Текст книги "Мастера секса. Настоящая история Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон, пары, научившей Америку любить"

Те, кто тогда близко знал Вирджинию, говорили, что она была слишком энергичной и амбициозной, чтобы согласиться на унылое существование рядом с мужчиной вроде Джорджа Джонсона. «Она говорила, что ей в некотором роде стыдно занимать позицию жены руководителя оркестра, – вспоминал доктор Альфред Шерман, с которым она познакомилась в Университете Вашингтона. – Она хотела подняться выше. Она считала, что слишком умна для такой жизни. Ей хотелось видеть себя в более престижном статусе». Джордж знал, что ему не удержать свою супругу, что ей нужно нечто большее. «Она все время присматривалась к чему-то лучшему», – говорил он годы спустя. Но когда в сентябре 1956 года были подписаны все бумаги о разводе, миссис Джонсон сама еще толком не знала, какое оно – это «лучшее».

Большинство студентов разъехались на рождественские каникулы, и Вирджиния шла на собеседование по пустому, занесенному снегом кампусу медицинского факультета Университета Вашингтона в Сент-Луисе. Ей был тридцать один год, она была безработной, дважды разведенной матерью двоих маленьких детей, и ей хотелось начать все сначала. В декабре 1956-го в Университете Вашингтона учились в основном местные студенты, ему было еще далеко до грядущей славы международного вуза, и сам университет тогда еще недалеко ушел от консервативных традиций Миссури и символической линии Мэйсона – Диксона. Только спустя четыре года в университете произошла десегрегация бакалавриата, и в классах вместе в белыми стали появляться горстки чернокожих студентов. В то время женщины редко появлялись в Университете Вашингтона, особенно в медицинской школе.

Вирджиния шла сквозь бодрящий мороз. На собеседование она надела строгое, но достаточно изящное платье, чтобы не показать, насколько сильно она хочет заполучить эту должность. Темные волосы она собрала в пучок и слегка подкрасила губы. Она больше не была похожа на тоненькую девушку с фермы, ее фигура была фигурой женщины в расцвете лет, достаточно повидавшей в жизни. Готовясь к собеседованию, она продумала ответы на возможные вопросы и потренировалась разговаривать приятным вежливым голосом. Войдя в медицинский корпус, Вирджиния оказалась в маленьком неприметном кабинете и стала ждать назначенной встречи с человеком, с которым никогда прежде не встречалась, – доктором Уильямом Мастерсом.

В Университете Вашингтона Вирджиния планировала заняться социальной антропологией, изучать разницу в культурном влиянии естественных факторов и воспитания на развитие человека. Поскольку именно такой конкретной специальности не существовало, консультант по образованию посоветовал Вирджинии сделать выбор в пользу социологии. Чтобы оплачивать учебу, ей нужно было найти работу в кампусе. Необходимо было как-то совместить рабочий график и расписание занятий. После развода с Джорджем Джонсоном Вирджиния снова стала зависеть от родителей, Эдны и Гарри, которые только рады были помочь. Но она осознавала, что их поддержка будет стоить ей свободы. Дилемма оставалась бы нерешаемой, пока она не закончит колледж, не найдет стабильную работу и не начнет зарабатывать достаточно, чтобы самостоятельно содержать двоих детей. Она также не могла зависеть от Джорджа, который все еще мечтал задать жару на эстраде в тот же год, когда Элвис Пресли и рок-н-ролл навсегда изменили американскую музыку. Вирджинии нужен был новый старт, она хотела получить высшее образование. «Я понимала, что детей придется отдать на воспитание другим людям – а именно моей матери, – и мне это не понравилось, – вспоминала Вирджиния. – Так что я решила вернуться к учебе».

Поскольку на факультете социологии вакансий не было, ее отправили на медицинский, где мог понадобиться ассистент. «Я была довольно наивной, а медицинская сфера не интересовала меня вовсе», – признавалась она. Ее первое собеседование, назначенное двумя титулованными психиатрами, внезапно отменилось, так что она отправилась на встречу в отделение акушерства и гинекологии. Вирджиния почти ничего не знала о докторе Мастерсе, кроме обрывочных сведений от друзей, знакомых с медицинской школой. Мастерс недавно начал исследование по физиологии секса, державшееся в секрете от всего университета. Вирджиния решила, что это передовое исследование должно помочь семейным парам, безуспешно пытающимся зачать ребенка. «Я слышала о трудах Мастерса в области лечения бесплодия, – вспоминала она. – Я думала, именно для работы в этой сфере меня и нанимают».

