Текст книги "Гаспар гаучо"

Глава LVI
Опять в плену

Трудно себе представить бешенство Гаспара, обнаружившего исчезновение Шеботы. Правда, ни сам гаучо, ни лошадь его не пострадали, но несчастье все же свершилось… Ночной лес огласился проклятиями.

Старуха благополучно скрылась. Нечего было и думать о преследовании сквозь колючую, цепкую чащу.

Руганью в пустоту делу не поможешь. Надо было заботиться о собственной безопасности…

– Тысяча чертей! – ругнулся он напоследок, поднимая лошадь и вскакивая в седло. – Кто мог предвидеть, что старуха окажется такой проворной? Но шутки в сторону. Все шло так гладко и вдруг обернулось так плохо, как никогда. Мешкать не приходится, скорее к хлопчатнику!

Гаспар пришпорил коня, и трое всадников спустились по склону холма.

Лишь подъехав к сеибе, гаучо сообразил, что место это отныне не безопасно… Ведь с тех пор, как они договорились с Насеной, произошло столько всяких печальных событий. Гаучо предложил ехать широкой тропой в тольдерию. Опасности это не представляло, так как дорога была хорошо объезжена и видна даже ночью, а преимущество заключалось в том, что индеянка с Франческой встретятся им на полпути.

Всадники сделали краткую, остановку под сеибой направили лошадей на городскую тропу.

Днем или в ясную лунную ночь вы бы увидели с плоской вершины холма, как с двух сторон движутся по тропе навстречу друг другу две группы: Гаспар с мальчиками и пешая – Насена с освобожденными: прислужником Шеботы и дочкой Гальбергера. Девушки шли впереди, мужчина отставал шагов на тридцать. Насена вела белокурую девушку за руку. Тех и других разделяла полумиля. Еще несколько минут – и они встретятся! Уже возможно было окликнуть друг друга, но они двигались безмолвно, боясь выдать свое присутствие врагам.

Индеянка шепотом ободряла Франческу. Вдруг топот копыт… Звук приближается. Кто-то мчится галопом.

Остановились. Прислушались. Всадник настигает.

Кто это выехал ночью из города? Гнаться за ними мог только Агвара!

Насена старалась себя успокоить. Когда они вышли из тольдо Шеботы и крались по задворкам индейского города, там царствовали мрак и тишина; все спали. Кто ж разбудил кацика и сообщил ему о бегстве пленницы?

Но гнался за ними Агвара – один, без спутников. Совсем издалека доносился конский топот: это скакали всадники – друзья и сверстники молодого вождя, которых он не захотел дожидаться. Он стремился настигнуть девушку до ее встречи с друзьями.

Агвара скакал во весь опор по хорошо знакомой дороге и бурей налетел на отставшего раба Шеботы.

– Где бледнолицая?

Ошарашенный страж замедлил с ответом, но Агвара уже услышал встревоженные голоса. Он тронул поводья и проскакал дальше, ударом макана повалив беглого пленника.

Насена не ошиблась: она узнала властный голос Агвары, слышала звук удара маканой по голове сумасшедшего раба и топот дальней кавалькады. Крепче сжав руку Франчески, она соображала, что делать.

Кацик настиг девушек, прежде чем индеянка приняла какое-либо решение.

Нагнувшись в седле, он прохрипел в лицо Насене какое-то на наречии тобасов проклятие, сбил ее ударом кулака с ног, и не успела она опомниться, как Агвара уже мчался с Франческой поперек седла обратно в тольдерию.

Глава LVII
Счастливого пути

Агвара что есть силы погнал коня, но кто-то уже откликнулся на дикие вопли девушек. Встречные всадники подъезжают к Насене, а Франческа, слыша топот их коней, сильнее бьется в руках индейца, призывая Людвига, Чиприано и Гаспара.

Подмога мчалась в полном мраке, не знакомая с местностью. Ветви хлестали всадникам в лицо, колючки раздирали тело.

Если б не стоны Франчески, никакое упрямство не заставило б их продолжать погоню.

