Текст книги "Мастера секса. Настоящая история Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон, пары, научившей Америку любить"

Глава 12
Добровольцы

Джини Джонсон не было равных в искусстве находить студентов, сотрудников больницы и жен преподавателей, готовых совершать сексуальные действия по предварительной договоренности так же, как проститутки делали бы это за деньги. В этом плане ее начальник не мог с ней сравниться. До ее появления Билл Мастерс полагался исключительно на проституток, предлагая им взамен «белый тюремный билет» – отсрочку от возможных арестов, гарантированную полицией Сент-Луиса. Когда Мастерс понял, что проститутки со своими воспаленными матками и хроническими застойными явлениями малого таза не представляют собой «анатомическую норму», он забеспокоился, что его экспериментам пришел конец. Почти год исследования шли ни шатко ни валко.

Став его ассистенткой, Джонсон принялась самоотверженно привлекать к сексологическому исследованию образованных женщин двадцати-тридцати лет за символическую плату и с гарантией полной анонимности. Многие верили Джонсон, которая с заразительным энтузиазмом рассказывала, что они ломают культурный барьер, делая подарок науке в своем лице. Джонсон считала, что, узнав правду о собственном теле, участницы эксперимента принесут огромную пользу всем женщинам.

С убедительностью Джини однажды пришлось столкнуться и доктору Майку Фрейману, сотруднику клиники лечения бесплодия, не принимавшему участия в сексологических исследованиях, когда его однажды пригласили в смотровую, где находились добровольцы. В те дни, когда работа только начиналась, Мастерс и Джонсон сотрудничали с несколькими женщинами, которые также принимали участие в исследованиях, связанных с контрацепцией и фертильностью. В том конкретном случае, по словам Фреймана, участница проверяла действие контрацептивной пены – вагинального средства, которое должно было убивать сперму, – совершая половой акт с электрическим вибратором, оснащенным камерой. Встроенная камера показала, что во время полового акта пена полностью покрывает стенки влагалища, и сперма, полученная от другого добровольца, полностью химически стерилизуется. Для предотвращения беременности девушке был вставлен цервикальный колпачок. После этого сексуального сеанса, когда девушка полностью отмылась от пены, Фрейман услышал, что Мастерс зовет его. «Доктор Мастерс был в операционной, а девушке пора было уходить, так что меня попросили извлечь цервикальный колпачок, что я и сделал», – рассказывал Фрейман.

И хотя Фрейман знал о секретных исследованиях, он никогда раньше не заходил в кабинет – во всяком случае, когда там было занято. Он вошел и увидел там молодую девушку – обнаженную, с маской на лице. «Девушка была очень красиво сложена и казалась знакомой», – вспоминал он. Фрейман шагнул к ней, чтобы извлечь колпачок, но она отпрянула. Она вела себя так, словно он сделал что-то не то, а потом сорвала маску.

– Привет, Майк! – радостно воскликнула она, узнав его.

Ее дружелюбная улыбка сияла так, словно она встретила старого друга на барбекю у общих знакомых.

Фрейман мгновенно узнал студентку-медсестру. «Я встречался с ней!» – признавался он.

Самым памятным было то, как именно Джини убедила эту серьезную медсестру принять участие в исследовании буквально в первых рядах. Когда Фрейман поинтересовался, оказалось, что мотивы девушки были скорее альтруистическими, нежели гедонистическими. «Она заставила меня поверить, что я не просто получу деньги, но и помогу всем представительницам моего пола», – объясняла девушка, рассказывая, как Джини ее уговорила. Фрейман восхищался сообразительностью Джини, слушая такие объяснения. «Участвовать вызвались многие женщины, работавшие и учившиеся в университете, – говорил он. – Она подавала это как акт смелости – в ключе “я участвую в чем-то очень важном!”». В застойных 1950-х и в начале 1960-х, когда женская дерзость ограничивалась ношением укороченных брюк, Джонсон взывала к тому, что сексуальная свобода должна быть базовым правом женщины. По словам Фреймана, «она заставляла людей верить, что они занимаются богоугодным делом».

