в случае возникновения проблем.

– Скажи мне, Билл, и какой дурак, по-твоему, согласится возглавить этот совет? – спросил его Шепли.

– Я надеялся на вас, сэр, – отвечал Мастерс.

Пару секунд Шепли стоял как вкопанный – видимо, прикидывая, каким образом новый ректор университета мог оказаться в положении куратора исследования с привлечением проституток – а потом расхохотался над абсурдностью ситуации. «Если вам хватает смелости втягивать меня в это, – сказал Шепли сквозь смех, – то мне хватит смелости принять участие в вашей затее». Он поручил Мастерсу заручиться поддержкой многочисленной католической общины Сент-Луиса. На следующий день Мастерс позвонил в епархию Сент-Луиса и попросил аудиенции у архиепископа, чей секретарь ответил весьма взволнованно, узнав, что речь идет об «исследовании секса». Мастерс решил, что его попытка организовать встречу провалилась, однако через три дня ему перезвонил тот же секретарь и сообщил, что архиепископ с радостью его примет.

Среди служителей американской католической церкви редко встречались люди такой породы, как Джозеф Е. Риттер – стройный мужчина с мягким голосом, в очках без оправы, либерал, поднявшийся на вершину. Став в 1946 году архиепископом, он настоял на расовой интеграции в приходских школах, в то время как в большинстве государственных школ в Миссури процветала сегрегация. Когда ему пригрозили судебным разбирательством, Риттер пообещал отлучить от церкви тех, кто оспорит его решение. «На крышах наших школ стоят кресты, и это кое-что означает», – настаивал Риттер, в итоге ставший кардиналом. Мастерс встречался с Риттером в 1950-х, когда о контроле над рождаемостью только начали поговаривать – было еще очень далеко до политической разобщенности, возникшей внутри церкви после ее запрета на использование контрацепции в 1968 году, и до битвы за аборты в 1970-х, и до более позднего раскрытия педофилии среди церковной верхушки, – все это, казалось, заставит высшие церковные чины ополчиться против секса. Большинство прихожан все еще упоминали на исповеди свои плотские искушения. Во время беседы с Мастерсом архиепископ с одобрением высказался о том, что такое серьезное исследование будет касаться возникающих в семьях трудностей. «Я слишком отчетливо понимаю, что целостность многих браков и в нашей стране, и за рубежом находится в опасности именно из-за сексуальных проблем», – сказал ему Риттер во время встречи, длившейся два с половиной часа. Архиепископ сообщил Мастерсу, что не может официально войти в консультативный совет, но пообещал назначить священника в качестве представителя, который будет обо всем докладывать ему лично. Когда Мастерс уходил, Риттер поблагодарил его. «Я не вижу смысла говорить, что некоторые из ваших исследовательских методов Католическая церковь одобрить не может, – сказал он. – Но могу сказать, что Католической церкви будут очень интересны результаты вашей работы». Риттер дал обещание, что не сделает ни одного публичного заявления, не согласовав его предварительно с Мастерсом.

Заручившись поддержкой начальника полиции, архиепископа и ректора Университета Вашингтона, по-своему верящих в медицинскую науку, Мастерс наконец мог спокойно изучать свой объект исследования – проституток.

Как и в других городах Америки, в Сент-Луисе проститутки считались падшими женщинами, корнем всех социальных зол. Их клиенты-мужчины воспринимались как жертвы женского коварства (ни в коем случае не собственной доброй воли), случайно заражаемые туберкулезом, сифилисом и разными венерическими болезнями, которые они потом приносили домой, в семью. В 1895 году в ежегодном докладе комитета по здравоохранению Сент-Луиса отобразилось массовое отношение к проституции: «К девушке, которая в любовной страсти расстается с драгоценным камнем своего целомудрия, можно даже проявить некоторое сочувствие. Но какое оправдание можно придумать, какое сочувствие проявить к женщине, которая отдает свое тело за деньги каждому встречному? Это порок, столь же древний, как сама история, это всеобщее и неизлечимое зло, с которым просто нужно смириться и, по возможности, облегчить связанные с ним страдания».

