Текст книги "Бандолеро, или Свадьба в горах"

Глава XVI
Ранние птички

Я поужинал с Франсиско. Богиня удачи не сердилась на него за короткую отлучку к своей сестре, другой богине; напротив, за столом монте она снова ему улыбнулась – как, впрочем, и мне.

Для перемены мы на этот раз поклонились Бахусу, и это задержало нас допоздна.

Впрочем, это не помешало мне выйти на следующее утро очень рано. Я видел, как порозовели снега «Белой Сестры», когда Феб подарил ей свой первый поцелуй. Видел я это, сворачивая на Калле дель Обиспо: величественная гора казалась белой стеной, перегораживающей улицу в конце.

Вы вряд ли спросите, почему я здесь оказался. Разве только почему в такой ранний час?

Я мог только смотреть на дом, разглядывать фрески на его фасаде, упиваться видом неодушевленных предметов; если же одушевленных, то только птиц в гнездах или слуг.

Вы думаете о Парк-Лейн, а не о Пуэбло, где ангелы просыпаются рано. На Парк-Лейн спят допоздна, потому что накануне поздно легли. В Пуэбло встают с солнцем и ложатся тоже.

Объяснение простое. Пуэбло – католический город, город молитв. Парк-Лейн принадлежит протестантам, которые более склонны к ночным бдениям и веселью.

Не знай я этой особенности мексиканских обычаев, конечно, меня не было бы в начале седьмого на «улице Епископа».

Но я их знал: женщина, которая в этот час не направляется в церковь, либо слишком стара, чтобы интересоваться исповедью, либо слишком скромна для церкви!

Но таких в городе Ангелов немного. И маловероятно, чтобы Мерседес Вилла-Сеньор оказалась в их числе. Ее сестра Долорес посвятила меня в свою тайну, не подозревая об этом.

В Мексике два вида сумерек, особенно интересных для тех, кто вынужден встречаться с возлюбленными украдкой: одни – перед восходом, другие – после захода солнца.

Кажется противоестественным утверждение, что утренние сумерки благоприятней для культа бога Купидона, чем вечерние, но в Мескике именно так. Пока красавица из лондонского высшего света спит в мягкой постели и ей снятся новые победы, прекрасная мексиканка уже на улицах или склоняется перед девой Марией, одерживая эти победы.

Хоть я и вышел очень рано, но все же немного опоздал. Утренние колокола уже звучали над городом. Свернув на Калле дель Обиспо, я увидел в ее противоположном конце три женские фигуры. Две женщины шли рядом; треться – чуть позади.

Возможно, я не обратил бы на них внимания, если бы большие ворота каса Вилла-Сеньор не были еще открыты.

Портеро (привратник) как раз закрывал их, как будто из дома только что вышли; и выйти могли только те, кого я видел на улице.

Две передние? Кто это может быть, кроме дочерей дона Эусебио Вилла-Сеньор?

О третьей я почти не думал; только предположил, что это и есть тиа Жозефа.

Калле дель Обиспо больше меня не привлекала. Завернувшись в плащ, я пошел за тремя сеньоритами.

Ускорив шаг, я догнал тиа Жозефу и оказался совсем близко от двух девушек, которых она оберегала в качестве дуэньи.

Я больше не сомневался в том, что это дочери дона Эусебио, хотя обе были закутаны до глаз. И над глазами тоже, потому что надели шали тападо (поверху). Это значит, что шали были у них не на плечах, а на голове и завязаны под подбородком, совершенно закрывая лица.

Можно было разглядеть только сверкание черных испанских глаз; хотя я и этого не видел, потому что находился на некотором удалении сзади.

Зато я видел глаза тиа Жозефы: она повернулась, заметив мою тень, упавшую на тротуар.

Она подозрительно оглянулась, раскрыв веер: так курица-наседка взъерошивает перья, когда на ее цыплят падает тень ястреба.

Только мгновение я оставался объектом подозрений тиа Жозефы. Мой скромный взгляд, обращенный в сторону «Белой Сестры» сразу успокоил ее. Я не тот хищник, которого ей следовало остерегаться; бросив на меня поверхностный взгляд, она пошла вслед за своими протеже.

Я поступил так же.

Хотя девушки были одеты совершенно одинаково, закутаны в черные кружевные шали с высокими гребнями в голове, хотя они одного роста, хотя обе шли ко мне спиной, я с одного взгляда узнал свою избранницу.