Вряд ли им удалось бы настигнуть вождя, но слепой случай погубил Агвару. Он поравнялся с местом, где лежал поперек тропы сбитый им с ног прислужник Шеботы. Раб валялся в беспамятстве. Агвару это мало трогало: он готов был его растоптать. Однако лошадь испуганно фыркнула и шарахнулась в сторону. Не успел индеец опомниться, как чьи-то сильные руки вырвали у него поводья и схватили его за горло. То были Гаспар и Чиприано.

Кацику грозила смерть или плен, но ловкой змеиной уверткой настоящего индейца он выскользнул из рук Чиприано и юркнул в кусты, сбросив Франческу на землю.

Людвиг и Чиприано подхватили девушку, шепча ей ласковые слова.

– Счастье снова нам улыбнулось, – заявил Гаспар, – но теперь не время для поцелуев и поздравлений: надо бежать! Нас стало четверо, индеец оставил нам своего маленького мустанга… Вперед!

Чиприано подсадил Франческу на лошадь кацика, отличавшуюся исключительной выносливостью; мальчики тоже вскочили в седла, и все помчались к пампасам.

Гаспар отказался захватить оглушенного ударом маканы полоумного раба: он был бы только помехой. Так же решительно отверг он просьбу Франчески и Людвига отыскать Насену.

Вдруг послышался голос индеянки; на чистейшем кастильском наречии она произнесла:

– Счастливого пути!

Гаучо привстал в стременах, крикнул: «Прощай, красавица!» – и долго, еще продолжалась бешеная скачка на взмыленных конях в бескрайных степях.

Глава LVIII
Друзья или враги?

Радость вновь посетила уединенную эстансию. Франческа вернулась живой и невредимой. Свидание с детьми, которых она считала погибшими, заставило сеньору Гальбергер забыть на время о потере мужа.

Молодежь рассказала ей обо всем происшедшем.

Вдова Гальбергер поняла всю глубину разыгравшейся трагедии и убедилась, что опасность еще не миновала для нее и для близких.

Она больше не сомневалась, чья рука нанесла страшный удар, знала и убийцу и подстрекателя. Франческа подтвердила соображения гаучо относительно Вальдеца.

Но диктатор Парагвая был не из тех людей, которые отступают на полпути. Он не откажется от преследования семьи Гальбергеров: или же сам нагрянет в эстансию, или подошлет кого-нибудь из своих клевретов. Каждую минуту с востока могли нагрянуть парагвайцы, а с запада – тобасы, во главе с кациком.

Радость беглецов омрачилась: эстансия перестала быть для них надежным убежищем. Что делать? Они ломали себе голову. Куда бежать? Во всем Чако нет уголка, до которого не дотянется диктатор или индейский вождь.

Четыре дня длилось путешествие из священного города тобасов в эстансию. Скакали днем и ночью, отдыхая лишь по два-три часа в сутки. Агвара со своими воинами, несомненно, снарядил погоню, а потому сразу по прибытии в усадьбу Гаспар начал сборы к бегству. С помощью индейцев он поймал свежих мустангов и мулов и оседлал их, но куда, собственно, ехать – не знал. Впервые в жизни гаучо растерялся.

Гаспар, чтобы не отвлекаться суетой и шумом предотъездных сборов, отошел подальше от дома на свободе обдумать положение. Поднявшись на небольшой холм, огляделся кругом. Его внимание привлекла дорога на старую тольдерию, расположенную к югу от эстансии. Враги могли ударить с востока и с запада: в том и другом случае они появятся с берегов Пилькомайо. На обширной густотравной равнине не видно было ни единого живого существа. Все птицы и звери попрятались от почти отвесных лучей полуденного солнца. Только вдали парил гриф, показавшийся Гаспару дурным предзнаменованием. Гаучо омрачился бы еще сильнее, если бы знал, за чем наблюдает гриф. С трех сторон, по разным дорогам, к эстансии приближались группы всадников. Первая группа двигалась к старой тольдерии от берега Пилькомайо; вторая ехала туда же, спускаясь по реке, а третья скакала прямо через пампасы на эстансию.