Доктор Роберт Гоэль, тогда еще молодой сотрудник больницы, знал двоих добровольцев – медсестру и студента-медика. «Они регулярно совокуплялись, а Джини Джонсон все записывала – сердцебиение, прочие показатели», – рассказывал он. Эта медсестра из отделения акушерства «очень спокойно обо всем рассказывала. Она говорила, что все происходило очень тихо и что во время полового акта они были одни, а Джини Джонсон снимала показания медицинских приборов очень деликатно и незаметно, чтобы не мешать». Другой молодой врач, Айра Галл, говорил, что был знаком с другом Джонсон из «Макдоннел Дуглас», специалистом по авиастроению из Сент-Луиса, который за несколько часов согласился стать «активным участником» исследования. «У Вирджинии было очень здоровое отношение к сексу, – говорил Галл. – Она была человеком широких, глобальных взглядов, и к тому же заинтересованным».

Искренность Джини успокаивала людей. У нее был удивительный талант разговаривать с ними о таких интимных вещах, о которых они ни за что бы даже не заикнулись в разношерстной компании. Ее уверенность вдохновила многих женщин добровольно, практически с радостью, согласиться на всю эту непристойную сексуальную гимнастику, необходимую для проведения эксперимента. Джонсон приводила добровольцев в лабораторию, показывала им приборы, которые им предстояло вводить в наиболее чувствительные части своего тела, знакомила с другими добровольцами в масках – посторонними людьми, с которыми, возможно, придется совершать половой акт, и все они соглашались работать с полной самоотдачей. «Эта работа удавалась Джини просто блестяще, – писал Мастерс. – Она могла успокоить и расслабить нервных подопытных новичков, вселить в них уверенность». В рамках кампании по набору участников, она прикрепляла маленькие записочки на университетских досках объявлений, предлагая добровольцам «принять участие в открытом сексуальном акте в лабораторных условиях». По Сент-Луису расползались слухи, и, как вспоминал Мастерс, к ним «пришло больше желающих, чем нужно было для успешной и эффективной работы». Из всех, кто явился на собеседование, в эксперимент попали примерно две трети. Поскольку основным предметом исследования были сексуальные реакции, соискатели, которые никогда не испытывали оргазма – или были не уверены, что испытывали, – получали отказ. «У нас был правило номер один: кто не уверен, тот наверняка не испытывал», – объяснял Мастерс.

Предполагалось, что все добровольцы будут спокойно воспринимать и необходимость обнажаться в лаборатории, и сексуально функционировать в присутствии медицинского персонала. Некоторые шли в исследование для развития своих сексуальных возможностей, многие женщины-участницы признавались Мастерсу, что «это исследование было возможностью сбросить сексуальное напряжение». Несмотря на предварительный психологический скрининг, Мастерс признавал, что, «по всей вероятности, иногда мы все же работали с вуайеристами или эксгибиционистами». Все подопытные, как лабораторные кролики, сперва были обследованы перед «покрытием партнера», как называл это Мастерс, пользуясь жаргоном, применимым именно к лабораторным зверюшкам. «Когда случался первый сексуальный контакт, исследовательская группа обычно не присутствовала при этом, – писал он. – Спустя некоторое время после сексуальных игр, партнер покрывал партнершу. Оргазм, если он имел место, регистрировался, очень приветствовался, но из него не делали события. Мы старались убедиться, что любую перспективу развития сексуальных зажимов можно нейтрализовать, пока она не переросла в реальные тяжелые патологии». Джини же, наоборот, говорила о сексе откровенно, смешно и увлекательно, не теряя при этом ни чувства собственного достоинства, ни честности. Ее ласковый взгляд и медовый голос создавали атмосферу тепла и расслабленности, сводящую на нет возможную неловкость или ощущение, что тебя профессионально обрабатывают, которые вполне могут возникать в таких условиях. «Она без малейшего колебания объясняла, какое исследование нужно провести, – делился Альфред Шерман, часто беседовавший за обедом с ней и Мастерсом. – Она совершенно не стеснялась использовать выражения вроде (прошу меня извинить) “перепихнуться”. Она не стеснялась ни занятий сексом, ни всего, что делает женщину сексуально привлекательной, ни того, что вызывает сексуальное возбуждение».