Во время собеседования Мастерс пристально смотрел на Вирджинию с сухой холодной отрешенностью ученого, вглядывающегося в чашку Петри. Внешность Мастерса – темные, близко посаженные глаза, плешь, окруженная коротко подстриженными седеющими волосами, улыбка тонких губ, похожая на гримасу, – делала его старше, хотя ему был всего сорок один год. Он сидел в белом халате, скрестив руки, и задавал вопросы о прошлом опыте кандидатки. Вирджиния отвечала с апломбом, едва ли не преувеличивая свои заслуги. Но казалось, что это не имеет значения. После каждого удачного ответа Мастерс расслаблялся, становился все любезнее, и в конце концов она поняла, что ее берут на работу.

Оглядываясь назад, можно сказать, что такое парадоксальное начало определило характер их отношений на долгие годы вперед. Глубокая интуиция Мастерса – то самое шестое чувство, которым владеет опытный врач, – подсказала ему, что миссис Джонсон станет идеальной помощницей в работе. При этом он почти ничего не рассказал о себе или своих планах. Он всю жизнь был человеком-загадкой, и приближенные к нему люди изо всех сил старались понять, каковы его истинные намерения и какие силы так неустанно им управляют. Наем Вирджинии стал первым из множества сделанных Мастерсом шагов, которые и взволновали ее, и вызвали недоумение. Казалось, что Мастерс на самом деле принял решение, едва Вирджиния открыла рот.

«Почему я? До сих пор толком не понимаю, – размышляла она через много лет после первой встречи с доктором Мастерсом. – Из грязи в князи».

Глава 4
Я никогда не вернусь домой

Балансируя на водных лыжах, Билл Мастерс скользил по водной глади озера Рэйнбоу, неся на плечах светловолосую девушку, чьи локоны развевались на ветру. Он лучился счастьем и махал стоявшим на берегу наблюдателям. У доктора Фрэнсиса Бейкера все еще сохранилась фотография его сестры и соседа по комнате из медицинской школы, несущихся по сияющему водному оазису среди Адирондакских гор на севере штата Нью-Йорк. «Билл и Доди катались на водных лыжах на “крис-крафте” моей матери – он сажал ее на плечи и носился по озеру туда-сюда», – вспоминал Фрэн, наблюдавший из лодки, как Билл несет его сестру, будто ценный трофей.

Озеро Рэйнбоу дарило Уильяму Хоуэллу Мастерсу редкое ощущение счастья, потому что до этого момента в жизни он не знал особой радости. Лето, проведенное в роли вожатого детского лагеря на лесистых берегах, подарило ему желанный отдых от бесконечной учебы – сперва в школе Гамильтона, потом на медицинском факультете Рочестерского университета. Три года подряд Билл Мастерс подавал заявку в Адирондакский лагерь, как только заканчивались занятия, и возвращался строго к их началу. Он решил никогда не возвращаться домой.

Однажды в августе 1938 года Фрэн пригласил Билла на ланч в семейный коттедж на озере. Хотя оба и учились в Гамильтоне, Билл и Фрэн не были близкими друзьями. Во время ланча младшая сестра Фрэна, Джеральдина, которую все звали Доди, произвела на Билла невероятное впечатление. Он стал постоянным гостем в летнем коттедже Бейкеров, стараясь проводить с Доди как можно больше времени. «Я уверен, что он приходил не ко мне, – со смехом вспоминал Фрэн. – То есть изначально, разумеется, ко мне, но как только он с ней познакомился, я стал третьим лишним». Гамильтон был учебным заведением для мальчиков, и у Билла не было особого опыта общения с девушками. Он изо всех сил старался не волноваться и не заговариваться, общаясь с Доди. «Я не очень хорошо владел искусством ухаживания, – писал позже Билл в неопубликованных мемуарах. – Я был полностью отдан ей, находясь рядом, но мы слишком редко встречались, чтобы я мог как следует это выразить».