Первые всадники ехали цепью, по двое; их было человек сорок – пятьдесят. Строй, мундиры и вооружение выдавали правительственных солдат. То были парагвайские наемники под командой Руфино Вальдеца, собравшегося навестить Гальбергеров и довести до конца поручение диктатора.

С противоположной стороны скакали тобасы, предводительствуемые Агварой. Кацик набрал около ста человек друзей и сторонников, вооруженных болами и копьями. Они бросились в погоню, как только поймали лошадей, но беглецам удалось все же значительно опередить их. Индейцы мчались во весь опор, подстрекаемые взбешенным Агварой, поклявшимся не только вернуть пленницу, но и отомстить устроителям ее побега.

Третий отряд, приближавшийся с запада прямо к дому, также был тобасский. В отличие от всадников Агвары, он состоял из мужчин зрелого возраста, но возглавлял его молодой индеец. С ним рядом скакала девушка: это Каолин с Насеной преследовали Агвару.

Племя, узнав, что, вопреки голосу большинства и увещаниям старцев, кацик бросился в погоню за бледнолицыми, возмутилось. Совет, спешно созванный в малокке, сверг Агвару и выбрал на его место Каолина. Насена принимала в перевороте горячее участие. Грубость, с которой Агвара швырнул ее на землю, убила в ней последнюю, еще теплившуюся искру любви к бывшему кацику и вдохновила на месть.

Надо сказать, что Агвара, увлеченный преследованием белокурой беглянки, не подозревал о своем низложении и о снаряженной за ним самим погоне.

Каолин, выбрав кратчайшую дорогу через пампасы, скакал наперерез Агваре – к самой эстансии.

Первым из троих Гаспар заметил группу Каолина, хотя меньше всего ожидал появления врага с той стороны. Он выследил всадников по направлению полета грифа и по теням, мелькавшим в траве.

– Карраи! Мы пропали. Замешкались на свою голову. Сейчас они будут здесь!

Людвиг и Чиприано бросились на крик Гаспара к холму. Бежать было поздно; сопротивляться – еще бессмысленней. Все трое молча наблюдали за приближением погони, уверенные, что Агвара жестоко отомстит им за свой позор.

Представьте себе их радостное изумление, когда во главе отряда они увидели Каолина с Насеной – с той самой Насеной, которая великодушно вывела Франческу из шалаша бабушки Шеботы и ночью на глухой тропе пожелала им доброго пути.

Привет друзьям и защитникам!

Глава LIX
Возмездие

Новый кацик был человек решительный и в эстансии пробыл ровно столько времени, сколько требовалось, чтоб ознакомиться с положением вещей. Бросив несколько энергичных фраз своим воинам, он вскочил на коня и помчался по направлению к старой тольдерии. Враг, кто бы он ни был, мог появиться только оттуда…

Гаспар вызвался сопровождать Каолина, строго-настрого приказав Чиприано и Людвигу не покидать в эстансии сестру и мать.

Каолин держал путь напрямик через пампасы. Насена, не пожелавшая остаться в усадьбе, ехала рядом с братом. Девушка не могла успокоиться, пока обидчика не постигнет кара.

Между тем настроение спутников Каолина сильно поднялось. Выезжая из родного города, они рассчитывали иметь дело только с низложенным кациком и его молодыми воинами. Теперь они уже знали, что предстоит встреча с более опасным, а главное – ненавистным врагом. Все, несмотря на мирный договор, питали злобу к Вальдецу и гнали взмыленных коней, чтобы скорее сразиться с парагвайцами.

Каолин направлялся прямо к старой тольдерии, хотя и не собирался доезжать до нее. Целью его в данную минуту было достигнуть скалистой гряды, господствовавшей над долиной Пилькомайо. С каменного гребня открывался широкий вид на реку и на покинутое становище. Через ущелье, переехавши эту гряду, можно было выехать к тольдерии. Но, доехав до ущелья, они в него не углубились.

Скомандовав индейцам остановиться, Каолин соскочил вместе с гаучо и полез на кручу.

