Текст книги "Бандолеро, или Свадьба в горах"

Глава XXXI
Музыка в лесу

Еще не наступила полночь, когда мы съехали с Большой Национальной дороги и углубились в горы. Мы двигались курсом, почти параллельным прежнему, но сбоку от дороги.

Примерно с милю мы шли по тропе, по которой с трудом мог бы проехать экипаж.

При звездном свете мы видели по обеим сторонам небольшие дома. Один больше других – мы знали, что это хасиенада Буена Виста , известная тем, что отсюда открывается лучший вид на Мексиканскую долину. Отсюда и название поместья. Всякий, кто поднимется на его азотею (плоская крыша) и не почувствует, как что-то дрогнуло в нем, совершенно лишен романтики.

Приближаясь от берега, со стороны Вера Крус, путник впервые получает здесь хороший вид (буэна виста ) на всемирно известную «долину Теночтитлана»; отсюда впервые он может увидеть город Монтесумы.

Туристы утверждают, что могут разглядеть его с вершины Сиерры, сквозь кроны долгоживущих сосен! Почти все авторы книг о Мексике утверждают нечто подобное.

Но не следует забывать, что книги эти написаны после возвращения путешественников домой; а некоторые, насколько мне известно, – еще до начала путешествия, Причем путешествие так никогда и не начиналось!

Все такие авторы следуют первому придумавшему эту ложь. Возможно, у этого человека было зрение острее моего. Со своим хорошим зрением, усиленным полевым биноклем, я с вершины Сиерры не видел Мехико. Не видел и со склонов поросшей сосновым лесом горы, по которым спускался.

Учитывая расстояние, было бы очень удивительно, если бы я увидел город. Видел я только саму «долину» – не долину в нашем смысле, а обширную равнину; на ее просторах виднелось несколько отдельных холмов, которые вполне можно назвать горами; видны также болота и полоски чистой воды; самые большие из них – озера Тескако и Чалко; тут и там белые пятна свидетельствуют о выбеленных стенах хасиенады; иногда блестят верхушки церквей.

Все это можно увидеть с вершины Сьерры; но не башни Теночтиталана. Чтобы увидеть их, вы должны спуститься и подойти гораздо ближе. Смотреть нужно с террасы, на которой стоит Буэна Виста, или с плато, занятого постоялым двором Кордова.

***

Когда мы добрались до этого места, дорога превратилась в узкую тропу; моему маленькому отряду пришлось разбиться на пары.

Еще миля – и даже этот строй понадобилось растянуть. Тропа позволяла теперь передвигаться только цепочкой. Так мы и поступили.

Еще миля пути, и дальше уже не пройти кавалеристу или вообще всаднику. Продолжать путь можно только пешком, причем пешеход должен уметь карабкаться по склонам.

Я поневоле приказал остановиться. Приказ негромко передали в тыл; лошади, растянувшиеся на сотню ярдов, встали одна за другой.

– Другой дороги нет? – спросил я у проводника, который протиснулся ко мне.

– Для лошадей нет. Только пешеходная тропа. Выше по склону есть дорога для всадника, но она идет с противоположной стороны хребта – слева. Она соединяется с Национальной недалеко от того места, где остановили наш дилижанс. Поэтому я и заподозрил, что наши друзья в том доме.

– Но почему мы не поехали по основной дороге и не свернули на ту? Мы могли бы подъехать к самому дому.

– Нет, не к дому. И с той стороны последние сто ярдов непроходимы для лошадей.

– Но разве это все равно не лучше, чем оставлять лошадей здесь? Мне не нравится, что приходится спешивать людей. Тем более что мы совершенно не знаем местность.

– Есть и еще одна причина, почему мы не пошли той дорогой, – продолжал проводник, не обращая внимания на мое замечание. – Если бы я повел вас той дорогой, мы могли бы все испортить.

– Каким образом?

– Если они действительно в доме, кто-то стережет ту дорогу – вблизи ее соединения с главной. Они всегда оставляют там часовых. Часовой обязательно увидел бы нас. А с этой стороны мы можем подобраться к хижине незаметно.

– Значит вы предлагаете спешиться и идти дальше пешком?

– Другого пути нет, капитан.

– Далеко ли до дома?

– Расстояние небольше; я бы сказал, не больше шестисот ярдов. Я был там только раз. Время уходит на крутой подъем.