Озеро Рэйнбоу было идеальным романтическим уголком. Долгими жаркими выходными друзья гоняли по озеру на шестнадцатифутовом моторном катере красного дерева, который миссис Бейкер, вдова, купила исключительно ради развлечения детей. Фрэн обычно управлял катером, а Билл и Доди носились на водных лыжах. «Потом они отправлялись плавать, или же мы все вместе пили коктейли на пляже», – рассказывал Фрэн. Даже в такой расслабленной обстановке Билл Мастерс постоянно был будто бы окружен невидимой стеной, заглянуть за которую позволялось очень немногим. Узнавая Билла поближе, Фрэн понимал, что тот – человек сложный, и что его жизнь дома тоже была непростой. В Гамильтоне Билл проводил все выходные в гостях у соседей по кампусу. «Билл не ездил домой на Рождество», – вспоминал Фрэн. Казалось, что Билл Мастерс пережил сильную боль, от которой будет оправляться всю жизнь. «Отношения с отцом научили его защищаться от людей, – объяснял Фрэн. – Отец очень сильно его обижал. Вот так сложились отношения с самым близким мужчиной в его жизни».

Отец Билла, Фрэнсис Уинн Мастерс, трудолюбивый, но вспыльчивый человек, дома не проявлял особой терпимости. Он был коммивояжером в компании, которая впоследствии превратилась в производителя франкировальных машин «Питни Боуз», и постоянно колесил с женой и двумя сыновьями, Биллом и его младшим братом Фрэнсисом, по Среднему Западу, открывая новые филиалы. Никогда подолгу не задерживавшаяся на одном месте семья Мастерсов жила в Кливленде, когда 27 декабря 1915 года родился Билл, а потом переехала в Питтсбург, затем в Эванстон, штат Иллинойс, после на маленькое ранчо под Хьюстоном, и дважды – в Канзас, штат Миссури. Ярость и раздражение Фрэнка Мастерса на весь мир выливались на старшего сына и его мнимые недостатки. Билл был болезненным ребенком и пережил два заражения крови, на несколько месяцев приковавших его к постели. Из-за последствий септической лихорадки левый глаз Билла стал слегка косить. Вокруг роговицы образовалось помутнение, и глаз смотрел в сторону. Это расходящееся косоглазие осталось у Билла почти на всю жизнь. Из-за него взгляд стал жестким, что многих нервировало. «Если человек ему не нравился, Билл мог смотреть прямо сквозь него, будто на пустое место, – вспоминал его школьный товарищ Эддисон Уордвелл. – Иногда его взгляд становился совершенно ледяным».

К двенадцати годам Билл был настолько умственно развит, что его перевели в старшую школу, хотя решение оказалось ошибочным. «Я просто был недостаточно взрослым для всех тех социальных проблем, с которыми сталкивается ученик старшей школы, становясь мужчиной», – писал позже Мастерс. Он был слишком мал и незрел, так что о встречах с девушками речи идти не могло. В то же время дома Билл страдал от постоянных унижений. Злость Фрэнка Мастерса на старшего сына выливалась в насилие, и побои стали обычным явлением. «Отец звал меня в спальню, запирал дверь, и порол меня ремнем, той частью, где пряжка, – вспоминал Билл. – Он сурово бил меня раз в месяц-полтора, до тех пор, пока на моих тощих ягодицах не проступала кровь». Эти наказания ремнем были абсолютно непредсказуемы, так что Билл был полностью беззащитен перед свирепыми нападками. «Он неизменно повторял, что будет лупить меня, пока я не встану на колени и не начну молить о прощении», – писал он. Билл демонстративно отказывался умолять, и побои усиливались. Билл орал от боли, а мать пыталась вмешаться. «Я очень ярко помню, как мама колотила в запертую дверь спальни, чтобы спасти меня от его гнева», – рассказывал он. Но Эстабрукс Тейлор Мастерс была слишком напугана и подавлена склонностью своего мужа к насилию, так что помочь особо ничем не могла. Фрэнк держал семью в ежовых рукавицах, настаивая на беспрекословном подчинении. Повзрослев, Билл вспоминал, как отец обращался с матерью: «Он указывал ей, что готовить и за кого голосовать, она не могла носить новую одежду без его одобрения… Все решения и действия должны были сперва получить согласие отца».

Позже Билл узнал, что отец страдал от менингиомы, опухоли головного мозга, вызывающей постоянные головные боли, изменение поведения и внезапные вспышки агрессии. Он все гадал, не были ли отцовские приступы ярости вызваны этой прогрессирующей болезнью. «Как давно у него была эта опухоль и как она влияла на его поведение, можно только догадываться, – писал он. – Мне было так трудно жить с непринятием со стороны отца, особенно в подростковом возрасте… К тому времени он постепенно отвергал меня не только как члена семьи, но и как сына».