Оба отряда находились на равном расстоянии от покинутого становища и направлялись прямо к нему. Каолин и гаучо наблюдали за тем, как они с разных сторон, пробираясь между тольдо, выехали на площадь и столкнулись лицом к лицу перед малоккой. Остановились. Несколько мгновений, очевидно, ушло на преодоление взаимного недоверия. Но замешательство длилось недолго. После короткого разговора предводители группы сблизились. Воины пожимали друг другу по-братски руки. Дружеские отношения установились. Те и другие смешались, словно намеревались сделать привал в тольдерии.

Каолин и гаучо хотели было спуститься в ущелье, чтобы защитить вход в него, видя мирное оживление на площади, они не покинули своего наблюдательного поста.

Разведчики задержались на утесе вплоть до захода солнца, окрасившего в пурпур долину Пилькомайо.

Густой туман поднялся с реки и окутал старую тольдерию. Но не успела спуститься тьма, как они увидели, что конный отряд, разбитый на две колонны, покидает тольдерию; одни всадники вооружены копьями и над головами их реют пестрые значки: это, конечно, квартелеро. В сумеречном освещении можно было различить двух начальников: одного – в плаще, вытканном из перьев, и другого – в форме парагвайского офицера. Это были Агвара – соперник Каолина и старый смертельный враг Гаспара – Руфино Вальдец.

После этого разведчики уже не стали задерживаться на горе: Гаспар боялся упустить старинного противника, а Каолин – оскорбителя сестры.

Бросились вниз, к своим «бравос», и тщательно укрыв их в ложбине, неподалеку от щелистого прохода, сами стали в засаду, охраняя тропу взятыми наперевес копьями.

Сейчас молодой индеец отомстит за поруганную сестру! Она стоит тут же, немного поодаль, нахмурив брови и сжав губы, словно готовясь быть зрительницей печальной, но неизбежной сцены… Вот ущелье огласилось звонким топотом. Из-за выступа скалы выползает лента кавалькады.

Впереди едут Агвара и Руфино Вальдец.

В глазах гаучо, стоявшего позади Каолина, потемнело; комок подступил к его горлу при виде убийцы добряка Гальбергера. Его опередил Каолин. Легкий стон – и Агвара соскальзывает с коня, пронзенный копьем. Та же участь постигла Вальдеца.

Его опередил Каолин

Парагвайцы в замешательстве останавливаются. Они еще ничего не понимают, но до них доносится боевой клич индейцев тоба, и целый дождь бол сыплется со скалы.

Квартелеро поворачивают коней и несутся обратно к пампасам; даже в старой тольдерии не делают передышки, а скачут прямо к Пилькомайо и переправляются на парагвайский берег, оставив на территории индейцев десяток убитых и раненых во время беспорядочного отступления.

Индейцы Агвары, потеряв вождя, не имели оснований ссориться с единоплеменниками.

Ни одна рука не поднялась, чтобы отомстить за молодого кацика, ибо старики недаром низложили легкомысленного предводителя, сообщника Вальдеца.

Глава LX
Заключение

Соединенный индейский отряд, отдохнув сутки в старой тольдерии, отправился в священный пород. К нему примкнула сеньора Гальбергер с семьей, Гаспаром и батраками – индейцами-гуано. Вдова больше, чем когда-либо, нуждалась в дружбе и покровительстве племени тоба. Уединенная эстансия не стала служить надежным убежищем.

Каолин оказал бледнолицым в тольдерии самое широкое гостеприимство, которым им не пришлось злоупотребить, так как вскоре до них дошли вести о смерти Франсиа, наводившего при жизни страх далеко за пределами Парагвая.

Но, даже мертвый, он долго оставался пугалом с той разницей, что жители называли его вместо Эль-Супремо – Эль-Дефунто…

Вдова Гальбергера решила, что может беспрепятственно вернуться на родину, но Гаспар был другого мнения. Он боялся, что ей поставят в вину избиение солдат в ущелье, и советовал поселиться в Аргентине, на родине гаучо, где условия были благоприятней.

