Текст книги "Бандолеро, или Свадьба в горах"

Глава XII
“Клин клином вышибают”

Теперь, когда на улицах можно было не опасаться насилия враждебной толпы или ночных убийц, мы снова получили возможность изучать «город Ангелов».

Это был прекрасный старинный город, с собором, который, согласно монашеской легенде, построили настоящие ангелы; с десятками капиллас (часовня) и паррокиас (церковный приход); с сотнями массивных каменных зданий и с тысячами домов поменьше.

Мы обнаружили целые заброшенные улицы; руины, поросшие вьюнком и сорняками, покрывавшими роскошным ковром рухнувшие стены.

Никаких иных доказательств не требовалось, чтобы понять, что Ла Пуэбло, и сейчас третий по размерам город Анахуака, когда-то был гораздо больше.

Я пытался отвлечься, бродя по улицам города; но была одна улица, на которой я никогда не появлялся, – Калле дель Обиспо.

Я сторонился этой улицы так, словно на ней чума, хотя знал, что там уна коса муй линда – самое красивое, что есть в Пуэбло.

И именно поэтому я ее сторонился. Так как у меня не оставалось ни малейшей надежды обладать Мерседес Вилла-Сеньор, я послушался совета друга, более мудрого, чем я, которому рассказал историю своего увлечения. Друг посоветовал мне забыть ее, если смогу.

– Не приближайся к ней, постарайся никогда ее не видеть, – таковы были слова моего советника. – При такой страсти, как у тебя, это единственно возможный способ действий. В конце концов она, возможно, не такое уж совершенство. Ты не можешь судить основательно. Красотка на балконе иногда удивительно меняется, когда выходит на улицу. Несомненно, девушка при близком знакомстве окажется совсем другой, чем та, что ты описываешь. Это только твое воображение.

– Никакое воображение не может создать такую фигуру… такое лицо… такой…

– Такой вздор! Послушай, старина! Не поддавайся романтике. Я утверждаю, что если бы ты увидел ее на расстоянии в шесть футов и при хорошем освещении, ты бы совершенно разочаровался. Смуглая кожа испанских женщин не выносит солнца. Я не отдал бы одну нашу светлокожую англосксонскую девушку за целый корабль испанок.

– Послушайся моего совета, – продолжал мой ментор, любитель светловолосых женщин, – постарайся больше с ней не видеться. Если она окажется некрасивой, это только вызовет у тебя раздражение; если же она действительно ангел, каким тебе кажется, тебе лучше с ней не встречаться – разве только на небе! Судя по твоим словам, она либо обручена с тем типом, либо дурачит его – такое часто бывает с женщинами этого города. В любом случае у тебя нет никаких шансов. Перестань о ней думать. Не ходи на улицу, где она живет. Впрочем, думаю, теперь, когда в городе эти мошенники «красные шляпы», вряд ли ты ее увидишь. Через месяц мы отправимся к Залам Монтесумы; и там ты либо получишь пулю в живот, либо другую пулю – в сердце от глаз, сверкающих так же, как глаза этой Вилла-Сеньор.

У меня на губах было слово «никогда», а в голове – такая же мысль. Но я ничего не сказал, зная, что друг только посмеется надо мной.

– Un clavo saca otro clavo (клин клином вышибают) – продолжал мой утешитель, от слов которого мне становилось только хуже. – Пословица исключительно подходит к твоему случаю. Ах, как хорошо понимают эти испанцы сложности и хитрости любви! Они поняли это триста лет назад, а простодушные англосаксы начинают понимать только сейчас. Несомненно, мисс Мерседес часто слышала эту пословицу, а может, и использовала на практике. Послушайся моего совета, старина, и делай то же самое. Пусть твоим лозунгом станет «клин клином вышибают».

– Тебе хорошо: ведь ты не должен подавлять любовь. А это не так-то легко.

– Ба! Очень легко! Оглянись по сторонам. Увидишь множество красивых женщин, соответствующих твоим вкусам, темнокожих сеньорит. Выходи на улицы, иди на Аламеду, в церковь, иди куда хочешь, только не на «улицу епископа».