Однажды Билл и Джини пригласили доктора Шермана на вечерние исследования, проходившие в его кабинете, обычно занятом в дневное время. Через установленное в звукоизолированной смотровой зеркало Гезелла, они наблюдали, как женщины-добровольцы занимаются разными техниками мастурбации, разработанными для классификации сексуальных реакций. Большую часть инструктажа брала на себя Джонсон, всегда внимательно выполнявшая указания Мастерса. «Пациентка клала ноги на подколенники, во влагалище вводилось гинекологическое зеркало, – описывал происходившее Шерман. – На ранних этапах исследования они просто массировали клитор и стенки влагалища, продвигаясь ближе к шейке матки, чтобы понять, возбуждена ли женщина и наступил ли у нее оргазм. Джини просила пациенток самостоятельно стимулировать влагалище, представляя, что это делает пенис, или с помощью похожего на пенис инструмента».

Когда эксперименты стали включать настоящий половой акт, круг добровольцев расширился до секретарей других профессоров и докторских жен в качестве активных участниц. Также, по словам Шермана, приходили и студенты-медики, и врачи, готовые получить несколько долларов за участие в исследовании. Какими бы ни были их мотивы, казалось, что всех их увлек неугасающий энтузиазм Джонсон. Спустя годы она говорила об этих добровольцах, идеализируя их и делая почти героями, – наверняка, убеждая их, она рассуждала так же. «В нашу лабораторию приходили обычные люди – хотя, видимо, стоит называть их необычными, поскольку они были готовы пожертвовать своим временем и усилиями, чтобы заменить мифы фактами, – вспоминала Джонсон. – Мы отчетливо осознавали, насколько необходима была та информация, которую мы собирали, и были уверены в своей правоте, в том, что делаем “доброе дело”. Мы жили в пузыре убежденности, ограждающем нас от любых сомнений».

Под ярким светом ламп и внимательными взглядами ученых многие с виду здоровые и энергичные мужчины начинали страдать от импотенции, преждевременного семяизвержения и того, что двое экспериментаторов вежливо называли «страхом сцены». Четыре из пяти «неудачных случаев» в ходе эксперимента, когда участники не могли эффективно выполнять сексуальные функции, оставались за мужчинами, как свидетельствовали записи. «Я самонадеянно полагал, что намного больше проблем будет в работе с женщинами, – объяснял позднее Мастерс. – Как же мы ошибались! В лабораторных условиях с мужчинами работать намного сложнее, чем с женщинами». Из-за исследовательского фанатизма Мастерса в отношении и акта, и его результата эксперимент, который часто начинался легко и расслабленно в воскресенье вечером, превращался в полноценную рабочую рутину в понедельник утром. «Практически все пары участников были очень конкретными и целеустремленными», почти или совсем не отвлекались на прелюдию и «переходили сразу к гениталиям», рассказывал Мастерс. К сожалению, такой прямой подход «вдвое увеличивал количество сексуальных неудач в уже состоявшихся парах, когда доходило непосредственно до соития». Как ученому Мастерсу больше импонировал рутинный секс без любви, «половой акт, сводящийся к взаимной мастурбации партнеров». Восемьдесят процентов участников практиковали исключительно миссионерскую позу. С мужчинами Джонсон была так же терпелива, как и с женщинами. Она позволяла тем, кто нервничает, походить по кабинетам, почитать, поговорить, пошататься бесцельно, пока не освоятся. Некоторые по три-четыре раза останавливались, и никто ничего им не говорил. Она ласково смеялась и добавляла толику юмора в рутину процесса, убеждая не уверенных в себе юношей, что все будет хорошо.

Однажды утром в кабинет ворвался один из добровольцев, студент медицинского факультета Университета Вашингтона.

– Доктор Мастерс здесь? – взволнованно спросил он. – Мне нужен доктор Мастерс!

В офисе была только Джонсон.

– О господи, он, кажется, сейчас в операционной, – ответила она, помня его рабочее расписание. – Может быть, я вам помогу?

Студент отрицательно покачал головой и убежал. Примерно через час он вернулся, такой же озабоченный и нервный.

– Я не знаю, когда он вернется, – объяснила она. – Я могу помочь?

Молодой человек на секунду запнулся, словно раздумывая, можно ли ей доверять. Потом выпалил:

– Кажется, я больше не могу.

– Чего именно не можете? – спросила Джини, теряясь в догадках.

В ответ он посмотрел на нее взглядом, полным печали.

– Кажется, я больше… ничего не могу.