Последний раз Фрэнк Мастерс по-настоящему общался со старшим сыном во время визита в школу Лоренсвилля в Нью-Джерси – это была частная школа-интернат между Принстоном и столицей штата Трентоном. В юности Фрэнк Мастерс сам учился в этой школе, но решение послать туда сына приняла Эстабрукс Мастерс, чтобы вырвать своего ребенка из лап отца. Салли Мастерс, двоюродная бабушка Билла, оплатила его обучение в знак признательности за то, что дед Билла проявил щедрость, несколько лет назад одолжив ей денег на открытие частной школы для девочек из состоятельных семей в Доббс-Ферри, штат Нью-Йорк. В четырнадцать лет Билл уехал из дома в Канзас-Сити и вместе с отцом отправился поездом в долгий путь до Лоренсвилля. Они останавились в Нью-Йорке, там отец водил его по знаменитым ресторанам и впервые показал ему бродвейское шоу. Биллу понравились проведенные в большом городе выходные, а великодушие отца его удивило. «Меня не покидало ощущение, что вот-вот разразится какая-то буря», – позже вспоминал он.

В поезде на полпути к Трентону Фрэнк Мастерс решил выполнить еще один отцовский долг – поговорить с сыном о сексе. «Ты знаешь, что женатые люди занимаются некоторыми интимными вещами, о которых большинство людей почти ничего не знают и не понимают», – начал Фрэнк. Сын внимательно слушал, а Фрэнк краснел и потел. Рядом в вагоне сидела женщина с дочерью – она обернулась и всем своим видом давала понять, что лекция Фрэнка ее тоже смущает. Но он продолжал. «Он имел крайне неправильное представление о многих аспектах поднятой темы, но был так твердо и однозначно уверен в своих познаниях, что выражал свои убеждения с редкой горячностью, – вспоминал его сын уже взрослым. – Я до сих пор не понимаю, что именно он пытался до меня донести».

По прибытии в Лоренсвилль Фрэнк Мастерс показал сыну свои родные пенаты. Они явились в кабинет декана, тот пару минут с ними побеседовал и пожелал Биллу удачи в новой школе. А прежде чем отправиться обратно в Канзас-Сити, Фрэнк Мастерс впервые угостил сына «джиггером» – смесью мороженого и разных сладостей, лакомством времен своей юности. «Я решил, что “джиггер” – это такая оливковая веточка в знак примирения с его стороны, – писал позже Билл. – Как же я ошибался». Вместо этого по пути к вокзалу Фрэнк вдруг остановился и сообщил сыну, что изгоняет его. Поскольку тетя Салли в ближайшие четыре года должна была оплачивать учебу Билла, отец заявил: «Мой долг по отношению к тебе полностью выполнен». Отец обещал присылать деньги, чтобы Билл мог приехать на Рождество домой, но не более того. Он запретил обращаться за помощью к матери или другим родственникам. «Пора тебе самому позаботиться о себе», – сообщил Фрэнк своему юному сыну. Он ушел не прощаясь, и той ночью Билл плакал, пока сон не одолел его.

В Лоренсвилле Билл проявил непоколебимую самодостаточность, с головой уходя в энергичные виды спорта вроде футбола, а также просиживая бесконечные часы в библиотеке – привычка, которой он не изменял ни в колледже, ни в медицинской школе. «Меня не считали замечательным учеником, так что мне нужно было больше времени на учебу, чтобы куда-то пробиться», – говорил он. В Лоренсвилле Билл подружился с другими ребятами, в том числе с Карлтоном Пейтом, чьи родители пригласили его в гости на День благодарения в Нью-Йорк. Миссис Пейт, чуткая женщина, поняла, что Билл страдает. Он вспоминал, как она спросила его об отношениях с отцом: «Я был перед ней полностью открыт и честен, и когда до конца рассказал ей свою мрачную историю, у нас обоих в глазах стояли слезы».

Перед Рождеством отец прислал Биллу письмо и немного денег, которых должно было хватить на поездку из Трентона в Канзас-Сити и обратно. За время его отсутствия ничего не изменилось. «Отец не обращал на меня особого внимания, пока я был на каникулах», – писал он. Из-за такого противостояния Билл, к ужасу матери, сообщил, что уедет сразу же после Рождества и не останется отмечать свой пятнадцатый день рождения 27 декабря. «Я просто осознавал, что мне особо нечем отомстить отцу, – пояснял он спустя годы, признаваясь в своей озлобленности. – Я принимал перчатку, брошенную им, когда он сказал, что семья больше не будет меня поддерживать».