Я последовал совету друга и принялся искать тот самый «клин», который выбьет другой. Но найти его мне не удалось. Первый клин оставался у меня в сердце, несмотря на все мои попытки извлечь его.

Тем не менее я продолжал выполнять решение никогда больше не видеть Мерседес, хотя это и стоило мне огромных усилий.

Мне не нужно было закрывать глаза, идя по улицам. Маловероятно, что я случайно ее встречу. Больше чем когда-либо женщины не покидали домов. И неудивительно, учитывая, что в городе бродили «красные шляпы».

Те немногие, что решались проехать в каретах по Аламеда, были либо женами иностранных купцов, либо принадлежали к немногим семействам, которые на время и по разным причинам стали «янкиадо».

За этими немногими исключениями, мы видели только маленьких темнокожих леперас в их серых ребозос (шарфах); а когда мы случайно оказывались на фанданго, там могли встретить представительниц класса «поблана», которые не могли устоять перед содержимым наших кошельков.

Среди элиты наши эполеты не вызывали особого внимания и общение с нами оставалось под запретом. На улицах могли править солдаты; но в домах священники сохраняли свою власть.

Именно им мы были обязаны табу на общение; и, конечно, соответственно ненавидели их.

Мне все это было безразлично. Даже если бы все девушки Пуэбло радостно встречали меня, я не мог бы ответить на их улыбки. Этому мешала рана, полученная от одной из них; и пока эта рана не заживет, у меня не было намерений заводить новое увлечение.

***

Несколько недель я исполнял программу своего друга; однако не почувствовал обещанного им облегчения.

Женское общество было мне не по душе. Я стал почти женоненавистником.

Отвлечения я искал в обществе мужчин; и, должен с сожалением сказать, среди мужчин, играющих в монте .

Игра – плохое средство от безответной любви, хотя к нему часто обращаются. Многие новички игорного стола появляются там из-за кокеток. Там десятками стоят они у игорных столов – даже когда фортуна им улыбается!

Мне без труда удалось найти место для удовлетворения своей страсти. Вместе с нами передвигались профессиональные игроки, они словно входили в штат армии. У каждого отряда был свой организатор «фаро» или «монте», и когда разбивали лагерь, едва ли не первой появлялась палатка с игорным столом.

В полевом лагере палатка, в городе – большой салон с канделябрами и роскошным ужином.

В таких салонах распоряжались наши игроки; они становились партнерами местных владельцев.

Обычно играли в самую распространенную в Мексике игру – монте . Она наиболее удобна, позволяет участвовать представителям всех сословий и классов и равно благосклонна и к новичкам, и к искусным игрокам. «Банкир». «крупье», кусок зеленого сукна и колода испанских карт – вот и все!

В Ла Пуэбло было два или три таких салона монте. Скорее, их было несколько десятков; но два или три посещались горожанами высших сословий; здесь на столах наряду с серебряными долларами можно было увидеть и золотые дублоны. Игорные салоны находились при больших кафе , которые в мексиканских городах играют роль наших клубов, служат местом свиданий для хасиенадос и наиболее богатых купцов.

Одно из таких заведений особенно часто посещалось офицерами нашей армии, хотя и не только ими. Мексиканские джентльмены не сторонились нашего общества за столом монте; и тут можно было увидеть рядом представителей тевтонской и латинской рас почти в одинаковых пропорциях и много промежуточных типов.

Хотя местные жители все были в гражданском, мы знали, что среди них немало таких, кто совсем недавно носил мундиры. Были здесь и наши пленники под честное слово, взятые при осаде Вера Крус или на окровавленной вершине Сьерро Гордо.

Нищета таких людей слишком бросалась в глаза. Жалованье, небольшое и часто запаздывающее, совсем перестали им платить; как они умудрялись прожить на своем честном слове, один Бог мог сказать.