Она согласилась с доводами Гаспара и совершила трудное путешествие, покрыв тысячи миль дикой степи и переправившись через множество рек. Каолин и Насена с воинами сопровождали бледнолицых до реки Саладо вблизи города Сан-Розарио. Отсюда Каолин возвратился в священный город без сестры. Насена, горячо любившая брата, рассталась с ним ради того, кто был ей еще дороже – ради Людвига, которому удалось вытеснить из сердца индеянки воспоминание об Агваре.

На Сальдо, между Сан-Розарио и немецкой колонией, раскинулась новая большая эстансия с корралями для скота и «ганадериа», то есть обширным сараем для сена и соломы. Она принадлежит сеньоре Гальбергер, но хозяйство ведут ее сын и племянник. Чиприано женился на Франческе, Людвиг на Насене.

Переждем еще несколько лет и заглянем в шумный и счастливый дом аргентинских скотоводов: он огласился детским смехом. Дети Чиприано и Людвига еще не подозревают о буйной жизни полудикого края – с его хищными столкновениями и первобытной романтикой, а родители давно успокоились, поглощенные мирным хозяйством.

Затерявшаяся гора

Глава I
Без воды

– Mira! El Cerro Perdido! Затерявшаяся гора! Смотрите, да вот же она!

Всадник, чей неожиданный возглас нарушил царившее вокруг молчание, ехал на серой в яблоках лошади во главе многочисленного каравана, бок о бок еще с двумя джентльменами. За ними следовали телеги, прикрытые черной парусиной. То были огромные длинные повозки, неуклюжие, тяжелые, нагруженные и заваленные массою разнообразных вещей. Каждую такую повозку с трудом тащила восьмерка мулов. Повозки эти представляли собой настоящие передвижные дома, жилища целых семей путешественников. Мулы, тащившие повозки, запряжены были так, что образовалась атайя, то есть вереница, длинной линией тянувшаяся до самого арьергарда. Несколько пастухов, которые гнали огромное стадо рогатого скота, замыкали собою столь необычный караван.

Все были верхом, даже пастухи и погонщики мулов. Путешествие, подобное тому, которое они предприняли, трудно было бы совершить иначе. Они направлялись из мексиканского города Ариспы и проезжали по огромным пустынным равнинам, которые тянутся вдоль северной границы штата Сонора. Равнины эти называются льяносами.

Караван почти целиком состоял из рудокопов. Об этом без особенного труда можно было догадаться по одежде большей части этих людей, а главным образом, по их багажу, состоящему из шахтерских инструментов и машин, странные формы которых обращали на себя внимание даже под грубой парусиной, прикрывавшей телеги.

Караван почти целиком состоял из рудокопов

Словом, это был многочисленный отряд рудокопов-рабочих, которые под руководством своих хозяев переходили от одной истощившейся залежи к другой, недавно открытой. Залежь эту они должны были разрабатывать сообща. Жены и дети сопровождали их, потому как горняки отправлялись в отдаленную часть Сонорской пустыни[37]37
  Сонорская пустыня (пустыня Хила) – песчано-каменистая местность в районе американо-мексиканской границы на территории американских штатов Аризона и Калифорния, и мексиканских штатов Нижняя Калифорния и Сонора, к северу от Калифорнийского залива. Одна из самых жарких и крупных пустынь Северной Америки.


[Закрыть], где им предстоит прожить долгие месяцы, а возможно, и годы.

За исключением двух всадников, белокурые волосы которых выдавали их принадлежность к саксонской расе, все остальные были мексиканцами, и притом не чистой крови, о чем можно было судить по тому, что лица их были всевозможных оттенков, начиная от цвета китайской бумаги до медно-красного цвета кожи туземцев-дикарей. Некоторые из рудокопов были настоящие, кровные индейцы из племени опатов, одного из тех племен, которые известны под именем мансос, то есть племени, побежденного и принявшего отчасти цивилизацию, вследствие чего они стали походить на своих диких родичей так же мало, как домашняя кошка походит на тигра.