Мне не очень понравилась мысль о том, что нужно ссаживать людей и оставлять лошадей. Те, кого я отобрал, хороши и в пешей схватке; но мне показалось, что нас могли заметить, когда мы продвигались по дороге внизу, и последовать за нами.

На равнинах и в горах есть не только разбойники, но и гверилья с. Иными словами, каждый крестьянин и мелкий землевладелец был в это время партизаном.

Что если соберется банда таких партизан и выследит нас? Они смогут захватить двадцать американских лошадей, не получив взамен ни одного удара. Я никак не мог избавиться от такой мысли. Позорный конец моей военной краьеры, которая только еще начинается.

Этим я не мог рискнуть; и потому решил оставить своих людей возле лошадей.

У меня и мысли не было об отказе от дела. Это было бы еще большим позором. Я только хотел использовать план приближения к дому, который был связан с меньшим риском.

Несколько минут размышления и обмен еще несколькими словами с нашим проводником помогли мне придумать план, который я счел лучшим: мои люди остаются на месте; мы с проводником начнем одни подниматься по ущелью, проведем разведку у дома и затем примем меры, какие сочтем нужными.

Если не найдем там разбоников, избавим моих солдат от тяжелого подъема и разочарования. Если хозяева дома, тогда стоит нанести им визит в полную силу.

Проводник считал, что нам не угрожает опасность, если мы пойдем одни; конечно, если будем передвигаться осторожно. В лесу и подлеске достаточно укрытий. А если нас все же заметят, мы успеем в безопасности вернуться к своим. Если нас будут преследовать, мои люди встретят нас на полпути. У меня есть средства дать им знать на расстоянии, втрое большем.

Со мной не было лейтенанта, только мой первый сержант, который побывал в трех четвертях земного шара. Но больше всего ему приходилось сражаться с индейцами – «в лесу и в прериях»; в таком деле на него можно положиться.

Шепотом договорившись о сигналах, передав сержанту все другие инструкции, какие мне пришли в голову, я спешился и вслед за «доном Сэмюэлем Бруно» пошел в направлении лесной «хижины».

***

Ночь была не темная. Темные ночи под небом южной Мексики редки. Луны не было, зато были мириады звезд; а чуть позже должна взойти и луна.

Воздух тихий, ни один листок не шелохнется. Малейший звук разносится на большое расстояние. Мы слышали блеяние овец на равнине внизу и крики птиц на заросших осокой берегах озера Чалко.

Меньше света и больше шума для наших целей подошли бы гораздо лучше.

Сами мы старались двигаться бесшумно. Хотя тропа крутая, подниматься по ней нетрудно; только иногда становилось труднее в местах, где тропа взбиралась с террасы на террасу; но здесь нам помогали кусты.

Мы договорились обмениваться сигналами, а подойдя ближе, разговаривать шепотом. Мы знали, что малейший звук может нас выдать.

Через короткие интервалы мы останавливались, чтобы восстановить дыхание: скорее не от усталости, а чтобы не дышать слишком шумно.

В одном месте мы задержались подольше. Это было на похожей на полку террасе, на которой виднелись лошадиные следы и другие признаки дороги. Проводник указал на них, он прошептал, что это и есть дорога, о которой он говорил.

Я склонился к следам. Все недавние, оставлены сегодня. Мне помог это определить опыт прерий, несмотря на темноту, в которой я их разглядывал. Это хороший предвестник успеха.

Дальше дорога стала легче и более открытой. Двести или триста ярдов она шла горизонтально, и мы могли идти без напряжения.

Кучер неслышно шел впереди, шел медленно и со всеми предосторожностями.

У меня было время подумать, пока я шел за ним.

Мысли мои были невеселыми. Сумрачный полог леса окрашивал настроение, душа настраивалась на печальные вздохи высоко над головой. Мимо неслышно пролетала на мягких крыльях мексиканская сова. Она, казалось, насмехается надо мной своими стонами.

Я почти поверил, что забыл Долорес Вилла-Сеньор или стал равнодушен к ее существованию. Какой самообман! Теперь я знал, что это не так.

Долгие тяжелые переходы; затянувшиеся осады; полученные в боях раны; даже кокетливость других глаз, таких же недобрых, как у нее, – ничто не изгнало ее из моего сердца и памяти. Она по-прежнему там.