Эстабрукс Мастерс умоляла сына передумать. Когда отец Билла ушел на работу, они долго гуляли вместе. «Она пыталась рассказать, как отец ко мне относится, – писал Билл. – Но на самом деле у нее не было никакого объяснения ни его жестоким побоям, ни его поведению». Биллу было жаль мать, томившуюся в заточении в жестком и гнетущем мире его отца. «У меня было две матери», – рассуждал позже Билл. Одна часть Эстабрукс оставалась для своего сына полной сочувствия мамой, которая изо всех сил старалась по-настоящему заботиться о нем. Вторая же была, по словам Билла, «женой отца» – в большей степени преданной прислугой, чем самостоятельной личностью, – женщиной, которой указывали, что делать и когда делать. Несмотря на уговоры, сблизиться с сыном ей так и не удалось.

На следующий после Рождества день Фрэнк Мастерс отвез Билла на вокзал, как тот и просил. В пятнадцатый день рождения у Билла не будет ни торта со свечами, ни поздравлений за обеденным столом. Мама незаметно сунула ему конверт с деньгами – три двадцатидолларовых купюры, три по десять долларов, три по пять и три долларовых банкноты. Билл гадал, не скрыт ли некий символ в ее подарке, некое тайное послание, чтобы его поддержать, но ему не удалось спросить об этом. На протяжении следующих четырех лет Эстабрукс Мастерс общалась со своим сыном тайком от мужа. Она звонила ему от соседей и в рабочее время, чтобы Фрэнк не узнал. Она посылала в интернат письма с деньгами, но он так ни разу и не поблагодарил ее, «боясь, что отец узнает, и сделает и без того непростую семейную жизнь вовсе невыносимой».

В ту неудавшуюся рождественскую поездку Билл видел отца последний раз в жизни. Фрэнк Мастерс умер от разрушающей его мозг болезни через три года, когда Билл уже закончил Лоренсвилль и поступил в Гамильтон-колледж. К тому времени Билл окончательно отстранился от матери и младшего брата, Фрэнка, зная, что их отношения никогда не наладятся. Мрачное мировосприятие научило его преодолевать чувство пустоты, возникающее, когда остальные ребята уезжали домой на Рождество и прочие праздники. Он сосредоточился на том, чтобы стать взрослым мужчиной так, как он себе это представлял. Он решил создать себя сам и управлять своей судьбой.

В Гамильтон-колледже, в трехэтажном здании братства «Альфа Дельта Фи», расположенном посреди буколического кампуса этого частного колледжа гуманитарных наук, обитали и наслаждались жизнью две дюжины братьев, в том числе и Билл Мастерс. В «Альфа Дельта Фи» его знали все. Он превратился в рослого самоуверенного взрослого человека, совсем не похожего на того, кем был раньше. «В юности я был социально уязвим», – вспоминал Билл. Но в Гамильтоне другие члены братства были в восторге от Мастерса и его взрослого подхода буквально ко всему. Он играл в футбол, и непроходящая травма колена не мешала ему завоевывать восхищение зрителей. Он умел боксировать, и это устрашало почти любого, кто рискнул бы задирать его. Он разносил в пух и прах академическую дискуссионную группу и гонял по кампусу на собственной машине, что было редкостью в то время. Завистники обсуждали семейный трастовый фонд, который, по их мнению, оплачивал расходы Билла. Хотя изначально он специализировался на английском языке, своей профессией в итоге избрал медицину. «Он всегда знал, что будет делать, абсолютно не сомневался в выборе профессиональной стези, – вспоминал Эдисон Уордвелл, с которым он никогда не конфликтовал. – И он не был особо терпим к людям, которые не очень хорошо представляли, чем собираются заниматься».

Однако самые бурные дни, проведенные Биллом в колледже, были связаны с самолетами. Первый раз он сел за штурвал еще в Лоренсвилле, его учил друг семьи, работавший в близлежащей школе летной подготовки. Билл подрабатывал на маленьких частных аэродромах в Трентоне и возле Принстона, и получил летное удостоверение. Перед Второй мировой войной авиация еще была делом новым и опасным, и Мастерсу неплохо платили за работу. Один бизнесмен, часто путешествовавший по всей стране, взял его вторым пилотом в свой многомоторный самолет. Ради дополнительного дохода Билл служил летчиком-испытателем – рискованное занятие, добавлявшее стоимости новой модели самолета, если тот был проверен на безопасность и надежность. Он также покупал и продавал самолеты, каждый раз выгодно увеличивая начальную стоимость. Ему даже хватало дерзости на прыжки с парашютом. Как-то воскресным утром он заключил пари с друзьями, что пройдет по крылу самолета и прыгнет над Лейк-Плэсидом, штат Нью-Йорк, возле озера Рэйнбоу. Но уже в прыжке Билл запутался в парашюте и стал бесконтрольно падать вниз. К счастью, ему удалось выровняться и благополучно приземлиться. Однако это был его первый и последний прыжок.