Некоторое различие в костюме уже с первого взгляда указывало на разное общественное положение и место, занимаемое каждым путешественником. Рудокопы – рабочие и помощники машинистов, заведовавшие землечерпальными машинами, – выделялись своею многочисленностью. Немало было тут возниц, управлявших повозками, были также аррьеросы и мозосы, в обязанности которых входило навьючивать поклажу на животных; кроме того, в отряде находились вакеро, или пастухи, и несколько человек из личной прислуги обоих саксонцев.

Всадник, восклицанием которого начинается наш рассказ, резко отличался от своих спутников как костюмом, так и общественным положением. Это был золотоискатель, или, по-мексикански, гамбусино, один из тех гамбусино, коих здесь пруд пруди. Люди эти обладают каким-то особенным, переходящим по наследству от отца к сыну даром отгадывать присутствие в недрах земли того желтого металла, который так ценится нами и так часто приводит к гибели. Имя этого гамбусино было Педро Висенте. У него был какой-то чужеземный тип лица, который не сразу забывается. Казалось, что его черные глаза могли так же пытливо заглянуть в глубь вашей души, как они умели проникать в недра земные.

Этот самый Педро Висенте за несколько недель до того времени, когда начинается наш рассказ, открыл залежь, куда теперь направлялся караван. Он поспешил заявить о своей находке властям Ариспы для того, чтобы ее записали на его имя, это по местным законам обеспечивало ему исключительное право владеть золотоносною жилою. Судя по этому, мы могли бы счесть гамбусино начальником каравана, но в данном случае мы бы сильно ошибались. Средства не позволяли ему предпринять самому разработку залежи, на что, к слову сказать, требовались довольно большие затраты, и он вынужден был уступить свои права на залежь богатому торговому дому «Вилланева и Тресиллиан», получив за это известную сумму наличными и выговорив себе по контракту некоторую долю в будущих барышах.

Так как предприятие казалось довольно выгодным, то «Вилланева и Тресиллиан» забросили свою старую залежь, не приносившую им больших доходов, и отправились в путь, забрав с собою не только своих рабочих, которые пошли в сопровождении жен и детей, но и все, что нужно для золотодобычи, то есть землечерпальные машины, орудия для добывания и промывки руды, лотки для получения оставшихся после промывки золотых песчинок и самородков и, сверх того, всю наиболее необходимую для обыденной жизни утварь.

Это их караван остановился в льяносах, когда Педро закричал: «Взгляните! Вот Затерявшаяся гора!»

Восклицание гамбусино главным образом относилось к его компаньонам. Один из них, дон Эстеван Вилланева, человек лет пятидесяти, был мексиканец. Благородные и надменные черты лица указывали на его андалузское происхождение. Другой компаньон, высокого роста, худощавый и белокурый, был англичанином из Корнуолла, звали его Роберт Тресиллиан. После смерти жены он покинул отечество, чтобы попытать счастья в Мексике.

В ту минуту, о которой мы говорим, все путешественники, от первого до последнего, имели вид мрачный и озабоченный. Достаточно было взглянуть только на лошадей и мулов, чтобы понять причину их беспокойства. Бедные животные находились в очень жалком состоянии: на их исхудалых боках можно было пересчитать все ребра; вытянутые шеи были опущены, у ослабевших животных не было сил даже поднять голову.

Они шли с большим трудом. Глубоко запавшие глаза, вывалившиеся из пересохших ртов языки, – все это указывало на мучившую их неутолимую жажду. Несчастные животные в продолжение уже трех дней не получали воды, а скудная растительность льяносов, которая попадалась до сих пор, не могла доставить им хотя сколько-нибудь сносного корма.

Это был период засухи в Соноре. В продолжение уже нескольких месяцев в этом месте не упало ни одной капли дождя, и даже ручьи, попадавшиеся путешественникам, столь обильные водою в обыкновенное время, – даже те совершенно иссякли. Поэтому было неудивительно, что животные дошли до полного истощения и что их хозяева находятся в сильной тревоге. Еще сутки-другие такого пути означали смерть, если не для всех, то для большинства.