Я видел перед собой ее лицо в печальной тени деревьев, видел так же ясно, как белокрылую сову.

Я не забыл ее. И в этот час понял, что никогда не забуду.

Торопясь ей на помощь, я в то же время чувствовал себя так, будто радуюсь ее несчастью: так погрязла моя душа в досаде и злости, так переполнилась жаждой мести!

И не рыцарские побуждения вели меня вверх по склону Икстисихуатла – только надежда унизить ее, ту, что унизила меня!

Меня оторвал от этих недостойных размышлений голос Сэма Брауна. Тот прошептал мне на ухо:

– Слышите, капитан?

– Что слышу?

– Музыку.

– Если вы называете крик ужасной совы…

Жест проводника заставил меня замолчать. Я видел, как он поднял руку, указывая пальцем вверх.

– Вы ничего там не слышите? – продолжал он. – Звенит гитара. Мексиканцы называют ее бандолиной. Слышите? Кто-то смеется! Слышите? Если я не утратил слух, это женский голос!

Последнее замечание привлекло мое внимание. Я прислушался: словно готов был услышать призыв жизни или смерти.

Да, звуки какого-то струнного инструмента, арфы или гитары, может быть, лютни. Голос – мужской голос. Потом несколько негромких металлических звуков, какие может издать только женское горло.

– Да, – машинально ответил я, – там музыка.

– Больше, капитан. Танцы.

Я снова прислушался.

И услышал шарканье ног о пол в такт музыке, пауза, затем смех или восклицание. Все звуки веселья.

– Звуки от хижины, – прошептал Сэм. – Они должны быть там. Что-то там происходит, слышите? Попойка! Черт побери, да это фанданго !

Его восклицание вызвали более громкие звуки. К гитаре присоединилась скрипка; в разговоре, который слышался в перерывах музыки, принимало участие несколько человек.

В этих звуках не было ничего буйного или распущенного: так могли вести себя гуляющие на пикнике; главное отличие заключалось в том, что это происходило ночью !

Не такие звуки я ожидал услышать на кутеже разбойников.

– Это они! – прошептал кучер дилижанса, лучший знаток разбойничьей музыки, чем я. – Те самые, кого мы ищем. Немного развлекаются. Капитан, мне кажется, девушки участвуют в веселье добровольно.

Я ответил на эти слова только про себя. И ответ мой был печальный и полный страха.

«Долорес Вила-Сеньор не заставили жестокие обстоятельства, она по своей воле участвует в веселье сальтеадоров!»

Все мысли о стратегии исчезли. Даже благоразумие на время оставило меня. Воспоминания о прошлом, мрачные воображаемые картины настоящего – все это сводило меня с ума.

Та, кому я отдал свою страсть, высокую и святую, игрушка главаря шайки. Больше того: игрушка распутная и добровольная!

– Вперед! – Я схватил проводника за руку. – К дому! Посмотрим, что все это значит. Вперед! Опасности нет. Я могу позвать своих людей, и они будут здесь через десять минут; если понадобится, мы сможем убежать к ним. Вперед! Вперед! Я должен своими глазами увидеть, насколько она пала!

Не вполне понимая причины, Сэм Браун увидел, что я намерен двигаться вперед; подчинившись приказу, он снова пошел первым.

Глава XXXII
Рай у позорного столба

Мы поднялись на еще одну террасу; и перед нами появился дом, массивное сооружение прямоугольной формы, одноэтажное, но с азотеей наверху, окруженной парапетом.

Дом стоял на небольшой платформе; сама платформа находилась у основания крутого подъема; в двух сторон от дома располагались два утеса, обрывисто уходившие в противоположном направлении, вниз.

У этих утесов находилась пристройка – конюшня; между ней и подъемом – огороженное пространство – кораль , или двор.

Дом фасадом был обращен к ровному пространству впереди; отсюда начинался спуск, похожий на скат бруствера крепостного вала.

Трудно найти лучшее место для защиты. Враг не может подойти с флангов; нападающие спереди должны миновать открытое пространство. Правда, можно подобраться с тыла, если спуститься с вершины сьерры.

Но сейчас дома не строят с мыслями о защите. Это возможно на границе с индейцами; но в Мексиканской долине, мирной со времен Монтесумы, никаких стычек не было. Очевидно, дом сооружен не во времена революций. Он гораздо древнее.