Джонсон узнала этого милого вежливого парня, больше похожего на выходца из деревни, чем на опытного горожанина. Она собирала его личное дело в рамках обычного опроса перед допуском к участию в исследовании. Она вспомнила, что он – ее земляк, что он «единственный ребенок, воспитанный в очень консервативной семье» и что его социальная активность была весьма ограниченной. «Он, кажется, до второго курса ни с кем не встречался», – говорила она. Но открыв для себя секс, он, как и многие другие юноши его возраста, ощутил потребность заниматься им как можно больше и чаще, как погибающий от жажды человек мечтает выпить океан.

Тем утром, переполняемый отчаянием, этот студент явился после тридцати шести часов, проведенных в постели с двумя разными женщинами, чем довел себя до полного изнеможения. Теперь отсутствие физической реакции смутило и обеспокоило его. В срочном порядке он решил искать помощи Мастерса.

Джини терпеливо выслушала и поняла, что после такого «марафона» наступил период «отката» – характерное для мужчин состояние, которое Мастерс описывал как временное «психофизиологическое сопротивление» сексуальной активности сразу после наступления оргазма. У некоторых мужчин – вне зависимости от того, насколько женщина старается его снова возбудить, – пенис остается вялым в течение примерно часа. Некоторые испытывают боль, если слишком быстро возбуждаются после секса. Исследования показали, что такой «проблемы отката» у женщин не бывает. Джонсон искренне посочувствовала юноше. «Я убедила его, что он не перерасходовал свои запасы, – рассказывала она тоном инструктора по стрельбе. – Он был очень-очень расстроен. Он был уверен, что способен функционировать при любых условиях».

В этом смысле юноша из Голден-Сити был не одинок. По словам Джонсон, многие добровольцы, предоставляющие свое тело для экспериментов, «не могли похвастаться обширным опытом или чем-то в таком духе. Занятия сексом в клинике будто бы помогали им найти ответы на вопросы о самих себе, унять страх перед противоположным полом, преодолеть свою стеснительность и удовлетворить любопытство». Именно таким был доброволец Томас Гилпатрик.

Томас Гилпатрик, 32-летний врач, получивший образование в Гарварде, работал в клинике лечения бесплодия под руководством доктора Мастерса. Несмотря на рост и фигуру, намекавшую на близкое знакомство с легкой атлетикой, кареглазый Гилпатрик плохо видел и носил темные очки в роговой оправе. Его темные вьющиеся волосы всегда были уложены каким-то невообразимым образом. Казалось, он вот-вот станет очередным «человеком в сером фланелевом костюме», живущим в не поддающуюся описанию эпоху страха Холодной войны, охоты на ведьм Маккарти и старого унылого Дуайта Эйзенхауэра в Белом доме. С 1955 года Гилпатрик помогал бесплодным парам, которые платили ощутимые по тем временам 250 долларов в год, чтобы их вел Мастерс. Он регулярно выслушивал то, что Мастерс говорил бездетным парам, обещая им результат – либо путем удачной беременности, либо с помощью его связей с другими врачами и службами по усыновлению. «Мы не может гарантировать, что вы забеременеете, но мы можем гарантировать, что у вас будет ребенок», – много раз говорил Мастерс.

Гилпатрику нравилось работать на медицинской передовой, он восхищался уверенностью и выдающимися способностями Мастерса. Он вырос в штате Вашингтон, поступал в Гарвард, и в 1946 году был зачислен. После первого курса Гилпатрик попал в войска связи, а с окончанием Второй мировой войны вернулся в Гарвард и выпустился в 1948 году. Той же весной он сочетался браком со своей «первой настоящей любовью», Одри, которую встретил во время армейской службы. Следующие несколько лет Гилпатрик учился на медицинском факультет Университета Вашингтона, проходил практику в армейском госпитале, а потом наконец вернулся в Университет Вашингтона и осел там в отделении акушерства и гинекологии. К тому времени когда он начал общаться с Мастерсом, в 1955 году, Том и Одри были счастливыми родителями сына и дочери. Когда Гилпатрик приступил к работе, Мастерс был еще на начальной стадии исследований с проститутками и делился со своим молодым ассистентом некоторыми открытиями. Потом появилась Джини Джонсон, исследования набрали обороты и стали быстро расширяться. Добиваясь поставленных целей, Джонсон некоторым образом втиралась в доверие к студентам, врачам и прочим сотрудникам – почти все они были мужчинами – и заставляла их выполнять ее пожелания. «Вирджиния была очень привлекательная – не то чтобы писаная красавица, но от нее исходила явная сексуальность, – вспоминал Гилпатрик. – Она не флиртовала в открытую, но все же это был флирт. Это было в ее природе. Некоторые женщины просто сами по себе такие».