В 1950-х большинству врачей Сент-Луиса и в голову не могло прийти, что им придется осматривать проституток. Но мир уличных девок, борделей и анонимных мужчин, жаждущих секса, вскоре стал лабораторией Мастерса. За первые двадцать месяцев работы он опросил 118 проституток женского пола и 27 – мужского, из Сент-Луиса и других городов. Он тщательно описал и их истории болезни, и их рассказы о клиентах. Мастерс говорил, что ни разу не платил за это сотрудничество, хотя его ассистенты утверждали, что проституткам оплачивали рабочее время как участникам научного эксперимента. Из этой выборки он выделил восемь женщин и троих мужчин для «анатомического и физиологического исследования» – наблюдений за разными половыми актами. Несмотря на то что Мастерс был старшим научным сотрудником ведущего медицинского вуза, он обнаружил, как мало он на самом деле знает непосредственно о сложном механизме совокупления. Откровенность этих людей разительно отличалась от стыдливой тревожности его пациенток из высших слоев среднего класса, которые приходили к нему на осмотр органов малого таза. Эти девушки легкого поведения, которых привел отряд полиции по борьбе с проституцией, точно знали, как возбудить вялый пенис или увлажнить сухое влагалище и как два человека могут с максимальной пользой провести время в постели. «Они рассказали об огромном количестве способов повышения и поддержания сексуального напряжения, продемонстрировали множество разнообразных техник стимуляции», – писал Мастерс. Эти «подопытные объекты» помогли ему в исследовании на этапе проб и ошибок, и он понял, каким образом нужно регистрировать и записывать основные анатомические аспекты секса.

Работая в борделях с благословения полиции, Мастерс встретил «троих мужчин, которые в некоторой степени контролировали количество профессиональных проституток в Сент-Луисе». Эти сутенеры быстро убедились, что Мастерс не имеет никакого отношения к органам правопорядка, а просто увлеченный наукой университетский профессор. Мастерса поразила честность, с которой проститутки говорили о своих клиентах и собственном опыте. Многие из них, как он узнал, еще в подростковом возрасте или ранней юности «стали заниматься сексом с разными партнерами» в качестве «оплаты за билеты в кино и прочие развлечения». Поскольку мужчины редко пользовались презервативами, самым популярным способом контрацепции была диафрагма, к тому же поразительным оказалось количество стерилизованных женщин. Однако во время опроса проституирующих мужчин Мастерс обнаружил, что они часто врут, особенно касательно «частоты половых актов, а также функциональной готовности к ним и степени выносливости». В отличие от женщин-коллег, эти мужчины описывали свои сексуальные возможности в самых невероятных красках. Когда Мастерс понимал, что торгующий своим телом мужчина сообщает ему «не факты, но фантазии», он отказывал ему в участии в исследовании. Тем не менее эти собеседования позволили Мастерсу узнать такие подробности, о которых он даже не догадывался. «Я обычно представлял, какие вопросы стоит задавать, и происходили они зачастую из моего собственного невежества в сексуальном поведении, о котором я ничего или почти ничего не знал», – объяснял он.

Во время непосредственных наблюдений в борделях, так сказать из первого ряда, Мастерс так много узнал о мире платного секса, как не узнал бы ни из одного собеседования. Изначально в полиции ему предложили несколько порнографических фильмов, конфискованных во время рейдов, секс в которых выглядел схематичным и безрадостным. Однако Мастерс пояснил, что ему необходимо «непосредственно наблюдать за сексуальными функциями, чтобы составить максимально объективное о них представление». Способность Мастерса убеждать сутенеров и проституток идти ему навстречу – а не отказывать как какому-то извращенцу – была подтверждением искренности его намерений и могущества его влиятельных сторонников.

Оставаясь незамеченным, Мастерс наблюдал за любовными призывами проституток и за тем, как реагируют на них мужчины. В борделях он следил за половыми актами через двойное зеркало или сквозь глазок, расположенный именно так, чтобы наблюдатель мог непосредственно видеть совокупляющуюся пару либо чтобы хозяйка борделя или сутенер могли присматривать за излишне ретивыми клиентами. «Мне всегда было любопытно, почему проститутка обращается к выбранному мужчине именно так, как она это делает», – объяснял Мастерс с интересом антрополога, изучающего новую, неизведанную цивилизацию. Он замечал, что некоторые проститутки проявляли «явное равнодушие», а другие при этом «предпринимали открытые попытки стимулировать, возбуждать и доставлять удовольствие отдельным партнерам». Обычно спустя несколько минут наедине проститутка спрашивала клиента: «Ты откуда?» Мастерс узнал, что это не просто дружелюбие – если клиент оказывался местным, куртизанка старалась как можно полнее удовлетворить его, чтобы он пришел к ней снова.