Больно было наблюдать, как они пытаются поддержать внешность джентльменов. Внимательный взгляд обнаруживал места на их костюмах, с которых были отпороты эполеты и шевроны; тем самым костюмы превратились в гражданское платье.

Обычно такие люди закутывались в плащ, который на улице скрывал трансформацию. Но в салонах нельзя оставаться в плаще. И вот, глядя на сидящих за столом, можно было видеть плечи, на которых совсем недавно были эполеты полковника или даже генерала.

Играли они обычно по маленькой; начинали с песеты и постепенно увеличивали ставки в соответствии с отношением фортуны. И когда везло, продолжали играть дублонами.

В противном случае ограничивались на вечер одной песетой; но не уходили в отчаянии, а оставались у столов; как будто им доставляло удовольствие наблюдать за более удачливыми игроками и за потерями банкира.

Глава XIII
Приятное недоразумение

К одному из частых посетителей салона я испытывал особый интерес. Познакомились мы с ним не за столом монте. Я впервые увидел его на Калле дель Обиспо и в тот же вечер на Коллесито де лос Пайарос. Звали его Франсиско Морено. Это тот самый человек, который опередил меня в любви и спас мне жизнь!

У меня было достаточно возможностей изучить его характер, не упоминая о наших прошлых встречах. Я имел перед ним преимущество. Я хорошо его помнил, у него же не было обо мне никаких воспоминаний.

У меня были причины сохранять свое инкогнито.

Мы с ним познакомились и были в тех вежливых отношениях, какие складываются у двух человек за игорным столом; однако я мало что смог узнать о нем, кроме того, что он действительно офицер мексиканской армии. Об этом свидетельствовали и мои собственные наблюдения. Осанка и редкие слова говорили о военной профессии; в этом, как и в других профессиях, есть нечто от вольных каменщиков: раджпут (Представитель высшей касты в Индии. – Прим. перев.) одной страны легко распознается представителем той же касты другой.

Он был одним из мексиканских офицеров, отпущенных под честное слово; впрочем, мы подозревали, что среди нас есть множество других офицеров, которым не следовало здесь находиться. Мы не очень опасались шпионов; по правде сказать, они могли приходить и уходить совершенно спокойно, поскольку никакой охраны не было. Неожиданные и поразительные успехи, целая серия их, научили нас презрительно относиться даже к тайным помыслам противника. Его разведчики могли заходить в наш лагерь, пользоваться гостеприимством наших палаток, даже появляться в палатке главнокомандующего, а потом уходить с такой же легкостью, с какой приходишь к своему шляпному мастеру или портному и уходишь от него.

Никто и не думал подозревать Франсиско Морено. Никто не обращал на него внимания; разве что замечали, как он хорошо выглядит.

Я один внимательно наблюдал за ним. Я знал, что он не только хорошо выглядит – он и на самом деле благородный человек.

Что касается первого, то это сводило меня с ума; однако я не мог не ценить второго. Если бы он не был так благороден, я мог бы не дожить до того, чтобы заметить это его качество. У меня были странные фантазии, иногда совершенно невероятные, связанные с капитаном Морено.

Очевидно, он беден, хотя не из тех, кто просто превратил мундир в гражданский костюм. Одежда его, хоя и поношенная, отвечала изысканному вкусу. И он не легко выкладывал песеты на сукно игорного стола. Ставкой его обычно было песо, иногда два, но он никогда не доходил до золотых монет. Проиграв доллар, он отходил от стола. Выигрывая, оставался.

Но однажды вечером я заметил, что он нарушил это свое правило. С каждой ставкой выигрыш его удваивался, однако он встал и торопливо ушел из салона!

Многие этому удивились. Чтобы человек отказался от игры, когда ему так везет? Все равно что бросить фортуне в лицо ее щедрые подношения.

Я догадывался, что заставило его отказаться от игры. Он собирается поклоняться другой богине, с другим именем.

Соборные часы как раз пробили десять – именно в этот час я впервые увидел его на Калле дель Обиспо. Все соотвествовало моей догадке, что он отправляется туда.