Однажды днем в клинике лечения бесплодия Джонсон помогала Гилпатрику, пока он вводил пациентке гинекологическое зеркало. На сверкающем металлическом воронкообразном инструменте была закреплена маленькая лампочка, напоминающая лампочку новогодней гирлянды, но она никак не загоралась. Джини подошла поближе, слегка коснувшись Гилпатрика, и схватила отсоединившийся электрический шнур.

– Дайте-ка я вставлю, доктор, – промурлыкала она, вставляя шнур в разъем, усмехаясь одновременно невинно и сладострастно.

Гилпатрик запомнил эту шутку. «Конечно, прозвучало двусмысленно – не знаю, намеренно или нет, – рассказывал он. – Мы потом даже посмеялись». Может быть, Джонсон чувствовала его интерес, но на работе оставалась профессионалом, понимающим, где проходит тонкая граница социально допустимого поведения. «Она была уверена в своей сексуальности, было заметно, что это просто часть ее, – вспоминал Гилпатрик. – В некотором смысле Джини опережала свое время».

Джонсон искала добровольцев и случайно узнала о внебрачных похождениях Гилпатрика во время ночных смен, пока его супруга сидела дома с детьми. Поняв, что он готов к сексуальным приключениям вне супружеского ложа, Джонсон сделала своему коллеге предложение принять участие в исследовании в качестве добровольца. Она предположила, что их интерес к сексуальным реакциям не знакомых друг с другом людей может быть вполне логичным продолжением его работы в клинике лечения бесплодия.

Гилпатрика не пришлось долго уговаривать.

Во время первого сеанса рядом с Гилпатриком на большой двуспальной кровати с аккуратно заправленными мятного цвета простынями оказалась длинноногая обнаженная девушка. Ее упругая грудь, ее светлая гладкая кожа, на которой кое-где проступали мурашки, ее руки, ласкающие его тело, были для него загадкой.

– Разогрей меня, – попросила его она.

Прежде чем войти в смотровую, Гилпатрик снял уличную одежду. Последним, что на нем оставалось, был тонкий и легкий больничный халат, но и его он сбросил.

«Мы раздевались по отдельности, – вспоминал Гилпатрик. – Джини представила нас друг другу просто по имени». Потом Джонсон вышла и, скорее всего, заняла свое место за односторонним зеркалом.

По сложившейся традиции, на ожидавшей его девушке не было ничего, кроме бумажного пакета на голове, – как, впрочем, и на нем. Они сразу же решили, что эти пакеты лучше снять. «Мы начали в пакетах, но оба поняли, что это глупо», – рассказывал Гилпатрик. Он говорил, что с закрытым лицом невозможно дышать – не хватает воздуха. Тем более, они и так никогда прежде не встречались, и вряд ли когда-либо снова встретятся.

В отличие от многих других добровольцев, Гилпатрику не нужно было предварительно разогреваться, чтобы подавить нервозность. Он многократно бывал в этой смотровой, появляясь перед пациентками в качестве лечащего врача. Он знал, где стоит электрокардиограф, где провода с электродами, где находится зеркало, из-за которого на всех сморят Мастерс и Джонсон. «Я знал, что за нами наблюдают, но меня это не особо волновало, – говорил Гилпатрик. – Все ради науки». Он слишком верил Мастерсу и поэтому переступил через свои сомнения относительно целесообразности участия в этом действе. Он понимал, что этот проект может на корню загубить его врачебную карьеру, если о его участии поползет хоть один слух. Но он также знал, что огромное количество великих научных открытий было так или иначе сопряжено с возможными рисками, пусть даже в этом конкретном случае подразумевался вуайеризм. «Я не думаю, что Билл получал от всего этого удовольствие, – рассуждал Гилпатрик. – Я думаю, он просто воспринимал все как неизведанную область физиологии, изучение которой принесет ему Нобелевскую премию или другую научную награду».