Эти тайные наблюдения через глазок в тесноте и духоте требовали от Билла Мастерса недюжинных усилий. Чтобы все видеть, ему приходилось прижиматься прямо к отверстию глазка, и сидел он обычно в таких углах, где не было возможности ни размяться, ни нормально дышать. «Это было ужасное и наименее сексуальное занятие, которое только можно вообразить», – рассказывал он позже своим любопытствующим коллегам. Сидя в тишине, согнувшись в три погибели, Мастерс замерял и длительность полового акта, и время входа и выхода, и даже уровень колебаний кровати. Он придумал, как использовать ЭКГ, дыхательные тесты и прочие доступные медицинские методы, чтобы регистрировать происходящие в теле изменения. После, уже в машине или в номере гостиницы, он записывал результаты своих наблюдений. В 1955–1956 годах Мастерс расширил зону исследований от таких кварталов Сент-Луиса, как Центральный Вест-Энд, беседуя с девушками по вызову, работавшими в Чикаго, Миннеаполисе и Новом Орлеане. Стандартные договоренности с полицией предусматривали мораторий на аресты за неделю до, неделю после и на неделю собственно визита Мастерса. В обмен на информацию Мастерс предлагал бесплатные осмотры всем желающим, в том числе взятие мазков из горла, влагалища, шейки матки и прямой кишки.

В конце концов Мастерс понял, что проститутки не подходят для исследования. Выборка была слишком маленькой и нерепрезентативной, чтобы говорить о среднестатистической американке. К тому же проститутки часто страдали от воспалений и хронических тазовых застоев, известных как синдром Тейлора (в честь профессора Колумбийского университета, который в 1940 году описал пациентов, страдающих от неизлечимого застоя крови в органах малого таза). Мастерс догадывался, что не сможет сделать никаких конкретных выводов о женских сексуальных реакциях на основании таких атипичных образцов. Тем паче, признайся он в академическом отчете, что обследовал именно проституток, он столкнется с «крайне негативной реакцией общественности Сент-Луиса», и это будут громы, молнии… и полный профессиональный крах. При этом Мастерс был уверен – так называемые ночные бабочки помогли ему со множеством научных озарений, так что каждая потраченная на них минута того стоила. «Опросы женщин оказались крайне продуктивным методом, особенно для человека, который фактически ничего не знал о женской сексуальности», – позже признавал он. Никогда он так остро не ощущал себя ограниченным мужчиной-врачом, пытающимся понять женские сексуальные реакции, как во время собеседования с «самой красивой» выпускницей колледжа, умной, любознательной женщиной, специализирующейся на биологии. Как вспоминал Мастерс, она, прежде чем выйти замуж, «решила подзаработать» в сфере сексуальных услуг и вызвалась принять участие в исследовании Мастерса. Однажды она обратилась к нему с предложением, которое все изменило.

В смотровой родильного дома она довела себя до полубессознательного состояния (в клинической терминологии Мастерса это называлось «аутоманипуляция»), пока, наконец, не испытала оргазм – все это записывалось и анализировалось специальным оборудованием. Беседуя после этого, они обсуждали, как сжимались пальцы на ее ногах, как ее била дрожь, а также говорили о самых глубоких переживаниях во время секса. Его задачей было «соотнести субъективные аспекты с объективной моделью сексуальных реакций». Девушка описала ощущения во время оргазма и сказала, что они сильно зависят от того, кто и как ее стимулирует.

– А вдруг я притворяюсь? – внезапно спросила она.

Мастерс был совершенно обескуражен.

– Я не понимаю, о чем вы, – сказал он после долгой паузы.

– Я этим зарабатываю – симулирую оргазмы, – заявила она прямо, словно объясняла ребенку, что Санта-Клауса не существует.

По ее словам, в сексе у нее зачастую была всего одна цель – «поскорее заставить мужчину кончить, получить деньги и выпроводить его за дверь».

Несмотря на то что у Мастерса была жена и сотни гинекологических пациенток, он чувствовал замешательство. Описания оргазма – и потом сам факт того, что она может притворяться, лишь бы все побыстрее закончилось, – были выше его понимания. «Я просто не мог ее понять, – признавался позже Мастерс. – Никак не мог».

Разочаровавшись в этом блестящем докторе, который записывал данные о ее оргазме, но никак не мог понять, как он ощущается, девушка наконец заявила, что ей надоело.

– Если вы всерьез решили все это исследовать, то вам нужен переводчик, – многозначительно заявила она доктору. – Вам очень пригодилась бы ассистентка-женщина.