Есть что-то в фигуре – скорее в движениях, чем в мышцах, в игре рук, в движениях, что выдает душу, заключенную в теле. Это неуловимое, но безошибочно распознаваемое качество мы называем грацией ; ее может дать только сама природа, и никакое искусство ее не заменит. Это качество души; оно принадлежит не только телу. Тело всего лишь его оболочка.

Оно сказывалось в каждом движении Мерседес Вилла-Сеньор, в ее походке, осанке, в том, как она поднимала руку, в змеиной гибкости всего тела. Каждый жест делал ее живой иллюстрацией рисунков Хогарта.

Долорес тоже не была лишена грации; хотя у нее это свойство сказывалось в меньшей степени. В ее движениях была упругость, которой многие восхищаются; но по моему мнению, она не могла сравниться с величественной королевской осанкой ее сестры.

Скоро я понял, что они направляются в собор, чьи утренние колокола наполняли улицы звоном. Другие верующие, в основном женщины в шалях и мантильях, торопливо шли по Плаза Майор в том же направлении.

Долорес несколько раз оглядывалась и каждый раз поворачивалась к собору с разочарованным видом.

На меня она не обращала никакого внимания. Я для нее незнакомец, случайно идущий в том же направлении.

Меня ее равнодушие не раздражало. Я догадывался о его причине. Я не «кверидо Франсиско».

Мерседес, казалось, совсем не интересуется окружающим. Она казалась рассеянной и холодно отвечала на приветствия «кабалльерос», которые все, как один, хотели бы услышать более теплое «буэнас диас».

Только однажды она проявила интерес – когда американский офицер в мундире конных стрелков проскакал по улице. Но только шесть секунд разглядывала она его, пока он проезжал мимо; потом снова обратилась взором в сторону собора.

Его массивные двери были открыты, впуская верующих, которые потоком устремлялись по ступеням.

Сестры смешались с толпой и прошли внутрь, тиа Жозефа последовала за ними, продолжая следить так же строго, как на улицах.

Я делал то же самое – но с другими намерениями.

Глава XVII
Заутреня

Я впервые оказался в католическом соборе; и не могу сказать, что молился очень набожно.

Святая Гаудалупа, прекрасная, какой только могли ее сотворить чувственные мексиканские священники, великолепная в своей золотой усыпальнице, не привлекла моего внимания.

Больше привлекали меня черная кружевная шаль и высокий гребень Мерседес Вилла-Сеньор – не сами по себе, но из-за прекрасной наружности, которая скрывалась под ними.

Я смотрел на девушку не отрываясь. В глубине души проклинал эти преграды, как проклинает влюбленный все, что стоит между ним и его идолом.

Молясь, мексиканская сеньорита может принимать три позы. Она стоит, она опускается на колени, и она садится на корточки . Не могу более элегантно описать эту форму коленопреклонения, когда женщина из положения на коленях опускается еще ниже. Этот подвиг женской гибкости долго занимал меня; я не настолько силен в анатомии, чтобы понять или объяснить его.

Мерседес Вилла-Сеньор казалась прекрасной в каждой позе. Даже на корточках она сидела грациозно!

Я следил за ней, пока служба шла своим порядком: пение, молитва, проповедь. За все это время она ни разу не оглянулась. Мне она казалась святой – эта мысль никак не вяжется с другими мыслями, которые у меня о ней возникали.

Мне не доставляло особого удовольствия думать, что она святая. Я предпочел бы, чтобы этот ангел из ангелов был более человечным.

Долорес казалась менее поглощенной службой. Во всяком случае не только молитвы занимали ее. Двадцать раз отводила она взор от алтаря и смотрела на выход, всматривалась в темные проходы, смотрела куда угодно, только не на священника, ведущего службу.

Его бритая голова нисколько не интересовала ее. Она искала блестящие кудри «кверидо Франсиско».

Но его в соборе не было, во всяком случае я его не видел. У меня были свои догадки насчет причины его отсутствия.

Менее привычный к «сверкающему вину», он лучше товарища, участвовашего с ним в пирушке, оправился от его действия.

Его определенно не было. Тем меньше забот у тиа Жозефы!

Я мог бы успокоить Долорес. Но мне хотелось говорить только с Мерседес.

Проходило время, пение и псалмы, молитвы и проповедь сменяли друг друга. Звонили колокола, горели благовония, было поставлено множество восковых свеч.

Мерседес по-прежнему не отрывала взгляд от алтаря; по-прежнему казалась поглощенной церемонией, которая для меня была нелепой и идолопоклоннической.

В глубине души я возненавидел ее больше, чем когда-либо в жизни. Я с трудом удерживался, чтобы не закричать на священника. Я завидовал его положению: ничтожная церемония кажется привлекательной другим глазам.