С эрекцией в лабораторных условиях у Гилпатрика проблем не было – он воспринимал себя как здорового американца, кровь с молоком. Тем не менее просьба его обнаженной партнерши «разогреть» ее – разумная просьба на этапе прелюдии – выходила за рамки его постельного опыта. «Со временем я понял, что, хоть и был женат, знал я, на самом деле, очень мало», – говорил он. Его партнерши по получасовым сессиям не особо помогали ему двигаться в правильном направлении. Эти женщины были таким же неумелыми и неопытными. «Не припомню, чтобы мы говорили о чем-либо, кроме погоды, – признавался он. – Никаких “да, мне нравится” или “да, еще”».

Джини Джонсон время от времени комментировала происходящее, давая советы, пока Гилпатрик яростно трудился на партнерше. Ее указания касались того, чтобы не отваливались электроды, чтобы записывающее телесные показатели оборудование не отключалось от их раскачиваний и активных движений. Однажды после довольно быстрого акта между Гилпатриком и его партнершей Джонсон аккуратно попыталась его научить. «Она спросила на следующий день, “не могу ли я продержаться подольше”, или как-то так, – вспоминал Гилпатрик. – Может быть, я не был тем, кто был им нужен».

Спустя десятилетия Гилпатрик едва мог вспомнить лица, тела, голоса и сладкий запах пота женщин, с которыми он совокуплялся, – всех этих партнерш, которым было под или слегка за тридцать. Единственная, кого он помнил довольно отчетливо, – беременная и, предположительно, незамужняя девушка из Оклахомы, которая приехала в Сент-Луис, чтобы отдать своего ребенка на усыновление. Постепенно Билл и Джини превратили будущую мать в добровольную участницу исследования, записывая электрическую активность ее матки во время оргазма и впоследствии сравнивая ее с родами. «Ей было двадцать – двадцать один, студентка, наверное, – вспоминал Гилпатрик. – Ее врач в Оклахоме был знаком с Биллом и предложил ее в качестве кандидатки для исследований». Гилпатрик был не против секса с беременной девушкой. Беспокоясь за ее живот, он делал это в миссионерской позе и входил в нее неглубоко. «Она была не настолько большой, чтобы это доставляло дискомфорт – на четвертом или пятом месяце примерно, – рассказывал он. – На седьмом-восьмом мы не стали бы этого делать во избежание преждевременных родов». Мастерс и Джонсон интересовались сексуальными реакциями беременных женщин, и «уже кое-что изучили к тому времени, когда предложили мне».

Почему эта девушка из Оклахомы согласилась участвовать в исследовании Мастерса и Джонсон? Может быть, беременность и финансовые трудности сделали их предложение заманчивым для нее? И каким образом предварительный скрининг – а Мастерс и Джонсон убеждали скептиков, что на начальном этапе он помогает отсеять неподходящих кандидатов, – в достаточной степени учитывал возможное психологическое воздействие секса с незнакомцами на эту девушку? Гилпатрик хоть и был врачом, но лишних вопросов не задавал. Его физическое желание заняться сексом с красивой беременной девушкой с набухшей грудью отвлекало его от таких серьезных мыслей. «Я уверен, что Билл и Джини убедили ее, что она вносит важный вклад в науку, – объяснял он. – Была четкая инструкция: не стоило выяснить, кто есть кто. Джини (не Билл) однозначно предупреждала, что необходимо соблюдать анонимность».

Через несколько месяцев, в начале 1958 года, Гилпатрик как дежурный врач ассистировал при родах той самой девушки из Оклахомы в родильном доме университетской больницы. С матерью и ребенком все было в порядке, как вспоминал Гилпатрик, но Мастерс как ученый не упустил возможности снять ЭКГ во время родов и сравнить ее показатели с показателями электрокардиограммы. «Электрическая активность во время родовых схваток – ее показатели – была очень похожа на то, что происходит во время оргазма», – рассказывал Гилпатрик. В течение нескольких следующих лет Мастерс и Джонсон опросили 111 женщин об их сексуальных реакциях во время беременности и пришли к поразительным, новаторским выводам, в том числе убедившись, что занятия сексом во время беременности не представляют никакой угрозы для плода, разрушив ранее существовавшее обратное убеждение. Их исследование показало, что в первых двух триместрах у женщины усиливается сексуальное желание. На живых примерах они отмечали заметные изменения в женской груди, наружных половых органах, других внутренних органах у беременных женщин. При этом только шесть женщин приняли участие в «анатомической и физиологической оценке сексуальных реакций во время беременности и в послеродовый период». Все женщины были замужем. Четверо из них принимали участие в исследованиях сексуальности еще до наступления беременности, что позволило сравнить активность сокращений матки в обоих состояниях. По неизвестным причинам Мастерс и Джонсон не включили данные о девушке из Оклахомы в итоговые результаты.