Мастерс молчал. Его как молнией ударило – будто на него свалилась простая и очевидная истина, которой он не понимал до настоящего момента. Если он хотел разобраться в «психосексуальных аспектах женской сексуальности» – неизведанной части предмета его научного исследования, ради которого он был готов рискнуть карьерой, – то ему совершенно точно нужна научная партнерша, женщина. Мастерс знал, что не может пригласить свою супругу, Либби, уволившуюся из родильного дома, чтобы заниматься их двумя детьми.

Вместо этого Мастерс решил поискать ассистентку – постороннюю женщину, – разместив безобидное объявление о поиске сотрудника в отделе кадров Университета Вашингтона. Спустя несколько недель проведенных впустую собеседований, в канун Рождества 1956 года, Мастерс наконец нашел ту помощницу, которую искал.

Фаза вторая

Миссис Джонсон подкупила Мастерса энтузиазмом и тем, что ее ничто не шокировало

Глава 10
Матрица

Но совершать превращение надо по-научному, иначе последняя стадия обучения может оказаться безнадежнее первой.

– ДЖОРДЖ БЕРНАРД ШОУ. Предисловие к «Пигмалиону»

В начале 1957 года почти каждое утро Вирджинии Джонсон начиналось с составления списка имен с указанием возрастов и адресов пациентов за тяжелым металлическим столом, выглядевшим одиноким островом посреди линолеумного моря на третьем этаже родильного дома. Миссис Джонсон стала еще одной безымянной секретаршей, временно нанятой, чтобы разгрести бесконечную гору бумаг. «Она должна была заполнять страховые анкеты, – вспоминал доктор Майк Фрейман, тогда еще молодой врач. – Во всем отделении акушерства и гинекологии она была единственным человеком, чье рабочее место располагалось не в кабинете, а фактически в коридоре».

Джонсон хотела самосовершенствоваться, получить диплом по социологии. Эта должность интересовала ее исключительно как способ заработать. «Мир медицины не интересовал меня ни в каком виде, ни в какой форме и никаким образом, – объясняла она. – Мне всегда нравились врачи, которых я видела в детстве. Но интереса не было».

Когда мимо нее по коридору проходили студенты или младшие научные сотрудники, она редко отрывала глаза от бумаг, чтобы взглянуть на них. Она с симпатией относилась к юным медсестрам, иногда болтала с молодыми женщинами о детях, таких же, как и ее собственные. Но когда мимо шли врачи, Джонсон привыкла вставать с места с дружелюбной улыбкой и здороваться, обращаясь к ним по имени. Вскоре она знала всех важных людей в отделении акушерства и гинекологии Университета Вашингтона – доктора Уилларда Аллена, заведующего, доктора Альфреда Шермана, специалиста по онкогинекологии, и, разумеется, доктора Уильяма Мастерса, нанявшего ее. «Как по мне, она ничем не отличалась от остальных, – вспоминал доктор Марвин Кэмел о секретарше, которую все быстро запомнили. – Билл Мастерс ухитрился разглядеть в ней то, чего никто не замечал прежде».

Поначалу Джонсон не обращала внимания на то, что происходит в кабинете во время приема. Когда она устраивалась на работу, друзья сказали ей, что Мастерс – ничем не примечательный акушер-гинеколог, специалист по бесплодию и гормонозаместительной терапии. Она даже не догадывалась, что этот лысый доктор с вечно суровым лицом, в неизменно аккуратном галстуке-бабочке, быстро переодевающийся перед каждым приемом, делает нечто большее. Никто не сообщил ей о секретных сексуальных исследованиях ее начальника, университетского профессора, тайно разгуливающего по публичным домам. Мастерс не давал ей этой информации, когда брал на работу. Даже четыре месяца спустя, когда Джонсон однажды встала со стула и отправилась на обед, он не собирался ей ни о чем рассказывать.