Слава небу, эти глаза наконец остановились на мне!

Да, меня увидели и узнали.

Я вошел в собор, не собираясь молиться перед алтарем. Любовь, заключенная в моем сердце, совсем не того типа, на который рассчитывают в этих священных стенах; она далека от надписи «Бог есть любовь». Моя любовь человеческая, земная и, может быть, нечистая! Не скажу, чтобы это была такая любовь, о которой мы читаем, любовь трубадуров и рыцарей в старинные времена. Не могу отнести себя ни к какому другому классу, кроме класса авантюристов, людей, которые своим пером, языком или саблей, что больше подойдет, пробивают себе дорогу в мире.

Возможно, мне свойственны эгоистические стремления; но ни в малейшей степени они не касались моей страсти к Мерседес Вилла-Сеньор. Слишком много в ней было романтики.

В ее первом взгляде я прочел узнавание. Только это и ничего больше, ничего такого, что обрадовало бы меня.

Но вслед за первым взглядом был и другой, который я смог истолковать иначе. Взгляд был теплый и казался приветливым.

Потом третий и четвертый, украдкой брошенный через край шали. Сама эта украдчивость польстила моему тщеславию и дала новый толчок надеждам. Для украдчивости было несколько причин: священное место, девичья скромность и особенно – присутствие тиа Жозефы.

Снова наши взгляды встретились – в моем было все восхищение и восторг долго сдерживаемой любви.

И еще одна сладкая встреча – и еще. Я оторвал Мерседес от молитвы.

Несомненно, нехорошо с моей стороны было испытывать радость при этой мысли; и, несомненно, я заслужил наказание, поджидавшее меня.

Глава XVIII
Вызов в церкви

Преданно посылая взгляды, я оставался в тени. Колонна со статуей какого-то святого образовала нишу, в которой я мог укрыться от остальных молящихся.

Но за мной была еще более темная тень, и в ней тоже кто-то таился.

Тиа Жозефа была не единственным соглядатаем в соборе.

Я осознал это, услышав голос. Говорили шепотом, но так близко к моему уху, что я легко различал каждое слово.

Голос произнес:

– Пор Диос, кабалльеро (Клянусь богом, кабальеро). Вас, кажется, очень интересует проповедь. Вы ведь не еретик, как остальные ваши соотечественники?

Жало осы не вызвало бы у меня более неприятного ощущения. Невозможно было усомниться в двусмысленности этих слов. Говорящий заметил обмен взглядов между Мерседес и мной!

Я оглянулся.

Прошло несколько секунд, прежде чем я смог кого-то увидеть. Мои глаза ослепли от великолепия церковного освещения.

Прежде чем я смог разглядеть его фигуру или лицо, незнакомец снова прошептал:

– Надеюсь, сеньор, моя вольная речь вас не оскорбила? Мы, католики, радуемся, видя, что наша святая церковь завоевывает американцев. Мне говорили, что это бывает часто. Наши падре обрадуются, узнав, что победа их Слова может компенсировать поражение наших сабель.

Несмотря на дерзость, в этих словах было что-то очень хитрое и изобретательное, и я не стал отвечать немедленно. Помогло промолчать и сильное удивление.

Я ждал, пока не привыкнет зрение. Тогда я смогу рассмотреть своего собеседника.

Постепенно зрение мое адаптировалось, и я смог разглядеть темный угол. В нем стоял человек, чуть темнее этой тени, по уши закутанный в серапе , с темным сомбреро на голове, а между шляпой и «одеялом» лицо, которое может принадлежать только негодяю!

Я видел бородатый подбородок, усы и глаза, горевшие зловещим светом. Больше того, я увидел, что хоть речь его звучала насмешливо, в ней скрывался подлинный гнев.

Сарказм – это всего лишь видимость. Говорящий слишком заинтересован, чтобы быть ироничным; и я ни на мгновение не усомнился, что нахожусь в присутствии еще одного кандидата на улыбки Мерседес Вилла-Сеньор.

Эта мысль не сделал меня терпимей к насмешке. Напротив, она лишь усилила мое негодование. Я уже разозлился добела.

– Сеньор! – сказал я, с большим трудом сведя голос к шепоту. – Поблагодарите свои звезды за то, что находитесь в церкви. Если бы вы произнесли эти слова на улице, они были бы последними в вашей жизни.

– Улица недалеко. Пойдемте, и я повторю их.

– Согласен!

Противник был ближе к выходу и пошел первым. Я следовал за ним в трех шагах.