Услышав восклицание гамбусино, его спутники уже не скрывали вздоха облегчения, – слишком сильным было их душевное беспокойство. Они хорошо знали, что близость горы обещала корм животным и воду для всех. Педро очень подробно описал им Затерявшуюся гору как конечную цель пути, и ее подножие – как наиболее удобное место для лагеря. Он рассказывал об этом месте, как о маленьком Эдеме. А на одной из вершин гамбусино обещал показать богатейшие залежи золота, известные пока только ему одному. У подножия Затерявшейся горы им нечего было опасаться недостатка в корме для лошадей и вьючных животных или недостатка в воде, как это было до сих пор, так как здесь находился источник ключевой воды. Кроме того, там же синело озеро, берега которого представляли собой превосходнейшие пастбища. Трава на них всегда была густая, сочная и расстилалась вокруг вечнозеленым изумрудным ковром.

– Вы уверены в том, что это Затерявшаяся гора? – спросил дон Эстеван, устремив глаза на видневшуюся на краю горизонта одинокую возвышенность, на которую ему указал Педро.

– Так же, сеньор, – ответил Педро, немного задетый за живое, – как и в том, что мое имя Педро Висенте. Да и как же мне не знать здешних мест, когда моя мать не одну сотню раз рассказывала мне историю моего крещения? Бедная женщина никак не могла примириться с тем, что этот обряд обошелся ей страшно дорого. Подумайте-ка, сеньоры, двадцать серебряных песо[38]38
  Песо – мелкая мексиканская монета.


[Закрыть] и две восковые свечи!.. Две огромные свечи из самого белого воска! И все это для того только, чтобы я мог унаследовать имя и дарования моего отца, который, подобно мне, был всего лишь бедным гамбусино!..

– Хорошо, Педро! Не сердитесь, – смеясь возразил дон Эстеван, – все это давно уже пора забыть, так как вы теперь настолько богаты, что можете больше не жалеть о пустяках, коих стоило ваше крещение.

Дон Эстеван говорил чистую правду. Со времени своей счастливой находки Педро стал богатым человеком.

Кто видел его месяца три назад, тот не узнал бы: настолько изменилась к лучшему его внешность. Раньше он был бледен, худ и ходил чуть ли не в рубище; его грязная и изорванная одежда еле держалась на нем; вместо лошади у него была какая-то измученная, еле живая кляча, достойная соперница Россинанта. Теперь он восседал на породистом коне, покрытом богатой попоной; на него было больно глядеть из-за блестящих позументов, составляющих необходимую принадлежность той живописной мексиканской одежды, которую носят ранчеро.

– Довольно шутить, – нетерпеливо прервал их Роберт Тресиллиан, – гора, находящаяся перед нами, это и есть Затерявшаяся гора, да или нет?

– Да! – лаконично ответил проводник, еще более обиженный сомнением в его топографических познаниях, которое позволил себе выразить даже после его слов чужестранец. И это в адрес Педро, знавшего все закоулки Сонорской пустыни!

– В таком случае, – продолжал Тресиллиан, – чем скорее мы там будем, тем лучше. Я полагаю, что гора находится от нас на расстоянии десяти миль.

– Вы можете, кабальеро, смело накинуть миль двадцать и прибавить к этому еще несколько метров, – сказал Педро.

– Как? Двадцать миль! – с удивлением воскликнул англичанин. – Я не могу в это поверить!

– Если бы вы, сударь, – хладнокровно сказал гамбусино, – так же часто путешествовали по льяносам, как я, то не говорили бы так. Расстояния в здешних местах никогда не бывают такими, какими они нам кажутся издали.

– Хорошо! – сказал англичанин. – Коль это говорите вы, я верю. Вы достаточно и столь успешно проявили свои способности в качестве золотоискателя, что…

Этот комплимент приятно польстил самолюбию гамбусино.