Если бы даже мне везло в игре в десять раз больше, я не мог бы оставаться и воспользоваться удачей.

Торопливо получив у крупье свой выигрыш, я вслед за Франсиско Морено вышел из салона.

Не знаю, вызвал ли мой внезапный отказ от игры такие же толки, как уход мексиканца.

Может быть. Но в тот момент мне были совершенно безразличны и игра, и связанные с нею толки.

В сознании у меня была только одна мысль: мне предстоит стать свидетелем второго свидания; первое пронзило мне сердце.

Я чувствовал себя, как птица, летящая прямо в пасть огромной змеи; как мотылек, который добровольно летит в огонь свечи!

Какое очарование в мысли о том, что идешь навстречу гибели! Может, меня поддерживала мысль, что большего горя, чем испытал, я уже не почувствую.

Впервые за четрые недели я оказался на Калле дель Обиспо.

Передо мной шел Франсиско. Я верно угадал его намерение. Он отказался от улыбки фортуны ради Мерседес!

Мы шли по разным сторонам улицы: он направлялся прямо к фасаду каса Вилла-Сеньор; я украдкой, по-воровски спрятался под порталом противоположного дома.

Ждать нам пришлось недолго. Не успели мы занять свои места, как жалюзи подняли и у окна появилась женщина. Конечно, это была Мерседес.

– Ты опоздал, Франсиско! – сказала она негромко и укоризненно. – Колокола на соборе прозвенели десять минут назад! Как это жестоко. Ты знаешь, что я жду и что каждый момент дорог!

Франсиско, запинаясь, произнес какое-то оправдание, которое, очевидно, ее удовлетворило. Я видел, что она не сердится, что она уже простила его. Даже это усилило мою боль.

– Знаешь, дорогой, папа подозрительней, чем всегда! Боюсь, что он может появиться в любую минуту. Он еще не лег спать; он никогда не ложится, пока не ляжем мы с сестрой.

– Почему ты не дашь ему сонного напитка? Подмешай мака в его шоколад. Сделай это, нинья (девочка), и у нас появится возможность поговорить подольше. Я так мало тебя вижу. Так тяжело быть в разлуке. Надеюсь, ты то же самое чувствуешь?

– Ты сомневаешься в этом? Но чем это нам поможет? Он так настроен против тебя. Мне кажется, кто-то наговорил ему про тебя плохого. Когда мы идем на утреню, он всегда посылает с нами тиа (тетку) Жозефу, и я уверена, ей приказано следить за нами. Вернее, только за мной. Из-за сестры он так не тревожится. Позволяет ей выезжать одной – на Аламеду и повсюду. А если поеду и я, то обязательно в сопровождении тиа Жозефы.

– К дьяволу тиа Жозефу!

– И знаешь, Франсиско, есть еще кое-что похуже. Я узнала только сегодня. Жозефа мне сказала. Мне кажется, папа велел ей об этом сказать мне. Если я не соглашусь выйти замуж на него – ты знаешь, о ком я говорю, – меня заточат в монастырь! Только подумай! На всю жизнь попасть в монастырь или выйти замуж за человека, которого я не могу любить. Да он мне в дяди годится! Боже мой! Что мне выбрать?

– Ни то, ни другое, если я смогу помешать. Не волнуйся, любимая! Я найду способ спасти тебя от такой судьбы. Она ведь и для меня была бы губительна. У твоего отца не может быть ничего против меня, кроме моей бедности. Но кто знает? Я еще могу разбогатеть во время войны. Я надеюсь получить повышение и… послушай, дорогая!

Франсиско перешел на шепот, как будто дальнейшее требовало особой скрытности.

Слов на другой стороне улицы не было слышно; не слышал я и ответ девушки. Только когда она уже собралась уходить, я услышал:

– Адиос кверидо! Хаста ла маньяна! (До свидания, дорогой! До завтра!).

Ответ Франсиско прозвучал для меня необыкновенно сладко:

– Подожди! Еще мгновение, дорогая Долорес , еще минуту…

Окончания этого страстного призыва я не слышал. Не слышал и ответ, если он был.