В вестибюле я задержался – всего на секунду: проверить, заметила ли коленопреклоненная Мерседес мой уход.

Заметила. Она смотрела мне вслед – не украдкой, не удивленно; мне показалось – с досадой!

Догадалась ли она о причине моего внезапного ухода?

Вряд ли это возможно.

Мой противник занимал такое положение, что она не могла его увидеть. Мешала статуя; а когда он направился к двери, его скрыла колонна.

Я вернул ей взгляд, пытаясь уверить. Этим взглядом я говорил:

– Только одно мгновение, и ты снова меня увидишь!

Глава XIX
Тихая улица

Выйдя на солнечный свет и увидя ясно своего противника, я потерял уверенность в том, что смогу выполнить свое обещание.

Ростом шести футов в своих кожаных сапогах, он был мускулист и казался очень сильным. У него была внешность опытного фехтовальщика; и я знал, что в качестве оружия он выберет саблю.

Мексиканец не любит сражаться огнестрельным оружием. Оно слишком шумно, а он хочет оставаться незамеченным. Я был уверен, что мой противник выберет саблю.

По правилам дуэли я мог настоять на своем выборе оружия, но я слишком рассердился, чтобы соблюдать такие тонкости.

Собор Пуэбло стоит на возвышении, и с фасада и с остальных сторон его обрамляет широкая лестница. Незнакомец начал спускаться по этой лестнице – он уже сделал несколько шагов, когда я вышел.

Внизу он остановился, поджидая меня; и тут у меня впервые появилась возможность хорошо разглядеть его.

Лет сорока, с крепкой и изящной фигурой, которая свидетельствует об активной, полной действий жизни; нервы его закаляются ежедневно.

Что такому человеку нужно от меня?

При других обстоятельствах я мог бы задать ему этот вопрос; но не при этих. У меня была довольно определенная догадка, почему именно он решил вызвать меня на дуэль.

Подобно мне, он влюблен в Мерседес Вилла-Сеньор; подобно мне, готов сражаться насмерть с соперником.

Он сразу узнал во мне соперника, причем успешного – если его истолкование обмена взглядами совпадает с моим.

Я не сомневался, что только в этом причина его сознательной провокации.

– Здесь слишком людно, – сказал он, дождавшись меня внизу. – Площадь – не лучшее место для таких дел, как наше.

– Почему? – спросил я нетерпеливо: мне хотелось побыстрей кончить с этим неприятным эвпизодом.

– О, нам могут помешать полицейские или патруль. Может, вы предпочитаете это?

– Негодяй! – воскликнул я, теряя терпение. – Отведи меня, куда хочешь, только побыстрее! Туда, где ни полицейский, ни патруль не спасут тебя от сабли, которую ты сам вызвал из ножен! Веди!

– Здесь поблизости есть тихая улица, – ответил он с поразительным хладнокровием; если бы не мой гнев, это должно было меня насторожить.– Там мы сможем сыграть свою игру без риска быть прерванными. Вы согласны идти туда?

– Конечно. Место мне безразлично. А что касается времени, то его не понадобится много,чтобы преподать вам урок, последний в вашей жизни.

– Посмотрим, сеньор, – кратко ответил мой противник, направляясь в сторону «тихой улицы».

Я машинально пошел за ним: меня начали одолевать дурные предчувствия. Будь я спокойней, мне следовало бы серьезней отнестись к шагу, который я согласился сделать.

Шаг этот начинал казаться мне безрассудным.

Миновав несколько улиц, мы пришли на угол той, которую искали. Когда мы пошли по ней, мне показалось, что я был здесь раньше.

Я посмотрел на надпись на ближайшем доме. Там черными буквами было написано:

«Каллесито де лос Пайярос».

Я снова посмотрел на своего противника. Название «улица Ласточек» вызвало смутные воспоминания.

Местность пробуждала воспоминания; остановившись, я потребовал, чтобы он назвал мне свое имя.

– Каррамбо ! Зачем вам оно? – насмешливо спросил он. – Хотите сообщить обо мне в ином мире, куда преждевременно отправитесь? Ха-ха-ха!

– Что ж, – продолжал он, – не стану вас разочаровывать. Передайте дьяволу, когда его увидите, что он в долгу у капитана Торреано Карраско за то, что тот прислал ему нового подданного. А теперь, сеньор, готовы ли вы к смерти?

Мне не нужно было больше доказательств, что я попал в ловушку. Я увидел с полдюжины пеладос , которые, показавшись из одного дома, побежали к нам, очевидно, собираясь принять участие в схватке.