– Тысяча благодарностей, дон Роберт! – ответил он, отвесив глубокий поклон. – Вы можете мне верить на слово, сеньор, потому что я не говорю наугад и могу даже вычислить расстояние в ярдах. Уже не в первый раз, сеньоры, я замечаю, что вы сомневаетесь в моем знании местности. Так знайте, что прежде, чем решиться сделаться вашим проводником, мне пришлось самому несколько раз побывать здесь и подробно изучить местность. Я отлично помню, что здесь должна находиться большая пальма, которую вы видите вон там, слева от вас.

С этими словами Педро указал Роберту Тресиллиану на высокое дерево, гладкий длинный ствол которого оканчивался венчиком длинных листьев блестящего стального цвета. То была пальма из семейства юкка, величиною своею превосходившая все экземпляры этой породы, которые так часто попадаются в льяносах.

– Если вы, сударь, – добавил гамбусино, желавший во что бы то ни стало войти в доверие к англичанину, – все еще сомневаетесь в правдивости моих слов, то не угодно ли вам подойти поближе к пальме? На ее коре вырезаны две буквы: «П» и «В» – рукою вашего покорнейшего слуги Педро Висенте. Это маленькое напоминание о себе я оставил, когда был здесь три месяца тому назад.

– Я вам верю без доказательств, – ответил Тресиллиан, усмехнувшись при слове «напоминание». Ему показалась забавным это памятка в пустыне!

– В таком случае, сеньоры, позвольте вам доложить, что максимум того, что мы можем сделать, – это достигнуть горы до захода солнца.

– Хорошо, Педро! – дружеским тоном сказал дон Эстеван. – Не следует терять времени. Будьте так добры отъехать немного назад и отдать приказание продолжать путь. Велите погонщикам мулов подстегнуть, насколько это возможно, животных.

– Я весь к услугам вашей милости, – ответил гамбусино, высоко приподняв над головою свою шляпу с широкими полями и отвесив поклон обоим компаньонам.

Он пришпорил коня и галопом поскакал к арьергарду каравана. Не доезжая немного до телег, он почтительно поклонился небольшой группе лиц, которых мы еще не представили нашим читателям, но которые были едва ли не самыми интересными из всего отряда. Две особы из этой группы принадлежали к прекрасному полу. Одна была женщина лет тридцати пяти, в молодости, должно быть, отличавшаяся редкой красотой, следы которой были заметны еще и теперь. Другая была прелестной девушкой, почти дитя. Судя по ее сходству с первой спутницей, она, должно быть, была ее дочерью. Ее великолепные черные глаза сияли, как звезды, под короной черных с синеватым отливом волос. Маленький ротик с пухлыми губками был словно создан для поцелуев. Никогда еще испанская мантилья не покрывала более восхитительной головки. Девушку звали Гертрудой, а ее мать была сеньора Вилланева. Они ехали в повозке, похожей на паланкин (по-мексикански litera), какими пользуются местные знатные дамы для путешествия по слишком узким и неудобным для верховой езды дорогам.

Повозка была выбрана как наиболее приятный и наименее утомительный способ передвижения. Везли ее два прекрасных мула, которыми управлял молодой мексиканец.

Четвертым лицом в группе был сын Роберта Тресиллиана – Генри. На вид ему было лет девятнадцать. Это был красивый, высокого роста юноша с белокурыми волосами и изящными, словно точеными, чертами лица, в которых, однако, не было ничего женственного.

Его внешность поражала мужеством и решимостью, а высокий рост указывал на недюжинную силу и необычайную ловкость. Он немного наклонился в седле, чтобы удобнее было вести разговор с прекрасными путешественницами, которые откинули полог своей повозки. Их беседа казалась очень оживленной. Вероятно, молодой человек говорил о приятном известии, которое только что сообщил проводник, так как молодая девушка слушала его с восхищением и глаза ее блестели от удовольствия.

Затерявшаяся гора была уже перед ними. Нечего было бояться недостатка в воде. Страдания рудокопов скоро должны были закончиться. Караван приободрился.

– Anda! Adelante! Вперед! – крикнул Педро Висенте.

Погонщики мулов подхватили этот крик, разнося его все дальше и дальше до последнего человека из арьергарда; повозки тронулись с места и двинулись в путь при непрерывном щелканье бичей и скрипе колес.