Фрэн Бейкер иногда летал со своим товарищем, и тот убедил его пойти на курсы пилотов. Как и Билл, Фрэн после Гамильтона поступил в Медицинский университет Рочестера. Авиация также сыграла ключевую роль в отношениях Билла с сестрой Фрэна. В Гамильтоне Билл встречался с девушками, у него была постоянная подружка по имени Элизабет Эллис. Но после идиллических каникул на озере Рэйнбоу, Билл мечтал жениться на Доди Бейкер. В ее присутствии Билл становился другим человеком, будто бы снова скользил по озерной глади. Его обычная сдержанность и собранность исчезали. «Билл умел показать, как сильно я ему нравлюсь, – вспоминала позже Доди. – Он выражал это не словом, а делом – был вдумчивым, добрым, помогал мне и интересовался мной».

Только они утвердились в своих намерениях, Доди внезапно заболела. Фрэн договорился, чтобы его сестру, которая все еще жила с матерью в Баффало, прооперировали в Рочестере. Биллу ни с того ни с сего пришло в голову подарить ей, когда она придет в себя, две дюжины длинных роз. Билл хотел, чтобы Доди вышла за него, и «решил, что пробил его час», как потом рассказывал Фрэн. Когда оказалось, что в Рочестере подходящих роз не найти, Билл придумал экстравагантный план, который «добавил бы ему очков» в глазах Доди. Он позвонил в Нью-Йорк и заказал две дюжины роз с доставкой в маленький аэропорт возле моста Джорджа Вашингтона. К тому времени когда он вернулся в больницу, часы посещения закончились. Медсестра заверила его, что передаст Доди и цветы, и любовную записку, когда та проснется.

Следующим утром Биллу позвонил Фрэн и сообщил, что в Баффало умерла его бабушка, а также спросил, не может ли Билл прилететь с Доди на похороны. «Конечно», – ответил Билл, уверенный, что Доди будет рада его видеть. Тем не менее, когда он приехал в больницу, Доди была грустной и еще толком не отошла после анестезии. К удивлению Билла, она ни слова не сказала ни о цветах, ни о любовном стихотворении в записке. Доди ничего не знала об этих подарках, потому что так и не получила их. Может быть, медсестра забыла передать ей розы, а может, в ежедневной больничной суматохе что-то пошло не так. Но Билл подозревал самое худшее, так что даже не стал спрашивать. «Он знал, что она скорбит по бабушке, и поэтому даже не стал поднимать вопрос, – пояснял Фрэн. – Она не упоминала о записке [и цветах], потому что не получила их, а он воспринял это как отказ».

Билл покорно доставил Доди в Баффало на своем двухместном самолете. Они почти не разговаривали, слушая глухой гул двигателя. «Я заметил, что она просто отвечала на вопросы, а не беседовала со мной как обычно, и меня это встревожило», – вспоминал Билл. Когда они сели в Баффало, Доди любезно поблагодарила Билла, не выражая ничего, кроме вежливости. Фрэн забрал Доди, а Билл залез обратно в самолет и улетел один в Рочестер, ошеломленный неудачным предложением руки и сердца. Долгое время он ничего не слышал о Доди, которую называл любовью своей юности, а однажды утром узнал, что она вышла замуж за какого-то молодого врача из Баффало. «Я мог только пожелать ей всего наилучшего, как и поступил, – писал Билл. – Но мне так долго было больно».

Многие друзья и члены семьи усомнились бы в этой печальной и невероятной истории о потерянной любви, о растворившемся в воздухе летнем романе. Может быть, Доди Бейкер была не явью, а сном, неким идеальным образом, который придумывают себе мужчины, говоря о любви к женщине, при этом не понимая, что за человек стоит за этим образом? Как мог человек с неизменно безжалостным взглядом, столь глубоко преданный точным стандартам науки и медицины, смотреть на женщину таким затуманенным взором? Годы спустя Билл Мастерс представлял, как сложилась бы его жизнь, если бы он женился на той прекрасной блондинке с озера Рэйнбоу. «Не знаю, был бы наш брак счастливым или нет, – писал он в неизданных мемуарах, – но я хотел бы попытать счастья».