Долорес могла оставаться на балконе и беседовать с Франсиско еще час, не вызывая у меня ни малейшего раздражения. Я был слишком счастлив, чтобы дальше слушать их разговор.

Не моя Мерседес уронила ту записку, не она сказала «Да хранит тебя Бог!»

У меня снова есть надежда, что ее сердце свободно, что никакой «дорогой Франсиско» еще не завладел им.

Уходя, я молча молился: «Боже, позволь Мерседес стать моей!»

Глава XIV
В чем дело?

Погрузившись в сладкие картины воображения, я какое-то время простоял под порталом.

Тем временем мексиканец ушел.

Я решил, что он воpвращается в салун, который мы оба покинули, и потому двинулся в том же направлении.

Теперь мне хотелось поговорить с ним; и я решил, что разговор будет гораздо сердечнее, чем прошлые наши беседы. В этот момент я мог бы обнять его: благодарность, которую раньше сдерживала мысль, что он мой соперник, вспыхнула с новой силой.

Нужно поговорить с благородным молодым человеком, дать ему знать, кого он защищал, и спросить, чем я могу отплатить за его великодушие.

Сердце мое устремилось к Франсиско Морено! Еще недавно он казался мне причиной моего несчастья, теперь же я увидел в нем инструмент своего воскрешения.

– О! Я по достоинству ему отплачу! Но как?

И вот, как раз когда я размышлял над этим вопросом, послышался резкий звук – словно кто-то резко остановился на улице и крикнул. В этом крике смешивались удивление и гнев. Затем последовали слова:

– Кве коса кабаллерос? Кве коса камиго? (В чем дело, господа? Что вам от меня нужно?)

– Вуэстра болса, сеньор; нада мас (Ваш кошелек, сеньор, ничего больше).

– Каррамбо ! Какое скромное требование! Тем не менее я не намерен его исполнять. Можете взять мой кошелек; но сначала вам придется отобрать у меня жизнь. Прочь с дороги, негодяи! Дайте мне пройти!

– На него, камарадос ! Он набит дублонами! Ал тиерра ! Сбейте его с ног!

Вслед за этими словами, произнесенными негромко, послышались звуки схватки, в которой, очевидно, принимали участие несколько человек: пять или шесть, насколько я мог судить по топоту ног на плитах тротуара.

Больше слов я не слышал; лишь несколько, произнесенных напряженным голосом и шепотом!

Даже тот, что заговорил первым, молчал.

А схватка продолжалась.

Улица, в которой она происходила, представляла из себя короткий переход, она вела с одной из главных улиц на Плаза Гранде и находилась недалеко от Калле дель Обиспо.

Она была тускло освещена единственной масляной лампой; слабый свет делал продвижение по ней особенно трудным.

Я сам оказался на этой улице, потому что по ней можно было быстрее пройти в кафе, куда я возвращался. И свернув в нее, сразу услышал возглас, а за ним и слова: «В чем дело, господа?»

Остальной разговор занял не больше десяти секунд, а вслед за тем началась схватка; она происходила в нескольких десятках шагов от меня, и мне потребовалось еще десять секунд, чтобы оказаться на месте.

Я особенно торопился на выручку, потому что мне показалось, будто я узнаю голос человека, на которого напали.

Я оказался прав. Это был Франсиско Морено!

Я обнаружил его в центре пятиугольника, образованного пятью нападавшими. Он искусно защищался сразу от всех пятерых. А они старательно пытались свалить его.

Все они были вооружены мачете; он оборонялся саблей, которую достал из-под плаща.

Я видел, что у нападающих есть и пистолеты, но они не пускали их в ход – может, боялись привлечь к себе внимание, и это помешало им в их замысле. А замысел очевиден – грабеж!

Я нисколько не опасался разрядить свой пистолет. Увидев «красные шляпы» – их легко было узнать в нападающих, я сразу понял, с каким сортом людей столкнулся мексиканец.