Больничная столовая была для нее способом отвлечься от бумажной рутины и шансом покрутиться среди врачей и медсестер. Рядом с людьми в белых халатах Джонсон могла сойти за свою, уравнять в социальном плане роль секретаря или свою потенциальную должность «научного ассистента». Вращаясь среди этих людей изо дня в день, Вирджиния производила на них благоприятное впечатление. Она всегда была соответствующе одета – может быть, даже чересчур, учитывая, какое место она занимала в больнице, – с легчайшим намеком на чувственность. Ее гладкие сияющие каштановые волосы, выразительные глаза, приветливость и глубокий тембр голоса сделали ее любимицей сотрудников, преимущественно мужского пола. Кэмел вспоминал, что в столовой она постоянно болтала с врачами и медсестрами. Джонсон была «не то чтобы красавицей, но выглядела весьма сексуально – и дружелюбно», вспоминал Кэмел. Сандра Шерман, супруга доктора Шермана, описывала Джонсон как темноволосую красавицу, напоминающую актрису Аву Гарднер, чью элегантность нельзя было не заметить: «Она была эффектной – в манере разговаривать, особенно с мужчинами, – вот что я имею в виду под ее сексуальностью». В 1950-х, когда большинство докторских жен сидели дома с детьми, привлекательная разведенка, флиртующая за обедом с женатыми сотрудниками, могла вызвать опасения. К секретарям относились не как к сотрудникам, обладающим ценными навыками, а как к потенциальным охотницам на чужих мужей, коварно разрушающим счастливые семьи. У некоторых мужчин были свои представления о Джонсон, у доктора Шермана в том числе. «Я видел ее каждый день – она была хорошим секретарем, всегда на подхвате, – рассказывал он о тех временах, когда Джонсон только начинала работать у них с Мастерсом. – Пару раз мне казалось, что она пытается меня соблазнить, но, похоже, она отступила и переключилась на Билла, потому что его это интересовало больше». Кэмел слыхал, что якобы «у нее что-то было с другими сотрудниками отделения, но не уверен, что это правда».

Весьма близкая дружба завязалась у нее с доктором Айрой Галлом, невысоким энергичным человеком, блестящим врачом, чьи грядущие успехи не вызывали никаких сомнений. Их рабочие часы часто совпадали, и вскоре они начали ездить вместе на работу и домой. Вирджиния ехала с Айрой в его «плимуте» 1948 года выпуска и рассказывала о своей жизни, в том числе делилась подробностями о предыдущих браках, работе певицей в группе Джорджа Джонсона и двоих детях, которых она растит сама, пользуясь помощью няни. Это был портрет живого человека, а не безымянной секретарши, чирикающей «доброе утро» из-за стоящего в коридоре рабочего стола. Джонсон произвела на Галла впечатление, и он делился с ней своими соображениями по поводу медицины, рассказывал о том, что представляет собой больница изнутри, а также об иерархии в отделении акушерства и гинекологии Университета Вашингтона. Джонсон все схватывала на лету, быстро соображая, как извлечь из этого пользу. «Разговорами она заполучила хорошую должность, – говорил Галл. – Изначально ее взяли как секретаря, для заполнения страховых анкет. Но когда встал вопрос о поиске ассистента для научной работы, никто даже не сомневался, что выбор падет на нее».

Как-то раз во время обеда разговор зашел о секретных сексуальных исследованиях Мастерса, сотрудники по-домашнему отпускали шуточки. «Они несколько раз пошутили при мне, – вспоминала Джонсон. – Но я ни о чем не спрашивала. Я не собиралась задерживаться на этой работе». Ей казалось, что клиника Мастерса по лечению бесплодия, безусловно, касалась вопросов секса, но исключительно как необходимого аспекта, связанного с зачатием. «Я слыхала, что Мастерс занимается бесплодием, и думала, что именно к этой работе меня и привлекают, когда поступала на должность», – рассказывала она. Поначалу Джонсон собирала личные дела пациентов согласно указаниям Мастерса, и проявляла искреннее внимание и интерес к жизни этих людей. Вопросы интимного характера она связывала с исследованием проблем бесплодия. У нее не было повода считать иначе. Но в тот день разговоры сотрудников открыли ей глаза.

– Зачем ты за это взялась, Вирджиния? – спросил ее кто-то из мужчин.

Сотрудники решили, что она знает все телесные подробности о происходящем в комнате со звукоизоляцией, где подопытным платили за участие в эксперименте.

Веселый ответ Вирджинии не выдал ее неведения. Но пока длилась беседа, она успела понять реальный объем сексологического исследования Мастерса, получив достаточно неопровержимых подробностей, чтобы сделать такие выводы.

И в этот момент вошел Мастерс в белом халате. Он быстро догадался, о чем идет разговор. Некоторые сотрудники сразу поняли, что слишком уж разоткровенничались. Все уставились на Джонсон в ожидании ее реакции. Но ни по ее глазам, ни по выражению лица невозможно было разобрать, что у нее на уме.