Как и надеялся Гилпатрик, его сотрудничество с Мастерсом вывело его на правильный профессиональный курс. Когда закончилась успешная практика в Сент-Луисе, он переехал с женой и детьми обратно в Спокан, штат Вашингтон, где продолжил практику в акушерстве и гинекологии, лечении бесплодия, эндокринологии и онкологии органов малого таза. В середине 1960-х он помогал в открытии филиала Федерации планирования семьи в Спокане и продолжал свою выдающуюся медицинскую карьеру.

Однако время, проведенное в качестве подопытного у Мастерса и Джонсон, неоднозначно сказалось на его личной жизни. «Я глупо и эгоистично полагал, что если жена не знает, то и проблемы нет – но, в конце концов, именно это и стало нашей проблемой», – размышлял Гилпатрик. Его добровольная работа в лаборатории подорвала доверие его супруги. «В Спокане у меня было много интрижек – и меня научили таким вещам, которых я не знал раньше. Я легко поддавался соблазну», – говорил он. В 1960-х и 1970-х он часто по выходным носился вдоль побережья на глиссере – мощной моторной лодке, рассекающей воду, – и знакомился с отдыхающими на свежем воздухе женщинами. Его работа сексуальным добровольцем и разгул по выходным привели к совершенно неожиданным для него последствиям. «Я думаю, все это повлияло на меня и разрушило мой первый брак, – признавался он. – Я привык думать, что никто ничего не знает». Оказалось, что о его супружеской неверности знают вообще все, включая детей.

До отъезда из Сент-Луиса Гилпатрик мечтал об одной конкретной женщине, с которой у него так никогда ничего и не было, – о Джини Джонсон. Много лет он думал о ней, но ни разу не осмелился искать ее общества за пределами больницы. Несколько лет спустя после отъезда из Сент-Луиса Гилпатрик снова оказался в Университете Вашингтона среди приглашенных на званый ужин в честь Уилларда Аллена, заведующего кафедрой, сыгравшего важнейшую роль в карьере Мастерса. Врачи, медсестры и прочие сотрудники, работавшие под началом Аллена, гиганта акушерства и гинекологии, обещали явиться. Но именно в тот вечер Билл был занят и прийти не мог. Гилпатрик предложил Джини составить ему компанию. Она согласилась.

В конце вечера, когда банкет закончился, Гилпатрик отвез коллегу домой и проводил ее до двери. «Я довел ее до квартиры, обнял и поцеловал на прощание, – рассказывал он много лет спустя. – И добавил что-то вроде “надо было нам чаще встречаться”. А она ответила, что знает все о моей сексуальной активности и что к этому вопросу не стоит возвращаться». Он не стал требовать от нее дальнейших объяснений. Джонсон же вспоминала Гилпатрика в большей степени как товарища и младшего ассистента, работавшего с Мастерсом, а не как подопытного добровольца. «Он был нам довольно близок, – говорила она. – Он тоже мне нравился, но я не особо проявляла к нему симпатию, потому что все время была занята».

Джонсон старалась не слишком сближаться с людьми, занимавшимися сексом в их лаборатории, помня о предостережениях Фрейда против «переноса» – психологической проекции пациентом любви и сильных эмоций на своего врача. Среди всех этих обнаженных мужчин и женщин, с которыми она встречалась в клинике, при постоянных наблюдениях за совокуплением и самоудовлетворением, несмотря на осведомленность об их самых интимных секретах, Джонсон всегда профессионально держала дистанцию. «Мне было любопытно, меня ничего не шокировало, – объясняла она. – Моя работа заключалась в том, чтобы успокаивать, объяснять, и не испытывать никакого личного интереса».

Уехав тем вечером от Джини Джонсон и не получив ничего, кроме поцелуя, Гилпатрик подумал, что причина может быть совсем в другом. Хотя Билл и Джини всегда держались на публике довольно холодно, без намека на то, что между ними что-то есть, в тот вечер он ощущал незримое присутствие Мастерса. Как он говорил, «я понимал, что даже если они до сих пор не вместе, то обязательно будут».