Кровь закипела у меня в жилах. Только сегодня я с отвращением услышал подробности очередного злодейства, совершенного этими любимцами нашего главнокомандующего; и тогда же поклялся, что если поймаю одного из них за таким делом, быстро с ним расправлюсь.

Такая возможность появилась быстрее, чем я ожидал; и я вспомнил свою клятву.

Мой крик, прервавший схватку, был достаточно громок, чтобы заглушить выстрел; пуля попала в одного из бандитов, и он со стоном упал в канаву.

Я мог застрелить второго и даже третьего, прежде чем они опомнятся и сбегут; хотя убегали они поразительно быстро.

Но мне хватило и одного. А то, что я с ним покончил, было очевидно: разбойник неподвижно лежал на камнях.

Глава XV
Жизнь за жизнь

– Грасиас ! – воскликнул молодой мексиканец, – мильграсиас, кабаллеро! (Спасибо! Большое спасибо!). Это все, что я могу сказать, пока не переведу дыхание.

Он замолчал. Я слышал его дыхание, тяжелое и быстрое, как у лошади после стремительного бега.

– Надеюсь, вы не ранены? – спросил я, убедившись, что на улице остался только один разбойник – тот, что лежит в канаве.

– Ничего серьезного, я думаю. Может, один-два пореза. Всего лишь царапины.

– Вы уверены?

– Не совсем, кабаллеро; хотя мне кажется, что все в порядке. Я не чувствую слабости, только немного устал. Пришлось поработать быстро – одному против пятерых. У меня не было возможности ударить, иначе я бы уменьшил их число. Но вижу, вы это сделали. Позвольте еще раз поблагодарить вас: вы спасли мне жизнь.

– Благодарить не нужно. Я лишь отплачиваю за такую же услугу: теперь мы квиты.

– Сеньор, ваши слова меня удивляют. Не могу сказать, когда встречался с храбрецом, оказавшим мне такую услугу. Ваш голос кажется мне знакомым. Прошу прощения. Здесь так темно…

– Мы с вами так часто встречаемся в темных местах, что мне кажется это судьбой.

– Каррамбо! – воскликнул мексиканец, еще более удивленный моими словами. – Но где были эти встречи? Прошу сказать мне, сеньор.

– Вы не помните, капитан Морено?

– Это мое имя. Вы меня знаете?

– У меня есть для этого основательные причины.

– Вы меня удивляете. Если не ошибаюсь, на вас мундир – американский офицер?

– Да.

– Могу ли спросить, где мы встречались? За столом монте?

– И не раз. Однако познакомились мы впервые не там, а …

– Где?

– В вашем доме.

– Уна бурла, сеньор (Вы смеетесь, сеньор)! Неважно: шутите, сколько угодно.

– Уверяю вас, я не шучу. Мы впервые обменялись словами под вашей крышей.

– Каспита (Черт возьми!)! Я в затруднении.

– Правда, в дом я не заходил, остановился на пороге. Здесь мы встретились и расстались – и то и другое не вполне в духе приличий. В невежливости при встрече виноват я, при расставании – мы оба. Вы так неожиданно закрыли дверь, что не дали мне возможности поблагодарить вас; я бы это обязательно сделал. Но тогда же решил поискать возможности поблагодарить вас. И, кажется, нашел ее, не ища.

– Сантиссима Вирген (Святая дева!)! Значит, вы тот джентльмен…

– Который однажды вечером так бесцеремонно вторгся в дом дона Франсиско Морено на Каллесито де лос Пайарос; ввалился туда головой вперед; его бы, несомненно, вынесли ногами вперед, но судьба послала ему великодушного хозяина. Ах, капитан Морено, – воскликнул я, в порыве благодарности сжимая руку молодого человека, – я сказал, что мы квиты. Но это не так. Мне вы, возможно, обязаны жизнью. Я вам – тоже; но и гораздо большим.

– Пор Диос, кабаллеро (Ради Бога, кабаллеро!)! Вы продолжаете изумлять меня. Чем же большим?