Мастерс стоял перед сотрудниками и чувствовал, что обязан пояснить: личные дела пациентов, которые она собирала последние несколько месяцев, были частью проекта по изучению сексуальных реакций человека, и некоторые из них занимались сексом с целью клинического анализа данных. «Когда он впервые рассказал мне о своих реальных планах, о том, что лечение бесплодия не является основной целью его работы, что он ведет исследование сексуальности, мне был задан один вопрос – “вас это смущает?”», – вспоминала она. Джонсон растерялась. «С какой стати? – спокойно ответила она. – Просто кому это нужно?»

Ее ответ поразил Мастерса. Остальные мужчины, которым было чуть больше двадцати лет, усмехнулись. Кто-то запоздало хихикнул, словно шутка дошла до него не сразу. Мастерс не выглядел удивленным – скорее, довольным ее ответом. «Вот что меня подкупило – я ведь никогда не понимала, зачем людям нужно что-то дополнительно знать о сексе», – говорила Джонсон тоном деревенской девочки из Миссури, которая в свое время достаточно насмотрелась на страсти среди животных на ферме, так что люди ее теперь не удивляли. В ее личном мире секс давно был отделен и огражден от любви, и это может быть понятно, наверное, только разведенной женщине с двумя детьми. Она не воспринимала близость ни с отвращением, ни со страхом, ни с иллюзорным блаженством. «Я просто им занималась, – вспоминала она свой нехитрый взгляд на секс, существовавший до работы с Мастерсом. – Это было важно, но я не рассуждала такими категориями. Для меня секс всегда был естественной потребностью. Меня ничто не шокировало».

Оглядываясь назад, можно сказать, что именно та ее спокойная реакция в 1957 году и стала решающим фактором в сотрудничестве Мастерса и Джонсон. «Видимо, это и сделало меня идеальным кандидатом – то, что я не видела проблемы», – вспоминала она. Что характерно, Мастерс более детально обосновал свой выбор. «Незамужняя женщина – неизбежно девственница, а я не мог работать с человеком, для которого секс является чем-то дискомфортным», – объяснял он позднее несколько снисходительным тоном, словно она была Элизой Дулитл, а он – профессором Генри Хиггинсом из «Пигмалиона» Джорджа Бернарда Шоу. Вот она, совершенно неподготовленная ассистентка, которая практически ничего не знает о той бомбе, которую готовил Мастерс, та, которую он своими руками вычленил из всеобщего сексуального невежества, отшлифовал и довел до совершенства по своему усмотрению.

В идеале Мастерсу в качестве партнера нужна была женщина-врач, но таких кандидатур – намного более квалифицированных, чем Джонсон, – было практически не найти. Вероятно, Мастерс также знал, что женщина-медик потребует большего равноправия в исследовании, большего контроля над протоколами исследований и, возможно, более внимательного отношения, чем энергичная, но необразованная Джонсон, ежедневно поражающая своим энтузиазмом. Спустя годы Джонсон и сама поняла, что она была идеальной напарницей. «Я спрашивала – почему вы не пригласите женщину-доктора? А он отвечал: женщинам, идущим в медицину, звание врача достается большим трудом, и они ни за что не рискнут им, связываясь с сексуальными исследованиями. Приблизительно так все и было. Поэтому он создал себе меня».

Успех Мастерса и Джонсон с самого начала строился на их совместном подходе, на модели двух практикующих специалистов, мужчины и женщины, вместе исследующих границы человеческой сексуальности. Несмотря на всю свою уверенность хирурга-гинеколога, Мастерс все же проявлял некоторую застенчивость, исследуя секс. «Я довольно рано понял то, чего многие мужчины не способны понять никогда: я ничего не знаю о женской сексуальности», – объяснял он. И хотя в медицине она была новичком, Джонсон очень скоро осознала, как нужна в клинике. «Когда исследовательская группа состоит из разнополых людей, она воспринимается совсем иначе, – рассказывала она позже. – Добровольцы расслабляются. Они не подозревают нас в каких-то скрытых мотивах. Скажем так, наше совместное присутствие добавляет происходящему достоинства».

Как бы Мастерс не объяснялся с пациентами или коллегами, Джонсон всегда была на его стороне. «Он очень разумно поступил, позвав меня – позвав женщину, – потому что это все изменило», – говорила она. В конце концов она набралась смелости спросить Мастерса, почему он взял именно ее. Учитывая неоднозначность исследования, она спросила, почему он не выбрал свою жену Либби в качестве партнерши.

Мастерс, недолюбливающий вопросы личного характера, сохранил самообладание и официальный тон. «На самом деле, я ей предлагал, – ответил он. – Но у нее не было ни опыта, ни желания».