Трудно понять, почему в таком месте сооружено подобное здание. Это не сельскохозяйственная ферма: вокруг нет пригодной к обработке земли. Это не хасиенада де ганадос (скотоводческое хозяйство): на поросших соснами склонах нет пастбищ.

Может, дом построили монахи? Возможно, какой-нибудь эксцентричний отшельник, который хотел уйти от цивилизации, чтобы она его не тревожила?

Но все эти мысли можно отложить на потом; сейчас же я принялся внимательно знакомиться с топографией места.

Мы неслышно приближались. Я увидел темную каменную стену с еще более темным пятном, указывающим на вход; по обе стороны от входа большие окна, из которых льется поток света.

Перед домом располагается нечто вроде заброшенного сада, заросшего сорняками и кустарником.

Мы старались держаться кустарников и избегали двух желтых полос, отходящих от окон. Оба окна не застеклены; как во всех мексиканских домах, они забраны прочными железными решетками.

Ни ставень, ни занавесок; ничто не загораживает свет и не мешает заглянуть внутрь.

Через несколько секунд, проведенных на лужайке, мы сумели расположиться так, что нам было хорошо видно.

Внутри мы увидели стол, уставленный принадлежностями для пира. Стол грубо сколоченный; стулья вокруг него такой же работы. Такие же грубые тарелки, блюда и стаканы на столе; впрочем, среди них мы заметили и несколько дорогих.

Обычные глиняные ольяс (котелки) и вырезанные из дерева чашки стояли рядом с серебряными кубками и бутылками, чьи тонкие горлышки свидетельствовали о кларете или шампанском!

Большие восковые свечи, похожие на церковные, посажены в канделябры из кактуса или просто в щели на деревянном столе.

На столе стояла только выпивка; впрочем, из косины (кухни) доносился запах готовых блюд; несколько смуглых, одетых в кожу «мучачос» ходили взад и вперед, готовя ужин.

Очевидно, окна находятся в разных помещениях; то, что напротив нас, от сала де комида , или столовой.

Но мне больше хотелось заглянуть в окно сала гранде , или гостиной.

Не для того чтобы послушать музыку или увидеть танцы. И то и другое уже какое-то время прекратились. Вместо них мы слишали лишь один голос – голос мужской, звучал он размеренно и торжественно!

Потребуется немало усидий, чтобы оказаться в положении, которое позволяло бы заглянуть во второе окно. Но дело того стоило.

Судя по приготовлениям к грандиозному ужину, в гостиной должно присутствовать много людей. Будут ли они такими же разнородными, как посуда?

Пока мы не могли сказать. Между двумя окнами находилась полуразрушенная груда камней; должно быть, когда-то здесь располагалось крыльцо. Из-за этой груды мы не могли заглянуть в окно.

Мы стояли за кустами рододендронов, росших у окна столовой. Перед окном гостиной рододендронов не было; там росло огромное алоэ – мексиканская магья . Если мы доберемся до нее, ее широкие листья скроют нас и мы окажемся в отличном месте для наблюдений.

Вопрос в том, как туда добраться незаметно. Пространство между рододендронами и «деревом пульке» ровное, поросшее травой, без единого дерева или куста. На него падают две полоски света, постепенно расширяясь и смешиваясь по мере удаления от окон.

Мы не очень боялись, что нас заметят из сала гранде . Увлеченные своими развлечениями, эти люди не станут выглядывать в окно.

Но сидя за кустами, мы заметили, что большие ворота открыты; и в слабом свете видны были слуги, ходившие взад и вперед, как призраки, занятые приготовлением какого-то адского пира!

Они могут нас заметить.

На такой риск мы не могли пойти. Слишком он велик. Если нас обнаружат, вряд ли нам удастся уйти.

Остается только один выход: отползти назад, на лужайку, пересечь ее в том месте, где свет совсем ослабевает, а потом вернуться вдоль края противоположного утеса. Какая жалость, что мы сразу не воспользовались этим маршрутом!

Мне ужасно не хотелось терять время, но ничего не поделаешь. Если попытаемся сберечь время и пойдем прямо, можем потерять жизнь или во всяком случае привести экспедицию к неудаче.

Еще десять минут, и мы стояли за магьей .