Под влиянием возбуждения я готов был признаться в своей влюбленности в Мерседес и рассказать, как он ввел меня в заблуждение – короче, рассказать все. Мы больше не соперники, мы ухаживаем за сестрами и идем одной и той же дорогой. Общий мотив, хотя у каждого своя цель, вместо соперничества. Разве это не должно нас объединить?

Однако у меня сохранились сомнения. Что-то заставило меня проявить скрытность. Моя тайна осталась нераскрытой; я даже не упомянул о Калле дель Обиспо.

– О! – ответил я, стараясь уменьшить свой энтузиазм. – Гораздо большее зависело от моей жизни. Если бы я потерял ее…

– Если бы вы потеряли ее, – прервал меня молодой мексиканец, избавляя от необходимости объясняться, – для меня это было бы печальным событием, потому что тогда я сегодня вечером потерял бы и свою. Еще пять минут, и эти головорезы одолели бы меня. А что касается того, что я спас вашу жизнь, то вряд ли это верно. Ее спасли ваши же товарищи. Если бы не их своевременное появление, нам вдвоем пришлось бы отбиваться от разъяренных патриотов; а у них предводителем был не обычный человек.

– Тем больше оснований мне быть благодарным вам.

– Ну, вы сполна расплатились со своим долгом. Если бы не ваше вмешательство – тем более великодушное, что вы не знали, кого спасаете, – я бы лежал мертвым вместо этого негодяя, предателя своей родины и своего Бога.

Последние слова были произнесены презрительно, как будто патриотизм говорящего вспыхнул ярким пламенем при виде грабителя-изменника.

– Но, кабальеро, – продолжал он более спокойным тоном, – вы говорите, что мы встречались за столом монте. Недавно?

– Последний раз сегодня.

– Сегодня!

– Примерно час назад. Может, чуть меньше.

– Каррамбо ! Должно быть, вы там были, когда я ушел из салуна. Вы видели, как я ухожу?

– Все это видели. И многие сочли странным.

– Почему странным, сеньор?

– Не часто игрок убегает от такого везения, как у вас. Для этого должна быть очень важная причина. Что-то такое и увело вас, я думаю?

– Пор Диос (Клянусь Богом!)! Ничего подобного. Небольшое поручение, которое требовало пунктуальности. Я исполнил поручение и уже возвращался, когда эти пикаронес (мошенники) напали на меня. Благодаря вам, сэр, я могу еще выиграть одну-другую монету; и собираюсь это сделать, если везение не покинуло меня вместе с тремя каплями крови. Идемте, кабальеро: вы ведь тоже возвращаетесь? Еще не поздно для партии в альбур (карточная игра).

– Я пойду с вами, чтобы осмотреть ваши раны и позаботиться о них, если понадобится.

– Спасибо, спасибо! Они пустяковые; иначе я бы сам о них позаботился. Вряд ли стоит их даже перевязывать. Немного воды с мылом, и все будет в порядке. А его оставим здесь?

– Да, если он мертв. Он не заслуживает даже чести быть унесенным на носилках.

– Вы не очень любите своих союзников в красных шляпах.

– Я их презираю; и так же считает каждый офицер нашей армии, который заботится о чистоте нашего герба. Они были обычными грабителями, эти изменники, разве не так?

– Были, есть и будут. Сальтеадорес дель камино гранде (Разбойники с большой дороги!)!

– Многие из нас считают это позором. Так считает и весь мир. Шайка грабителей на службе у цивилизованной нации. С ней обращаются, как с отрядом собственных солдат! Кто слышал когда-нибудь о таком?

– Ах, сеньор! Я вижу, вы настоящий солдат цивилизации. Мне жаль об этом говорить, но в моей бедной стране такие превращения вполне обычны. В нашей армии – я имею в виду армию его превосходительства генерала дон Антонио Лопес де Санта Анна – вы можете увидеть капитанов и полковников… даже генералов, которые… Но нет. Не мне делать такие откровения перед противником. Возможно, со временем вы сами узнаете много необычного, того, что мы называем – косас де Мексико (мексиканские обычаи)!