Это не дуэль. Я понял, что мой противник и не собирался участвовать в дуэли. Он отбросил свой рыцарский тон и хорошо знакомым мне голосом закричал:

– Муэро эль американо!

Глава XX
Спасен «красными шляпами»

Казалось, улица Ласточек – проклятое для меня место. Второй раз мне здесь угрожает смерть; и второй раз я принял решение дорого продать свою жизнь.

Несмотря на внезапное развитие событий, я оставался настороже и успел занять оборонительную позицию, прежде чем Карраско или его сообщники успели подойти ко мне.

Но на этот раз – увы! – со мной не было пистолетов. Я и не думал, что в такой ранний час мне может грозить опасность. И ушел вооруженный только своей парадной саблей. С таким слабым оружием я вряд ли смогу защититься от полудюжины противников, вооруженных длинными мачете.

Эта сабля все равно что тростинка.

Я вспомнил о Франсиско. Снова обратиться к нему за помощью?

Но какой из пятидесяти домов его?

Если даже я узнаю его дом, успею ли добраться до него и будет ли Франсиско дома?

Возможно, и будет, услышит мои крики и выйдет. Но вероятность такая небольшая, что казалась безнадежной; тем не менее я ухватился за нее, как тонущий за соломинку!

Я с криком принялся отступать по улице в направлении, как мне казалось, дома Франсиско.

Не стыжусь признаться, что громко звал на помощь, звал Франсиско Морено по имени. Человеку, которому в глаза смотрит смерть, можно простить нарушение правил приличия. Я кричал, как респектабельный хозяин магазина, на которого напала шайка грабителей.

Улица Ласточек только казалась мне фатальной: вторично она дала мне возможность спастись.

Пришла помощь – хотя и не оттуда, откуда я ее звал. Дверь Франсиско оставалась закрытой; вернее, ее открыл не он. Ее распахнули два десятка «красных шляп», которые в этот момент появились на улице.

В любое другое время вид этих кровавых союзников вызвал бы у меня откровенную вражду. Теперь они показались мне святыми – и действительно стали моими спасителями.

Они появились в самый нужный момент. Карраско и его сообщники догоняли меня; концы их мачете уже были в шести дюймах от моей спины.

Увидев «красных шляп», они тут же побежали в противоположном направлении – еще быстрей, чем гнались за мной!

Видя, что опасность миновала, я направился к своим спасителям. Я не представлял себе, что они здесь делают; пока не увидел, что они остановились перед домом и потребовали впустить их.

Требование было очень грубым и решительным.

Никто не ответил, и они заколотили в дверь рукоятями своих эскопетос (ружей): несколько из них были ими вооружены.

Наконец дверь подалась, она была сорвана с петель и открылась.

До сих пор я не понимал, что нужно «красным шляпам»; наверно, занимаются разбоем при свете дня; у меня не было причин подозревать что-то иное. Я видел, что они пришли без командира, сами по себе.

И не понимал, какова их цель, пока не увидел в двери Франсиско Морено. Он мрачно смотрел на разбойников.

Это был его дом, хотя я его не сразу узнал.

Понимание пришло со скоростью электрического удара. Они собираются арестовать его за убийство одного из их товарищей накануне вечером; его обвинят в этом убийстве!

Я слышал, как они объявили об этом молодому мексиканцу.

По-видимому, они достаточно уважали закон, чтобы потребовать сдаться без сопротивления. Но скорее просто опасались, что Морено будет сопротивляться: он стоял в двери с саблей в руке и не похож был на человека, готового уступить без боя.

Если он сдастся, они вряд ли сдержат свое слово. Я не сомневался, что они не отведут его в свое расположение, а убьют на месте.

Дело требовало моего вмешательства, и я вмешался.

Мне потребовалось только распахнуть плащ и показать «раскинувшего крылья орла» на пуговицах мундира.

Малейшее неповиновение мне стоило бы им двадцати ударов бичом каждому – «сильные удары по обнаженной спине». Такова была формулировка наших военно-полевых судов.

Они и не пытались возражать. Мои спасители не подозревали о том, какую услугу мне оказали, и не знали, что именно я, а не мексиканец отправил их камарадо в долгий путь!

За себя я не боялся. Опасался только за своего друга; если оставить его в их распоряжении, он никогда не сможет нанести еще один визит на улицу Епископа.

Но я не отдал его в распоряжение суда «красных шляп». Мне пришлось самому его арестовать.

С явным нежеланием негодяи уступили; десять минут спустя Франсиско был препровожден в казармы, занятые конными стрелками; впрочем, в караульной его не закрыли.