Раздвинув мясистые листья и пробравшись за них, мы оказались в удобном месте для наблюдений.

Как я уже сказал, музыка к этому времени прекратилась; смолкли разговоры и смех. Все это произошло, когда мы еще были за рододендронами.

Вначале мы предположили, что общество в сала гранде пригласили к столу и мы всех увидим в сала де комида .

И хотя мы видели, что приготовления к ужину еще не окончены, могли бы остаться на месте и подождать появления гостей – если бы не звуки, доносившиеся из другого помещения.

Звуки веселья, неожиданно прекратившиеся, сменились одним голосом. Это был мужчина, говоривший медленно и размеренно, словно обращаясь к аудитории.

Перебираясь на новое место, мы все время слышали этот голос; и когда оказались в укрытии под «деревом пульке», снова услышали эту речь.

Первый же взгляд все объяснил: почему прекратилась музыка, почему присутствующие сдерживают смех.

В зале шла церемония, которая при других обстоятельствах могла бы быть названной торжественной. Это была церемония бракосочетания!

Священник в серой сутане, свидетельствовавшей о его принадлежности к францисканцам, стоял посредине. Я называю его первым, потому что он прежде всего бросился в глаза.

В руке он держал книгу; и читал по ней обряд бракосочетания по правилам католической церкви.

Но взгляд мой упал на него лишь на секунду. И принялся отыскивать невесту и жениха.

Слегка переместившись, я ясно увидел лицо жениха. Представьте себе мое изумление, когда я узнал Франсиско Морено!

Изумление не усилилось, когда я увидел невесту. Предчувствие, печальное, почти удушающее, готовило меня к виду Долорес Вилла-Сеньор. Это было она!

Лица ее я не видел. Она стояла спиной к окну. К тому же белый шарф, свисавший с головы до пояса, мешал увидеть ее лицо сбоку.

Но не могло быть сомнений в том, что это Долорес. Невозможно не узнать эту великолепную фигуру, даже видимую не полностью. Это она стоит перед алтарем!

Широкое пространство отделяло невесту от жениха. Я не видел, кто или что между ними. Это показалось мне немного странным; но я решил, что, возможно, таков местный обычай.

За женихом видны были другие фигуры, все мужчины и в костюмах, соответствующих их занятию. Это бандиты. Только Франсиско отличался от них одежой. Он был в великолепном костюме. Но ведь он их главарь!

Я в болью вспомнил некоторые его слова, когда мы разговаривали в городе Ангелов. Как мягко осуждал он Карраско, каким терпимым казался к его злодеяниям! Отношение к бывшему капитану армии Санта Анны как к сопернику, а не как к грабителю и разбойнику!

Увиденное сейчас все объяснило. Дон Эусебио говорил только предположительно, считая, что Франсиско может быть бандитом. Если бы он знал всю правду об искателе руки его дочери, его можно было бы простить за желание запрятать ее в монастыре.

Невеста шла под венец по своему желанию, в этом невозможно было усомниться. Я вспомнил, что рассказал мне кучер: как девушка легко убегала в лес. Теперешнее поведение невесты объясняет и это. Мне показалось, что даже в этот торжественный час она весела. Лица ее я по-прежнему не видел, но голову она держала свободно и небрежно, и шарф, падавший с головы, слегка дрожал, Как это не похоже на печальную поникшую позу, которая свидетельствует о принуждении! Напротив, она казалась довольной и дрожала от радости!

Тщетно было бы стараться описать мои чувства. На какое-то время статуя, установленная в кустах, не могла бы быть более неподвижной, чем я. Я застыл среди листьев алоэ и не отрываясь смотрел на церемонию. Мне начинало казаться, что я вижу сон!

Но нет! Вот невеста и жених; вот священник, монотонно читающий по книге!

Я услышал обещание «любить, беречь и почитать» и ответное обещание «любить, почитать и повиноваться» – все в соответствии с формулами католической церкви.

О, это не сон, это дьявольская, разрывающая сердце реальность!

Женщина, которая завладела моим сердцем, которую я шесть месяцев старался забыть, стоит передо мной, окруженная шайкой разбойников, стоит не как пленница, а как невеста главаря. Она добровольно согласилась на такую жертву!

Отра коса де Мексико (таковы мексиканские нравы!)!